Текст книги "Симфония Искажений (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Фрэнки со злостью вцепился себе в волосы. Если бы он только был обычным человеком! Просто Фрэнки Джейли. Никаких концертов. Никакой славы. И никаких Искажений. Просто парень, который сливается с толпой.

Ведь тогда ничего бы не случилось.

Обычные люди не ценят свою обычность.

***

Весенние дни убегали от Фрэнки наперегонки, текли сквозь пальцы солнечным песком. По дороге на работу его неизменно сопровождали едва уловимый шелест пыльной листвы, грохот редких автомобилей, визг клаксонов, перебранки торговок и тявканье собак. Сонный Дол отнюдь не был сонным – по мнению Фрэнки, этому городишке ощутимо не хватало целебной тишины. Однотонный разморенный пейзаж – серо-зеленое соседство деревьев и стен, – в майской одежде почему-то казался особенно опостылевшим.

Время текло, не спрашиваясь и не прощаясь, Музыка Метели так и не прижилась в этом измерении, Искажения вспыхнули еще четыре раза – скоротечные до обиды.

Казалось бы, в атмосфере уютной обыденности Фрэнки должен был вернуться в свое прежнее состояние человека Оставьте-Меня-В-Покое. Но кое-что в нем изменилось, и время не торопилось смахивать эту грязь с его души.

Нет, внешне и внутренне Фрэнки, в общем-то, остался прежним. Он все так же лениво переругивался с Эшли и равнодушно бренчал набившие оскомину приторные мотивчики; все так же окунался с головой в творчество во всякую свободную минуту, даже не задумываясь, зачем и для кого он пишет музыку; все так же проводил усталые вечера за разбором нот и переписыванием черновых набросков. Но в жизнь его прокрался призрак. Призрак, у которого было имя: Сид Ллойдс.

Сколько раз бессонными ночами Фрэнки прокручивал в голове события того дня, когда состоялся неоконченный разговор о Симфонии Искажений? Сколько раз покрывался краской стыда, вспоминая свое поведение?

Тогда он был напуган, он был не в своей тарелке. Поэтому повел себя трусливо и малодушно. Имел на то полное право, учитывая обстоятельства. Но – он не помог Сиду, даже не выслушал его, а теперь расплачивался – запоздалое раскаяние накатывало вкупе с муками неизвестности. Да, Сид обманул его, но, возможно, цель оправдывала средства – надо было просто выслушать историю до конца, чтобы знать наверняка. Возможно, тот парень хотел сообщить нечто важное.

Но теперь уже поздно теряться в догадках. Конечно, Сид больше не вернется. Конечно, Фрэнки никогда не услышит о нем. Но это нисколько не мешало ему каждый день искать Сида глазами, отрываясь от клавиш. Шагая по тротуару. Ковыряясь в нотах.

Кстати о нотах: однажды, разбирая старые вещицы, которые он играл еще маленьким мальчиком, Фрэнки наткнулся на сборник этюдов для фортепиано авторства некоего А. Ллойдса. Разумеется, это было просто совпадение. Ллойдс – чертовски распространенная фамилия. Но Фрэнки все равно не удержался от соблазна поставить сборник на пюпитр и прочитать с листа несколько вещей.

Легкие триоли* солнечными зайчиками рассыпались по его квартирке, лаская слух своей ладной последовательностью, воскрешая в памяти детство, полное густого запаха лакированного дерева, тихих замечаний преподавателя и невыносимого шума концертных залов.

Фрэнки оборвал игру на середине такта, задумавшись. Разумеется, ничего общего с Сидом у этого пыльного альбома со скучными этюдами не было и быть не могло. Но полет триолей воскресил в его памяти плохо спрятанное воспоминание – стыдное и горькое.

Воспоминание одевалось в шелковые платья, ходило танцующей походкой, курило дорогие дамские сигареты, грациозно встряхивало светлыми локонами и носило совершенное имя – Мадлен. Мадлен-не-Джейли-и-никогда-ею-не-стану, Мадлен-не-приближайся, Мадлен-ты-только-посмотри-на-себя-чудовище. Мадлен, Мад-лен – имя ласкает язык, характер царапает душу.

