Текст книги "Рубеж веков-2 (СИ)"

Автор книги: Ludvig Normaien

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Ну и группа неопределившихся, смотревших сонно-озабоченными взглядами за тем, что вообще происходит. Кто-то из них, как и Лемк, только подошли и были не в курсе всей ситуации, кто-то сам собирался уходить и не искал кампании.

Если первоначально всё шло довольно вежливо и мирно, то в более агрессивную перепалку разговор скатился после того, Теодор увидел, как Каррадо отвязывает трофейного коня.

– Руки прочь! Не услышал? – Теодор в накатившем бешенстве так пнул под зад итальянца, что тот укатился в кусты. Прошло не слишком много времени как он, раскрасневшийся от гнева и унижения, с кинжалом попытался накинуться на Теодора, но получил по лицу скьявоной в ножнах и сел на землю отдохнуть.

Люди Манкузо вынули клинки – сторонники Лемка выхватили свои.

– Люди, уйдите от этого мерзавца, прохвоста и идиота – он посмел выйти против меня, того кто вас спас, кто пережил вместе с вами весь ужас! Да и что говорить – я правая рука самого – Антонео Маттоне. А мало кто решится с ним связываться, потому как все его враги долго не живут!

– Может не надо с ним так... Он же протодекарх, из знатных может... – зашептал из ренегатов-ромеев кто-то ему.

– Старший десятник? Ага, аристократия из сточной канавы, типичная для вшивого Константинополя! О, Дева Мария, дай мне сил, чтобы вытерпеть их!

Подняв к небу крепкие руки, перевитые выпирающими венами, он, призывал Святую Мать в свидетели несправедливой, на его взгляд ситуации.

– Не аристократия, а вольный человек, не прячущийся за имя жалкого разбойника с грязных дорог нищей испанской провинции!

Вкратце последующий спор можно было бы уместить в:

– Отдавай коня! У тебя ещё есть! – Манкузо.

– Иди и отбери у сарацин, козёл. – Лемк.

– Пойду и отберу. Но потом. Сейчас хочу есть. – Манкузо.

– Накормлю всех! – Лемк.

– Мы и сами раздобудем еду! И не ты их выводил в безопасное место! Это я старший после Моленара! – Манкузо.

– С чего бы? Только если годами. – Лемк.

– Потому что ромеи воевать не умеют, а среди прочих – я самый опытный! – Манкузо.

– Те, кто не подчиняются старшему по званию, будут наказаны! При возвращении в новые вы будете преданы армейскому суду за все свои прегрешения! – Лемк.

– Мы ни в чем невиновны!

– Есть древний воинский закон, который никто не отменял!

Лемк процитировал по памяти:

– Если стратиот, не послушавшись своего пентарха, воспротивится ему, пусть он будет наказан.

– Так то – своего!

– Не перебивай! – и продолжил:

– Если стратиот во время сражения бросит свое оружие, мы повелеваем наказать его как обнажившего самого себя и вооружившего врагов.

...Если экзархи или кто-нибудь другой под предлогом военного похода будут облагать контрибуцией земельные участки, пусть они будут наказаны двойной суммой.

... Экзархи, (организаторы) беспорядков или подбивающие народ против службы родине либо подлежат отсечению головы, либо, будучи подвергнуты телесным наказаниям, изгнанию.

... Если кто-либо одними только речами внес беспорядок в воинскую службу и многие согласятся с ним, пусть они, сильно высеченные, будут изгнаны с военной службы. Если же (кто-либо) разжигает и побуждает к грубому нарушению дисциплины стратиотов, пусть он будет наказан отсечением головы.

А также

... Избегающий нести военную службу в качестве стратиота пусть будет наказан сурово, ибо уклонение от военной обязанности есть преступление. Призванные на военную службу и избегающие ее обращаются в рабство как предатели свободы родины.

Перепалка продолжалась, на взгляд Лемка, довольно долго. Никто не решался напасть (быть может понимая, что не стоит убивать друг друга среди земель общих врагов), выпуская пар в ругательствах. Да и Лемк относился ответственно к своему званию. А потому не мог слышать и видеть, что солдаты превращаются в отъявленных разбойников, или гибнут зазря в спорах между собой.

