Текст книги "Симфония Искажений (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Нежданный гость выглядел бледным и больным, но в глазах у него не было ни капли усталости – пожалуй, он мог бы спокойно одолжить апатичному Фрэнки половину своей энергии и не почувствовать потерю. Пришел он не с пустыми руками: ладонь левой по-прежнему украшала повязка, а вот правая сжимала ручку увесистого портфеля. По всей видимости, эта ноша порядком вымотала Сида, потому что он швырнул ее на пол, а сам плюхнулся на кровать, не спросив на то разрешения, и шумно перевел дыхание.

– Я думал, у тебя хорошие манеры, – подал голос Фрэнки, брезгливо отодвигаясь: прийти с улицы и упасть на чистое постельное белье, неслыханная наглость! И хотя белизна рубашки Сида могла смело потягаться со свежестью простыни, подобное деяние все равно непростительно. – Кем ты себя возомнил?

– Ой, извини! – Сид немедленно скатился с кровати и уселся на стул. – У меня ум за разум заходит. Фамильярничаю тут, почему-то уже решил, что мы друзья.

А ведь и Фрэнки так решил. И правда, почему? Неужто общее Искажение сближает людей? Какое-то отвратительное приключение? У Фрэнки никогда не было друзей – трудно понять и сравнить. Но если товарищ по несчастью назойливо лезет в голову, вызывает столько переживаний, если его даже хочется обнять, получается, что это и есть начало настоящей дружбы? А значит, нужно закрыть глаза на собственные желания и убеждения и немедля согласиться помочь с Симфонией? По-дружески? Ведь друзья всегда должны помогать друг другу – он читал об этом в книжках.

Ну нет, проще уж сразу отправиться в сумасшедший дом.

Фрэнки рассудил, что лучше пока оставить тему дружбы, и спросил, с опаской поглядывая на перевязанную руку гостя:

– Как ты вообще?

Сид недовольно скривился:

– В порядке. Давно бы все зажило, но эта зеленая дрянь меня основательно погрызла.

– Тебе переливали кровь? – продолжал гнуть свое любопытный больной.

– На этот раз да. Иначе я бы тут не сидел.

– Хм-м… А какая у тебя группа крови? – поинтересовался Фрэнки как бы невзначай.

Почему-то ему вдруг подумалось, что отдать свою кровь Сиду в случае чего было бы в высшей степени красиво, благородно и справедливо. Поймав себя на этой мысли, он сразу сочинил и внятное объяснение ей: вовсе не в какой-то там дружбе дело, симпатии и прочей чепухе – просто неплохой способ искупить вину за те чертовы разбитые очки.

Сид сложил большой и указательный пальцы в букву «О»:

– Нулевая.

– А у меня АВ, совсем не то, – Фрэнки даже погрустнел.

– Да. Только мне вообще-то все равно, что у тебя там за кровь, – с этими словами Сид подцепил ногой и подтянул к себе валявшийся в сторонке портфель. – Во-первых, я сюда пришел с добрыми намерениями: услыхал, как Эшли в жилетку нашему актеру плачется, вот и решил ее подменить у ложа болезни. Так что сегодня можешь звать меня нянечкой. Во-вторых, я тут кое-что принес.

Он вытащил из портфеля огромную папку, но не сумел удержать ее больной рукой, и прямо на постель высыпалась кипа пожелтевших листов, испещренных нотами. Один спланировал Фрэнки на колени. Тот взял бумагу кончиками пальцев, нашарил на тумбочке очки, нацепил их и вгляделся в музыкальный рисунок – хотя уже знал, что увидит.

– А как там Эшли? – Сморщившись, он брезгливо отправил страницу в общую кучу. – Чего она плачется-то?

Сид взглянул на него не без удивления:

– А то ты не знаешь! Обидел девочку, жестокий человек. Зачем ты так с ней? Впрочем, это не мое дело.

– Вот именно, не твое, молчи лучше, – подытожил Фрэнки, даже не думая подавлять внезапную вспышку капризного раздражения. Достаточно уже сегодня лезли немытыми руками в его личную жизнь. Даже сразу захотелось разорвать в мелкие клочья все бумажки с псевдомелодиями, которые притащил сюда этот буйнопомешанный.