Мадлен была старше Фрэнки на пять лет; Мадлен была первой и единственной любовью Фрэнки; но Фрэнки не был любовью Мадлен – ни первой, ни двадцать первой. Ветреная красотка, актриса немого кино, она и по сути своей оставалась актрисой – переменчивой с мужчинами и неизменной в своей жажде красивой жизни. В короткую пору славы Фрэнки Мадлен очаровала его, наивного шестнадцатилетнего мальчика, на светском приеме. У Фрэнки всегда болела голова от бессмысленного и монотонного шума, который непременно сопровождал такие приемы; но в тот раз все обстояло по-другому. Прекрасная фея из сказки улыбнулась ему, белому и страдающему, предложила выйти на свежий воздух и там исцелила – молчанием. Покоренный иллюзией понимания, установившегося между ними, он попал в ловушку, которую Мадлен не намеревалась расставлять. И тот теплый вечер, полный сладостной тишины, стал первой ступенькой к бегству и самоотречению Фрэнки. А еще – первым шагом к Преступлению.

– Мадлен, – произнес он вслух и по памяти взял два первых аккорда из своей фантазии с бесхитростным названием «Посвящаю М.».

И залился слезами: шестнадцатилетний глупо влюбленный мальчик в двадцатилетнем теле.

***

Через два дня после истории с этюдами, теплым воскресным утром Фрэнки как раз неспешно поглощал свой завтрак, состоявший из подгорелой яичницы и чашки кофе, когда в дверь деликатно постучали. До такой степени деликатно, что Фрэнки перепугался, не рухнет ли потолок ему на голову и не придется ли есть яичницу с пылью и известкой, – хотя она была так отвратна, что, пожалуй, любая приправа пошла бы ей только на пользу.

Гости к Фрэнки не захаживали, если не считать робких попыток Эшли иногда вытащить его на прогулку, – но понадобится примерно с десяток Эшли, чтобы так грохотать. Платил за квартиру он аккуратно, так что у хозяйки нет повода возмущаться и пытаться высадить дверь с утра пораньше. Следовательно, это мог быть только наемный убийца. Но наемный убийца вряд ли станет оповещать о своем приходе, значит, и не он тоже. Тогда кто? Торговец какой-нибудь ерундой?

– Чего вам надо? – крикнул Фрэнки, подойдя к двери.

– Мистер, это я, Брэдли, – прорычали за дверью. – Извините, что так рано беспокою…

Фрэнки посерел. То самое чудовище все-таки выжило? И явилось сюда? Чтобы убить его?

– Вы хотите убить меня? – прямо спросил он, лихорадочно сжав в руке вилку: какое-никакое, а все-таки оружие.

– О господи, нет! Простите, я к вам с просьбой.

– Не верю, – отрезал Фрэнки. И тут же подумал, что ему не мешало бы поубавить наглости: вряд ли запертая дверь была серьезным препятствием для разъяренного монстра.

– С личной просьбой, – попыхтев, добавили за дверью.

– Какие у вас ко мне могут быть личные просьбы? – устало спросил Фрэнки.

– Это касается вашего друга.

– У меня нет дру… – и тут Фрэнки сообразил, о ком может идти речь. Ни секунды не колеблясь, резко ослабевшими руками он торопливо отодвинул засов и открыл дверь.

Брэдли снова выглядел по-новому: чисто выбритый, в аккуратно сидящем костюме он производил впечатление эдакого добродушного буржуа, который все свои дела ведет основательно. Пожалуй, если бы он не назвал свою фамилию, Фрэнки его бы и не узнал, – хотя чего еще можно ожидать от актера?

– Еще раз извиняюсь за вторжение, – прогремел тот, наклоняясь, чтобы разуться. – Но дело мое не терпит отлагательства и носит, так сказать, деликатный характер…

Фрэнки совсем растерялся: с каких пор этот бандит умеет пристойно выражаться? Начинается очередной спектакль?

– Э… Вы не хотите кофе? – спросил он и незаметно положил вилку на полку для обуви.

– Пожалуй, не откажусь, – ответствовал удивительный гость и чинно проследовал в комнату, где стыл одинокий завтрак Фрэнки.

Не дожидаясь, пока его усадят за стол и чем-нибудь угостят, Брэдли занял пустующее место, придвинул к себе вазу с конфетами и мигом закинул в рот пару штук.