– Итальянец – голодранец, и зачуханный поганец, – срифмовал кто-то из сторонников Лемка.

– Что? Что ты сказал? – взвились итальянцы.

Лемк успокоился, взял себя в руки и попытался решить дело миром. Он предложил всем, кто встал на его сторону, не терять силы в напрасном споре, а отправиться на дело – добыть себе пропитание и нанести урон врагу.

– Опять? Опять на смерть идти?! – проговорил Ефим, седой парень с запавшими щеками.

– Не то ты сказал, солдат! Совсем не то! Не на смерть мы идём! – Лемк постарался окинуть взглядом всех. – Мы едем за победой!

Кто-то вздохнул.

– Поражение в битве – не поражение в войне! Надо продолжать то, за что взялись, а именно выгнать этих вонючих сарацин с нашей древней земли! А потом – пусть катятся в ад, где их логово!

На запале от ссоры с итальянцами он продолжал:

– Все земли окрест усеяны костьми наших предков! Здесь всё вокруг наше – горы и равнины, поля и леса! Не мы оставили эти земли, но нам довелось их возвращать, чтобы уж больше не отдать!

Его отряд, осколки кентархии Натана Моленара, в которой когда-то было почти полторы сотни человек, ушел с поляны. Оставив там латинян, их сторонников и сомневающихся.

Теперь надо было доказать, что он, протодекарх Теодор Лемк, способен выжить с доверившимися ему людьми в глубине вражеских земель.

– Больше ничего не дашь?

Аркадий выпил болтушку, старательно облизал края самодельной чашки.

–Нет, не дам. Слишком уж вы прожорливые. Если каждый захочет есть сколько вздумается, то еды придется брать столько, что невозможно будет тащить обозы.

– Мы ведь ничего не ели ничего с момента битвы!

– Воин должен уметь обходиться без еды и сутки, и двое, и трое.

На самом деле, они съели всё, что только можно было съесть из припасов – даже муку из выданного мельником Раданом мешочка развели с водой. И вопрос добычи съестного становился из просто насущного, становился критическим. Всем известно, что голод самым пагубным образом воздействует на дисциплину и боевой дух. как бить врага, если шатает ветром обессиленного солдата, у которого не хватает сил орудовать ни пикой, ни клинком, ни поднять мушкет.

Где же взять съестное припасы – провизию? Конечно там, где её производят, где она будет лучшего качества – в селениях. У кого же её брать, когда найдут оное? У богатых – на то они и богатые. Бедным бы самим прокормиться. Кто может похвастать относительными богатствами? Те, кто занимает самые важные посты, проще говоря – чиновники, землевладельцы, купцы, ростовщики, военачальники... Как узнать, где живут богатые? У них самый большой дом, как правило с крепким забором и воротами, защищающими их от посягательств, в первую очередь, своих же односельчан.

Поэтому в сарацинских селениях местами накопления богатств и припасов были дома кади, имамов, сарадаров, санджак-беев и прочих господ – эфенди. В покоренной Болгарии же нужно было найти дома чорбаджиев. Термин завоевателей-сарацин первоначально означал «хозяин», и у них так до сих пор продолжали называть командиров янычарских орта/рот. В Болгарии же так называли сельских старост, старшин, зажиточных крестьян (сарацинские мухтары или иногда аксакалы). Многие чорбаджи были обычно (но не всегда) из местных жителей, привлекались завоевателями для работы управления своими соседями на самом низовом уровне, занимались сбором податей и налогов с населения, и вообще присматривали за порядком.

Между чорбаджи – крупными скотоводами, прасолами, оптовыми торговцами, ростовщиками, откупщиками и так далее и простыми ремесленниками, мелкими торговцами, пастухами и крестьянами существовала пропасть. И она постоянно росла. Большинство чорбаджи не только примирились с существующим положением ставленников завоевателей-чужеверцев – они зарабатывали состояния на этом, во всё помогая им и не забывая о себе. Кто будет проверять, если соберешь налогов чуть больше, оставив крошку себе и поделившись с кем надо. Поэтому нередки были случаи, когда о восставших, как например в 1598 году, было известно зачастую заранее через таких людей. Это позволяло им сохранять и преумножать накопления. Ссориться простому местному жителю с такими было невозможно – деньги, которыми они делились с султанскими чиновниками, были для них куда более надежной защитой, чем каменные ограды и железные решетки. Даже бывало так, что не каждый исмаилит-сарацин мог поспорить богатством с ортодоксами-чорбаджи.