– И много у тебя друзей? – спросил Сид, упрямо не отступая от темы. – С таким-то характером…

– Нет у меня друзей, – гордо отрезал Фрэнки. – Я в них не нуждаюсь.

– Хм, понятно. Особенности юного гения. Девочек, значит, тоже нет. – Гость самым нахальным образом подмигнул ему. – Ну да, ты же у нас любишь и ценишь только себя, эдакая мимоза…

– Заткнись!

Пылая ненавистью оскорбленной невинности, Фрэнки попытался заехать ему в челюсть, позабыв о том, что сам еще слишком слаб после болезни, за что и поплатился, – почувствовав, что его кренит куда-то в сторону, бедняга едва не рухнул на пол, но Сид вовремя успел подхватить его. Только такого унижения Фрэнки и не хватало для полного счастья, поэтому, собрав все силы, он решительно отпихнул от себя «нянечку».

– Эй, не кипятись! – Сид, растерянно моргая и не зная, что делать, на всякий случай накинул ему на плечи лежавший на стуле горчичного цвета халат. – Оденься, что ли. Какой ты колючий, все в штыки. Хотя я лишнее, конечно, сказал.

– Я, значит, волновался! – выпалил Фрэнки в ответ. – А от тебя никаких вестей не было! А теперь ты заваливаешься ко мне с кучей дурацких бумажек, кривляешься, лезешь ко мне в душу, плюешь в нее! Кто ты такой вообще, черт тебя дери, Сид Ллойдс! Что я о тебе знаю? Ничего! Кроме твоих баек про симфонию! Сколько раз мы виделись, два? Потрясающе, просто потрясающе!

Одним судорожным движением он смел с постели все ноты и зло добавил:

– Понатащил тут дерьма, я ж вижу, это этюды-Искажения, или как вы их там для красоты назвали. А я вот что-то не припомню, я согласие на сотрудничество давал? Ну-ка напомни, давал?

Сид сразу отшатнулся от него, а потом попятился назад и молча опустился на стул перед фортепиано.

– Ты думал, что мы друзья! Ты думал! – Фрэнки закатил глаза. – Да я б тебе сейчас так врезал, так…

Он замолк, неожиданно для себя услышав знакомое до горького трепета сочетание нот. Пока он ругался, Сид повернулся к инструменту и взял здоровой рукой открывающий аккорд из «Посвящаю М.». Потом еще и еще – и каждый звук без недостающей партии левой руки зазвучал по-новому, слабо, обрывисто и одиноко. Словно само существование сочинителя, вмиг утратившее смысл, едва только та самая М, а потом А, а потом Д, а потом все остальные буквы, ушла из его жизни, вырвав кусок его сердца и забрав с собой в качестве трофея.

Фрэнки стало больно слушать неполноценный вариант своей фантазии, и потому он решил попросить Сида прекратить, но на полувздохе поймал себя на запоздалом и неожиданно теплом открытии: «Так он – музыкант?»

Пожалуй, Сида можно было сравнить с разбитым зеркалом, с разбросанными по полу кусочками мозаики, где интуитивно угадывалось, что картинка получится красивая, но какая именно – пока неизвестно, ибо образец надежно спрятан. Но вот будто еще одна деталь встала на место, еще один осколок нашелся, все яснее отражая лицо смотрящего.

«Ну естественно, он же сын композитора! Как я не подумал раньше! – ударило в голову Фрэнки. – Нет ничего странного в том, что у него есть музыкальное образование или хотя бы минимальные навыки владения инструментом. А может, он и сам композитор?»

Поплотнее запахнув халат, Фрэнки неуклюже поднялся, преодолевая слабость и головокружение, доковылял до пианино и остановился позади Сида, который то ли слишком увлекся игрой, то ли демонстративно не обращал на него внимания. Впрочем, Фрэнки это вполне устраивало: он не намеревался тревожить и отвлекать неполноценного исполнителя, просто внимательно слушал, внутренне проверяя правильность каждой ноты в партии и ожидая, когда же Сид что-то забудет или собьется; но тот не сбивался. И тогда Фрэнки подвинул к фортепиано еще один стул, сел рядом и повел партию левой руки вслед за чужой правой.

