Текст книги "Сердце Хейла (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Стайлз выдохнул облегченно, но дальше стало только хуже: после молчаливого чаепития Питер, расстегивая на ходу джинсы, прошествовал к огромному ложу, упал на него, сонный и расслабленный, промурчав что-то интимное и нежное, не совсем в своем стиле, но явно приглашающее присоединиться. Он даже похлопал рукой по покрывалу, потом это самое покрывало откинув, намекая уже более ясно, что Стайлзу самое место именно здесь, рядом с ним. Стайлз засуетился, понимая, как смешно выглядит – немного обиженный, немного испуганный, вчерашний подросток с прижатой тарелкой к груди.

– Посуду помою, – дрожащим голосом известил Питера он и загремел приборами.

– Такая хозяюшка у меня, – шепнул Хейл с нежностью, и этот шепот, как раскаленное железо, впился Стайлзу прямо в его чернявый затылок, словно шрапнель.

В конце концов, он мог просто удрать, он мог повернуться и вывалить на Питера все свои сумбурные мысли; он мог шваркнуть тарелкой о стену, заорав о том, что бросать мальчишек с неустойчивой психикой нехорошо и подло. Как и подло быть таким понимающим и очень... деликатным. Стайлз только сейчас сообразил, что Питер до сих пор не спросил его о причине возвращения в город. Не удивлялся бонусу, каким являлся личный визит. Он просто все время старался быть рядом – старался выполнить молчаливые пожелания своего обиженного мальчика, держа дурацкий нейтралитет, как будто догадывался обо всем.

Стайлз сжал челюсти, домывая посуду, и решительным шагом, словно на эшафот, проследовал в душ. Питер посмотрел вслед внимательно, без едких замечаний, все так же валяясь в джинсах на покрывале и обнимая подушку.

– Я быстро, – пообещал ему Стайлз и, стоя в помещении душевой, уже нагретой после Питера, рассеянно разглядывал себя в отражении зеркала, которое было здесь установлено еще при нем, специально для того, чтобы смотреть на то, как они трахаются, не важно с кем.

В зеркале отражался красивый молодой мужчина, совсем уже не мальчик. Белая кожа светилась в полумраке; контрастом светились темные блестящие глаза и яркий четкий треугольник паховых волос, который единственный на всем теле имел густую структуру. Член мягко свисал на немного напряженные яички, но Стайлз этой мягкостью не обманывался – жаркие волны гуляли вдоль промежности, гораздо ниже гениталий. Анус пульсировал совершенно идиотским предвкушением, не обращая внимания на моральные страдания хозяина, и Стайлз, проклиная себя, прицельно прикоснулся именно к нему. Осторожно приласкал себя вдоль ложбинки напряженных ягодиц, пораздвигал их руками, расслабляя, потер сморщенную кожу, чуть надавив и даже протолкнул в себя палец, вдруг понимая, что идет он туго, потому что секса не было давно.

Потом все-таки домылся, прикинув, что задержался он не совсем подозрительно и что сможет быть достаточно взрослым, эмоционально стабильным для того, чтобы небрежно махнуть рукой в сторону гостевого дивана, сообщая, что будет почивать на нём.

И где-то там, в водовороте этих сумбурных мыслей, таилась одна не очень приятная, зато честная, о том, что Хейл в общем-то, не собирался трахаться. Он видел Стайлза насквозь и, кажется, все понимал. Но если когда и надо было, то именно сейчас держать лицо до конца, поэтому Стилински встряхнулся перед зеркалом еще раз, кивнул себе, красивому, и вышел замотанным на римский манер в одно только полотенце в спальню...

Питер спал.

Он так же обнимал сильными руками подушку, уткнувшись в нее; лежал на животе, раскинув ноги и чуть прикрытый покрывалом. Сон его был глубок и, вероятно, сладок: Хейл улыбался. Спокойно и без какой-либо тревоги.

