Текст книги "Симфония Искажений (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Потом Фрэнки торопливо занялся последними сборами, воя от отчаяния, что ничего не успевает, а Сид в это время делал вид, что бреется, умывается и всячески приводит себя в порядок, в действительности просто перемещаясь с дивана на кровать. Когда его обнаруживали лежащим и сгоняли с места, он жалобно поджимал распухшие губы и старательно изображал трогательное раскаяние. В итоге, когда настало время выходить, Фрэнки обнаружил его все таким же грязным и спящим в кресле в обнимку с портфелем, – про этюды Сид, как ни странно, помнил всегда.

С немыслимыми проклятиями Фрэнки растолкал приятеля и наказал ему хотя бы не идти на вокзал полуодетым, с чем Сид горячо согласился, но правильно застегнуть рубашку не смог – раненая рука его совсем не слушалась, а пальцы на здоровой предательски дрожали и не попадали на пуговицы. Видя его безуспешные попытки справиться с непосильной задачей, Фрэнки обрушил ему на голову дополнительную порцию ругательств, вполне, впрочем, заслуженных, а потом помог и с рубашкой, и с галстуком, одолжил свой чистый пиджак и даже причесал ему волосы. Мало того, Фрэнки забрал его чемодан и забрал бы портфель с этюдами тоже, но Сид вцепился в свою драгоценность мертвой хваткой.

Они едва успели на поезд, а Фрэнки едва не надорвался, потому что с какого-то момента ему пришлось тащить не только чемоданы, но и полусонного Сида. Впрочем, нет худа без добра: за сумбурными сборами и глупыми приключениями у Фрэнки начисто вылетело из головы, что они едут в Фата-Моргану, ненавистную столицу, город-яд. Но как только он застелил полку и с небывалым облегчением свалил на нее Сида, остались только невеселые мысли, неприятное сосущее ощущение под ложечкой и монотонный стук колес.

***

Сид проснулся после полудня, как раз когда Фрэнки довершал небольшой набросок мелодии в блокноте, напрягая усталые глаза и внутренне страдая от желания слезть со своего места, размять ноги и что-нибудь съесть. Он сидел, как приклеенный, и занимался сочинительством в не располагающей к тому обстановке вовсе не от исключительного сочувствия или заботы – просто в спящем виде этот тип приносил объективно меньше проблем, чем в бодрствующем, так что будить его лишним шумом лучше не стоило.

– Черт, – высказался Сид, продрав глаза, и зачем-то сполз с полки, как будто лежать на ней было сущим мучением, – вот черт!

– Доброе утро, – отозвался Фрэнки с издевкой, поправил очки и перевернул страницу.

– Дьявол, меня укачало. Что за адский шум! – Сид поморщился и нахлобучил на голову подушку.

– Уборная прямо по коридору.

Отчаянный гуляка безнадежно махнул рукой, не глядя на друга, сердито прикусившего карандаш.

– Я лучше пока здесь посижу. Фрэнки, пожалуйста! Водички не найдется?..

– Встань да возьми, – Фрэнки демонстративно подтянул к себе стакан со столика и с удовольствием отхлебнул.

– Ну что тебе стоит! – захныкал Сид, нервно облизывая губы. – Если я встану, меня стошнит, понимаешь?

– А мне какое дело? Не на меня же тебя стошнит… – но прежде, чем договорить, Фрэнки успел осознать, что как раз на него и стошнит, так что пришлось срочно оставить роль злорадного палача на потом и поделиться целебным напитком со страждущим.

– Про тошноту я тебя, кстати, обманул, – радостно сообщил Сид, как только отлип от стакана. – Мне уже легче, чем утром. Только башка еще раскалывается. О-о, интересно, на кого я похож.

– Я тебя убью, клянусь, – торжественно произнес Фрэнки, прикидывая, как бы половчее всадить карандаш ему в глаз.

Сид озадаченно уставился на него:

– Ты чего? А, ну да, я виноват. Дьявол, мне двадцать пять лет, а я не умею пить, как студент, сбежавший в общежитие от мамки. Мне стыдно, да. Ты простишь меня?

В приступе хлынувшего наружу раздражения Фрэнки сломал карандаш, дабы избежать усилившегося соблазна превратить его в орудие убийства.

