Текст книги "Тринадцать жертв (СИ)"

Автор книги: Lillita

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

Было у хранительницы и ещё одно качество, которое поражало Лауге – оптимизм. Гленде бывало и грустно, и тяжело, но она удивительно быстро оправлялась. Как в тот раз, в беседке, когда некая весть очень сильно выбила хранительницу их колеи, а Лауге только и мог, что отправиться за помощью. Правда редко помогала кого-то успокоить и ободрить. Он никогда ранее не видел Гленду настолько шокированной и подавленной, но уже под вечер она была бодрой и весёлой – ни следа от того опустошённого состояния. Во время красной луны Лауге не было рядом, но он знал, что произошло, и потому наблюдал за Глендой – опасался, что пережитое слишком сильно напугало её. Но нет, она вела себя как обычно, хотя первые дни Лауге ощущал хорошо скрываемый страх, что возникал у Гленды при виде Эгиля и Мейнир. Она была маленькой, но сильной, хотя ей было бы простительно вести себя, как Дикра. Та тоже быстро приходила в себя, но была переменчивее, эмоциональнее на всё реагировала и не умела скрывать мысли и чувства.

Сад был действительно красивым местом. Больше всего им занималась именно Гленда, потому что любила цветы и яркие краски. Также к нему прикладывал руку Мейлир, как главный ценитель красоты и жизни, и ещё помогали близнецы. С инициативы Лауге, который видел, как это место радовало Гленду, и потому захотел помочь его сохранить.

Он остался в стороне, в тени, решив с расстояния наблюдать за Глендой, которая кружилась среди цветов и любовалась ими. Её лёгкое светлое платьице и как всегда заплетённые в косички светлые волосы были такими яркими на солнце, что даже немного слепили. Но ещё ослепительнее была улыбка. Хранительница просто искренне радовалась новому дню, свежему ветерку, бескрайнему небу и пёстрым цветам.

– Эй, Лауге, иди сюда, составь компанию! – неожиданно позвала его Гленда.

Лауге растерялся, смутился. Он совсем не вписывался в эту светлую и радостную картину – слишком мрачный на вид и пессимистичный. Правда часто бывает несовместимой с надеждой. Чёрное с белым противоположны. Нет, ему определённо не стоило быть рядом. Он ведь всё испортит!

– Что-то не так? – Гленда подошла ближе, озадаченная молчанием. – Не похоже… О, думаю, мне стоит тогда задать вопрос иначе. Хочешь побыть со мной?

– Да, – ответил Лауге быстрее, чем придумал способ избежать честного признания.

– Тогда пошли. Никогда не знаешь, когда ещё погода будет так располагать к прогулкам. Тебе тоже нужно развеяться.

Она схватила Лауге за руку и потянула за собой. Смотря на спину Гленды, он вспомнил о крыльях – знание о них снова не давало покоя. Только теперь это перекликалось с какими-то порывами из прошлого. Словно раньше он (он ли?) пытался что-то узнать, понять, докопаться до истины. А истина ускользала, улетала, как бабочка. Или же как птица? Да, птица…

«А ведь правда оказалась так близко», – с усмешкой подумал Лауге.

Посчитав, что они зашли достаточно далеко, Гленда отпустила его. Теперь они просто шли рядом, и так было гораздо спокойнее. По крайней мере для Лауге, потому что он не смог бы с такой же лёгкостью схватить Гленду за руку и продолжать держать. Он слишком нервничал и ещё больше опасался, что его раскроют. В такие моменты Лауге завидовал Исааку.

– А знаешь, я очень рада тем дням, которые могу проводить в саду. Думаю, так я компенсирую то время, что должна была проводить дома.

– Ты мало гуляла в детстве?

– Да, с долгими прогулками были сложности, но я очень любила те дни, когда меня отпускали с братом на луг. – Гленда покружилась и взмахнула рукой, с которой сорвалась бабочка. – Там водились точно такие же бабочки. Это было очень красиво. Мне всегда хотелось кружиться среди них, словно это вальс с феями. Правда, Ос… Эрл очень уж беспокоился обо мне, так что кружил, держа на руках. Думаю, так даже лучше, ведь он высокий, и это было очень захватывающе.