– Извините, – сказал он, увидев, как удивленно уставился на него хозяин квартиры. – Мы, актеры, – народ голодный. Сегодня здесь, завтра там, и почему я не получил высшее образование?..

– У меня конфеты тоже не каждый день водятся, – перебил его Фрэнки, но тут же спохватился: должно быть, это прозвучало грубо и шло против всех правил гостеприимства.

– Тогда извините вдвойне, – Брэдли сокрушенно захрустел леденцами.

– М-м-м… Я рад, что с вами все в порядке, кстати. Я тогда подумал, что вам крышка.

– О, молодой человек, мы, актеры, – народ неуязвимый. Вы бы знали, как меня избили пару лет назад. А на следующий день в театре шла пьеса с моим участием, так вот я, замазав гримом синяки… Ах, я вижу, вам не очень интересно. А у вас пирожных случайно нет? – вежливо осведомился гость.

– Нет.

– А булочек? Пончиков?

– Тоже нет, – отрезал Фрэнки.

– Ну ладно. Тогда сразу к делу, – Брэдли заторопился и одним махом опрокинул в глотку содержимое своей чашки. – Итак, последнее, что я помню из случившегося в вашем доме, – это как твой приятель Сид крайне грубо заехал мне в челюсть. Потом была темнота, смерть и все такое. Очнулся я в больнице, в очень уютной палате, между прочим, где мне сказали, что у меня сотрясение мозга. Признаться честно, я ужасно разозлился: мало того, что твой друг не отдал мне деньги, причитающиеся за тот невинный розыгрыш, он еще и избил меня, это уже выходило за все рамки! Поэтому я поклялся разыскать его и размазать по стенке, как только встану на ноги. Но – удивительная вещь! – позже я узнал, что это он дотащил меня до больницы, на своей хилой спине, между прочим, и что именно он оплатил больничные счета, пока я прохлаждался в неплохой, кстати, клинике. В общем, я посчитал, что он полностью искупил свою вину. И даже сверх того – я к нему привязался. Благодарность, все такое. Мы, актеры, – народ чувствительный.

Он замолчал, разглядывая цветочки на своей чашке.

– Ну и в чем проблема? – осторожно спросил Фрэнки.

– Проблема в том, что я сломал ему руку, – Брэдли тяжело вздохнул.

– Что?

– Но даже не это самое страшное, – продолжил опасный актер. – Этот парень оказался, как там его… искаженным? Результирующим?

– Резонирующим, – подсказал Фрэнки, похолодев.

– Во-во, точно. Ну, понимаешь, из тех бедняг, которые скачут из мира в мир. Как думаешь, весело со сломанной рукой так скакать?

– Никогда не пробовал, – признался Фрэнки.

– Я тоже. Я вообще ни черта не смыслю в этих Искажениях, только от него о них и узнал. Он сутками ими бредит. И еще тобой.

– Бредит? Мной?

– Именно. В прямом смысле бредит. Ему совсем худо. Насколько я понимаю, у него личная такая реакция на эти чертовы Искажения – малейшая царапина кровоточить начинает, как будто парень болен гемофилией, не меньше. И так четыре раза, с очень маленькими перерывами – черт бы побрал ваши Искажения, как вы вообще с ними живете?!

– Недолго…

Брэдли сочувственно взглянул на него, покачал головой и продолжил:

– Вот правильно. Недолго. От него совсем ничего не осталось. А ведь это я виноват. Если бы я только знал… Вот решил исполнить его желание хотя бы. Он целыми днями по тебе скучает, все боится не успеть рассказать про какую-то Симфонию Искажений. Чокнутый парень, ей-богу, и что только у него в голове…

Фрэнки вскочил на ноги.

– Чего же ты болтаешь и пьешь тут кофе! – воскликнул он не своим голосом. – Идем скорей!

На этот раз он знал, как себя вести. Возможно, рассказ Брэдли – не более чем очередной странный спектакль. Но теперь он досмотрит представление до конца.

___________________________________________________________________

* Триоль – группа из трех нот одинаковой длительности, которая по времени звучания равна двум нотам той же длительности. Относится к особому, “иррациональному” делению ритмических длительностей. На письме выглядит как цифра 3 над группой нот:

http://www.drumspeech.com/image/lessons/lesson6-5/ex2.jpg

========== 3. Эхо ==========

Всю дорогу Брэдли развлекал попутчика тухлыми историйками, неизменно начинавшимися с фразы: «Мы, актеры…». Где-то на третьей Фрэнки отключил внимание и погрузился в размышления, изредка нервно кивая и добавляя «угу» невпопад.