Мелодия сразу воспряла, воспарила, вознеслась к потолку, заплескалась между белыми пальцами Фрэнки и длинными пальцами Сида, оживая и распускаясь, но продлилось это недолго, потому что Сид буквально через пару тактов оборвал игру и уставился на аккомпаниатора мрачным взглядом.

– Я польщен, – Фрэнки нервно сглотнул, но глаз не отвел. – Не думал, что ты…

– Я знаю все твои вещи наизусть, – спокойно сказал Сид. – Могу сыграть любую. Я твой старый и преданный поклонник. Правда, сейчас исполнитель из меня никакой, сам понимаешь, – он кивнул на перевязанную руку.

Фрэнки поднялся со стула, разрывая близость, возникшую между ними.

– А почему именно сейчас и именно эта фантазия? Потому что самая простая? И главная партия полностью ведется правой? Так ведь?

– Нет, – отрезал Сид. – Просто это самая нежная и теплая вещь у тебя, на мой взгляд. Никогда бы не подумал, что автор подобного может оказаться… кхм. Вот и напомнил себе, что где-то внутри ты…

– Вот внутрь ко мне лезть не надо, – перебил его Фрэнки.

Сид развел руками:

– Как скажешь. Но мне вот что интересно: ты буквально с порога обвиняешь меня в том, что от меня не было вестей. А потом сам же говоришь, что мы не друзья. А раз мы не друзья, тебе до меня и моих проблем дела нет. Это не так?

– Я волновался за тебя, – упрямо заявил Фрэнки. – Я волновался за тебя, черт тебя побери!

– Как же с тобой сложно. Кажется, я теряю время впустую, – вздохнул Сид. – А ничего никто не говорил тебе, потому что ты валялся в отключке вообще-то. А тут, как видишь, я сразу к тебе прискакал. Развел истерику, как баба, ей-богу. Ну да ладно. Как я понимаю, ты не собираешься мне помогать?

– Нет.

Как просто и твердо прозвучал этот отказ! Фрэнки прямо сам собой восхитился. А вот Сид, похоже, был далек от восхищения, но и особого разочарования или отчаяния не выказал.

– Ну нет так нет. Я посижу с тобой сегодня, как и обещал Эшли, и на том наше знакомство закончится, ладно? – Он тяжело поднялся с места и кое-как начал сгребать ноты в папку.

Фрэнки наблюдал за его работой, сжимая в руке оказавшийся под боком листок с этюдом. Восхищение собственной твердостью стремительно ушло, уступив место грызущему, ноющему ощущению внутри, как бывало, когда он ночью тайком от родителей спускался в подвал, куда вход был строго воспрещен, – твердо зная, что совершает ошибку и что будет наказан.

Но какая здесь может быть ошибка? Это просто его решение. Он имеет право поступать так, как захочет. Сид ему не друг и не родственник. Не друг. Еще раз: не друг.

Хотя с разбитыми очками получилось не очень красиво…

Ну и что с того? Речь ведь не о том, чтобы помочь в чем-то посильном. Речь о чистой воды абсурде, ничем не проверенной информации, безумной авантюре. И хотя Фрэнки невольно навредил Сиду, это вовсе не значит, что теперь нужно везде за ним таскаться и выполнять все его желания, терзаясь вечным раскаянием.

Фрэнки как раз уставился в ноты, совершенно потерявшись в безосновательных сомнениях, когда Сид протянул руку за листком – последним.

– А вот если я раскрою твое инкогнито, например? – поинтересовался он будничным тоном. – У меня есть знакомства в желтой прессе. Я могу насочинять историй, и твоя тихая жизнь превратится в ад.

Блеф? Шантаж? Фрэнки вздрогнул. Насочинять историй? Вообще-то и одной реальной вполне достаточно. Более чем. Но Сид, похоже, не настолько глубоко копал. Или же врет, импровизирует на ходу – скорее всего.

– Как подло! – возмутился несчастный, поднял голову и встретился с непроницаемым взглядом гостя.

– Да, подло, – согласился тот. – А что, мне лучше уйти и тихо ждать своей смерти, зная, что я уже ничего не могу предпринять?

