Текст книги "Сердце Хейла (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Не сомневаюсь.

Дерек с досадой представил себе и это тоже. Вообще всю вечеринку, которую раньше не пропустил бы и сам. И понимал – именно поэтому осуждать не имеет права. И все-таки осуждал. Себя и свое нелогичное возбуждение от представляемого горячего порно, где Питер нежно и уверенно брал раскинувшегося на теплом камне стройного мальчишку на глазах у сотни мужчин...

– Давай прекратим все это прямо сейчас, Дер. Не будем... делить его и обсуждать моё плохое, как всегда, поведение, – спокойно предложил Питер: кофе всегда влиял на него благотворно. – Я был не прав. Ворвался сюда, помешал тебе... вам... Но раз уж мы начали говорить об этом...

Он неопределённо помахал рукой в воздухе; пренебрежительно не называя имени Стайлза, словно уже забыв о беглеце.

– ... всего лишь один вопрос, на который ты так и не ответил: с чего бы тебе так волноваться о нём? Что изменилось за эти три года, а, точнее сказать – что не изменилось в тебе?

– С того, что всё это время, пока мы общались здесь, я кое-что понял, чего так и не понял ты, – ответил Дерек, приглядываясь к дяде.

Но Питер опять уронил взгляд в чашку: ему снова стало скучно. И, не будь там на дне кофе, он точно бы уже ушел. Но восхитительный йеменский букет, выбранный им самим, наполнял пространство лофта сочным масляным ароматом, располагая к беседе, даже такой напряженной.

– Да понял я, понял, – протянул он. – Мальчику в его нежном возрасте нужна романтика, мы это выяснили очень давно. Мальчик знал, что я не буду давать ему этого, как и других определенных вещей. Он принял это. Но вот приехал бостонский принц и солнышко устроил революцию!

Дерек покачал головой.

– Я ничего не внушал Стайлзу, – сказал.

– Как же, – хмыкнул Питер. – Знаешь, Дер, в давние времена подстрекательство к бунту каралось смертной казнью. Все эти твои закаты, рассветы, букеты, блять! Вы трахаться хоть успевали за всей этой болтовней?

– Мы не...

– Признайся уже, что виноват! Виноват в привезенной из Бостона заразе!

И Дерек, думая, что был заражен всем этим всегда – какой, к чёрту, Бостон! – выложил свою главную карту, смолчав о том, что в общем-то, заслуживает смертной казни еще как.

– Я виноват только в том, что так с ним и не переспал.

Пока у Питера округлялись глаза, нашло понимание – а надо было бы. И переспать, и оттрахать, даже отъебать – ничего бы это не изменило.

– Вы, блять, чем здесь тогда занимались?

Питер был откровенно шокирован. Секс, разрешенный им, объяснял бы все. Его отсутствие пугало.

– Мы просто разговаривали, – Дерек не стал пока докладывать дяде о попытках Стайлза его соблазнить и свою стойкость. Идейный героизм и отрицание бездумного секса старшего Хейла только бы рассмешило. И просто сказал в лоб: – Говорили о том, почему ты уже не можешь дать Стайлзу того, чего он так желает? Чего заслуживает?

– Не могу? – удивленно переспросил Питер. И объяснил немного зло: – Не могу – значит не способен. А я попросту не буду. Не буду переиначивать свою жизнь. Не буду забывать девяностые, когда все было совсем не так, как сейчас. Быть голубым, Дерек, тогда означало большие неприятности. И взять за руку своего парня на выпускном, означало совершить самую большую ошибку в своей пидорской жизни. Потому что после бала этому парню за то, что руки он, дурак влюбленный, не выдернул, проломили голову бейсбольной битой. И после оставили лежать на холодном бетонном полу. Умирать.

Дерек, слушая неожиданное откровение, как будто что-то смутно припоминал. Он был уверен – он знает этого парня. Его улыбка запечатлелась в памяти навечно, застыв на снимке, спрятанном в чопорном альбоме выпускников среди официальных портретов и фото учителей, увиденный Дереком мельком: его дядя, молодой семнадцатилетний юноша, стоял позади такого же мальчишки – тоже русого, даже белокурого, и безумно солнечного. Они улыбались фотографу, и Питер игриво прихватывал парня за аккуратную мочку уха зубами, обнимая одной рукой. Тот смеялся, смотря в объектив. А на обороте было красиво написано от руки – “Джастин”.