Не столько даже рациональные мысли посещали его голову, сколько сбивчивые, неясные сомнения и упрямо возвращавшееся желание сбежать, пока не слишком поздно, которое Фрэнки усилием воли запихивал на самые задворки разума, напоминая себе о том, что потом снова сто раз пожалеет.

Но одно дело – корить себя, сидя дома в уютном кресле и попивая кофе, а совсем другое – добровольно нарушать заведенный порядок вещей и следовать неизвестно куда в компании, мягко говоря, подозрительной личности.

Фрэнки очнулся от своих мыслей, когда они с Брэдли остановились у дверей покосившегося, но с виду вполне жизнеспособного домишки, вылизанного пылью, – и несказанно удивился.

– Я думал, мы идем в больницу, – заявил он, стянув очки и оглядываясь вокруг с самым растерянным видом. – А тут трущобы какие-то.

– Я же тебе говорил! – возмутился его сопровождающий. – Чем ты слушал, любезный? Мы идем ко мне домой. Добро пожаловать.

Он как раз повернул ключ в замке.

Осознав, что это ловушка, и окончательно перетрусив, Фрэнки хотел уже развернуться и уйти (как-нибудь так, чтобы получилось быстро и вместе с тем не похоже на бегство), но с Брэдли провернуть такой номер оказалось непросто: взяв несчастного под локоть, тот силой впихнул его внутрь. Так что Фрэнки, влекомый неумолимым роком, буквально вкатился в слабо освещенную комнатенку, запнулся о порог и торжественно растянулся недалеко от входа, уткнувшись носом в чьи-то дурно пахнущие ботинки. Тут ему стало совсем худо и даже захотелось потерять сознание для порядку, но в следующий момент в помещении зажегся свет, ударив по его бедным больным глазам и напомнив о том, что он куда-то уронил очки, когда падал. И, кажется, шмякнулся в том числе и на них.

– Чтоб тебя… – простонал он, оторвался от ароматных ботинок, протер глаза и огляделся в поисках Брэдли.

Но того уже и след простыл.

Зато Фрэнки увидел перед собой Сида – ожидаемо и неожиданно. Тот вполне себе уверенно держался на ногах, а значит, вовсе и не был болен. И обе руки, похоже, у него в полнейшем порядке. Ничего более Фрэнки сослепу не разобрал – но и этого оказалось достаточно. Все ясно. Очередной спектакль. Очень смешно.

– Фрэнки? – Странно, но Сид как будто искренне удивился. – Что ты здесь делаешь?

– Мне вот тоже интересно, – проворчал тот. – А еще мне интересно, куда делся этот Брэдли. Но прежде чем я стану слушать твои объяснения, я бы хотел найти свои очки. С темными стеклами, они тут где-то упали.

Сид молча протянул ему руку и помог подняться. Потом присел на корточки и зашарил в куче хлама, покрывавшего пол холостяцкого логова Брэдли.

– Видишь ли, мои глаза не приспособлены к солнечному свету, – неловко пояснил Фрэнки. – Я же альбинос. Еще и вижу плохо, – пожаловался он для острастки. – А это были очки, сделанные на заказ, – с диоптриями и темными стеклами. В общем, ты не подумай чего, это и правда очень важные очки, а сам я их тут не найду.

– Я понимаю, – отозвался Сид. – То есть я ни черта не понимаю, что тут вообще происходит, но очки я поищу.

– Ты не понимаешь? – Фрэнки усмехнулся. – Слава богу, я уже знаю, что ни одному твоему слову верить нельзя. Как будто не ты все это подстроил!

– Что «это»? – устало переспросил Сид.

Фрэнки закатил глаза. С этим типом бесполезно разговаривать, он как преступник, который на всякий случай все отрицает. Как же раздражает! Будто с другой планеты. С другого измерения. Правда, с ним почему-то совершенно не страшно, можно смело отстаивать свое мнение – не то что с Брэдли. Так что, пожалуй, Фрэнки даже рад, что актер куда-то смылся.