– Ну а чужую жизнь ломать-то зачем? – взбесился Фрэнки. – И ладно бы я действительно из вредности отказывался! Но я тебе говорил и еще раз повторю: я просто не смогу. Не смогу! И твоя угроза, кстати, звучит неубедительно.

Ему действительно почему-то не верилось, что Сид способен на такую низость, хотя почему бы и нет? Еще и голова разболелась – неудивительно, если во рту ничего, кроме бульона, до сих пор не было, а тут еще всякие ублюдки мельтешат перед глазами и нервы почем зря мотают. Да никакого зла не напасешься!

– Ну давай, давай поставим эксперимент! – Фрэнки устало закатил глаза. – И ты уже от меня отвяжешься, поняв, что толку от меня никакого! Мне не жалко, в конце-то концов, для такого друга, как ты!

Игнорируя застывшего столбом Сида, он с невиданной для больного прытью подлетел к пианино, откинул только что закрытую крышку и водрузил на пюпитр злосчастный последний листок.

– Этюд-Искажение номер двенадцать! – прищурившись, провозгласил он. – Специально для моего друга Сида Ллойдса, про которого я ничего не знаю! И который отлично вешает на уши лапшу! Возможно, его и не Сид зовут вовсе! Дай-ка мне очки, мнимый Сид.

Резким жестом он выпростал руку ладонью вверх, и Сид, как ни странно, повиновался.

– Мнимый Сид хочет, чтобы я исправил этот этюд! – продолжил Фрэнки с яростью в голосе. – Или не хочет! Черт его побери, я не знаю, чего он хочет, и знать не хочу, но сейчас я покажу ему все свои великие способности.

Он ударил по клавишам так, что едва стекла не зазвенели, и сам съежился от получившегося звука:

– Мерзость…

С первым аккордом ушли и силы, и желание продолжать, но упрямство взяло верх над усталостью и здравым смыслом, поэтому Фрэнки заставил себя не отступать и бодро отбарабанил этюд до первой репризы*. С какого-то момента им начало двигать даже некое мазохистское наслаждение – в визге и скрипе терзаемого инструмента чувствовался надрыв, какая-то дикая, необычная красота. Искаженная. Возможно, таковы мелодии в других мирах – непривычны, но все же естественны, ибо сам человек там – чужак. И то, что ласкает слух неведомых существ, неприятно, а то и больно слушать людям.

Но этюд-Искажение под номером двенадцать написал вовсе не пришелец из соседнего измерения, а обычный человек. Следовательно, все выводы и все мысли, возникшие во время игры, – не более чем отвлеченные фантазии, к делу не относящиеся. И стремление увидеть красоту в диссонансе – ошибочно. Только было ли оно вообще, стремление? Или красота сама показалась на свет, робко прячась за безвкусными нагромождениями звуков? Возможно ли?..

Пальцы Фрэнки взметнулись вверх, обрывая аккорд-всхлип, и застыли над клавишами.

– А ведь он… Он органичен в своей неорганичности, – неожиданно для самого себя произнес композитор, вглядываясь в нотный рисунок.

– Поясни? – подал голос Сид.

Фрэнки нервно оглянулся на него – за игрой и мыслями он даже как-то уже позабыл про их ссору и грязный шантаж. Да и про само присутствие «нянечки», если на то пошло. Как и всегда, когда на Фрэнки снисходило вдохновение, все проблемы и повседневные дела казались ему далекими и незначительными. Сейчас жил только этюд и был важен только этюд.

– На первый взгляд – дикая последовательность аккордов, чистой воды диссонанс, – он взял один вслепую, не отрывая взгляда от собеседника, и пианино обиженно задребезжало, – но гляди-ка, если я этот аккорд разрешу** по общим правилам… и следующий за ним… и следующий… и если я теперь просто сыграю все эти разрешения друг за другом, получится вполне ладная и благозвучная мелодия. Вот тебе и секрет твоего этюда. Так сказать, основа.

Сид лихорадочным жестом смахнул в сторону волосы, лезущие в глаза:

– Так просто? Поверить не могу. Нет, я подозревал, что отец писал не то, что первое приходило в голову, что у него была своя система для этих уродств… Но чтобы настолько элементарно… И чтобы я не увидел!..