Частично всё это Теодор знал еще со слов войнуков, а частично со слов пастуха, которого они встретили на одном горном живописном лугу. Лемк не стал обижать молчаливого человека в обносках, пасущего отару овец. Он постарался его успокоить. Что было непросто, учитывая, как он смотрел на то, как освежевывают и жарят одного из самых жирных баранов. Наверное представлял, как ему отвечать за всё это перед владельцем скота.

Его накормили, и Лемк совал ему в мозолистые руки самые жирные куски. Стараясь разговорить его, начал разговор издалека. О скоте – каков приплод? Не болеют ли чем? О погоде – какое лето будет? Что приметы говорят? О ценах – посетовал, что трудно купить уже металлические вещи, так как металл уходит на войну, что дешевого из инструментов ничего не найти. Потом подарил ему несколько мелких монет, примерно на десять акче.

Пастух нехотя поел – всё равно ведь животное погибло – а потом и вовсе размяк.

И Теодор узнал кое-что интересное.

(Западные Родопы, недалеко от реки Вит, Болгария)

Глава 10

Селение, из которого был пастух, называлось Гложница. Находилось оно в милях четырех, если идти на спуск, и его при желании даже можно было увидеть, забравшись на ближайшую скалу. Гложница как река, тянулась по неглубокой долине и не могла раздаться вширь: этому мешали каменистые отроги гор.

Селение насчитывало более шести десятков домов, и было довольно зажиточным, так как через него проходила довольно удобная дорога, связывающая ещё несколько более труднодоступных селений с путем на Софию.

В этом селении был свой чорбаджи – Борис Минчев, и по словам пастуха, он пользовался не самой лучшей репутацией. Держа всё селение в кулаке с помощью всех мужчин своей семьи, он не чурался помощи сарацин в особо сложных вопросах, донося и помогая задерживать всех, кто что-либо замышлял против султана и его людей. И так он постепенно захватил как лучшие земли, занимаясь скотоводством, а также был прасолом – то есть занимался скупкой и перепродажей припасов, в основном мяса, для исмаилитской армии. Всё это он совершал несмотря на то, что сам являлся ортодоксом. И даже, говорят, заставил своего младшего сына принять чужеземную веру, чтобы было легче вести дела с санджак-беем. И он как раз находился дома.

Жалуясь, пастух между делом показал самую удобную тропинку для спуска к селению и поведал, что те овцы, которых он пас, тоже принадлежат чорбаджи Борису.

Теодор не стал откладывать то, к чему он вел людей, пошедших с ним. Ему нужна была первая победа – даже если эта победа будет над небольшим селом. Без победы, без запасов еды, уверенности в его действиях имеющаяся хрупкая власть над кучкой людей растворится, будь он хоть самим турмархом.

Лемк приказал оружие никому до приказа не доставать. Идти спокойно, на людей не бросаться.

Самые уверенные в успехе предстоящего действия были Рыжеусый Евстафий и Болтливый Константин – и их уверенность в Теодора передавалась остальным.

Оружия у них было не много: одна лемковская аркебуза, скьявона, пару сабель, парамерион, два корда и кинжалы поменьше. В случае столкновения с теми же сарацинами, им могла помочь только невероятная удача. Поэтому требовалось оружие посущественнее имеющегося.

А так, конечно, нападение на ближайшее поселение было не лучшим шагом. Теодор понимал, что нельзя нападать на ближайших, поскольку это может в дальнейшем привести сарацин, или возможных мстителей к тому месту, которое они выбрали в качестве своего места обитания. Однако место, где остался Манкуз и была могила Моленара, не слишком подходила для этого. Лемк вообще не собирался задерживаться в этих краях, а потому посчитал, что можно нападать и днём – главное, чтобы это было внезапно.