Тут Сид выругался и торопливо вытащил руку из ароматных ботинок.

– Кажется, я нашел твои очки, – заметил он, поднялся и разжал кулак – бесполезные темные осколки впивались в его ладонь, потихоньку умываясь красным.

– Черт, – Фрэнки побледнел. – Вот черт! Разбились!

Сид кривовато улыбнулся и похлопал его по плечу чистой рукой:

– Да не переживай ты так. У этого мастера переодеваний наверняка где-нибудь и очки валяются. Мы их обязательно найдем, и ты уйдешь отсюда. Сейчас же и начнем. Одну секунду, я только руку перевяжу. Кстати, чай будешь?

Фрэнки собрался было гордо и презрительно отказаться от подачек обманщика, но потом решил, что тот уже достаточно унижен и наказан тем, что прислуживает ему и ищет для него очки. Поэтому он великодушно принял предложение, прибавив, что немного поживет без чая, пока раненый не приведет себя в порядок.

Впрочем, ожидание затянулось: Сид явно не очень уверенно чувствовал себя в чужом доме, поэтому бинты и «что-нибудь дезинфицирующее» он искал мучительно долго. При этом Фрэнки подметил в его движениях странную медлительность – он передвигался как будто в полусне и с видимым трудом заставлял себя что-то делать. Это выглядело довольно странно, особенно если вспомнить энергичное поведение Сида в их первую встречу, но Фрэнки промолчал, решив, что ему нет никакого дела до того, что из себя изображает этот прохиндей.

Когда, наконец, все необходимое было найдено, Сид устроился на деревянной кухонной табуретке рядом с гостем, разложил на столе бинты и принялся вытаскивать из ладони кусочки стекла. Вблизи Фрэнки отметил, что обе руки у жертвы очков мелко подрагивают, и на этот раз позволил себе встревожиться.

– Эй, ты тоже крови боишься? – В его голосе невольно проскользнула сочувственная нотка.

Сид усмехнулся краем сухих губ.

– Нет. Я боюсь того, что будет потом.

– Потом?

– Да. В Искажении.

– И что же будет в Искажении?

Сид угрюмо уставился на Фрэнки, но в следующий момент опустил глаза и тяжело вздохнул.

– Ну тебе-то что? Кстати, мне очень жаль, что ты, ну… Что тебе опять приходится торчать в моем обществе и все такое. Я знаю, ты не поверишь, но на сей раз моей вины в твоем приключении нет. Ну да, ты не поверишь, но я должен был сказать это, – он снова вздохнул. – Просто на всякий случай.

Сейчас, бледный, тихий и дрожащий, он действительно не походил на коварного обманщика, Фрэнки вынужден был признать это; более того, вместо того чтобы с порога начать заливаться соловьем про свою Симфонию Искажений, излагать безумные идеи и склонять предположительно доверчивого гостя к диким поступкам, он не только молчал, но даже, похоже, избегал разговора на тему Искажений – это тоже надо было принять к сведению. И, наконец, он униженно искал очки и вызвался поискать еще раз – будто и сам хотел побыстрее выпроводить такого, казалось бы, желанного гостя.

Тщательно разложив эти наблюдения по полочкам и сделав выводы, Фрэнки принял решение – забрал бинт из руки Сида и произнес как можно мягче:

– Нет, знаешь, я тебе верю. Дай я помогу.

Тот моргнул и послушно подставил ладонь под перевязку, но даже проблеска радости на его лице не отразилось.

– Какой-то ты не такой, – заметил Фрэнки, бережно затянув узел у него на руке. – Что с тобой?

– Я в порядке, – заявил Сид. – Это Брэдли тебя сюда притащил? Надеюсь, не силой.

– Да он наплел мне, что ты, мол, при смерти, а твое предсмертное желание якобы заключается в том, чтобы меня увидеть. Я и купился.

– Надо же, – Сид неожиданно светло улыбнулся, – получается, тебя можно взять на жалость? Сглупил я тогда, значит, в кабаке у вас. Надо было прикинуться каким-нибудь больным бедняжкой. Не спутался бы с Брэдли – и все вышло бы по-другому. Сейчас ты был бы на моей стороне, а я бы не гнил тут заживо.