– Это формула этюда-Искажения номер двенадцать, – перебил его Фрэнки. – Не обольщайся. Уверен, что для каждого этюда твой отец непременно сочинил что-нибудь свое. А здесь я догадался просто потому, что весь этюд железно состоит из аккордов, обе партии. Даже украшений нет, форшлагов*** тех же. Не знаю, будет ли от моего открытия какая-то польза, тебе видней.

Посчитав, что ничего интересного на Сиде не нарисовано и смотреть на него дальше смысла нет, Фрэнки вернулся к нотам и клавиатуре.

– Может, именно этот этюд простой, остальные куда сложнее по структуре, а ты пытался их разобрать и ничего не понял, – милостиво бросил он напоследок. – Мало ли. К тому же ты, наверное, привык воспринимать любой этюд как упражнение для оттачивания определенного рода навыков. Вот тебе и не показалась странной его одноплановость. Да и ты же не композитор, ха! Просто исполнитель. Мыслишь узко, это нормально.

– Да… Все именно так. – Сид наклонил голову, соглашаясь. – А ведь большинство этих этюдов частично вошли в Симфонию. По крайней мере, в черновом варианте я нашел много совпадений. Двенадцатый в том числе.

Фрэнки удивленно вскинул бровь:

– Даже так? Я думал, ты просто принес мне бессмысленную музыкальную пачкотню. И что же это тогда? Двенадцатое Искажение?

Ему даже смешно стало: какой-то набор аккордов, кажущийся чуждой этому миру какофонией, но на деле являющийся вполне благозвучной мелодией, зашифрованной по простому правилу, – врата в Искажение? Или что тогда? Что-то не менее важное?

Но Сид в ответ только неуверенно развел руками:

– Я не знаю. По идее, да, что-то вроде того. Вот ты никогда не задумывался, почему воздух, которым мы дышим в Искажениях, не убивает нас? Почему земля не разъедает наши подошвы, почему температура не заставляет нашу кровь кипеть или замерзать?

Фрэнки почесал в затылке:

– Просто везет?

– Двадцать лет подряд? Везет? Вот лично мне.

– Ну, или просто мы можем попадать только в те Искажения, где… э… которые имеют что-то общее с нашим миром?

– Ой ли? – Сид вздохнул. – Вообще-то я и сам не знаю ответ. Но на стадии разработки текста Симфонии это действительно пытались учесть. Никому не хотелось попадать в сущий ад. Так что было задумано именно то, что ты озвучил: каким-то образом вычленить из бесконечного хаоса измерений те, с которыми у нас есть «что-то общее». Чтобы человек мог относительно безболезненно перемещаться из мира в мир, понимаешь? А не так, чтобы повернуть ключ и в первую же секунду умереть от тамошней атмосферы. Разумеется, даже такие исключения, как кровавый океан Первого Искажения, на самом деле исключениями не являются, – просто нам тогда повезло оказаться именно там, в океане, но где-то в том же самом Искажении должна быть и суша.

Фрэнки с опаской покосился на набитый портфель, как будто из него вот-вот должны были полезть неведомые чудовища и вырваться на волю бушующие чужеродные стихии.

– Сколько же их тут?..

– Точно не знаю, – беспомощно отозвался Сид. – Не знаю. Здесь вперемешку черновики, наброски и полноценные этюды, причем зачастую невозможно понять, что именно перед тобой. Я изучал черновик Симфонии и нашел двадцать шесть прямых совпадений с этюдами. Двадцать шесть крючков, Эталонных Искажений. Думаю, на самом деле их больше. Возможно, какие-то «зашифрованы», изменены до неузнаваемости, разбросаны по мельчайшим частям. По сути, все эти отрывки, куски измерений, воплощенные в мелодию, являются условиями задачи. Тем набором минимальных допустимых правил, которые можно ломать и тасовать, но которым в какой-то степени должно соответствовать каждое измерение, в противном случае дверь не откроется, – такова идея. Хотя, возможно, в сложившейся ситуации нам имеет смысл изучать только первый этюд – если все последующие Искажения являются всего лишь отражением многогранного Первого.

В его голосе прозвучало столько отчаяния, что Фрэнки захотелось его как-нибудь утешить.