– А ты не у себя ли просить прощения должен? Думаешь, ты сейчас поулыбаешься мне, извинишься – и все наладится? А потом придет Искажение, и никакая водичка тебе кровопотерю не восполнит, хоть ведрами ее в себя заливай! Я с тобой возиться не собираюсь, имей в виду!

– Эй, да ты за меня не волнуйся! – Сид стянул с головы подушку, решив, по всей видимости, изобразить, что с ним все в порядке. – Зачем ты…

– У нас ведь и кровь разная! – продолжал шуметь Фрэнки. – Даже если я захочу тебе помочь, я не смогу, понимаешь, не смогу! И ты, зная это, шляешься по кабакам, спишь с какими-то сумасшедшими бабами! Раз о себе не думаешь, думай о своей чертовой Симфонии, похоже, она одна тебя в жизни интересует! Если ты сдохнешь в Искажении из-за того, что получил в морду по пьяни, вот глупый конец-то будет, а?

– Да ерунда. – Сид заполз обратно на полку и улегся на спину. – Заживет сто раз до следующего Искажения.

– А что ж рука-то не хочет заживать?

– Так она сейчас вообще черт знает во что превратилась, – значительно пояснил страдалец и уставился на свою ладонь, повязки на которой так и не появилось: Фрэнки был не настолько заботлив.

– И с лицом, и с шеей у тебя будет точно такое же «черт знает что». Хотя кому я это рассказываю…

– А ты не думай про мое лицо и шею, – весело сказал Сид. – Нездоровый какой-то интерес. Давай о чем-нибудь другом поговорим.

– О Симфонии? – Фрэнки скривился. – По-моему, у тебя есть только два режима: сумасшедшего фанатика, как речь заходит о ней, и суицидального кретина…

– Плохо ты меня знаешь, – легко перебил его суицидальный кретин. – Давай, например, о женщинах поговорим.

Фрэнки вспыхнул, смешался, беспокойно заозирался по сторонам и пожалел о брошенном блокноте.

– Ах да, я тут совсем позабыл, что женщины у тебя никогда не было, – безжалостный Сид перевернулся на бок и уставился на него сияющими лукавой синей насмешкой глазами.

В этот момент Фрэнки пожалел и о карандаше тоже; хотя обломок вполне можно было бы использовать с толком, еще не все потеряно…

– Знаешь что, умойся для начала, а потом изображай из себя любимца женщин, – заявил он, нешуточно задетый за живое.

– А мне не надо никого из себя изображать, я любимец и есть, – невозмутимо парировал Сид. – Ладно, не буду тебя злить.

– Спасибо! – отозвался Фрэнки с неприкрытым сарказмом в голосе. – Я так ценю твою деликатность!

Деликатный любимец женщин усмехнулся, задумчиво ковыряя корку на обезображенной ладони.

– Слушай, а если честно. Ты ведь влюблялся? Так, чтоб аж по-настоящему. Я по некоторым твоим вещам чувствую: ну не мог равнодушный человек написать такое.

Фрэнки поерзал на месте, радуясь, что этот балабол хотя бы не смотрит ему в глаза.

– А ты?

– Ну конечно! – ответствовал Сид с горячей готовностью в голосе. – Первый раз влюбился в пятнадцать лет. Она была на год старше меня, уже такая взрослая, вполне развившаяся девочка, и она смеялась над моими чувствами, потому что я был нескладным придурком.

– Сдается мне, ты не сильно изменился с тех пор, – ввернул Фрэнки.

– Может быть. Второй раз я влюбился уже в консерватории. Она играла на скрипке, я – на фортепиано, у нас получался премилый дуэт. Мы обручились, а потом она узнала, что я резонирую, и разорвала помолвку. Я тогда напился и повесился на люстре в общежитии, но люстра держалась на честном слове, так что я упал и опозорился перед товарищами, которые пришли утром и нашли меня в отключке, с веревкой на шее и с люстрой в обнимку.

– Что за склонность к самоубийству по пьяни! – Фрэнки безнадежно покачал головой. – Ну а третий раз был?

– Как сказать. Не быть мне с женщиной всерьез, пока я резонирую, пока приходят Искажения, понимаешь?