Стайлз ошарашенно присел на краешек постели, с немой обидой рассматривая любовника, одновременно выдыхая с облегчением, который раз за вечер. И поражаясь нервной системе неубиваемого Питера Хейла – ну кто бы стал так умиротворенно посапывать в ночь перед сложной операцией на собственном сердце?

Но переведя взгляд на столик у кровати, увидел полупустой стакан воды и серебристый блистер, в котором не хватало пары таблеток. Название слишком очевидно объясняло эту похвальную, супергеройскую умиротворенность Хейла. Стайлз тупо вертел в руках легкое снотворное, понимая, что Питер даже не собирался скрываться, прятать их и делать вид, будто заснул случайно. И хронологически промотав их вечер назад, запоздало понял, каким был Хейл уставшим, вымотанным, тревожным.

“Блять, я козел”, – думал про себя Стилински.

“Ну почему опять козел – я?” – снова думал он с отчаянием, понимая – его приняли, прочитав; остались рядом, даря себя спящего напоследок.

Он снова почувствовал себя мальчишкой. Он мог бы беспрепятственно теперь уйти, оставив Питера спать в одиночестве, с чувством выполненного долга покинув его, чтобы с утра пораньше, уже не скрываясь, проводить в клинику, по-взрослому напутствовать и не обращать больше внимания на детские желания своего бывшего любовника скрывать все то в своей жизни, что, по его мнению, в нее не вписывалось. Сердечная болезнь, например. Анализы. Трубки, капельницы, кровь...

Но Стайлз, усмехнувшись, только сдернул с себя – влажного, растревоженного собственными прикосновениями – полотенце и завалился Питеру под бок спать, как был – обнаженным.

– Доброе утро, – лица уверенно коснулись чужие пальцы, и Стайлз дернулся, просыпаясь, в необычайном шоке от того, что не успел, как планировал, сделать это первым, до Питера.

Хейл понятливо на его вздрагивание отстранился, но зрительного контакта не разорвал. Лежал, нависая над Стайлзом, смотрел смешливо в его испуганные карие глаза и очень довольно жмурился.

У Стайлза засосало под ложечкой – так Хейл улыбался в особенные их ночи, когда выматывал любовника до обморока.

– Ты голый, – не то спросил, не то констатировал Хейл, взглядом сканируя облепленное простыней тело Стайлза.

Стилински молчаливо покраснел, подтверждая, и здесь-то и накрыло его сразу всем – от осознания своего голого вида бесполезного до дикого сожаления, что обнаженка-то – есть, а секса между ними так и не было.

Еще он понимал, что сожалел бы наверно сильнее, если бы он был.

Но эта утренняя обнаженность, не только физическая, сорвала его в мучительную ложь, столь явную, что зубы сводило.

– Ты сам меня раздел, – сказал он Питеру, нагло смотря прямо в глаза.

– Да ну? И ты позволил? – немного напрягся Хейл, уже поднявшийся с кровати и, как заметил Стайлз, по-прежнему одетый в мягкие потёртые джинсы.

– Я позволил тебе намного больше, чем просто меня раздеть, – шепнул Стайлз ему в спину, рисуя мысленный узор на чуть сведенных в напряжении лопатках.

– И... что было дальше? – заинтересованно протянул Питер, улыбаясь – Стайлз понял эту улыбку по немного изменившемуся тону в голосе.

– Мы занимались сексом всю ночь, – ответил он безыскусно. – Ты трахал меня без остановки. Снова и снова. Вот так.

Питер покачал головой и не оборачиваясь, спросил ровно:

– Ты все знаешь, да?

– О чем? – не очень талантливо сделал непонимающий вид Стайлз.

– Об Австралии, – пожал плечами Питер.

Стайлз так же пожал плечами. Молча.

А Питер задал новый вопрос, допрашивая его так очевидно, словно имея на это право, что снова стало казаться – Стайлзу семнадцать, он юн и зелен, мир прекрасен, а “Вавилон” цел.

– Как давно, Стайлз?

– Как переехал в Бостон, – признался он.