Спустившись по тропе, отряд во главе с Теодором спокойно шел по главной и единственной улице. На них оборачивались снующие по своим делам крестьяне, маленькие голопузые ребятишки, открыв рты, стояли, рассматривая их одежду и оружие, а те, что постарше, спешно бросались их забирать с улицы – «налог кровью» в этих краях никто не отменял.

«Да и может мы разбойники какие – рассуждал Теодор. – наверняка похожи на самых типичных оборванцев. Главное, чтобы не напали и не предупредили чорбаджи...»

Дом Бориса Минчева было действительно не пропустить – крепкий каменный забор выше человеческого роста огораживал самое большое подворье. За забором же виделся крепкий дом, сильно отличавшийся от прочих неказистых домиков под соломенными крышами.

Ворота были закрыты, и Теодор, передав аркебузу одному из Аркадиев, попросил помощи, после чего его подсадили.

За забором на него смотрел какой-то мужичок, у которого была то ли просто палка, то ли дубинка, и Теодор, сказав – «Привет!» ударил его кулаком в лицо, тут же откинув засов с ворот.

И вовремя! С лаем на вбежавших ромеев накинулось несколько лохматых псов. Теодору они разодрали штанину и кафтан, прежде чем их закололи. На шум, визг и скулеж выбежали мужчины и женщины с разными тяжелыми или острыми предметами в руках, отчего в последовавшей потасовке всё же оказалась пролита кровь – пусть до смертоубийства и не дошло. Защитники лежали на земле, зажимая разбитые носы и несколько на первый взгляд не слишком опасных порезов, а женщины, закрывшись платками, разбежались по дому.

– Вяжите мужчин! – крикнул Лемк возбужденным ромеям и когда это было сделано:

– Аркадии в дом, женщин в одну комнату! Детей туда же. – Стариков? туда же!

–Евстафий и Орест – стойте у ворот, смотрите чтобы никто не влез – кто через забор полезет – колите! Возьмите вилы, удобнее будет.

– Константин – залезь на крышу! Смотри по сторонам и кричи, если опасность увидишь!

– Ищем мешки! Подвал, погреб, ямку... или как она тут называется – хранилище еды. Оружие, золото-серебро-медь, одежда, металлическая посуда – и всё, что покажется ценным, кидайте вот сюда.

Лемку долго не удавалось принять во всем участие, поскольку в последующем грабеже приходилось постоянно контролировать ромеев, потому как постоянно искали его и задавали разнообразные вопросы.

– Куда постельное несешь? Оставь!

– Куры нам не нужны! Яйца тоже не бери!

– Брось подковы, они тяжелые!

Наблюдающие за улицей говорили, что в отдалении собрались мужчины села, но пока держались в отдалении. Они представляли опасность – аркебуза была одна, а если они все начнут хотя бы кидать камни, то отряду было не уйти.

– Ткань? Хорошо! Одеяла режьте, вяжите узлы.

Наконец вырвался и пробежался по дому. Всюду было ещё довольно много интересных и денежных вещиц, вроде свечей и блестящих бронзовых подсвечников.

Для Лемка в целом дом провинциального комита был одним из самых богатых жилищ, что он видел, несмотря на то, что был из столицы империи. Пусть и состоящей из одного города.

Маленькие, но довольно уютные комнаты, наполненные светом и обставленные со своеобразным вкусом. На полу лежали пестрые половики, вдоль стен – широкие лавки со спинками были покрыты домоткаными красными коврами и выложены подушками. В доме было две печки, одна из которых – железная, в самой большой комнате, которую топили только зимой, в остальное время бывшая за украшение. В божнице, перед которой горела лампада, стояли иконы, из-за которых торчали афонские лубочные картинки. По народному поверью, они приносили в дом здоровье и благодать. Вдоль стен стояли и сундуки с отрезами разнообразной ткани, самой дорогой посудой – где обнаружилось несколько фарфоровых сосудов, но куда их... Так и оставили. На стенах висели в позолоченных рамках так называемые ксилографии – гравюре на дереве.