Сейчас рядом с Питером никакого Джастина не было. И Дерек с неприятным холодком в груди понял, что там, где оставили его умирать, он и умер, не дожив до счастливого времени всего ничего, когда взять своего любимого за руку уже не считалось преступлением века.

– Это был ты, верно? – спросил напряженно и взволнованно. – Ты тот парень, который позволил себе неприемлемые вольности на выпускном? Питер? А твоего бойфренда звали...

– Не помню, Дер, – устало отозвался дядя. – Я ничего не помню. Ты же прекрасно знаешь, как тяжело даются мне имена...

– Ну хорошо, – Дерек не счел себя достаточно сильным, чтобы продолжать разговор о прошлой драме – в своей бы разобраться. А еще ему показалось – он не имеет права судить прошлое другого человека. Только сдержаться не получилось и он сорвался в сентиментальные параллели: – Сейчас, Питер, другое время. Сейчас никто не осудит тебя, если ты возьмешь Стайлза за руку. И даже если поведешь его за руку в мэрию, чтобы доказать, показать, как сильно хочешь разделить с ним не только постель, но и остальную жизнь!

– Что разделить? Клумбы у дома? Мещанские приемы у барбекю и, что там еще в программе злоебучего Стэпфорда?

Дерек не стал возражать и реагировать на злое, но совершенно детское упрямство родственника.

Сказал:

– А помнишь, как мы с тобой напились двадцать шестого июня*, три года назад? Как праздновали этот день, и как пьяными танцевали в “Вавилоне” в белоснежных свадебных костюмах, делая предложения руки и сердца почти что каждому парню, танцующему рядом? Кидаясь свадебными букетами? Просто потому, что так делали все?

Питер довольно усмехнулся – воспоминание было приятным. Оно было “до”. До того, как стало всё сложно.

– Помню, – ответил. – Кажется, последний коктейль был лишним, иначе как объяснить тот факт, что ты почти согласился, когда я и тебе предложил сыграть фальшивую свадебку? Мы чуть тогда не потрахались, боже...

Дерек запомнил тот вечер не так отчетливо. Но напоминание было верным – они, поднимаясь в лофт на лифте, все пять этажей сосались, как глупые щенки.

Удивительно, как не потрахались, точно.

– Сейчас не об этом. Не о... сексе, – вернулся он к главному.

– Речь всегда о сексе, милый, он – соль, – тут же парировал Питер. – А мы – голубые, нам не к лицу забывать об этом ради тихих вечеров в обнимку с милым уютным педиком из несуществующей рекламы.

– Но эта наша реальность сейчас, – воскликнул Дерек. – Долгожданная легализация! Никаких драм. Эта существующая возможность, она у тебя в руках, а ты проёбываешь ее с таким, нахуй, спокойствием, что тошно! Рассказываешь мне про эти ваши дебильные правила, по которым живете! И Стайлз упорно слушается тебя, потому что предан, как пес – тебе и твоим убеждениям, пусть и работают они против него! Ты мог бы дать ему – дом, семью, даже брак! Теперь-то это возможно! Но нет. Ваше жилище – это всего лишь место, где соседствуют трусы. Никогда не слышал более смешного определения отношений.

– Какой ты нудный, в самом деле, – кисло заметил Питер. – Со всеми своими свадебными букетами. Наверно, я должен объяснить тебе еще раз – я не буду давать Стайлзу все то, что, по твоему определению, составит его счастье. Не потому, что не могу или боюсь чего-то, как ты психологично заметил. Я пережил свои девяностые; я пообещал себе забыть ценности, воспеваемые гетеросексуалами и воспеть свои собственные. Но даже они сейчас ничего не определяют. Тебе разве не приходило это в голову, Дер? То, что я попросту Стайлза не люблю?

Дерек застыл, а потом рассмеялся.

– Тогда зачем бы тебе бегать по ночному городу в поисках мальчишки? Ты противоречишь самому себе. Неужели так сложно признать очевидное?