– Вряд ли только Первое, – мягко заметил он. – Это ты загнул. Я живу тут не один год, если так, то с каждым новым Искажением я должен бы попадать в одно и то же место.

– Есть вероятность, что Первое Искажение, в свою очередь, искажается, – пояснил Сид. – Что-то наподобие диффузии. Постепенное слияние с нашим миром. В результате чего оно постоянно меняется – вместе с нами.

– Ну, это ты тоже загнул, – присвистнул Фрэнки. – Значит, оно меняется из раза в раз до неузнаваемости, а я почему-то как был альбиносом, так и остался?

Он еще хотел указать на явную нестыковку в предыдущих рассуждениях гостя, спросить, к чему эти так называемые Эталонные Искажения, если весь «набор правил» так или иначе можно было взять из родной реальности, и откуда они вообще взялись, но промолчал, решив оставить вопросы на потом, – к тому же не факт, что Сид способен дать на них внятный и исчерпывающий ответ.

– А мне вот иногда кажется, что раньше я был кем-то другим, – между тем задумчиво протянул тот. – И что я жил в другом месте. Как будто у меня есть свое родное Искажение. Иногда мне снятся сны про него – серая пелена дождя, ничего больше. И я чувствую себя паршиво.

Он печально улыбнулся Фрэнки, в ответ на что тот покрутил пальцем у виска.

– Ты просто сумасшедший. Не понимаю, почему до сих пор с тобой разговариваю.

– Потому что я сказал про инкогнито? – напомнил Сид.

– Вот еще. – Фрэнки разочарованно фыркнул и, не желая так скоро возвращаться с небес на землю, торопливо добавил: – А сейчас я, пожалуй, сыграю исправленный этюд-Искажение. Ты бы и сам сыграл, но ты вряд ли без нот так быстро сообразишь, да и…

Он замолчал, решив не тратить времени на разглагольствования, и с каким-то неожиданным душевным подъемом нежно положил руки на клавиши.

Простенькая, ясная мелодия, разодранная в клочья и измененная до неузнаваемости, дабы послужить ключиком к неведомой двери, – разве не любопытно, что она из себя представляет? Если Сид говорит правду, это деталь самой Симфонии, пусть крохотная, но составная ее часть. Интересно, что может произойти, если исполнить не искаженную версию этюда, а именно оригинальную. Разумеется, перед ним всего лишь черновик, да и пианино – не Резонансметр, да и если бы действительно что-то могло случиться – оно случилось бы при исполнении искаженного варианта, никак не оригинала, но все же, все же…

Все же Фрэнки, переливаясь из ноты в ноту вслед за плавными легато****, искренне жалел, что не может закрыть глаза и расслабиться, отдаваясь той веренице тусклых образов, что возникала в его голове вслед за мелодией. В итоге, напрягая глаза и едва поспевая за выбранным ритмом, он видел только тени теней – самым краем сознания. Двенадцатое Искажение. Эталонное, образец.

Так что же это значит? Искусственно созданное измерение? Такое вообще возможно? Или речь идет о случайной удаче во время многократных исследований? Эксперименте, плоды которого решили направить на дальнейшие открытия? Но как они могли открывать двери без Симфонии, ведь, кажется, именно она должна была контролировать процесс, являлась пусковым механизмом? Надо уточнить у Сида. А он сам-то знает? Он определенно начинает путаться в показаниях. Да и стоит ли ему доверять – главный, кстати, вопрос, на который до сих пор нет однозначного ответа.

Возможно, Сид все-таки лгал, и этюд – всего лишь этюд, не более, но фантазия Фрэнки, похоже, уже была достаточно подогрета, чтобы создавать в мыслях все больше деталей во время исполнения. При каждом новом нажатии на клавиши бледный образ родом из соседней реальности будто проступал все ярче, окрашивая комнату в песочные тона Двенадцатого Искажения, – Фрэнки знал, что это оно, и что оно должно выглядеть именно так.