Когда всё было на первый взгляд осмотрено, всё похожее на ценность стащено в кучу, пришло время разговора с самим чорбаджи Борисом.

Не старый ещё мужчина, но с седовласый, начинающий полнеть, но вполне крепкий, потирал освобожденные от веревок руки и заплывший глаз.

Ему Лемк и заявил, что освободит их и не спалит дом всего за 6000 акче. Посмотрев, как у чорбаджи открывается заплывший глаз, добавил, что если он найдет деньги за пару часов, то от суммы можно будет вычесть одну тысячу.

Чорбаджи упорно и всячески уверял, заглядывая Теодору в глаза, что у них ничего нет, максимум, что может найти – это тысячу-полторы.

– Нет нужной суммы? Тогда этих мужчин уведем с собой. А дом спалим.

Чорбаджи угрюмо смотрел на ромеев вообще и Теодора в частности, исподлобья. Впрочем, без всякого эффекта – Лемку его было не жаль.

Была у него на самом деле забрать мужчин, чтобы они помогли унести часть добычи подальше в горы, где её можно было бы припрятать. Что с ними делать потом... там видно будет. Отпустил бы, наверное. Чорбаджи увидел в лице Теодора что-то свое:

– Трябва да си тръгна... – проронил он. – Обещавам, че няма да избягам. Но трябва да не ме следят. (Мне надо отлучиться... Даю слово, что не убегу. Но мне надо, чтобы за мной не следили.)

– Бог с тобой, комит, иди.

Прошло менее часа, когда он принёс довольно большую шкатулку, даже скорее сундучок. Поцарапанный, с обломанной по краям металлической фурнитурой. Принял из рук Минчева – увесистый! Фунтов десять точно будет. Откинув крышку, увидел монеты, действительно акче, или как их ещё называют латиняне – асперы, поменяли владельца.

Они тут были разные – румелийские из Ускуба, силистрийские, измирские. Потертые и новые, обрезанные и вполне целые... Можно было бы придираться, но Теодор и на такое не надеялся!

5000 серебряных акче – это была сумма в несколько раз большая, чем получил бы Лемк на службе за три года! Старшим десятником!

Пришли мысли о том, что им недоплачивают, что слишком за малую сумму их отправляют на смерть

Зимой немного добавили к выплатам и теперь оплата в армии составляла: 18 гроссо, больших денариев, в месяц солдату. 25 декарху. 45 старшему декарху.

5000 монет! Это более сорока золотых анатолийских алтынов или, как их ещё называют, пиастров!

А может у чорбаджи ещё осталось? Нет, нельзя так поступать – остановил Теодор сам себя. Да, наличие таких денег у сельского заправилы сразу показывало, что тут ещё не прошла жадная до чужих богатств армия. Ромеи и присоединившиеся чужеземцы выбили у этого чиновника всё до последней монеты.

Отобрали всё, что казалось ценным и нужным – котел, сыры, копченые колбасы, полендвицы – вяленое мясо, соль, специи, новое, но короткое фитильное ружье с дрянным пороховым мякишем в мешочке вместо нормального пороха...

– Ай-яй-яй! А ведь – а ведь ортодоксам у исмаилитов запрещено иметь оружие! Выходит – мы вас спасаем!...

...косы, топоры, цепы, металлические вилы, ткани, свечи и прочую мелочевку.

Часть погрузили на коней, хоть из-за своих ран и не могли нести много, но получили тоже достойно.

Уходили тем же путем, что и пришли, провожаемые угрюмой семьей Минчевых. Теодор вышел первым, держа аркебузу с зажженым фитилем в руках и тюком за спиной. За ним уже вышли и остальные.

Их уходу никто не препятствовал, никто не бил в клепало – железную доску, заменяющую колокол – набат.

Пастух отошел с отарой ушел не слишком далеко и его легко нашли. Увидев тяжело нагруженных ромеев, он даже обрадовался:

– Этот прыдле (вонючка) Борис жив?

– Жив.

– Жаль.

– Мы возьмем у тебя десяток баранов/овец, но можешь сказать, что...

– Забрали двенацать.

– Именно. И скажи ещё, что нас было не столько, сколько видишь, а в два раза больше.