– Я не бегаю за ним. Я пришел к тебе. И, в общем-то, уже узнал, что хотел.

Питер презрительно хмыкнул.

– О ваших нелегальных собраниях, на которых ты прививал солнышку свои убогие ценности. О том, что вы, пара идиотов, даже не трахались, прости господи, тратя время на жалкие разговорчики о счастливом будущем для всех геев... Ты и меня сейчас пытаешься склонить на светлую сторону, иначе зачем тебе так упорно разжевывать для меня мои же мотивы? Разъяснять? Словно давать последний шанс?

Питер вдруг понятливо прищурился. Он понял.

– Хочешь забрать его с чистой совестью? – спросил насмешливо, явно показывая этим, что сам бы никогда не старался так – выкрал, не спрашивая. – Но если ты так остервенело подчищаешь следы своего пропагандизма, оглядываясь на мораль, то, верно ли я понимаю – ты больше Стайлза не любишь?

Питер всё говорил правильно: когда любят – не думают, не выстраивают стратегий и не подстраиваются под общепринятый норматив.

Когда любят – свершают безумства, плюя на остальной мир.

– А если не любишь, – продолжил старший Хейл, – то что тебе в нём, в этом ебливом мальчишке? Хочешь сказать ему всё то, что сказать тебе не дали? Всё еще?

Дерек хотел бы выглядеть уверенно и спокойно под этим прицельным огнем наводящих вопросов. Ему хотелось бы верить, что он действительно альтруист, а не самодовольный патрон, спасающий разобиженного пиздёныша от страшного дракона.

Что он совсем не хочет мстить, с той же снисходительной благотворительностью, какой его невольно оскорбил тогда Питер, забрав беглого Стайлза себе. Что он не пытается изо всех сил позволить себе в будущем не упрекать себя ни в чем. Особенно в том, что выкрал чужое счастье обманом.

Что он все еще где-то около сердца чувствует затухающее эхо былой любви.

– Конечно, я хочу ему сказать, – признался Дерек, не смея лгать. – И скажу обязательно. И не подумай, не для того, чтобы увидеть, как ты красиво проебёшь своё счастье, оставшись тем же самым великолепным, но одиноким негодяем, каким был всегда.

Негодяй снова улыбнулся – красивый, сука, даже в свои почти сорок.

– Забирай его, чтобы трахаться, Дерек, но не смей внушать, будто бы счастье есть в этих, лелеемых тобой, чернильных оковах, выведенных рукой судьи на официальной бумажке, где будет написано, что он – твой муж. Кстати, позволь спросить, насколько скоро после торжественного побега Стайлза от главного негодяя всей его жизни ты сделаешь этому пиздёнышу предложение?

Дерек в бешенстве отвернулся – такая проницательность злила. Злил ироничный непрошибаемый Питер. И злил Стайлз, как и прежде, не влюбленный в Дерека нисколько.

– Не в предложении дело, – ответил он все же.

– А в чем? В сексе, который ты себе позволить не мог, пока Стайлз был связан со мной мистическими супергеройскими узами?

– Господи, Питер, – разозлился Дерек окончательно, – ну почему опять про секс? У Стайлза, если хочешь знать, был интерес и были ко мне... предложения. Но я отказал ему.

– Мальчишка умница. Пять с плюсом. А ты – дурак, – хохотнул старший Хейл. – Взял бы, что предлагают, а не печалился о том, что он не хочет быть с тобой по-настоящему.

– Он всего лишь пытался... – начал Дерек.

– Вызвать мою ревность, слышали, – скучливо перебил его Питер. – Он отчего-то думал в последнее время, что мне было бы неприятно смотреть, как его имеют чужие члены. Особенно – твой член. А мне, знаешь, всегда нравилось вспоминать наше трио...

– Тем не менее, Питер, – брезгливо представив чужие члены в Стайлзе, и даже свой, попытался объяснить целибат Дерек. – Я не стал спать с ним, потому что старался объяснить более цивилизованно – словами, что это бесполезно – реанимировать твое дохлое сердце такими жертвенными акциями. И знаешь, он наконец согласился со мной, бросив доказывать, как счастлив.