– И почему не приехал раньше? К смертному, так сказать, одру?

Вот это было очень жестоко. И несправедливо.

Надо было так и сказать – ты тоже не удосужился ко мне, умирающему, прийти, если что. Разве не помнишь?

И вдруг Стайлз понял – почему. Может потому, что Питер верил, что он выживет. И просто не мог больше ничего сделать, чтобы исправить прошлое. Вычеркнуть из их истории взрыв. Изнасилование. Так и не случившиеся извинения.

Он верил лишь в того, кого воспитал сам. А Стайлз вот облажался.

Он не приезжал, пока надеялся.

Он приехал сейчас, потому что почти принял возможную смерть. И не знал, как теперь не ранить Питера; как сказать, что и видеться не собирался, если бы не замаячивший на горизонте сорокалетнего Хейла конец. Game over. Летальный исход, как говорят медики. Остановка сердца, в существование которого Стайлз не верил.

– Что, Стайлз, приглядывал на расстоянии? – с довольным смешком спросил Питер, рискуя и Стайлза наградить тахикардией от волнения. – Узнал об операции и приехал меня спасать, мальчик?

Стайлз был слишком убит, чтобы спорить. Да и потерянный вид был его совершенно очевиден для Питера, для его проницательных голубых глаз, смотрящих сейчас с задумчивой тревогой и, может быть, ожиданием.

– Так спасать приехал или прощаться? Окончательно?

О чем он, господи, метался Стайлз мысленно. О чем???

О том, что никогда они и не разлучались, даже на таком расстоянии чуя друг друга через несколько штатов, через облака и дожди, сквозь дымку пространства высматривая перемены в жизнях друг друга и о прощании не заговаривая?

И это значит, что прощание, о котором говорит сейчас Питер, оно...

– Господи, Стайлз, – закатил глаза Хейл, высмотрев в перекошенном лице Стилински потусторонний ужас, плохо вяжущийся сейчас с ярким солнцем, что залило спальню утренним светом, – чего ты себе там напридумывал? Перестань уже меня хоронить.

И добавил, склонившись к готовому разреветься Стилински:

– Я постараюсь выжить.

Питер даже рассмеялся, немного неестественно и чересчур громко. Потом вышел из спальни, и Стайлз услышал, как в душевой зашумела вода.

Он так и не задал вертевшийся на языке вопрос – а как давно о его добровольной миссии догадывался сам Питер? Не с того ли самого момента, как Стилински появился в его офисе со скорбным выражением лица, думая, что выглядит всего лишь по-взрослому сосредоточенным?

Ему что, потакали? Позволяли быть рядом и заботиться?

Он все еще сидел истуканом на кровати, когда свежий Питер с влажными волосами показался на пороге.

– Прикройся, пожалуйста, – немного раздраженно кинул он.

Наклонившись, тут же швырнул Стайлзу футболку с трусами, комом валяющиеся на полу, а тот непонимающе опустил глаза вниз, на сползшее покрывало и свою расслабленную позу – с ногами по-турецки и ссутуленной спиной. Между чуть волосатых ляжек мягкой яишенкой растеклась розовая мошонка; на ней, вяло подрагивая, лежал начинающий реагировать на утренний час член. В общем, Стайлз был голым и готовым.

Он заполошно прикрылся, на автомате просканировав фигуру Питера и опустив взгляд к его домашним мягким штанам, в которые Хейл переоделся. На очертания его тоже начинающего вставать члена, и вовсе не от того, что в сорок утренняя эрекция все еще остается обязательным физиологическим моментом, а от наблюдаемой картины обнаженного парня, застывшего в откровенной позе на кровати.

Да, Питера Хейла не брали даже проклятые таблетки, призванные успокаивать, а не возбуждать.