– Ты скучаешь по тем дням? – спросил Лауге, заметив оттенок печали в мечтательном выражении, с которым Гленда рассказывала о прошлом. – Ведь Эрланн этого не помнит, а ты считаешь, что это довольно глупое и несущественное воспоминание. Стесняешься попросить покружить как раньше.

– Ты как всегда прав и наблюдателен! Да, как бы мне ни хотелось, но я не попрошу Эрла о таком. Вдруг я поставлю его в неловкое положение? Он не захочет заниматься такими глупостями? Я понимаю, что ему такое ребячество не навеет хороших воспоминаний.

– Уверен, он бы с радостью это сделал, если бы знал, что тебя это порадует, – заверил Лауге.

Гленда улыбнулась и развела руками. Да, она тоже так считала, но решительности ей всё равно не хватало. Делать что-то для себя бывает сложнее, чем для других.

Дальше они пошли к пруду. Лауге решил поинтересоваться, что происходит с бабочками, которых создавала Гленда, ведь зачастую она отпускала их в свободный полёт. Продумывала ли она их дальнейшую судьбу? Или они просто порхали некоторое время и исчезали? Оказалось, что у каждой отпущенной бабочки была цель: найти человека, которому это будет нужно, и передать ему немного надежды. Только после этого бабочка исчезала. Гленде это не доставляло проблем, так как она использовала силы только для их создания.

На пруду Гленда скакала по камням возле самого края. Она делала это достаточно ловко, но Лауге всё равно следил внимательно – он помнил, как часто, заигравшись, в пруд падала Дикра. В этом не было ничего страшного, но всё равно происшествие неприятное, ведь надо было идти менять одежду на сухую, развешивать мокрую. После такого игры обычно приходилось прекращать. С Дикрой было весело. С ней было проще, понятнее, но всё-таки она была большим ребёнком, а Гленда – маленьким взрослым.

Скользь!

Лауге чудом успел отреагировать и поймать Гленду. Он прижал её к себе и сделал несколько шагов от пруда, Гленда даже не успела осознать, что произошло. Они застыли: Гленда от непонимания, а Лауге от волнения. Ему следовало сразу отпустить хранительницу, а не притянуть её чуть сильнее, но не получалось. Не хотелось. Когда ещё выпадет такая возможность?

То есть, конечно, Гленда была из тех, кому не нужна была причина, чтобы кого-нибудь обнять. Если она знала, что собеседник не против, то могла просто подойти и обнять, лишь бы момент был подходящим. Однако Лауге таким не был, и столь сильное изменение в поведении выглядело бы слишком подозрительно. А Гленда в этих вещах достаточно наблюдательная, но если бы только она! Раскрываться другим тоже не хотелось, не хотелось видеть их реакцию, какой бы она ни была.

И особенно видеть жалостливые взгляды. Он не выбирал, в кого влюбляться, и сам понимал всю безнадёжность ситуации! Несмотря на сводничество, Гленда призналась, что по ощущениям сама ещё не «доросла» до той любви, не испытывала ничего кроме родственных или дружеских чувств. И ей было этого достаточно.

Иронично. Хранитель надежды лишала надежды.

В который раз Лауге подивился тому, какой маленькой она была. Макушкой Гленда даже не доставала ему до ключиц. Ей точно было хорошо слышно, как изменилось сердцебиение, но это можно было списать на быстроту и резкость случившегося. Гленда была очень худая, казалось, что случайным усилием её можно сломать. И кожа у неё была очень бледная, тонкая, любые повреждения на ней сразу бросались в глаза. Поэтому Гленде не удалось скрыть оцарапанную во время краснолуния руку, поэтому Лауге и расспросил её о случившемся.

Да, естественно, она мало гуляла. Наверняка же в детстве была ещё слабее и уязвимее. Её активность и весёлость одурачивали, но если внимательно присмотреться, становилось ясно, что Гленда не была здоровым ребёнком. Возможно, что и детство её в основном состояло из общения с братом – конечно, она была так сильно к нему привязана, что не могла отойти, даже когда он сильно изменился и потерял память.