Питер торжествующе улыбнулся:

– Вот видишь, Дер, ты сам теперь признался, что он ушел из-за тебя!

– Вранье, и ты об этом прекрасно знаешь, Питер. Он не из-за меня ушел, а из-за тебя. Да и кто бы не сделал этого?

Дерек выпалил это слишком быстро, чтобы понять – вот они, самые правильные слова. Слова, достигшие цели.

Питер осекся, вдруг перестав выглядеть таким уверенным и безразличным. Устало провел рукой по волосам, словно не зная, что теперь делать. И поднял глаза на Дерека, молчаливо спрашивая его – “Теперь ты тоже уйдешь? Уедешь в свой Бостон? Оставишь меня? Навсегда? Как Стайлз? Как... Джастин?”.

Но эта секунда слабости не отменила правдивой кульминации их спора: каким бы жалким Питер сейчас не казался, Дерек с отчаянием видел в его глазах доказательства настоящей любви. Не их – Стайлза и Дерека. А их. Питера и Стайлза.

И оттого, что понимал он это совершенно отчетливо; осознавал себя полностью проигравшим – снова! – хотелось быть жестоким, настолько, насколько он, такой честный и рассудительный, вообще мог позволить себе это. Некрасивое, уничтожающее любые надежды на продолжение дружбы, чувство.

Поэтому и обрисовал Питеру перспективу весьма четко и не жалея:

– Может, ты и не любишь Стайлза, – сказал почти радостно, – но он-то да, и ты черт знаешь как боишься, что он, сильный, молодой, влюбленный, ни перед чем не остановится, сожрав в итоге твоё сердце заживо и даже не подавившись ни разу. Его побег – всего лишь средство. И это не он бежит от тебя, а ты сам. Так что пиздец тебе, Питер. Полный. Комментарий к *26 июня – день легализации однополых браков по всей территории США

====== Часть 12 ======

Стайлз понял свою ошибку через неделю. Точнее, через неделю после того, как почти что умер. Без Питера. Без своей любви.

Ему было двадцать. И на могильной плите мало что можно было бы написать. Может, только то, что был он малолетним дураком и жадиной.

Есть в психологии странный макаронный термин. Аль дэнте. Так характеризуют определенное состояние души, замершей в шаге от предполагаемого счастья. Она балансирует на крошечной временной точке своего существования, одной ногой оторванной от земли и с рукой, почти соприкоснувшейся с небесами. Мало кто понимает, что это и есть нирвана. Ускользающая из пальцев, лишь только нарушатся хрупкий баланс, это странное равновесие: темного и светлого поровну; поровну слез и улыбок. Нет пресыщения, нет размягчения; полностью жесткая, готовая к новым свершениям сердцевина внутри тебя в секунде от окончательного удовлетворения.

Аль дэнте.

Стайлз не знал таких тонкостей, разумеется. Но это не отменяло тот факт, что свое счастье он проебал.

Поведав Дереку множество обидных моментов, Стилински мистическим образом стер их из памяти, оставив себе совершенно идеального Питера. Ласкового, страстного, неистового. Того, кого больно помнить, потому что понимаешь – чего именно лишился.

И было кое-что еще. Чего Дереку Стайлз не сказал, справедливо боясь оказаться по ту сторону сразу от двух Хейлов. Потому что есть в мужском мире незыблемое правило – ты не должен быть трусом. А Стайлз... был.

Последний год в его фирме пролетел незаметно, и он уже не помнил, когда Питер вызывал его в конференц-зал для того, чтобы потрахаться на огромном овальном столе в конце рабочего дня. Он виделся с ним исключительно по делу. Хейл вдумчиво читал анализы своего стажера и все чаще одобрительно кивал головой, тихо сетуя, что в Стайлзе пропадает великий аналитик, которому должно быть тесно и неинтересно прозябать в провинциальном калифорнийском городишке. И надо бы задуматься о столичных перспективах. И, Синтия, как думаешь, отпустим мы этого талантливого двадцатилетнего выскочку от нас или нет?