И сам Питер выглядел так, словно говорил своим цветущим видом голому, обеспокоенно заерзавшему по простыням Стайлзу – ну что ты, мальчик, я ни в коем случае не игнорирую тебя и твои прелести. Позже я тебя обязательно трахну. Но не сейчас. Видишь ли, какое дело, сегодня у меня немного занят день, мне будут тыкать в оголенное сердце шунты, трубки и все такое... Давай отложим.

Стайлз припомнил весь проведенный вместе вечер – Хейл так ни разу и не прикоснулся к нему, даже дружески, словно чуял что-то особенное, что витало в воздухе ночью.

И признавал – ему до смерти хотелось прикосновений именно вчера, когда уже было почти что поздно принимать их, наконец-то прощая.

Это как ощутить себя снова в самом начале пути, став девственником во всех смыслах; смотрящим на свое личное божество по имени Питер Хейл, которое снова ускользало, так и не давшись в руки.

Языческие ритуалы поклонения не всегда основаны на всепрощающей любви.

Поэтому Стайлз тихо и растерянно процедил в спину Хейлу:

– Ненавижу тебя. Господи, как же я тебя ненавижу!

Ему показалось, что именно сейчас Питер должен понять – ему наконец-то позволено: взять и подойти к бывшему своему мальчишке, обнять со спины, сжать горло предплечьем интимным жестом и сказать, что ненависть – это лучше, чем ничего. Уж с этим они смогут что-то поделать.

Но Питер не подошел. Промолчал, все так же ожидая чего-то немного более значимого, какого-то знака, быть может; полной и окончательной индульгенции, не собираясь довольствоваться той самой причиной, которая изначально заставила Стайлза приехать сейчас сюда.

Питер не принимал его жалость.

Но теперь он признавал, что она имеет право существовать в любящем сердце.

– Я кстати, наверняка сломал бы тебе что-нибудь, если бы ты со своими замашками сочувствующей медсестры приехал сюда четыре года назад, – сказал Хейл задумчиво. – Но, как говорится, время меняет нас. И я нахожу твой приезд эмм... довольно милым. Даже странно, что ты всего лишь ненавидишь меня, а не хочешь убить, сам знаешь за что...

Меткое замечание напомнило Стайлзу о том, что сам он тоже изменился. И так и не научился врать, иначе слова о ненависти прозвучали бы более правдоподобно.

Еще он прекрасно помнил, как перед отъездом очень, очень скептический Дерек рассуждал вслух о том, насколько теплым будет прием его дяди, только что узнавшим, что бывший малолетний любовник, проникшись новостью о смертельном недуге возлюбленного, примчался его спасать.

Он нос тебе разобьет, это в лучшем случае, говорил Дерек, вздыхая.

Потом спустит с лестницы, самолично запихает в такси до аэропорта и проследит, чтобы ты не смел возвращаться до тех пор, пока дядя снова не станет блестящим образцом неубиваемой сволочи.

Ты поступаешь так, вещал младший Хейл, словно у тебя не две щеки, а множество. Снова и снова подставляешь очередную, чтобы получить по ней. Сколько можно?

Стайлз не собирался оправдывать Питера, он просто вывалил на гневающегося Дерека факты – у него было четыре года подготовиться для того, чтобы вернуться и предъявить свои права на жалость к бывшему. На ту последнюю заботу о нем, которую сам Хейл не соизволил публично продемонстрировать, но которая все же была.

Она была, Дерек!!! Невидимая, незримая, постыдно спрятанная!!!

Ты хочешь, чтобы я стал таким же, как он? Смотрел и наблюдал из другого штата, как он там медленно умирает?

Я не такой. Я могу быть с ним и я буду.

И постараюсь держаться от лестниц подальше, ясно?

Теперь-то Стайлз понимал, что у его Хейла был целый месяц на то, чтобы разбить ему нос. Ну, или сломать что-нибудь.

Тридцать дней пролетели, а курносая физиономия Стилински все еще была невредимой.

И Стайлз не выдержал. Захлюпал носом, как истеричная девица, сквозь всхлипы слыша дальнейшие рассуждения Питера:

– Дерек, как я понимаю, прилетит с минуту на минуту? И обязательно со своим Адольфом?