Даже понимая разумом всю нелогичность, Лауге не мог не завидовать. Ему очень хотелось, чтобы однажды и он стал также дорог кому-нибудь. Нет… Не кому-нибудь, а именно ей. Но в нынешних условиях это невозможно.

– Лауге? – Гленда подняла голову, с недоумением и лёгким беспокойством заглянула ему в глаза. – Всё в порядке?

– Ох, да, извини, я задумался, – тут же ответил Лауге и отпустил её.

– Спасибо, что не дал упасть. Сегодня тепло, но всё равно было бы досадно промокнуть.

Гленда мило улыбнулась и не стала вдаваться в расспросы. По её реакции нельзя было сказать, догадалась ли она о чём-то, но Лауге был даже благодарен за это. Может, когда-нибудь он будет готов признаться, но сейчас было лучше давать себе надежду, хотя бы ложную, что его не раскрыли. Иметь возможность быть просто наблюдателем со стороны тоже неплохо.

Со временем всё могло измениться. А время у них, похоже, было.

Глава 29: Семейное затишье

Следующий день Хальдис проводила в компании Мейлира и Мейнир. Четырнадцать лет назад скверные обстоятельства разделили её с братом, а теперь им предстояло разойтись снова. Вероятно, что навсегда, ведь даже если Мейлир освободится от проклятья, ему не стоило отправляться в Кольнем. К его семье там относились неоднозначно, а Мейлир был не последним её представителем. Хальдис было проще, ведь она была ведьмой, а её мать – оттуда родом.

На самом деле, оба оказались рады порвать с семьёй, даже если это было непросто, но навсегда прощаться друг с другом всё же не хотелось. Особенно сильно расставание печалило Хальдис, потому что продолжительность жизни у ведьм обычно больше, чем у людей. Если их не убивала церковь, конечно. Или семья… Матери Хальдис было чуть больше тридцати пяти, когда её казнили. Совсем мало для ведьмы, но она же должна была понимать, за кого выходила. Эта затея была глупа и опасна от и до. И хотя Хальдис было очень жаль маму, хотя она любила её и скучала по ней, всё же считала, что та сама выбрала такую судьбу. Какой бы сильной ни была любовь между матерью и отцом, пока тот был частью семьи, эта история не могла иметь хорошего конца.

Они сидели на диване в комнате хранителей. Мейлир посередине, Хальдис справа, Мейнир слева, обе положили голову ему на плечо, а он держал каждую за руку. Любимую родственницу и любимую девушку. В комнате пахло лавандой, букет которой Мейлир принёс из города. А сейчас он смотрел на часы, стрелки которых как всегда показывали ровно час. Словно олицетворение замка, который застрял в собственном мире, лишённом времени. Это место было создано для защиты, но приносило одни несчастья. Сейчас, когда попытки зачаровать статуэтку начали пробуждать незнакомые воспоминания, Мейлиру стало ещё тяжелее здесь находиться. Он словно ощущал груз вины, но не знал чьей и за что. Однако он знал, за что должен извиниться сам.

– Хальдис, пока ты здесь, я считаю, что обязан сказать одну вещь. Даже если спустя столько времени, но потом времени не будет и вовсе…

Хальдис в удивлении выпрямилась, легко провела пальцами по лицу Мейлира, пытаясь лучше понять его эмоции. Он был очень серьёзен и слегка печален, хотя и старался по привычке сохранить нейтральное выражение. И у него это неплохо получалось, но Хальдис слишком хорошо улавливала интонации.

– Я должен извиниться, что тогда, четырнадцать лет назад, ничем не помог, что ты потеряла всё, а я, тоже обладая магией, мог жить как прежде. Это абсолютно несправедливо, даже притом, что мотивы семьи ясны – легче сделать вид, что наследник простой человек, чем неожиданно от него избавиться. Особенно когда он сам досадно живуч. Однако же и с тобой не было причин так поступать, ведь ты себя не выдавала, можно было сделать вид, что ты не унаследовала способностей от матери. Это, конечно, очень редкий случай, но мои способности ещё меньше вписываются в правила.