Стайлз как-то подслушал их забавный разговор, в котором помощница босса отвечала ему, что надо бы не раздумывая отправить маленького гения в нью-йоркский филиал. А Питер удивленно вздымал брови – а разве у нас имеется филиал в самом Нью-Йорке? Нет, не имеется, смеялась Синтия и сурово указывала на этот ужасный недочет боссу – может, его как раз стоит открыть?

Питер качал головой – я добился всего, чего хотел, я не особо жажду прыгать выше головы, меня устраивает быть королем в своем королевстве, а не становиться вновь уязвимой пешкой где-то там, на Олимпе, где провинциального выскочку, скорее всего, сожрут. Пускай резвые молодые мальчики едут покорять столицы, а я буду царствовать здесь. И не забудь отправить Стайлзу с курьером те несколько писем, снова присланных с Уолл-стрит... Хотя, нет, на этот раз я их отдам ему лично.

Питер уже давно пытался вручить своему стажеру конверты, но Стайлз изворачивался, как мог, чтобы не прикоснуться к страшным приглашениям, которые открывали для него окно в мир больших денег и власти. В итоге Питер просто выслал письма ему в отдел вместе с курьером. А когда Стайлз сделал вид, будто бы он их не получал, вызвал своего подчиненного в конференц-зал и грубо на столе трахнул, вернув себя прежнего и отбросив Стилински на три года в прошлое, когда он был совсем юным, несмышленым мальчиком, которого можно было наказывать, ругать, воспитывать, грозить ему отцом и пихать огнестрельное оружие в задний проход безнаказанно.

Сейчас, Стайлз был уверен, Питер бы не посмел.

И все же равенства между ними не было.

Ты слишком молод, чтобы сидеть вечерами дома, говорил ему Хейл, выкручивая руку из цепких пальцев мальчишки. Стайлз лежал в постели голым, и Питер уже сделал с ним все, что хотел. И теперь собирался идти в “Вавилон”, стараясь не слушать нытья малолетнего домоседа, которому вот именно сегодня подавай этот вечер уютным, тихим и ласковым.

Питер возвращал себе свою руку, выуживал в гардеробе темно-синюю рубашку в тон к оттенку глаз. Искоса смотрел на любовника, безмолвно спрашивая – как тебе?

Стайлз кивал, не глядя – круто.

Обиженный пиздёныш.

Посмевший сказать, что Питер слишком стар, чтобы таскаться вечерами по гейским притонам...

Конечно, они пошли тогда в клуб. И там, среди вечного веселья и танцев, Питер обидно покинул своего слишком серьезного бойфренда, скрывшись в комнатах отдыха с каким-то парнем. Легко и беззаботно доказывая, что кто тут, на минуточку, стар и скучен? Не ты ли, мрачное солнышко? Стоящий сейчас у бара с угрюмым видом и ворчащий, словно столетний старик, женатый на закоснелой идее моногамии?

Стайлз так себя и чувствовал в последнее время. Старым. Тем, кто в двадцать по какой-то необъяснимой причине старше своего почти сорокалетнего любовника на целую вечность.

... – Курьер доставил тебе почту? – уже утром спрашивал Стайлза собранный, необъяснимо свежий после жаркой ночи разврата Питер Хейл о письмах из Нью-Йорка.

Об очень лестных для двадцатилетнего предложениях, которые игнорировать мог только провинциальный трусишка.

Стайлз упрямо мотал головой – он не боялся, вот еще. Он просто не замечал иного пути, не видел дороги успеха, строго держась курса Питера Хейла, по-собачьи доказывая ему преданность и сидя у его ног. Думая, что жертвенность – лучшее доказательство любви.

Питер, конечно же, понимал мотивы. Они понимали их оба.

Злой Хейл вел Стайлза наверх, в переговорную, и грубо вбиваясь в тугую задницу своего любовника и стажера, наказывал.