Это прозвучало так обреченно, что Фрэнки даже захотелось утешить приятеля. К тому же сам он придерживался иных взглядов (или иллюзий?), которые не преминул озвучить:

– А я вот слышал, что некоторые девушки даже романтизируют таких, как мы. Видят в нас особенных, путешественников меж мирами. А некоторые мечтают стать нами – и становятся…

– Романтизируют! – Сид засмеялся, как будто Фрэнки только что сморозил невероятную глупость. – Надейся! Девушки любят про разбойников храбрых читать, которые грабят богатых и раздают деньги бедным, про пиратов, у которых свобода в ушах свистит, про всяких бродяг, которые такие неоднозначные, что ах-ах-ах, а в жизни, в реальной жизни! Десятой дорогой подобного персонажа обойдут! Что до тех, кто мечтает, то лично у меня с ними ничего общего нет. Я свою судьбу не выбирал. А им, наверное, просто скучно. Или жить надоело.

– Так ты, получается, хочешь поправить Симфонию в том числе и для того, чтобы вернуть ту девушку? – осторожно спросил Фрэнки.

– Какой ты все-таки еще наивный, – вздохнул Сид. – Нет, конечно. Я не знаю, как у нее сложилась жизнь, но уверен, что она успешно воспитывает своих детишек. Как раз к двадцати пяти годам наверняка успела… или нет. Мне все равно, правда. И тебе было бы уже все равно на моем месте.

– Нет! – горячо возразил Фрэнки и сразу понял, что этим восклицанием выдал себя.

– Нет? Почему нет? – последовал естественный вопрос. – Ты так уверен в этом? Любишь кого-то много лет?

Фрэнки нервно сглотнул, не зная, что ответить. Вроде бы ему доверились, а на доверие принято отвечать доверием, но в то же время рассказанное Сидом выглядело как-то поверхностно, необязательно – и не казалось таким сокровенным, неоправданно святым и нерушимым, как его собственные чувства к Мадлен. При этом боль в словах Сида явно проскальзывала, особенно если вообразить себе, что тот всерьез пытался повеситься, но он подал свои неудачи и проблемы как курьезные случаи, сущие глупости. Он в действительности считал их таковыми – или просто не хотел давить на друга мрачными историями, при этом оставаясь вполне искренним?

– Я… Нет, не люблю, – Фрэнки наконец нащупал нужные слова. – Не люблю, нет, я, пожалуй, ранен. Вроде того.

– Тебе нельзя или невозможно любить, а ты любишь, и тебе больно, – с легкостью перевел на человеческий Сид. – Я так и думал. Такой одинокий, а девочку эту, Эшли, к себе не пускает – с чего бы? Что-то затронуто, значит, мешает что-то. Ну, раз ранен, лечись. А я пока пойду умоюсь, ладно?

Он действительно наконец-то собрался с силами, чтобы привести себя в порядок, и ушел с этой благородной целью в уборную, а Фрэнки решил, что очень ему признателен, – в этой легкомысленной на первый взгляд реакции на полуоткровенность читались понимание и тактичность.

«Может, я и правда еще слишком наивный? – думал Фрэнки, глядя на однообразную зелень, проносившуюся за окном. – Сид старше меня и гораздо трезвее к амурным делам относится. Но я ведь не он. Мы совершенно разные, а значит, дело не только в том, сколько опыта у него и сколько у меня. Но мне, пожалуй, нравится, как он себя ведет. Я бы тоже хотел вспоминать про собственные страдания со смехом. Хотя для этого нужно быть человеком с сильной волей… Ну, или конченым придурком».

Взвесив все «за» и «против» из запаса собственных впечатлений о Сиде, Фрэнки рассудил, что тот скорее второе, чем первое, а значит, завидовать нечему и восхищаться нечем. А потом у него подозрительно и некстати разболелась голова, как раз к тому времени, как Сид вернулся.

– Что с тобой? – Тот явно встревожился, видя, что друг с самым жалким видом держится за лоб. – На тебе лица нет!

– По-моему, это Искажение, – пролепетал Фрэнки, часто моргая. – По-моему, скоро Искажение!

И он не ошибся.