Лемк опасался преследования, а большие силы всё-таки собрать сложнее.

– Добро! Я вижу, что у вас конь охромел... Вы это... Дайте ему больше отдыха и чаще промывайте холодной водой ногу, она и пройдёт...

– Благодарим за совет! Вот тебе ещё – горсть мелких монет высыпалась вновь пастуху в руки – это тебе.

– Я не могу принять это.

– Бери. Это за работу, которую хочу предложить...

– Из меня плохой воин...

– И не требуется. Ответь, где можно раздобыть оружие?

– Известно где – у басурман!

– А конкретнее?

– В сторожках, крепостицах.

– Где тут ближайшие такие?

– Да вот в Асенях – это если спускаться вон по той дороге и выйти к Вите и повернуть по течению вниз, к устью. Там вскоре и можно увидеть кулату (крепость) .

– А ещё где?

– Остальные дальше, в городках – в Голяме, Тетьве, Джуре, Сопте...

– А знаешь ли ты что о пленниках после сражения на Вите, что было несколько дней назад?

– Не видел, но люди говорят, что вроде были... Если и есть, то в Самурджи или Софии... Забери своё серебро, не много я ответил.

– Нет, это твое. Счастливо!

Не чувствующие усталости, на подъёме всех чувств, ромеи поднимались по склону. Потребововалось несколько часов, чтобы обойти гору. Устав, сделали привал, перекусив добычей.

Не прошло и получаса, как Орест, предупредил об опасности, которой оказался бегущий к ним загорелый босоногий мальчик. Густые русые волосы и оживленные глаза, который сверкали от чувства любопытства и страха.

– Ой-ой, чичо (дядя), отпустите!

– Кто такой?

– Аз съм Михал, от Грожец, баща ми е овчар! Той ви каза да предадете, че чорбаджи Борис е изпратил човек в Асен и Глата за помощ! И там винаги има турци! Трябва да бягате! (Я Михал, из Грожеца, мой отец пастух! Он вам велел передать, что чорбаджи Борис послал человека в Асен и Глату за помощью! А там там турки всегда есть! Вам убегать надо!)

– Спасибо тебе... Как ты нас так быстро догнал?

– Да, тук можете бързо да вървите по пътеки през планината, ако знаете къде... и отивате там? (Да тут тропками через гору можно быстро идти, если знаешь куда... А вы вон туда идете?)

– Допустим.

– Там бързо ще ви намерят! (Там вас быстро найдут).

Он быстро-быстро говорил и ромеи еле поспевали понимать, что он им твердит:

– Отидете там, когато скалите отидат, можете да се разпръснете и да се скриете много, основното е да обикаляте къщите на турчина! И там има пещери, в които преди юнаки и хайдуци се криеха. (Вы вон туда идите, там когда скалы пойдут, можно много куда разойтись и спрятаться, главное дома турка Маханю обойти! И там пещеры есть, в которых раньше юнаки и гайдуки прятались.)

– А не знаешь случаем сколько «турчиней» в Асеневе и Глате?

– Да, петдесет глави на коне! Страшно и в желязо! (Да голов пятьдесят на конях! Страшные и в железе!)

– Ещё раз спасибо!

– Благодаря ви за месото! (Это вам спасибо за мясо!) – звонко рассмеялся парень и убежал.

Чесались руки устроить засаду на тех всадников, но два ружья...

– Живей, потом отдохнём! Подъём, ромеи!

К ночи они уже затаились в пещерах, в весьма заросшем месте, где и переждали опасность. Всадники если и были, не стали подниматься к этим местам по склону.

Переждав вечер не разводя костров. Там же поделили добычу по жребию. Теодору выделили несколько долей. А также он оставил себе большую часть серебра – назначив себя временным логофет-казначеем отряда.

Вернулись позже в лагерь полными триумфаторами. Внешне выглядели достойно – гора тюков, пусть крестьянское – но оружие. Большая часть встречала их с завистью, кроме латинян. Те тоже после ухода Лемка совершили налёт на село. Только если Теодор пошёл на запад, то те пошли на восток. Успехи были менее скромные, так как их и было немного меньше, и подрались хорошо с местными, а также и сами раны получили, да ещё в итоге и двух женщин притащили для удовлетворения естества.