– Алексом.

– Без разницы. Так да?

– Их самолет приземляется в полдень.

– Ага. Семейный сговор. Какая прелесть.

Стайлз попытался улыбнуться, но получилось плохо: он никогда, в общем-то, не понимал таких безрассудных людей, которые, даже стоя на эшафоте, за две секунды до смерти все так же продолжают веселить толпу.

И все же хейловская ирония была привычна и действовала расслабляюще. Стайлз наконец перестал завывать, понимая, что остужать его никто не собирается. Тем более, что это не у него была назначена операция, а у беспечно улыбающегося Хейла.

– Секс, душ, завтрак? – Питер немного грустно усмехнулся, произнося давно забытую их фразу и властным взмахом руки погнал Стайлза в душ, однозначным жестом этим вычеркивая первый пункт в устном списке.

Потом был завтрак: легкий омлет, немного салата и много стайлзовых дерганий за столом. Ему все казалось, что вот теперь, когда его демарш раскрыт и сам он дешифрован, они железно должны прийти к какому-то решению. Создать свод новых законов, придумать свою собственную конституцию и заключить перемирие.

Теперь он даже не знал – как после всего, после вчерашнего вечера оттолкнуть их обоих снова на уровень этого дурацкого положительного нейтралитета, рекомендованного современной психиатрией.

Теперь было снова опасно, жарко, страшно.

Стайлз знал, конечно, будет непросто, но стало понятно как раз то, что это что-то просто БУДЕТ.

Он был согласен на войну, на долгие и выматывающие боевые операции, не рассматривая вариантов трусливого нейтралитета и своего бездействия совершенно. Возможно, только при условии, что с ним попросту не захотят воевать, благосклонно капитулировав, или же что после сегодняшней битвы воевать будет уже не с кем.

====== Эпилог ======

– Мистер Хейл, пожалуйста, откройте сумку, – прозвучал мягкий приказ, и тут же новый: – А вы мистер... э-э... Хейл, отойдите в сторону.

Дерек пожал плечами, уже привыкнув к некоторым нелогичным действиям сотрудников аэропортов. У них почему-то никогда не возникало вопросов к его багажу, пусть некоторые из отделений чемоданов были наполнены образцами новинок фармакологии, а попросту – таблетками. Но вот его попутчик, спортивная сумка которого была забита наполовину шмотками, наполовину – бумагами с финансовыми отчетами, вызывал нелогичное подозрение у таможни.

Все дело во внешности, в кои-то веки соглашался Дерек с Питером, который всегда говорил, что у Дерека физиономия хоть и бандитская, но до кислятины честная.

Парнишку-таможенника, зарывшегося в распотрошенный чемодан предполагаемого преступника, было жалко – его, немного смущенного, явно занимал вопрос, который просто напрашивался сам собой, когда он бросал заинтересованные взгляды на двух мистеров Хейлов, ни разу между собой не похожих.

– Все хорошо, – наконец-то вымолвил сотрудник, официально произнеся заученный текст необходимого в таких случаях извинения за причиненные неудобства и аккуратно заталкивая в небольшую книжечку с документами свернутый в рулончик какую-то ленту из тонкой бумаги.

Дерек усмехнулся, вглядевшись в белую бумажную змею, расчерченную микроскопическими клеточками, точно угадывая её назначение. И пока поджидал своего спутника, с затаенным вожделением ожидал нового провала бедного парнишки, который вот-вот собирался пролепетать напутствие для путешественников, думая, что угадал верно, сличив одинаковые фамилии пассажиров:

– Еще раз извините, мистер Хейл, и счастливого пути. Вы можете пройти к своему мужу.

Раскрасневшийся мистер Хейл, кулаком запихивая в сумку досмотренные шмотки, недовольно блеснул на таможенника красивыми карими глазищами и огрызнулся:

– Он мне не муж.

И пояснил с некоторой долей удивления на свою столь замысловатую судьбу:

– У меня другой Хейл. Ясно?