Движение в момент прекратилось, сдавив виски режущей мозг перегрузкой, земля встала, а потом надорвалась, вздулась, острым шпилем взметнулась вверх, вонзаясь в небеса узкой полоской; на месте некогда ровной поверхности темной гниющей раной вырезался овраг, а за ним, гладкая, каких в жизни не бывает, встала еще одна узкая площадка, и, наверное, их еще было бесконечно много одинаковых, головокружительно высоких и крутых, но Фрэнки не успел оценить игрушечный и сумбурный рельеф Искажения, потому что на своей полоске не удержался и заскользил вниз, в ту самую зияющую рану. Пальцы хватали только легкомысленно ломкие, прохладные на ощупь зазубрины-травинки, а потом Фрэнки поймал руку Сида, вовремя подползшего к краю пропасти, и вцепился в нее.

– Я тебя не вытяну! – прокричал Сид с отчаянием. – Я-те-бя-не-вы-тя-ну! Залезай сам!

– Что? Я не могу! – Фрэнки и держаться-то за руку не мог: он весь дрожал и был слаб до изнеможения, а при мысли о том, что у него под ногами бездна, последние силы безнадежно терялись.

– Да плевать, что ты не можешь! – рявкнул Сид. – Тебе придется!..

– Н-но… – бедняга начал заикаться, а ладонь его, вспотев, начала из чужой ладони выскальзывать. Он честно попробовал собраться и нащупать свободной рукой и ногами какую-нибудь опору, но поверхность скалы оказалась предательски ровной, идеально ровной, слишком ровной для естественности; а потом его дернули вверх, перехватили за предплечье, за ворот, в глаза резануло красным, рубашка стала мокрой, но зато он почувствовал под локтями землю и, подтянувшись едва ли не впервые в жизни, заполз на площадку, чьи края крошились под ногами.

Сид, который все же сумел помочь, бессильно рухнул на спину. Его кровь дробила вязкими вспышками серую пыль.

– Эй… – Фрэнки подполз к нему и мягко накрыл его руку своей, теряясь в бессознательном желании хоть как-то отблагодарить.

– Дьявол… – простонал тот, скривившись, а потом взглянул на друга и заулыбался окровавленными губами: – Ха-ха, Фрэнки, я такой дурак, ты был прав… Фрэнки… Я ведь потерял этот чертов портфель, он ведь уехал, понимаешь, уехал! А мы остались! Ха-ха-ха! Надо было брать машину! Ха-ха-ха! Сэкономил, называется! Никогда больше не буду пить!

– Ты полный придурок, – покачал головой Фрэнки.

Сид сморщился и отвернулся от него, уставился вверх. И как-то даже посветлел.

– О, ты только погляди, – прошептал он, – до чего прекрасны здесь звезды.

Посчитав это полубредовое замечание едва ли не последней волей умирающего, перепуганный Фрэнки послушно улегся рядом и взглянул на небо чужого мира, само по себе серое, но безнадежно потерявшееся в бесчисленных вспышках, разноцветных, звенящих и сияющих.

– Может, упадет какая-нибудь, пока мы здесь, – предположил Сид. – По-моему, они тут ненастоящие. Размалеванные стеклянные шарики со свечками внутри. Вот грохнется на тебя такой, разобьется, обожжет, а сам погаснет. В точности как ты или я, ха-ха, размалеванные шарики, а внутри свечка, ничего больше, кто-то падает и гаснет, кто-то живет дальше со шрамом от ожога… Черт, меня сейчас вывернет, если честно.

– Ты потерпи, – неловко сказал Фрэнки. – Скоро все закончится.

– Это хорошо и понятно, но зачем Брэдли-то в морду мне дал, я его уничтожу, мне эта кровь в рот попадает, фу, мерзость, а стереть…

Он не договорил, потому что Фрэнки достал платок из кармана и приложил к его губам. Белое разрезалось красным. Сид дернулся, но Фрэнки, угадав его порыв, поймал поднятую руку за запястье и силой прижал к земле:

– Лежи тихо!

Его мутило от вида крови, он боялся взглянуть на то, что осталось от многострадальной ладони друга, и поймал себя на мысли, что впервые в жизни не увидел толком долго длящееся Искажение, если не считать черной пустоты под ногами и перемигивающихся светляков на небесах, на которых он бы и внимания, наверное, не обратил, если бы не Сид. И как раз Сид заменил ему все сомнительные красоты чужого мира, подал ему искалеченную руку, спас его через собственную боль, услужливо расстилая перед ним красную ковровую дорожку, сотканную из крови. И это было ожидаемо, это было нисколько не удивительно: ведь еще этюд-Искажение под номером двенадцать продемонстрировал, что Сид считает Симфонию и все, что с ней связано, важнее собственного здоровья, что он способен с легкостью перешагнуть через себя ради достижения цели.