Вот мелодия взлетела вверх, пронзила потолок тонким желтым лучом и обратила его в пышущие далеким смерчем небеса; вот распласталась вширь, рассыпалась грудой непривычно легких камней, готовых унестись навстречу урагану, упала вниз сонным дождем, вскарабкалась выше и разлетелась едкими брызгами, кругом свежесть, свежесть и еще раз свежесть, и Фрэнки бодр, хотя у него уже полные легкие мокрого песка. Ураган все ближе, но стихии не дотянуться до своего создателя: конец тоже близко, этюд безжалостно краток, и вот он пришел. Затухание, угасание. Возвращение. Последний усыпляющий аккорд – и все стало на свои места, только порыв ветра швырнул исполнителю в лицо горсть песка, но этот ветер – здешний, летний, пришедший из распахнутого настежь окна.

– Это было… Я как будто на минуту… – Фрэнки подхватил листок и крутанулся на стуле, не находя слов и намереваясь разыскать понимание и поддержку в лице Сида: возможно, он тоже вообразил нечто подобное, пока жила мелодия?

– Ты не «как будто», – возразил тот приглушенным тоном. – Я не знаю, что сейчас произошло, и я не знаю, как тебе это удалось, но ты только что локально, в пределах звучания инструмента, создал и убрал Искажение. А я – срезонировал.

И тут Фрэнки обратил внимание на его ладонь, с которой капала кровь, – словно беззвучный цветной аккомпанемент.

________________________________________________________________________

* Реприза – повторение того или иного музыкального отрывка, знак для его повторения. Выглядит значок так:

http://www.harpschool.ru/img_speedy/repriza.gif

** Разрешение – переход неустойчивого звука в устойчивый, таким образом – из диссонанса в консонанс. Ниже – семь мажорных тональностей, рядом с каждой указаны устойчивые и неустойчивые звуки.

http://www.7not.ru/theory/images/06_06.gif

*** Форшлаг – украшение, один или несколько звуков, которые предшествуют определенному звуку в мелодии и исполняются за счет длительности ноты, к которой привязаны. Короткий форшлаг выглядит как перечеркнутая нота. Например:

http://kk.docdat.com/pars_docs/refs/367/366024/366024_html_86342f5.jpg

**** Легато – связное исполнение звуков, плавный переход одного звука в другой, при этом пауза между ними отсутствует. Часто обозначается дугообразной линией над нотами, которая называется лигой. Выглядит лига примерно так:

http://www.guitarprofy.ru/wp-content/uploads/2013/03/legato.jpg

========== 6. Интерлюдия ==========

Каждая капля крови Сида словно отрывала кусочек от сердца Фрэнки. Во всяком случае, так ему показалось по причине острой мнительности: больно уж разболелся сразу этот чувствительный орган. И гордость собой сразу померкла, а вдохновенное счастье, обуревавшее все его существо, словно рассыпалось по дому и вылетело в окно вслед за последними нотами этюда.

– Придурок! Сумасшедший! – зашипел горе-создатель Двенадцатого Искажения, совсем не величественно скатился со стула и бросился к приятелю. – Что ж ты сразу не сказал!

– Чем это я придурок? – сонно возразил тот, уронив голову на грудь. – Какое я имел право тревожить твою игру?

– Фанатичный ублюдок, вот ты кто!

Фрэнки сам толком не знал, какое чувство в нем теперь брало верх: то ли острый, подступающий к горлу страх за Сида, то ли бессильная ярость на него же, такого неожиданно скромного и едва ли не жертвующего собой ради сомнительного эксперимента. Нет, ну хватило же мозгов наслаждаться чьей-то там игрой в таком состоянии! Хотя скорее уж не хватило.

– Ложись, ложись, сейчас я тебе сменю повязку, – поморщившись, он толкнул гостя на кровать, с которой так активно сгонял каких-то несколько минут назад.

– Какую еще повязку? Уверен, кровь больше не идет, – с этими словами несносный Сид сполз обратно на пол. – Все хорошо. Ты лучше остальные, остальные этюды посмотри! Хотя бы парочку, а? Я не тороплю, но ты посмотри, если не трудно!

В его глазах плескалось синее безумие. Плескалось, но не находило выхода наружу, не заражало Фрэнки – только пугало.

– Чтобы ты тут и помер? Раз себя не жалко, хотя бы обо мне подумай, меня же в тюрьму посадят. Больше никаких этюдов, – жестко отрезал тот и ушел в другую комнату за бинтами.