– Мейлир, я не могу простить тебя просто потому, что в сложившемся виноват кто угодно, но не ты. Конечно, если тебе действительно важно моё прощение, то, да, я прощаю. Однако ты ничего не мог тогда поделать, тебе было только пять лет. Твоя собственная жизнь постоянно была в опасности, и, боюсь, даже если бы ты попытался меня защитить… В лучшем случае тебя бы проигнорировали, в худшем – этот поступок обернули бы против тебя.

С другой стороны согласно кивнула Мейнир. Она достаточно знала о Мейлире, поэтому могла оценить правоту Хальдис. Какой бы ни была ситуация в прошлом, но лучше тот исход, при котором оба остались живы. Приподняв голову, Мейнир потёрлась носом о щеку Мейлира. Сколько бы он её ни учил, она всё равно с трудом выражала чувства словами, ведь раньше не имела права даже просто их иметь. Мейлир слабо улыбнулся и, обхватив Мейнир за плечи, прижал её к себе, а после сделал то же самое с Хальдис.

– Что бы ни было дальше, я счастлив, что сейчас у меня есть вы, – тихо признался он, стараясь, вопреки обыкновению, окрасить голос всеми эмоциями, что сейчас испытывал.

Ведь, в самом деле, в этом месте не было необходимости держаться так, как раньше: предельно осторожно, всегда ожидая подвоха, никому не доверяя, не выдавая, кто тебе дорог, скрывая эмоции за бессменным вежливым спокойствием. Да, сейчас Мейлир был свободен от всего этого, но тяжело избавиться от старых привычек, поступать наперекор тому, чему учился чуть ли не все восемнадцать лет.

***

– Дети, осторожнее! – прикрикнула Ирмелин, попутно поймав Дикру, которая чуть не влетела в статую.

Сегодня вся компания от четырнадцати до шестнадцати (близнецы, близняшки и Гленда) резвилась на улице, а Эгиль и Ирмелин за ними следили. Так, на всякий случай. По большей части, потому что хотели просто посидеть на скамейке в погожий день. Сейчас младшие устроили бадминтон на пятерых, и насколько внимательно они следили за воланом, настолько же не смотрели, куда бежали. Местность была достаточно свободная, но всё равно стоило бы проявлять немного внимательности. И если Эгиль считал, что набитая шишка – лучшая наука, то Ирмелин считала правильным оберегать от травм.

– Зачем тебе только доверяли детей, если ты просто предпочитаешь смотреть за тем, как они разбивают колени и обдирают руки? – спросила она у Эгиля, вернувшись на скамейку в тени.

– Чтобы они пережили учёбу на своих ошибках, – усмехнулся он и легонько цапнул Ирму за нос, чтобы она улыбнулась. – С моими подопечными ничего страшного в итоге не случалось, я всегда следил, чтобы они не нашли больших проблем на свою голову. Просто некоторые вещи они лучше усвоят сами, чем слушая мои предупреждения.

– Я бы тебе своих детей не доверила.

– И правильно сделала бы. Ещё бы был выбор.

Ирмелин шутливо ткнула Эгиля в бок. Она поняла, что он вспомнил, и не хотела продолжать эту тему. Не в такой хороший день. Вместо этого Ирма взяла его за руку и начала водить пальцем по венам, которые контрастировали с абсолютно – нечеловечески – белой кожей. Лёгкий диссонанс вызывало то, что Эгиль был очень даже тёплый, хоть его вид и вызывал ассоциации со статуей. Он сам по себе был человеком-контрастом. И внешностью, и сущностью.

Отвернувшись к подносу, Ирмелин разлила по стаканам лимонад, который сегодня утром делала вместе с Ками. Младшие играли уже достаточно долго и наверняка хотели пить. Наблюдать за их весельем было очень приятно, сразу становилось легко и уютно, словно они были обычными людьми в обычный выходной.

– Эй, не пора ли сделать перерыв? – Ирма окликнула младших и помахала им рукой.

Они переглянулись и молчаливым голосованием решили, что действительно пора отдохнуть. Ракетки и воланы были сложены возле скамейки, каждый взял по стакану. Гленда и Сюзанна устроились на скамейке, а остальные решили расположиться прямо на траве.