Всё хорошее настроение Теодора как рукой сняло. Ему надоело безвольно опускать руки, пятная принципы Бусико, которым он когда-то старался следовать, которые когда-то и привели его в армию. И он не собирался вот так просто потакать тому, что увидел и что был в силах изменить. Наблюдать за тем, как берут силой женщин, бесчестят их, он не собирался.

– Ты полоумный кретин, Манкузо! Ты зачем ссоришься с местными, которые только и могут помочь в нашем не самом простом положении! Зачем притащил женщин?!

– Пошёл прочь, сопляк! Не тебе мне советовать! Мужчины нуждаются в обществе женщин, даже не спрашивая их согласия! Особенно у каких-то крестьянок!

Славянки, видя ссору среди захвативших их людей, тихо плакали, посматривая на Лемка с надеждой.

– Тебе предстоит отпустить их.

Захватившие девушек люди остолбенели от таких слов. Даже ромеи в этом были не согласны с Лемком.

Со злостью глядя на окружающих, молодой протодекарх говорил объяснял солдатам:

– Вы хотите, чтобы болгары, которые знают тут все тропки, навели на нас псов султана? Вы хотите бежать, прятаться от каждой тени или жить вольготно, в сытости и уважении, пользуясь ласками женщин не по принуждению? А ведь какая женщина может устоять перед бравыми воинами? И какая будет ласкова с грязным и грубым разбойником, что похитил её из семьи? Именно с их помощью мы сможем не только вернуться в нашу армию, но и сделать это вполне обеспеченными людьми!

– Смотрите! – он раскрыл сундучок чорбаджи. – Это мы заработали за один раз, за один выход и вернулись все в целости и сохранности. А вы? Ну что, ромеи? Что скажете?

Все собравшиеся в лагере давно собрались вокруг. Людей вообще прибавилось. Голодные беглецы разными путями выходили на этот укрытый в буковом лесу лагерь.

– Будь ты проклят! – заревел Манкузо, побагровев от злости. – Прочь! Прочь из моего лагеря!

– Солдаты, пора нам решить, кто всё же главный среди нас. Помните старый наш имперский принцип? Что вы скажете?

Глава 11

Принцип был прост и предполагал, что, кто лучший рубака – тот и есть лучший полководец. Во многом именно так появились среди ромеев солдаты-императоры, такие как Никифор II Фока «Бледная смерть сарацин», Иоанн Цимисхий и Василий II «Болгаробоец».

– Ты командир!

– Десятник!

– Декарх!

– Протодекарх!

– Ты главный!

– К бесу латинян!

– Тогда девушки, собирайтесь. Вас накормят и отведут домой.

– О нет! – взвыл Манкузо, дав волю своей ярости. – Ты их не получишь!

– Да ладно, десятник, он так-то прав... Вдруг за девками придет кто? Драться со всеми вообще так-то не с руки...

– Заткнитесь, скоты! Это я решаю, что мы будем делать!

– Не горячись! Вместе с ромеями мы сможем обложить данью все поселения вокруг и жить припеваючи! – продолжали уговаривать его люди.

Гастон Манкузо положив руку на рукоять своего меча, с побледневшим от ярости лицом встал перед Теодором, который направился к селянкам.

– Ты их не получишь!

– Люди решили, что я главный. А за неподчинение старшему по званию на войне в империи есть только одно наказание – смерть!

Блеснули клинки, и Теодор с Манкузо под их лязг сошлись в бою.

Люди расширили пространство, чтобы не попасть под стремительные удары поединщиков.

Лемк всё же успел кое-чего поднабраться из своих уроков с испанцами, а потому в индивидуальном бою превосходил обычного солдата, которому едва успели вдолбить хорошо если несколько приемов с холодным оружием.

Лемк не стал изменять себе и тут. Тактика множества уколов в конечности, лицо, горло, пах в конце концов почти привела его к победе, пока он не подставился и более тяжёлым клинком, и очень сильным ударом Манкузо не выбил скьявону из его рук. Но лишь раскрылся для того, чтобы напороться боком на кинжал Теодора в левой руке. Оружие Гастона выпало из ослабевшей руки:

– Проклятый ромей!