Было неожиданно больно. Питер использовал чертовски мало смазки, будто бы жалко ему её было, поэтому член шел плохо или же это Стайлз все с тем же упрямством, с каким отказывался хотя бы рассмотреть блестящие предложения столичных работодателей, сжимался, еле давая доступ к себе. Тогда Питер, не брезгуя и не боясь замарать белоснежных манжет рубашки, засовывал в Стайлза пальцы, сразу четыре, и заставлял стонать, потому что знал, что делает. И через воспитательную боль, смешанную с удовольствием, старательно не давал забыть, кто тут из них босс, а кто – всего лишь глупый влюбленный пиздёныш, с потерянными ориентирами в жизни. Рождая в Стайлзе подозрения куда как более страшные, чем новая жизнь в столице. Подозрения в ответной любви. Потому что, ну, знаете, как говорят: “Любишь – отпусти”. И Питер отпускал. Но Стайлзу почему-то казалось, что избавлялся.

Стилински заслуживал пощечины. Потому что сбежал из квартиры Хейла некрасиво, тайно и вряд ли в Нью-Йорк.

Думал, глупый, что Питер, прячущий в морщинках голубых глаз молчаливое что-то, что изредка бывало похоже на любовь, опомнится и вернёт. Но странный Хейл дал ему свободу. И откровенно наслаждался своей. Он после побега Стайлза очень правдоподобно веселился в Вавилоне и каждый раз уходил оттуда с новым парнем. Неизменно темненьким, неизменно стройным, неизменно слишком молодым.

Стайлз слепо не проводил параллелей. Дурак, господи.

Этот был грубым брюнетом, с неприятно жесткими чертами лица, но вот спина, она была необходимо узкой, повторяя знакомые очертания. Питер еще раз окинул взглядом толпу “Вавилона”. У барной стойки нарисовался блондин – солнечный, улыбчивый мальчик, но Питер сразу же отвел глаза. С блондинами было покончено давно. Хейл, бросив верить в чудеса реинкарнации, перестал цеплять в клубах сияющих золотоволосых мальчишек, сейчас его заботил только один единственный и, к сожалению, носитель темноволосого гена.

Стайлз Стилински. И странно нездешнее имя в придачу в паспорте.

– Эй, – остановил он брюнета, – потрахаться хочешь?

Трахаться с Питером хотели. И Питер трахался.

Иной раз он не находил правильного колора радужки, необходимой стройности, нужного оттенка кожи среди танцующих парней и тогда вызывал проститута на дом.

Бритоголовый, темненький мальчик с тонкой талией потом отчаянно жаловался: ему было больно. Больно принимать большой член Питера без подготовки и прелюдии. Даже без поцелуев, хотя прошлые клиенты всегда целовали его. На непрофессиональные его жалобы Хейл морщился и додумывал в одиночестве, что Стайлз, такой же тоненький, такой же хрупкий, был удивительно вынослив, и даже физический аспект, так огорчивший удивительно нерастянутого шлюшонка, он был для жадного Стилински желанен. Питер входил в него с лёту, часто используя вместо смазки слюну. Было легко и скользко. Было идеально.

Только вот не теперь, когда он был вынужден вызывать по телефону шлюх и платить им только за то, чтобы касаясь темных волос, представлять на их месте своего сбежавшего мальчика.

Блять. Он столько раз видел, как чей-то чужой член доставляет удовольствие Стайлзу! Проблемы не было. Но то, как глупый щенок в последнее время задумчиво торчал у окна с мечтательным выражением на лице, грезя... Да плевать, о чем он там воображал, вспоминая их целомудренные встречи с Дереком! Это была измена. Неприкрытая, явная. По болевой шкале тянувшая на целых десять. Дурацкая измена, в которой не фигурировало ни единого расчехленного члена.

Маленький ресторан, где Дерек ждал Питера, выглядел, как бистро, раскрашенное в радугу.

– И что в этом месте такого... особенного? – спросил он дядю недоуменно, оглядываясь на суету одетых в яркие жилетки официантов.

– Ну, это же “Либерти”, забыл? – протянул Питер. – Ты именно здесь заказывал тот самый ужин, который потом не съел.

Ах, да.

Дерек скривился, припоминая. И неласково посмотрел на дядю, излишним тактом не страдающего абсолютно. Спорить не стал. Заказывал здесь те самые стейки, которые стухли под пошлыми серебряными крышками? Заказывал. Чего уж теперь отрицать.