Медленно накатывала духота. Разморённые отдыхом, младшие уже хотели просто спокойно посидеть, предаться блаженной лени. Ирмелин взяла книжку и перебралась с девчонками под дерево – она обещала почитать им. Эгиль подобрал захваченные с собой ножи и пошёл нарезать ветки ивы, чтобы после научить близнецов делать свистки, сидя под тем же деревом, но с другой стороны.

Когда свистки были закончены, близнецы стали с ними забавляться, за что получили от Эгиля замечание, потому что мешали чтению. Они немного попротестовали для виду, но в итоге улеглись на траве и тоже стали слушать. Ирмелин очень хорошо читала вслух: внятно, выразительно, в удобном для восприятия темпе. И голос у неё был приятный, хотелось слушать как можно дольше. Но без перерыва говорить всё-таки нельзя.

Глава закончилась как раз к тому времени, как к отдыхавшим пришла Камилла с бумагой, пледом и несколькими дощечками. Пока она раскладывалась, Ирма налила себе лимонаду. Настало время внести небольшое разнообразие и заняться оригами. Как только Эгиль услышал это предложение, тут же попытался дать заднюю, но был вынужден сдаться, так как его слишком единодушно просили присоединиться.

– Я тут меньше всего расположен к тому, чтобы складывать бумажки, – пробубнил Эгиль, пытаясь повторить действия сестёр. Он хорошо управлялся с ножом, а складывать кораблики, журавликов и прочие бесполезности никогда не стремился.

– Да ладно тебе, хорошее успокаивающее занятие, – усмехнулась Ирмелин, словно издеваясь, ведь успокаивало это только тогда, когда получалось. – Ками, помоги Дикре, она явно запуталась.

– Хорошее успокаивающее занятие начинается на «с» и заканчивается на «н».

– Всю жизнь спать нельзя! Нет-нет, Лауге, Исаак, не пытайтесь складывать на весу. Это в принципе неправильно и, тем более, когда ещё не отточили схему.

– Но, учитель, вы сами нам так неправильно показываете! – по-доброму подколол её Лауге.

– Ты сам сказал, что я учитель. Уж что-что, а этих журавликов я не то что на весу, но и с закрытыми глазами сложу. Но это не значит, что так делать правильно.

– С закрытыми глазами, значит… – коварно протянул Эгиль и сощурил глаза.

– На что ты на… И вы туда же! – Ирмелин всплеснула руками, заметив, что близнецы прищурились в той же манере. – Злыдни! Коварни! И с чего бы мне вообще вам это доказывать?

– Ну… Это просто весело? Но если хочешь, можем на что-нибудь поспорить, – предложил Эгиль, сохраняя всё то же выражение.

Ирмелин задумалась, крутя в пальцах бумажку. Камилла и девчонки тоже заинтересовались происходящим и теперь ожидали, что будет дальше. Хотя Ками представляла самое вероятное развитие событий, потому что знала сестру достаточно хорошо, так что ей просто было интересно наблюдать за разговором. Редко когда ей доводилось так легко воспринимать чёрную троицу.

– Нет, никаких споров. Я не могу придумать ничего, на что хотела бы поспорить, но раз вам так хочется, то покажу.

Близнецы слегка разочаровано вздохнули – спор взрослых им всё же был интересен, Камилла же усмехнулась – именно этот вариант она и предполагала, а Ирмелин подозвала к себе Эгиля, чтобы он для честности закрыл ей глаза руками, и начала неспешно складывать журавлика. Она внимательно прощупывала края и проглаживала сгибы, всё же журавлик был достаточно простой фигурой, в которой самая важная задача – ровно складывать пополам или к центру. Потребовалось немного больше времени, чем если бы была возможность смотреть, но всё же у Ирмы получилось и, надув журавлика, она протянула его перед собой.

– Вот, пожалуйста. Эгиль, можешь убрать руки, – напомнила Ирмелин, потому что хранитель не спешил их опускать.

– Что ж, ты выиграла.

– Но мы же не спорили.

– Наверное. Но ты всё равно выиграла, так что можешь подумать о желании, – с усмешкой пожал плечами Эгиль и неохотно вернулся на своё место.