При мысли о том, как далеко может заходить подобное самоотречение, Фрэнки стало страшно. Он отвернулся, не желая видеть мутнеющие глаза Сида, отпустил его, отодвинулся. Вокруг точили воздух острые пики и идеально ровные кубики голых скал, уходящих в бесконечность, распахивались темные зевы пропастей. Иглистый край площадки, на которую их занесло, успел сверкнуть вслед за мигнувшей над ним россыпью звезд ровно за секунду до того, как мир рассыпался, разложился на спектр – в мире привычном капал грибной дождь, на небесах таяла радуга.

Как и следовало ожидать, друзья оказались на рельсах, и Фрэнки первым делом сполз с них сам и оттащил Сида. Тот поначалу не подавал никаких признаков жизни, но мокрая трава и дождевые капли привели его в чувство: он вздрогнул, схватился почему-то за горло и попросил воды.

– Нет у меня воды, – Фрэнки покачал головой. – Нет.

– Ну что тебе стоит, – простонал Сид. – Ты злой, я видел, как ты пил!

– Это было в поезде, приди уже в себя. Я не ношу воду в карманах.

– Но тут столько воды, она на меня капает… – Сид машинально облизал окровавленные губы, поперхнулся, дернулся, приподнялся на локте, и его вывернуло.

– Да что с тобой! – Фрэнки силой уложил его обратно на траву и вытер ему рот чистыми остатками платка. – Тихо, терпи! Сейчас я что-нибудь придумаю.

– Тут очень холодно, – обиженно заявил Сид, у которого действительно зуб на зуб не попадал. – Холодно и ужасно мокро, а ты заставляешь меня в этом лежать. Я согласен потерпеть, нет, я не жалуюсь, но вот ради чего, не пойму…

– Ради того, придурок, чтобы я перестал уже с тобой нянчиться и осмотрелся вокруг, – устало сказал Фрэнки. – Кстати, как рука, я сильно ее тебе искалечил в Искажении, сильно?

– Да ерунда, – вышеозначенный придурок повернул голову влево, в сторону пострадавшей конечности. – Было больно, конечно, но что ей сделается? Подумаешь, взял за шиворот какого-то там Фрэнки.

– Ой, заткнись! С тобой невозможно говорить серьезно. – Фрэнки с раздражением поднялся с колен, пряча за вспышкой злобы детский страх крови и затаившееся, ставшее привычным рядом с Сидом чувство вины. Да и лучше уж хорошенько осмотреться, чем тратить время на бессмысленные разговоры.

Он решил не уходить далеко, ведь бросать Сида одного – жестоко и опасно, но залезть на дерево ему ничто не мешало, – если, конечно, не считать непривычки, музыкальных пальцев, которые было жаль обдирать, и страха высоты. Но раз уж настало время страдать и жертвовать собой, подошла как раз его очередь. Поэтому Фрэнки, воодушевившись, облюбовал удобно подставивший нижние ветки дуб и храбро вскарабкался почти до самого верха, пока не понял, что упадет от накатившей слабости, если поднимется еще хотя бы на сантиметр.

Всюду, насколько хватало глаз и высоты, пейзаж отличался однообразием – монотонно бегущая вдаль железная дорога, с двух сторон обнятая бесконечным прохладным древесным спокойствием. Мокрая листва ласкала слух непривычной свежестью ничем не потревоженной тишины – да, здесь бегали суетными длинными муравьями грохочущие поезда, но когда настанет час следующего – кто знает?

Приятный уголок для летней романтической прогулки, приятная отдаленность от цивилизации – но только не в тот момент, когда у тебя с собой нет ни денег, ни документов, а твой единственный друг нуждается в медицинской помощи и не держится на ногах.

Фрэнки спустился с дуба, едва не упав, поскольку ослабевшие конечности его не слушались, дал себе клятву больше никогда не заниматься подобными глупостями, сел на землю, успокоился, задумался, машинально сорвал умытую дождем травинку и сунул в рот.