Сам он в Либерти так до сих пор и не был, поэтому, приглядевшись к развеселой обстановочке, поразился единодушному выбору этого места Стайлзом и Питером. С мальчишкой он встретился тоже здесь, только тремя днями раньше.

– Не думал, что такой домашний ресторанчик вообще в твоем духе, дядя, – сказал по-новому ту же мысль.

– В моем духе? Наверно, нет. Но знаешь, Дер, это кафе... Да не важно.

Питер запнулся и не стал продолжать. Вот еще. Зачем рассказывать Дереку, что это место “их место”? Вспоминать вслух о многих проведенных здесь вечерах за чашкой латте с лимонными брусочками, подробностями этими соглашаясь с тем, что их “неотношения” со Стайлзом могли иметь явные симптомы гетерозаразы?

Ему совершенно отчетливо вспомнился один момент и стало окончательно тошно.

Питер мизинцем отодвинул от себя ни в чем не повинную вилку, аккуратно положенную на салфетку, думая, что возможно именно она та самая, которой он сражался со своим мальчишкой когда-то давно, скучливо дожидаясь заказанного обеда. Зубчики его импровизированного оружия намертво переплелись со стайлзовой ложкой, и они медленно тянули каждый на себя несчастные столовые приборы, рискуя в этой битве основательно их погнуть. И это чертовски напоминало секс. Питер улыбнулся: каким же он был тогда непредсказуемым с этим пиздёнышем! Даже дурная забава мгновенно превращалась в неприличный акт. Под столом Питер коленом касался острого колена Стайлза. В этом секс был тоже. Да во всем, что они неосознанно делали, было желание и непреднамеренное приглашение к совокуплению друг с другом. То было время жесткого траха в кабинках общественных туалетов и в дорогом авто Питера. Время торопливых минетов, когда Хейл просто не мог ждать и ставил Стайлза на колени перед собой в темных переулках, кончая в его умелый рот с коротким стоном. Они не могли прожить без секса и минуты, поэтому даже вилки шли в ход, если вытащить из штанов члены представлялось невозможным.

Руки коснулась увесистая папка, которую ему подпихнул локтем Дерек.

– Ты объяснишь мне, что к чему? – поинтересовался он, и Питер, стряхнув пыль воспоминаний, принялся рассказывать племяннику о его финансах.

– Когда уезжаешь? – спросил его позже, когда им уже принесли заказ.

– Через неделю.

– А свадьба когда?

– С чего ты взял, что...

– Ну, ты же сделал солнышку предложение?

– Сделал.

– Умница. Принца спас. Убил дракона... То есть, не убил, – Питер хищно улыбнулся, – дракон жив и даже предсказанным тотальным пиздецом не страдает. А вот вы двое – очень даже. Ну, собственно, мальчишка получил, что хотел. Хотя я ожидал от него большего. А твоя настойчивость заслуживает уважения. Так долго пытаться себя поженить со Стайлзом! Ну что ж, попытка засчитана. Стоит поощрения. Купить тебе еще один лимонный брусочек, дорогой?

– Мы не... – Дерек старательно дожевывал кусок пирожного, поэтому связно ответить не смог.

Но как же хотелось! Возмущенно воскликнуть про то, что этот ироничный тон абсолютно неприемлем. Что хватит шутить, хватит делать вид, будто произошло что-то неважное. Потому что между этими двумя еще теплилось что-то такое, чего Дерек погасить так и не смог – ни разговорами, ни упреками, ни обещанием новой правильной жизни для измученного Стайлза. Да и не хотел, нисколько не являясь по сути своей разлучником.

Хотя поверженного Питера было нисколько ему не жаль. Сам дурак: любимых так легко не отпускают. Не сдаются так просто.

– Ты так спокойно говоришь обо всем этом, Питер, – все же сказал Дерек с набитым ртом. – Настолько спокойно, что даже подозрительно.

– Никак не забудешь тот вечер, когда я к тебе ворвался? – припомнил старший Хейл.

Дерек кивнул.

– Тогда ты был более логичен в своем гневе, чем сейчас, в этой своей непроницаемой броне, делающий вид, будто тебе все равно, что Стайлз тебя бросил.

Питер поморщился и передёрнул плечами – “бросил”, вы подумайте.