Под наблюдением Камиллы младшие продолжали заниматься оригами. Кроме Дикры. Широко зевнув, она подобралась к Ирме и легла к ней на колени. Хранительница выглядела очень довольной и немного утомлённой, она счастливо смотрела то на Ирмелин, то на Эгиля, и в какой-то момент тихо выдала:

– Мы словно одна большая семья. А вы плямо как настоящие лодители.

Ирма и Эгиль удивлённо переглянулись. Какие же из них родители? Да, они старшие, но не настолько ведь. Хотя, наверное, в детском представлении Дикры всё сходилось. А ещё она выглядела такой радостной, когда говорила о семье… Похоже, малышке очень этого не хватало. Похоже, не только из-за нахождения в замке.

Сюзанна посмотрела на сестру и тоже улыбнулась – она была очень рада видеть сестру такой, к тому же, отчасти разделяла её мнение. Пока она любовалась Дикрой, сзади тихо подкрался Исаак и поставил на голову бумажный кораблик, однако случайно задел крылышко, из-за чего Сью резко дёрнула головой от неожиданности. Кораблик сполз вперёд и упал ей на коленки. С ещё более широкой улыбкой Сюзанна обернулась к Исааку и очень-очень слабо щёлкнула его по носу, после чего туда же чмокнула.

Лауге захихикал, увидев, как брат на мгновение опешил, а потом сам застыл, почувствовав, как что-то коснулось его волос. Это Гленда, увлёкшаяся бумажными бабочками, заразилась дурным примером и решила украсить голову Лауге. Он был не то чтобы против, но подумал, что с такими внезапностями рискует украсить собой клуб аритмиков. В лучшем случае. Взяв себя в руки, Лауге развернулся и кинул в проказливую хранительницу кривоватым журавликом, но Гленда увернулась, и птичка попала в Камиллу, которая пыталась вспомнить, как складывать лилии. В итоге недоделанная лилия достигла лба хранителя, но не того, и всё грозило перерасти в забрасывание друг друга бумажными фигурками, если бы старшие вовремя не вмешались и не напомнили, что тут ребёнок почти дремал.

Дикра скоро уснула. Сюзанна решила, что пора вернуться к делам, Гленда и близнецы собирались ей в этом помочь, они также забрали с собой поднос, ракетки и ножи. Камилла начала собирать то, что принесла – она решила вернуться к Эрланну, а попутно закинуть вещи на место. Жаль было, что Эрл не присоединился к веселью, но он снова закопался в какую-то книгу, заявив, что это может быть очень важно. Именно поэтому Камилла пришла одна, но надолго оставлять Эрла в покое она не собиралась.

– Так тихо стало, – заметила Ирмелин, всматриваясь в небо. Несмотря на весёлое щебетание птиц, повисло затишье – прекрасное, но предостерегающее. И небо заметно тяжелело, омрачалось.

– Да, гроза идёт, – согласился Эгиль. – Покой никогда не приходит просто так. Пора.

Ирма кивнула. Эгиль поднял на руки дремавшую Дикру, и они направились обратно в замок. Сначала надо было отнести малышку в её комнату. Ирмелин открыла дверь, пропуская хранителей, откинула покрывало. Эгиль осторожно положил Дикру на кровать, а Ирмелин заботливо прикрыла её и поцеловала в лоб перед уходом. Дети не должны были переживать такое. Никто не должен был.

Они отправились в комнату к Эгилю. Она была очень мрачной из-за тёмной мебели и вечно задёрнутых плотных штор. Словно хранитель специально окружал себя темнотой, которая неотрывно следовала по пятам, затягивала и не позволяла забыть о себе. Как страх. Иногда в виде тени, иногда – всепоглощающей тьмы.

Эгиль сбросил ботинки, залез на кровать и подозвал Ирмелин, похлопав рядом с собой. Она тоже села и угодила прямо в его объятия. Как всегда жадные и крепкие, хотя так сильно выражать привязанность Эгиль позволял себе только наедине. Он уткнулся лбом в плечо, а Ирма медленно перебирала тёмные волнистые пряди, вспоминая слова Дикры. Родители, да? Что-то в этом определённо было. Одновременно светлое и грустное.