– Надеюсь, про «гнил» ты говоришь образно, – Фрэнки поднялся с места. – Давай лучше я чай заварю, а ты посидишь.

– Да, образно. Ты не знаешь, что где лежит, – Сид с видимым трудом встал следом за ним. Фрэнки вдруг мучительно захотелось поддержать его, а лучше усадить на место, но вместо этого он послушно сел сам. Горько-сладкий укол сострадания в сердце заставил его подчиниться, поскольку он слишком хорошо знал по себе, что проявление жалости – унижает.

Пока Сид гремел чашками и возился с чайником, его гость задумчиво изучал узор на скатерти – бесконечные бледные вазы, полные выцветших фруктов. Когда перед ним появились чашка, блюдце, ложка и сахарница, он неторопливо положил себе сахар, размешал, машинально сделал глоток, другой… И, решив, что уже справился с эмоциями, а тишина невыносима, спросил:

– Почему ты не говоришь со мной?

– А должен? И о чем же? – Сид рассеянно помешивал чай здоровой рукой.

– О Симфонии Искажений. Так, кажется?

Сид дернул плечом:

– Да забудь о ней.

Фрэнки не хотел удивляться, ибо давно уже понял, что все изменилось, – но удивился. Симфония Искажений, название, которое терзало его целыми днями, туманная загадка, ключ к которой казался бесконечно далеким, сейчас была так близка к нему в лице Сида – и вдруг стала неизмеримо дальше, чем когда-либо еще, обратилась в неясное эхо. Подумать только, человек, который каких-то несколько недель назад произносил эту фразу с придыханием, сейчас отмахивался от нее, как от пустого и раздражающего звука. Так ли это? Действительно ли за его словами – пустота? Какому Сиду верить?

– Ну ладно, забудь так забудь, но тогда расскажи, что случилось, – потребовал Фрэнки. – Что произошло после того, как ты отчалил из моего дома с этим странным Брэдли на руках. Я имею право знать!

Его собеседник нервно забарабанил пальцами по столу. Было видно, что его совершенно не радовала поднятая тема. Наверное, сейчас опять начнет выдумывать или вообще откажется отвечать – что ж, попытаться-то стоило.

– Хм, пожалуй, ты прав, – наконец, нехотя согласился Сид. – Хочешь знать? Хорошо. Ты, должно быть, не все поймешь, но я расскажу.

Он убрал с лица волосы и начал:

– Я дотащил Брэдли до больницы, узнал диагноз, оплатил лечение, но не успокоился. Я не спал несколько ночей, две или три, я толком не помню. Я очень волновался. Думал, что мог убить человека или оставить калекой. Все время навещал его. Чувствовал вину. Мне было тяжело. А потом мы подружились. Сначала, конечно, он хотел меня убить, но потом почему-то поклялся мне в вечной преданности, ну, что-то вроде того. Вот предложил остановиться у него на какое-то время, не тратиться на гостиницу – паршивая она у вас в городе, кстати, хотя здесь немногим лучше. Дома он бывает чертовски редко. Подозреваю, что содержит какую-нибудь девчонку из их братии и бегает к ней. Хотя я понятия не имею, какого черта он сейчас смылся, но речь не о том. В общем, как только он встал на ноги, я пошарил у себя в карманах и купил билет на поезд. Домой. И тут со мной случилась одна беда.

Он помолчал немного, явно делая над собой усилие, а потом продолжил:

– Как я уже сказал, мне было ужасно тяжело. И вот перед отъездом я нализался, откровенно говоря, в стельку. Точнее, мы с Брэдли вдвоем пили, но этому сверхчеловеку хоть бы что, а вот я… Я не помню, что я делал, но закончилось все тем, что я разбил бутылку и решил вскрыть себе вены – мне стыдно это говорить. Никогда больше не буду пить! Ты не подумай, я не какой-то там чокнутый самоубийца. Но тогда мне было так хреново. Я упустил тебя, Фрэнки, упустил свой шанс, свою цель. И вдобавок к тому чуть не убил человека. Мне действительно не хотелось жить – даже по трезвому делу, а по пьяни… В общем, Брэдли меня остановил, спасибо ему.

В подтверждение своих слов он закатал рукав и продемонстрировал полузажившую неглубокую ранку на запястье. Фрэнки изумленно охнул:

– Сколько-сколько, говоришь, времени с тех пор прошло? С виду это просто царапина.