Уже в самолете Дерек все-таки не удержался, став невольным свидетелем обыска, и съязвил:

– Так романтично таскать с собой его старую кардиограмму! Каким-то нездоровым фетишем отдает, тебе не кажется?

Стайлз фыркнул. Поди объясни этому правильному, рациональному – не его Хейлу – что трепетно хранить жалкий кусочек бумаги, который свидетельствует о наличии у его возлюбленного сердца – это не извращение.

– Не понимаешь ты ничего, Дерек, – мрачно цыкнул на младшего Хейла он и в той же язвительной манере поинтересовался: – Напомни мне, почему мы летим в Сидней одним рейсом и что ты там вообще забыл?

Дерек примирительно поднял обе руки и напомнил:

– Мы летим вместе, потому что так вышло дешевле. У меня в Австралии конференция, у тебя – муж. Который, кстати, один из её организаторов.

Стайлз фыркнул и отвечать не стал: в принципе, Дерек был неплохим попутчиком, который не стал бы использовать этот маленький его секрет в своих целях.

Дурацкая кардиограмма, неряшливо свернутая таможенником, почти не помещалась в карман. Он пухло оттопыривался, и Стайлз злился.

Да, он сентиментальный дурак.

Да, он еще помнил то время, когда считалось, что быть бессердечным – модно.

И он прекрасно помнил тот момент, когда сердце его Хейла, всегда ровно бившееся под ребрами, забилось наконец-то правильно. Аритмично.

Поэтому он имел право держать вблизи собственного этот клочок бумажки, доказывающий и наличие этого органа у Питера Хейла, и то, что оно может биться так, как всегда бьются сердца влюбленных.

Дерек до обидного скоро вник в задумку Стайлза.

– Ты такой милый, Солнышко, – протянул он немного издевательски, пребывая в каком-то непривычном для себя иронично-болтливом состоянии, возможно из-за таблеток против укачивания, и уже совершенно обидно заржал.

На правах родственника, не иначе.

Потом пихнул локтем Стайлза в бок и уже серьезнее прокомментировал:

– Тебе приятно смотреть на видимые физические доказательства смертности своего супергероя? Они все еще нужны тебе, Стайлз? Не кажется, что Питер уже не претендует на роль порнобэтмена и вполне зрело доказал свою любовь, женившись?

– Ага, – поддакнул Стайлз угрюмо, – доказал. Никто его не принуждал, кстати, к этому. Зато теперь я Стайлз Хейл. Поди выговори.

– Питеру всегда нравилось твое настоящее, польское имя, и оно вполне сочеталось бы с нашей фамилией, – задумчиво сказал Дерек и посетовал: – Он до сих пор очень расстраивается, что на своих визитках ты и её не исправил.

– Не надо было потому что.

– Что?

– Жениться.

– Но ты же согласился?

– Он долго уговаривал.

– Я помню это “долго”: он просто взял тебя после операции за руку и проникновенно попросил этой самой руки, – улыбнулся Дерек.

– Ой, всё, – попытался трусливо сбежать от воспоминаний Стайлз, будто бы это его поражение, ставшее одновременно и выигрышем, никак не хотелось ему вспоминать.

– Медсестры плакали, – стал планомерно добивать его Дерек.

– Когда я ему отказал, – с победными интонациями в голосе произнес Стайлз и тут же вспомнил, как позже Питер продолжил его уговаривать и делал это целый год, не выпуская из зоны своего пристального внимания и используя все доступные способы связи...

Тут Стайлз покраснел, невольно отвлекаясь на тематику тогдашних их разговоров по скайпу, очень развратную, к слову, и убил Дерека окончательным итогом:

– Да, потом я согласился. Просто потому, что Питер этот шаг объяснил весьма прагматично, настаивая на упрощении нашего взаимодействия с юридической точки зрения.

Дерек покачал гловой.