Лемк поднял скьявону и уже захотел докончить дело – оставлять этого зверя в человечьем обличье он не собирался. Но угадавший его помыслы сицилиец бросился вниз по склону, кувыркаясь в облаке мелких веточек и прелой листвы, пока не скрылся где-то далеко внизу.

– Шею свернёт.

– Такие не свернут. Аркадий, Евстафий и вот вы двое – идите и проверьте его, если жив – добейте.

Потому после расправы никто не стал оспаривать принцип субординации, на котором Теодор настаивал. Твердое слово, подкрепленное крепко рукой со сталью, было весьма убедительным.

– Вы приняли решение, с кем вы? – спросил Лемк с окровавленным кинжалом у оставшихся латинян.

– Да, мы с тобой! За тебя! Ты главный!

В тот момент люди не питали к нему ни любви, ни большого уважения, ни жалости. Единственным их побуждением идти за ним была алчность.

Девушкам принесли извинения, выдали серебра и отправили домой.

Рыжеусый, угрюмый и злой, выполнял все приказания, и его Лемк назначил своим помощником – такое было первое приказание. Вторым было рассчитаться и поделить имеющееся оружия между всеми, по возможности выдав бывшим контарионам древковое оружие.

Смысл данного первого приказа имел огромное значение. Их отряд с самого начала своего существования превращался в четко организованное армейское соединение с чёткой структурой, опытными командирами. Как считал Теодор, это было необходимо для ведения наилучшим образом боевых действий в глубине вражеской территории. Каждый в отряде знал свое дело, место и обязанности. Опыт, военная дисциплина и квалификация имеющихся латинян и ромеев могли оказаться необычайно полезными для тех, кто возможно, присоединится в дальнейшем. Лемк надеялся на то, что вскоре ему удастся привлечь хотя бы немного болгар на свою сторону. Болгарское знание местности и военное мастерство и опыт ромеев могли дать в итоге преимущество против быстрого и жестокого врага.

Теперь можно было и начинать воевать.

Пик не было, но косы выпрямили, набили в била(!) цепов гвозди (хотя оно и так было суровым оружием). Остальным, у кого и вовсе кроме ножей ничего не сохранилось, выдали топоры и вилы. Теодор выдал второму Аркадию-скопефту захваченное в Гложницах короткое фитильное ружьё. Испробовали двумя выстрелами (берегли порох) – на ближних дистанциях отменное оружие!

Всего в отряде теперь было 27 человек и 4 аркебузы на всех. Всем было напомнено об ответственности потерю оружия и о том, что чтобы не попасть под суд, будет необходимо захватить оружие у врага.

Остро были необходимы аркебузы и мушкеты, свинец, порох, фитили.

Вторым приказом было собраться и покинуть лагерь.

Всех выстроил по завету военных наставлений – передовой отряд из нескольких человек, которые были предупредить о появлении опасности, далее основные силы и прикрывающий отряд.

Требовалось новое дело, которое бы скрепило отряд, спаяло его воедино. И не взять за живое главу сельского поселения, а схватиться с настоящими врагами, пролить их кровь.

Но вначале вновь навестили Гражницу и наложили на Минчева denique, штраф в 2000 акче за обращение к сарацинам. А также взяли двух кобыл и значительно запустили руки в погреба, что и являлось основной причиной его вновь навестить: три десятка мужчин имели серьёзный аппетит и продовольствия никогда не бывает много. Нужен был запас хотя бы на несколько дней.

Прощаясь, не забыли и про фураж для коней.

Лица семьи Минчевых выражали чистое возмущение и ярость – судя по сжимающимся кулакам, они мечтали об определённых действиях. Лица женщин выражали же скорее чувство обиды и несправедливости. Значительная часть добытого ромеями сделано их тяжелым трудом. Их можно было бы понять, если бы не чорбаджи Борис, который оставался, верным слугой султана. И судя по его яростному взгляду, к ромеям он уже вряд ли когда-нибудь будет расположен. А потому прочь жалость! Прочь!