– Интересно, если я начну громко орать и махать руками, когда мимо будет идти следующий поезд…

– Проще сразу под него кинуться, – подал голос Сид. – Думаешь, кто-то сорвет стоп-кран? Тебя даже не заметят.

– А что же делать тогда? – жалобно спросил Фрэнки. – Пешком до следующей станции? Я даже примерно не представляю, сколько… ты ведь не можешь идти. Сам-то я, может, и дошел бы, но с тобой…

Он сжал кулаки, злясь на собственную бесхарактерность. Другой на его месте не стал бы искать себе оправдания, жалеть себя и взвешивать собственные силы, не стал бы отворачиваться от раны, которую сам же и нанес, вместо того, чтобы хоть как-то помочь. Даже герои детективчиков, которые читала Эшли, эти жалкие картонные типажи, куда больше достойны жизни, чем такое ничтожество, как он.

– Так сам и иди, – сказал Сид шелестяще тихо. – Иди, а я тут останусь.

– Что-что? – переспросил Фрэнки недоверчиво.

– Давай будем реалистами, – терпеливо пояснил Сид, которому, по всей видимости, становилось все труднее говорить. – Один ты дойдешь и приведешь помощь. Возможно. Вдвоем мы далеко не уйдем. А мне проще полежать здесь, чем подохнуть в дороге или повиснуть на тебе мешком. И потом, кто виноват, что это случилось? Я.

– Никто не виноват, это просто случилось, – произнес Фрэнки одними губами, переворачивая в голове поданную Сидом идею и так, и эдак, ужасаясь собственному желанию принять ее и одновременно приветствуя здравый смысл, кроющийся в ней; здравый смысл ли? Может, эгоизм? Желание выдать за разумный поступок – поступок трусливый и жестокий?

Что это за место, безопасно ли оно? Разумеется, нет, когда ты один и беспомощен, а до цивилизации отнюдь не рукой подать. Тогда насколько оно опасно? Если кругом лес, какова вероятность, что неподалеку прячется что-то злое? Животные, люди?

А если на то пошло, то какова вероятность, что вдвоем они смогут справиться с «чем-то злым»? На что способен лично он, Фрэнки? Вот сейчас дубы расступятся, из открывшейся бездны вылезет лесной дух, а он даже подтянуться в Искажении без чужой помощи не смог. Да какой там дух! Волчья стая выскочит и съест их, а Фрэнки умрет от страха, прежде чем клыки какого-нибудь волчонка вцепятся ему в горло. Нет, он даже раньше умрет от страха – уже с наступлением темноты. А до темноты, между прочим, считанные часы остались.

Все эти мысли подстегнули Фрэнки: он вскочил на ноги, готовый нестись сломя голову куда угодно, считая, что предел его храбрости и без того исчерпан, так что о героических подвигах вне человеческих возможностей, а именно – спасении единственного друга, – и думать нечего.

А потом он взглянул на Сида – и ему стало стыдно. Тот словно распался на два оттенка: белый и красный, синюшная бледность его лица казалась только мертвенней на фоне подсыхающей красной корки на губах; лиловый кровоподтек, разросшийся и распустившийся, трупным пятном цвел на шее. Фрэнки не хотел смотреть на его левую руку, но посмотрел; Сид поймал этот взгляд и вялым движением убрал окровавленную кисть под себя, оставляя на траве грязный след.

– Надо перевязать…

– Не надо, – Сид мотнул головой. – Кровь уже не идет.

– Но если будет заражение…

– А грязные тряпки от него спасут?

– Резонно. – Фрэнки задумчиво пожевал губу и решил, что больше ничего не может сделать. – Так ты предлагаешь мне идти? Тогда я пойду.

– Да. – Сид закрыл глаза, как будто наконец собрался отдохнуть. – Только возвращайся поскорее.

Фрэнки представил себя на его месте. Как бы он поступил? Отпустил бы друга? Доверился бы ему? Не захотел бы утруждать собой? Нет, пожалуй, он бы сейчас стонал, скулил, требовал внимания к себе. Не перестал бы просить пить так послушно. Не ограничился бы одним замечанием про то, что мерзнет. И, конечно, ни за что не предложил бы первым бросить себя лежать в одиночестве.