– Он настолько упрямо пытался задушить всякую романтику брачных уз, что объяснил необходимость свадьбы... эмм... упрощением взаимодействия? – спросил он, выгнув бровь уж совершенно немыслимым коромыслом. – Ты поэтому согласился?

Стайлз кивнул, вдруг подумав, что если бы Питер донимал его свиданиями, букетами, романтическими серенадами под окном, и, не дай бог, покупкой очередного дома, он точно бы сказал ему повторное “нет”.

Но его... доводы – другие – были железны. Они были обоснованы абсолютно по-хейловски, и, в общем-то, Стайлзу совсем не улыбалось в очередной раз, когда подошел срок обязательной диспансеризации, прорываться в палату к Питеру с боем и криками, что он его незаконнорожденный сын. Проще было сделать это, став мужем.

И он сказал Хейлу “да”.

И еще раз, когда Питер примчался в Нью-Йорк лично за подтверждением его согласия и долго выбивал из горла своего мальчишки заветное.

– Боже, он душу из меня тогда вытрахал, – почти неслышно произнес он, вспоминая то время. – Я просто не мог ему отказать.

Он не отказывал ему примерно в течение недели. И еще старательно делал вид, будто не замечает двух сантиметровых шрамов под левым соском Хейла, остановив себя в последний момент, когда уже намеревался прильнуть к ним губами в благоговейном поцелуе перед величием современной хирургии.

Питер ответил тем же, позже корректно не заметив, каким неловким движением Стайлз роняет из немного трясущихся после долгого напряженного секса рук свои документы, и оттуда, разматываясь шелковым шарфом, вьется по полу лента его старой кардиограммы. Он понял и принял молчаливый манифест своего будущего мужа – вот, видишь, Питер, теперь ты просто не можешь быть той самой бессердечной сволочью, потому что у меня есть доказательство того, что у тебя есть сердце.

... – В общем, Питер не очень-то против, что я ношу улики с собой, – закончил Стайлз вслух свои воспоминания и уселся поудобнее. – Когда, говоришь, мы приземлимся в Сиднее?

Дерек указал пальцам на временную отметку в билетах и тоже заерзал в кресле, настраиваясь на долгий перелет.

– Не понимаю только, почему вы до сих пор живете в разных городах, на разных континентах, разных полушариях и ... что еще там?

– В разных часовых поясах, – напомнил Стайлз и объяснил, – чтобы не поубивать друг друга. А что?

– Не знаю, – недоверчиво протянул Дерек, не собираясь озвучивать подозрения насчет мотивов переезда своего дяди, но все же делая именно такое – подозрительное – лицо.

Стайлз хмыкнул, понимая без слов.

– Думаешь, у Хейла теперь виды на Южное полушарие? – спросил в лоб и поморщился. – Его привлекла смена дислокации в охоте на члены?

– Думаю, что в Калифорнии члены, заслуживающие его внимания, уже кончились, – так же прямолинейно подтвердил Дерек свою гипотезу, не балуя попутчика тактичностью. Просто напоминая, с каким хищником тот связался.

Легкая беседа переходила в какой-то неприятный диалог, но Стайлз вдруг беспечно пожал плечами, действительно беспечно и легко, словно был уверен в чем-то железно; словно между ним и Питером снова было нечто такое – новые установленные правила, свод законов только для них и они, законы эти, соблюдались на территории пары Хейл беспрекословно.

Стайлз повторно пожал плечами, обрывая готовые сорваться с языка Дерека запоздалые извинения, немного бесстыдно по-хейловски, нет, по-питеровски бесстыдно признаваясь:

– Я твердо уверен, что Питер больше не охотится. Мои жалкие пять дюймов и прилагающаяся родинка его полностью устраивают. Как и меня – его девять.

Дерек, внимательно вглядевшись в спокойное лицо Стайлза, серьезно кивнул, соглашаясь.

А Стайлз добавил:

– Но только в комплекте с его аритмически бьющимся сердцем. Пусть и находится оно на расстоянии в тысячи миль.