– В том-то и дело, – криво усмехнулся Сид. – Это всего лишь царапина, которая, чтоб ее, заживает уже которую неделю. Знаешь, я так резонирую. Самая маленькая ранка, если она не успела зажить вовремя, открывается… раскрывается навстречу Искажению. И из нее хлещет кровь, как водица из пожарного шланга. Зато если никаких царапин непосредственно перед Искажением нет, то я и резонирую без последствий – неплохо же, а?

Фрэнки разинул рот:

– Так Брэдли не врал…

– Не знаю и знать не хочу, что он тебе там за лапшу на уши навешал, – раздраженно перебил его Сид. – Видимо, он решил оказать мне очередную медвежью услугу, притащив тебя сюда. Дурень, если бы все было так просто. И ежу ведь ясно, что после того случая наши пути больше не сойдутся. Впрочем, спасибо за компанию, – резко заявил он и поднялся с места. – Пойду найду тебе очки.

– Стой! – Фрэнки схватил его за рукав. – Так ты… Получается… То есть…

– Ну что ты мямлишь? – Сид вымученно закатил глаза.

– Получается, что в следующем Искажении из-за моих очков тебе будет плохо, так ведь? – жалобно спросил виновник всех несчастий. – Я не знал! Я не хотел, чтобы ты порезался!

Сид неожиданно улыбнулся ему, как улыбаются разревевшемуся из-за пустяков ребенку, которому дать бы по-хорошему целительного ремня.

– Да ничего страшного. Мои проблемы решаются переливанием крови. И кто сказал, что следующее Искажение будет сегодня-завтра? Может, оно через неделю, и к тому времени у меня все заживет. Чего ты так волнуешься, Фрэнки? Я думал, ты не такой. Что ты заботишься только о себе и о своем покое. Впрочем, – добавил он мягко, – я рад, что ошибся.

Фрэнки стало стыдно. Уж лучше бы Сид накричал на него или избил, чем так. Он лихорадочно думал, чем бы загладить свою вину, что бы сделать хорошего, но не придумал ничего, кроме очевидного – уйти.

Или ясно дать понять Сиду, что отношение к нему изменилось. А значит, надо завести разговор о…

– Ты, кажется, говорил, что упустил какую-то цель, упустив меня, – осторожно начал Фрэнки. – Это как-то связано с той симфонией, верно ведь?

Его унылый собеседник, как по волшебству, мигом ожил, встрепенулся и торопливо кивнул.

– Так вот, – не менее осторожно продолжил Фрэнки, – не думай, что ты меня упустил. Я понятия не имею, о чем речь, – это верно, но я готов выслушать тебя. И подумать, чем я могу помочь.

Сид едва не перевернул свою чашку от волнения.

– Ты все-таки хочешь услышать про Симфонию Искажений?

У Фрэнки пересохло во рту, когда он ответил: «Да». Потому что внутри поднялось странное, ничем не обоснованное ощущение, что он делает шаг навстречу чему-то неотвратимо-непоправимому – и что пути назад нет.

***

Сид ненадолго оставил его, заявив, что должен показать один важный документ, и вернулся с пухлой картонной папкой под мышкой. Грохнув ее на стол, будто она была неимоверно тяжелой, он устало выдохнул и плюхнулся на свое место.

– Что это? – спросил Фрэнки. – Можно взглянуть?

– Нужно, – Сид подвинул папку в его сторону.

Фрэнки провел ладонью по шероховатому картону. На пальцах остался легкий налет пыли – не похоже, что владелец ежедневно причащался к содержимому папки или как-то особенно ее берег.

Отогнув титульный лист, Фрэнки подслеповато прищурился, разбирая надпись на первой странице, сделанную твердым, размашистым почерком. Синие чернила безжалостно выцвели, да и бумага пожелтела: надписи было лет двадцать, не меньше.

«Альфред Дж. Ллойдс. Сборник этюдов для фортепиано. 1893 год»

В памяти всплыли триоли, оставлявшие в воздухе легкие механические разводы с запахом детства. Возможно ли?..

– Вы родственники? – спросил Фрэнки, хотя уже знал ответ.

Сид утвердительно кивнул.

– Мой отец.