Роясь в домашней аптечке, он усиленно делал вид сам перед собой, будто его совершенно не волнует вопрос, что делать дальше. А руки тряслись, словно это он потерял кровь, не Сид. Видимо, между ними сама собой наладилась некая ментальная связь, другого объяснения просто не находилось. Может, это вообще отличает резонирующих от других людей? Может, собравшись вместе, они приобретают особые способности?

Фрэнки не понимал, что все куда проще, что он просто переживает за близкого человека; Фрэнки не знал, на что похожа дружеская близость. Ему была знакома любовь к родителям, любовь к женщине, и его отношение к Сиду, разумеется, не имело ничего общего с этими чувствами, – тогда что же оно собой представляло?

Почему-то этот вопрос занимал его едва ли не больше, чем природа только что разыгранного этюда-Искажения, что само по себе являлось отдельной загадкой.

Между прочим, он тоже чувствовал себя паршиво. Шутка ли – только сегодня очнулся после болезни! Еще ничего не ел толком, на улице не был, а тут сразу столько волнений, столько проблем. Явился этот припадочный и, как обычно, переворачивает весь мир вверх дном. А вообще-то надоел он уже со своими выходками, ни минуты спокойной с ним.

Фрэнки тяжело вздохнул, стиснул виски ладонями, пытаясь унять головную боль, вызванную тысячей причин, но в основном слабостью, взял бинт и вернулся к Сиду.

– Дай руку, идиотище, – потребовал он с самым суровым видом.

– Отстань, я… – слабо запротестовал Сид, но Фрэнки, разозлившись, сам перехватил его руку и дернул на себя. Тот поморщился, явно от боли, но ничего не сказал. А заботливый врачеватель неожиданно ужаснулся, потому что ладонь Сида оказалась горячей. При этом Фрэнки был уверен, что и сам сейчас не может похвастаться нормальной температурой, но прикосновение чужой руки буквально обжигало.

– Да у тебя еще и жар! – Он так и сел рядом, не зная, что делать, и уставился на приятеля, как на диковинное животное.

Что же движет Сидом? Вроде бы он не похож на человека, которому наплевать на себя, даже оставляет впечатление некоторой изнеженности, присущей дворянским сынкам-белоручкам; возможно ли, что он из тех максималистски настроенных молодых людей, которые горят душой и телом за какую-нибудь дурацкую идею, занимающую только их? Неужели это все из-за отца? И каков настоящий Сид, как он живет, чем интересуется? Хотя, похоже, этот и есть настоящий.

Фрэнки читал пару книг о путешественниках и ученых, которые приносили себя на алтарь великих дел и открытий, да и сам относился к породе людей, которые отдадут в жертву любимому занятию сон и еду, но жизнью рисковать-то зачем? На Сиде ответ на этот вопрос написан не был, во всяком случае, не буквами; но зато у него престранно и дико сияли глаза – похоже, если бы не вызванная кровопотерей слабость, он бы сейчас счастливо скакал по комнате, бил посуду, орал и черт знает что еще бы делал. Видимо, искусственно вызванное (или созданное?) Искажение занимало его куда больше, чем подорванное здоровье.

– Жар, говоришь? – переспросил он со смешком. – Наверное, рана воспалилась, хотя я не разбираюсь в таких вещах. В любом случае – пройдет. Пожалуйста, посмотри знаешь какой этюд…

– Заткнись! – второй раз за день прикрикнул на него Фрэнки, разом очнувшись от своих мыслей. – Я же сказал: никаких этюдов. И мне плевать на сегодняшнее открытие, чудо и бла-бла-бла, когда ты тут кровью истекаешь, ясно тебе?

Он сердито засопел и предельно осторожно стянул повязку с руки приятеля. И ужаснулся в который раз: рана выглядела отвратительно. Это уже были не легкие порезы от осколков стекла, а развороченная плоть, как будто кто-то пытался отгрызть кусок ладони, но бросил занятие на полпути и решил просто пожевать. Фрэнки замутило, мысленно он привычно проклял Сида и все, что с ним связано, но, справившись с собой, отмотал бинт и кое-как наложил новую повязку.