А как поступил бы сам Сид? Тогда, в Искажении, он сказал, что не сможет помочь, – но помог, теряя кровь, едва ли не жертвуя собой. А если бы он разжал руку, следуя голосу разума, нашептывающему, что ничего не выйдет, или хотя бы повинуясь естественному желанию не чувствовать боль? А как насчет того, чтобы вернуть ему долг?

– Нет, знаешь, Сид Ллойдс, так не пойдет! – заявил Фрэнки, приняв решение, и сердитым рывком поставил приятеля на ноги. – Кем ты себя возомнил! Думаешь, я буду идти, а ты будешь прохлаждаться в это время?

Сид стоять не смог и сонно упал в объятия своего спасителя. Его била дрожь.

– Я ненавижу тебя, – пробормотал он.

– И я тебя, – отозвался Фрэнки.

– Я собираюсь тебя убить.

– Очень убедительно.

– Это нужно для Симфонии.

– Хватит врать.

– Жертвоприношение.

– Слушай, закрой уже пасть! – Фрэнки с силой тряхнул его. – Не трать силы на выдумки, я все равно не поверю и не брошу тебя! И не надейся!

– Ладно, хорошо, – Сид бледно улыбнулся. – Выдумки так выдумки. Тогда я попробую идти, если позволишь.

И он действительно нашел в себе силы идти, тяжело опираясь на Фрэнки; а тот шаг за шагом перекатывал в голове рефрен «жертвоприношение» – и пытался понять, почему очевидная глупость, взятая из воздуха с целью позлить, вызывает в нем чувство безотчетной тревоги. Возможно, потому, что слишком часто слово это начало всплывать в его собственных мыслях? Как невидимый спутник его новой жизни; как свет маяка – рассеянно-красный.

________________________________________________________________________

Рефрен – музыкальный отрывок, тема, которая неоднократно повторяется в произведении.

========== 8. Фальшь ==========

Они добрались до станции еще до заката, хотя шли удручающе медленно и постоянно останавливались передохнуть. Мимо то и дело проносились поезда – товарные, пассажирские, – и в такие моменты Фрэнки пробуждался от странного оцепенения, в которое впадал, слушая и не слыша шелест листвы, пение птиц и надсадное дыхание друга.

Минуты текли каплями-улитками, а часы не текли совсем; небеса, умывшись легким летним дождем, дарили всему живому лучистое солнечное сияние, но это не приносило никакой радости Сиду, мечтавшему о глотке воды, и Фрэнки, зарабатывающему ожоги, – солнце безжалостно к альбиносам. Бедняга надеялся, что по дороге попадется какое-нибудь селение, где можно будет попросить напиться и показать друга врачу, но буйство деревьев не редело и не расступалось. Каждый привал становилось все труднее прерывать: измотанного Фрэнки клонило в сон, все тело ломило, лицо, шея и руки горели, он боялся моргнуть, опасаясь, что лишится сознания, едва только прикроет глаза. Сид на удивление стойко держался на ногах, но по-прежнему весь дрожал. Фрэнки отмечал это про себя и списывал на слабость и потерю крови, стараясь не думать о возможной инфекции.

Впрочем, собственное здоровье беспокоило его не меньше. Как-то мать подарила девятилетнему Фрэнки, сутками не высовывавшему нос из дому и знать не знавшему, что такое гимнастика и закаливание, книгу о спорте. Фрэнки прочитал ее как художественное произведение, поражаясь сверхчеловеческой мощи главного героя, способного день за днем посвящать столько времени странным телодвижениям, якобы в отдаленном будущем приносящим невероятные результаты. Кое-что оттуда ему запомнилось: в частности, глава про бег, где было черным по белому написано, как важно во время пробежки выработать определенный темп и строго его придерживаться. Вспомнив эту спортивную истину во время третьего или четвертого привала, Фрэнки рассудил, что надо бы отдых прекратить и идти в том самом определенном темпе, не останавливаясь, иначе в следующий раз подняться на ноги не выйдет. Но как только он поделился идеей с Сидом, тот предложил в ответ свое старое «брось меня», после чего стало ясно, что по вопросам выживания лучше с ним не совещаться; ну а принимать подобные решения за него, объективно более слабого, было просто жестоко.