– Я никогда не слышал о таком композиторе, – протянул Фрэнки, машинально пролистывая набросанные начерно обрывки мелодий. – Хотя, знаешь, у меня дома есть его сборник. На днях я даже играл оттуда одну вещь – вот так совпадение.

– В свое время отец особым талантом не блистал и не выделялся, – вздохнул Сид. – Его хватало только на этюды и чепуховые пьески, какие играют девицы в самом начале обучения игры на фортепиано. Как ни крути, Фрэнки, не всем сочинителям суждено быть тобой.

Он открыл рукопись в самом конце и ткнул пальцем в одну особенно исчерканную страницу.

– Знакомься. Это этюд-Искажение.

Фрэнки нервно сглотнул, услышав название, и поднес пожелтевший и помятый лист поближе к плохо видящим глазам. Сквозь замаранные линии слабо проступал нотный рисунок – странный, сбивчивый, и Фрэнки даже услышал его в голове – нестройный хор септаккордов*, волны дуолей** и октолей***, режущий слух диссонанс****, смутную тень мелодии, разбитой на рваные паузы, которую вряд ли кто-то согласился бы исполнять и слушать.

– Отец был помешан на теории музыки, – пояснил Сид, заметив его недоумение. – Он не пытался сочинить что-то оригинальное. Или красивое. Или волнующее сердце. Он подходил к музыке с какой-то математической точки зрения. Его завораживали возможности, которые открывали бесконечные сочетания каких-то семи нот. И он развлекался с этими сочетаниями, как мог, не заботясь о благозвучности результата. Самые терпимые из его «экспериментов» оформлялись в сборники простеньких этюдов и упражнений, ну а те, что резали слух, он называл этюдами-Искажениями и складывал в конец этой папки.

– Он это играл хотя бы? – Фрэнки поморщился. – У меня бы уши отсохли в процессе.

– Да, играл. К сожалению, играл. Я даже смутно припоминаю этот визг клавиш. Но, впрочем, речь не о том. – Глаза Сида на мгновение затуманились, но в следующий момент он стремительно вернулся в настоящее. – Я не знаю, подкинул ли кто ту мысль отцу – или он дошел до нее сам. Не берусь судить. Но в какой-то момент он стал одержим одной идеей. Он верил, что можно создать некую особую мелодию. Вернее, даже не мелодию – особое сочетание звуков, исполненное на особом инструменте. Подобно тому, как звук колеблет барабанную перепонку человеческого уха, то самое сочетание звуков призвано было колебать ткань реальности, саму реальность, что-то вроде того. Грубо говоря, отец начал мечтать о контролируемом процессе перемещения между измерениями. Чтобы одним верным аккордом нужная дверь открывалась, а вторым – закрывалась. – Он замолчал, уставившись на свои руки, а потом тихо поинтересовался: – Ты еще не хочешь заткнуть мне рот и сбежать отсюда?

Фрэнки нервно тряхнул головой – его словно окатили холодной водой.

– Пожалуйста, продолжай, – взмолился он.

– Отлично. – Сид как будто расслабился – похоже, самая трудная часть была позади. – Разумеется, в одиночку и на ощупь отец не мог добиться желаемого. К счастью для него, семья наша занимала довольно высокое социальное положение, и отец мог запросто изложить свои идеи правительству. Да и вообще – кому угодно. Не стану говорить о том, как он добился создания целой исследовательской команды. И не стану называть имена других людей, что причастны к этому эксперименту-преступлению. Целью – смыслом моей жизни является не поиск и наказание виновных, а попытка исправить содеянное ими. Моим отцом – в том числе. Итак, ударившись в абсолютно иррациональные, антинаучные исследования, базирующиеся на сказках, допущениях, собственных фантазиях и фантастических историях, после нескольких лет бесплодных изысканий каким-то немыслимым образом они создали то, что создали. Симфонию Искажений. Текст Симфонии писал мой отец. Инструмент, на котором исполняли Симфонию… его назвали Резонансметр. Это была огромная, дичайшая конструкция: помесь органа, маятника и какого-то измерительного прибора, который замерял черт знает что. У меня дома остался чертеж, если… если ты будешь со мной, я тебе покажу. Само собой, все это делалось тайно. Ведь не просто так ты ничего не знаешь о причине появления Искажений?