– Ты тоже об этом подумала? – тихо спросил Эгиль.

– Да. Быть одной семьёй… Было бы чудесно. Конечно, мы и сейчас почти, но ведь и наше затишье закончится.

– Как думаешь, сколько ещё осталось?

– Не больше недели. Дальше это уже будет только мучительством. Я это чувствую.

Эгиль тихо и тяжело вздохнул. В такие моменты хотелось спросить себя: «Что было бы, если бы была возможность начать всё заново?» Да только ответ был известен, ведь всё это начиналось снова и снова уже столько поколений. И детали, конечно, менялись, но суть оставалась та же. И надо быть слишком наивными, чтобы верить в предопределение. Одной верой в судьбу проблемы никогда не решались.

Ирма почувствовала, как Эгиль вздрогнул, и обняла его крепче. Всем хранителям начали являться неизвестные воспоминания. Они могли быть странными, непонятными, грустными, светлыми… Или пугающими. Сценами чужой боли, наполненные криками, звуками истязаемой плоти и запахом крови, который, казалось, продолжал преследовать и в реальности. Надо быть безумным маньяком, чтобы не испугаться такого, но нельзя было подавать виду, будто что-то не так. Ведь страх взрослых воспринимался серьёзнее, влиял на тех, кто младше. Ведь, поддавшись страху, можно было потерять над собой контроль и сделать плохо всем, а не только себе.

– Посмотри на меня, – шепнула Ирмелин, и Эгиль поднял голову.

В абсолютной черноте глаз нельзя было увидеть ничего, ведь в ней терялся даже зрачок, но Ирма видела, как взгляд дрожал, и этого было достаточно, чтобы всё понять. Она подняла руку и осторожно провела кончиками пальцев по контуру звезды. Тот немного покалывал, и это тоже было знаком.

– Всё ещё болит?

– Уже меньше.

После краснолуния метки проклятия сильно болели, напоминая о потерянном контроле, об обращении. Меток даже стало больше, просто этого нельзя было заметить со стороны. Эгиль не просто так постоянно носил тёмные вещи, ведь не только чёрной звездой отметило его проклятье. На теле тоже имелись чёрные переплетения – не так много, как когда ему пришлось набросить страх на большую часть леса во время поисков Дикры, но были. Эгиль переживал, что чернота будет просвечивать сквозь светлую ткань, поэтому привык всегда ходить в тёмном.

Ирмелин медленно прошлась по пуговицам рубашки, расстёгивая их. Чернота брала своё начало над сердцем, пуская свои извилистые корни от него. Они расходились по всему телу. Их действительно стало больше. Протянув руку, Ирма положила её на сосредоточение черноты. Сердце под ней давно потеряло покой от вечного влияния страха.

– То, что ты увидел, не относится к тебе. Это не ты. Этого нет. И больше не будет. Верь в меня, верь в то, что есть. Не терзай себя чужим прошлым, отпусти, – она говорила спокойно, стараясь достучаться не столько словами, сколько голосом. Ровным, мягким, уверенным.

Эгиль закрыл глаза, обхватил её кисть обеими руками и ткнулся лбом в тыльную сторону. Правда ли это? И отпустит ли прошлое? Ведь что-то ещё тянулось из него. Не только проклятье хранителя. Нечто более древнее, тяжёлое, неумолимое. Проклятье, связавшее души самым крепким узлом, который приносил лишь страдания обеим сторонам. До тех пор, пока они не выполнят условие, о котором не помнили.

– Если бы я только знал, что отпускать. Что произошло и как это решить.

– Ты знаешь. Мы знаем. И я уверена, что на этот раз все условия будут выполнены.

Снова тихий вздох. Проклятья – крайне жестокая штука. Ещё никому и никогда не становилось лучше от них. Ни творцам, ни жертвам. Ведь с ними надо быть ещё осторожнее, чем с желаниями, однако никакие предосторожности не спасут от последствий. Просто они могли быть разной степени тяжести.

Эгиль коснулся губами ладони, а после и губ Ирмы. Пока что было затишье. Наступит оно и после бури. Но её следы никуда не исчезнут. Ничто не будет как прежде.