Зеленое море оборвалось вскоре после этой попытки проявить смекалку и как раз на вокзале, который Фрэнки увидел едва ли не со слезами счастья на глазах. Природа охотно и резко уступила место цивилизации, на прощание обняв плющом деревянную табличку с неровной надписью: «Добро пожаловать в Мнимый Рубеж».

Фрэнки никогда не слышал о таком месте, но думать о степени мнимости Мнимого Рубежа сейчас было точно некогда. Он усадил Сида на скамейку у входа, а сам почти бегом бросился внутрь, лихорадочно соображая, как и что он будет спрашивать. Неплохо бы доступно растолковать ситуацию какой-нибудь важной шишке, при этом быть предельно корректным и спокойным, чтобы его не приняли за обманщика-бродяжку. Или, может, надежнее поискать какую-нибудь сердобольную женщину на улице и попробовать попросить помощи у нее? Сначала отдохнуть и подлечить друга, а все вопросы и разъяснения по поводу пропавшего багажа, установление личности, поиски денег и прочую кутерьму оставить на потом.

Слышали ли вообще в этой глуши об Искажениях? Имеет ли смысл пользоваться подобной терминологией, имеет ли смысл рассказывать правду? А если не правду, как объяснить случившееся? Что они с Сидом выпали в открытое окно?

Фрэнки успел окончательно пасть духом, даже не попытавшись осуществить задуманное. Но как только он нерешительно зашел в убогое помещение, гордо именующееся залом ожидания, все смешалось, потому что ему навстречу поднялся смазливый мальчик с веснушчатым лицом в обрамлении умильных каштановых кудряшек – поднялся с таким видом, будто они давно знакомы, и это переполошило скрытного Фрэнки, а уж когда мальчишка крикнул срывающимся детским голосом: «Фрэнки, ты нашелся!», перепуганный композитор приготовился брать ноги в руки. Но загадочный ребенок оказался проворнее: в одно мгновение преодолев расстояние между ними, он повис на шее у Фрэнки и принялся покрывать его лицо поцелуями. Тут несчастный путешественник уже совсем дара речи лишился и, наверное, на всю жизнь остался бы заикой, если бы бесстыжий мальчишка со странными наклонностями не засмеялся и не сказал с исключительно женским кокетством в голосе:

– Что, не узнал? Это же я, Эшли!

– Эшли? – Тут Фрэнки понял, что это последняя капля в море и что он сейчас хлопнется в обморок, как впечатлительная девица. А еще он понял, что спит и видит сон, и что Мнимый Рубеж неспроста мнимый, и что недаром он раньше ничего о подобном местечке не слышал: иллюзия есть иллюзия. Только вот что пытается сказать ему подсознание, подсовывая в его объятия жуткого ребенка и называя его Эшли?

– Ну да, я, – меж тем гордо изрекла Эшли и прижалась к нему, не обращая внимания на людей, странно косящихся на них. – Не узнал? Я подстриглась, мне идет? Ты ведь так и не сказал, вернешься ли, а я ведь жить без тебя не могу, понимаешь! А тут Брэдли как раз надумал проследить за вами – он за этого, твоего друга волнуется, все время забываю, как зовут. Дал мне денег, научил гримироваться, переодеваться, я и поехала! Приключение! И я заметила, что вы пропали! И забрала ваш багаж, и сошла на ближайшей станции, я молодец, да? Ты поцелуешь меня за это?

Примерно к концу ее сбивчивой и сумбурной речи Фрэнки успел понять, что все-таки не спит, искренне расстроиться по этому поводу и сразу же обрадоваться, узнав, что багаж в сохранности. Оттолкнув нескромно льнущую к нему Эшли, он поинтересовался для порядку:

– Зачем было в мальчика превращаться-то?

– Приключение! – упрямо повторила та, как будто это все объясняло, а потом вздохнула и добавила: – Я вообще-то собиралась притворяться до последнего и наняться слугой в дом к этому… все время забываю, как зовут. Смотрела б на тебя украдкой. Большего мне и не надо – во всяком случае, так я думала, готовясь к поездке. А потом, когда вы пропали, мне уже было все равно, провалится мой план или нет. Ведь твоя жизнь дороже моего счастья!