– Я просто смотрю на это немного по-другому, – заметил он кисло, – и если бы не ты, то должен был случится кто-нибудь другой – бродячий художник или же уличный музыкант с печальными глазами, который шептал бы солнышку на ухо про любовь, втягивая в желанно-романтические отношения, и на завтрак кормил шоколадкой.

– А ты имеешь что-то против шоколада, Питер? – поинтересовался Дерек шутливо. – Стайлз был жестоко лишен тобой сладкого?

– Его диета была более... белковой, так скажем, – рассмеялся Питер, поясняя с достаточно пошлым смыслом: – Мальчикам его возраста это полезно.

– Ясно, – Дерек помолчал, представив соблазнительно облизывающегося Стайлза после продолжительного минета, и полюбопытничал: – Так был музыкант или нет? Или кто там? Художник...

– Не думаю. Солнышко просто не успел. Но это была бы красивая история, содержащая не только диалоги. Вряд ли Стайлз удержался. Его будущая измена с каким-нибудь романтичным юношей была бы абсолютной. Наполненной не только идейным предательством, но и бурным малолетним сексом.

– Ты все-таки считаешь, что он тебе изменил?

– Более чем, Дерек. И пусть с тобой. Так даже лучше. По крайней мере, это не было пошлым перепихом под романтический шепоток. Ты убедил его иначе.

– Спасибо, что даешь моему вмешательству столь высокую оценку. Но я повторюсь, сказав: Стайлз сам решил уйти и сделал бы это даже без моего участия.

– Вот еще. Ты кажется меня совсем не услышал, главный зачинщик бунта. Куда бы солнышко от меня делся, если бы так и не случившийся скрипач? – захохотал Питер, довольный своей шуткой, и резко переключился на другое, что заботило его теперь сильнее. – Вообще не понимаю, зачем ты взваливаешь на себя ответственность за мальчишку, если всего лишь математически завершаешь последовательность своих глупых юношеских поступков браком, и любовь здесь, собственно, ни при чем? Что за предсвадебная гонка? Или эти перемены в сторону холодного рационализма есть месть?

– Приятно, Питер, что ты отследил случившиеся со мной метаморфозы, хоть и называешь их глупыми, – выговорил наконец Дерек недовольно. Он не собирался отвечать на дурацкие вопросы дяди. – Перемены вполне закономерны. Люди меняются. Не ясно только, отчего ты всё тот же...

– А вот такой я цельный и неподвластный переменам, – не замечая недовольства племянника, ответил Питер. – Так как теперь со свадьбой? Не будешь же ты утверждать, что она по любви? Лживую романтику Стайлз сразу вычислит, поверь.

– Да я и не собираюсь, с чего ты взял? Не собирался, то есть. Никаких больше красивых жестов. Никаких роз.

– И почему же?

– Потому что Стайлзу нужно не это. Ты так и не понял ничего, – грустно вздохнул Дерек. – Он хочет определённости. Чего-то... основательного и простого. Я попробовал предложить ему это. Честное партнёрство, основанное не на безумной любви, а на доверии.

– Ну трахаться же вы будете? – совсем не впечатленный исповедью будущего жениха задал логичный вопрос старший Хейл.

Дерек зло посмотрел на дядю – он понимал, что всё ещё хочет со Стайлзом спать. Часто и проникновенно. Но обсуждать это не собирался.

– Значит, будете, – решил за него Питер и выдохнул, – слава Иисусу, успокоил. А то “Честное партнёрство” отдает чем-то монашеским. Если не сказать – лесбийским.

Он рассмеялся и пояснил:

– Учти, солнышку нужно не меньше трех раз в неделю. А чтобы он не особо досаждал – еби его каждый день, тогда разлада в семье не будет. Поверь, Дерек, он привык именно к такой интенсивности...

– Господи... – Дерек жестом пресёк поток откровений дяди. – Ты можешь хоть раз быть серьезным? Хоть раз не упоминать секс?

Он раздраженно застучал ложкой, размешивая сахар и вдруг опомнился, понимая – они снова сражались между собой, забыв, что в их язвительных спорах давно нет главного: любви к Стайлзу.