Текст книги "Сердце Хейла (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Стайлз усмехнулся незнакомо холодно.

– В общем, я не собираюсь больше сидеть в подполье и работать анонимно, – он вытащил из кармана куртки какой-то конверт.– Вот. Меня опять приглашают в Нью-Йорк. Отличные перспективы, хорошие деньги. Известность.

– Я понял, – кивнул понимающе Дерек. – Хочешь, чтобы я сказал про это Питеру, когда он позвонит? Что ты уехал из Бостона навстречу славе? И хочешь, наконец, оборвать всё окончательно?

Стайлз улыбнулся – “оборвать окончательно” послышалось, как “оборвать всё с Хейлами”. Дерек был предельно мил в своей скупой сентиментальности.

А Хейл продолжил, предположив:

– Это что? Месть? – немного разочарованно спросил он. – Дать понять Питеру о том, что знаешь про его болезнь и именно в это время показательно уехать в Нью-Йорк? Снабдив его информацией о своих будущих успехах, которые наверняка будут громкими?

– Да нет же, – возразил ему Стайлз. – Я же сказал тебе, что мстить не собираюсь. Ты плохо слушал меня? Я не хочу мстить, я хочу порадовать. Ну, если хочешь – пожалеть и позаботиться. Только по-своему, так, как научил меня он. Я попросту докажу ему, что выжил. И думаю, что после этого он или спокойно умрет, отказавшись от операции, или захочет жить дальше, что будет для всех нас предпочтительнее. Мне что-то подсказывает, что если выживу я, выживет и он. Назло.

====== Часть 17 ======

Несколько лет спустя

– Брюнет, мускулистый, стильный... Что еще? Очень красивые глаза.

– А член?

– Семь-восемь дюймов примерно. Обрезанный, очень выносливый. Волосатый.

– По-моему, ты снова трахался с кем-то до одури похожим на Дерека, – кисло заметил Питер, с явным упрёком констатируя очевидное, – тебя опять тянет к хорошим парням?

– Меня опять тянет к хорошим членам, – бодро отрапортовал Стайлз и рассмеялся.

Питер рассмеялся в ответ, зная, что смех – это хорошо, им отлично заполняются паузы, особенно неловкие, в которых весь этот месяц тонул обычно говорливый Стайлз.

– Ладно, – кивнул Стилински, отсмеявшись, – что у тебя?

– Брюнет. Не очень много дюймов, но очень много родинок, – не очень изобретательно начал рассказ Питер. И тут же добавил, совершенно не смущаясь: – С еще одной прелестной родинкой... прямо там.

Стайлз фыркнул, инстинктивно сжав ягодицы и поинтересовавшись:

– И когда же у тебя с этим незнакомцем был секс?

– Ммм... Дай подумать... – Питер смешно сморщил нос, делая вид, будто вспоминает, и тут же сообщил: – Вчера! Около восьми вечера.

Стайлз вспыхнул.

– Какой же ты извращенец. Я не для этого тебе накануне звонил, чтобы ты представлял всякое...

– А для чего? – наигранно удивленно спросил Питер и прищурился. – Звучал ты очень сексуально. Шептал таким приглушенным голосом...

– О боже, Питер, я был на благотворительном приеме, ты забыл? Мне приходилось шептать.

– И это, надо сказать, только добавило нашему сексу некой изысканной публичности.

– Какому... Какому сексу? – возмутился Стайлз, тут же догадываясь: – Ты что, мастурбировал, пока мы болтали?

– Болтали? Ты так называешь свой блядски возбуждающий шепот, который меня чуть не заставил кончить прямо в штаны?

– Ладно. Сдаюсь. Я чертов соблазнитель, приехавший сюда, чтобы намеренно смущать твой покой. Конечно, мне только это и надо. Я именно этого и добивался. И, судя по всему, добился. В общем, я рад, что ты все-таки кончил.

Питер покачал головой и вздохнул. Словно прекрасно понимал о полной невозможности такого горячего сценария, молчаливо и покорно приняв то, что так же молчаливо предложил ему Стайлз, приехав. То есть, ничего, кроме разговоров.

Но было в том, чтобы оставаться прежним, агрессивно настроенным самцом, что-то немыслимо притягательное. Может, оттого, что совершенно точно заставляло Стилински вот так смеяться – по-прежнему. Хоть что-то, знаете.

Смех и шуточки успешно скрывали намерения обоих. Стайлзу даже казалось, что у Питера этих намерений вовсе нет, настолько скучливо мужчина сидел и рассматривал узор на обивке дивана. Минималистичный и некрасивый, он очень помогал делать вид, будто Хейл смущен и скован произнесенной фразой Стайлза о его успешной мастурбации.

Стилински же, не отвлекаясь на интерьер, с досадой думал о том, что Питер всего лишь потакает прошлому, не отходя ни на йоту от себя самого пятилетней давности, будто бы не смея уверить Стайлза в том, что хоть как-то за эти годы изменился.

Но Стайлз жадно эти предполагаемые изменения выискивал, следуя теории о том, что человек, приближенный к смерти достаточно, не сможет оставаться прежним.

Хейл всячески доказывал обратное.

Месяц общения проходил на удивление гладко, и в установленном между ними положительном нейтралитете не было ничего особо неприятного. Секса, правда, о котором они так неловко говорили, не было тоже.

– Вакансия закрыта, молодой человек, – строго, явно в полном восторге от этой своей профессиональной строгости, сообщила Стайлзу красивая молоденькая девушка, сидящая цербером на подступах к кабинету мистера Хейла, генерального директора.

Она даже не удосужилась назвать Стайлза официально соискателем, как и нужно обращаться к совершеннолетним, прибывшим на собеседование, но Стилински ее не винил. Он все еще был очень, очень юн для такой должности и, коротко бросив взгляд на своё отражение в зеркале, когда прихорашивался в мужском туалете, не заметил никаких возрастных перемен – из зеркала смотрел на него по-прежнему очень смешливый, озорной мальчишка, который только-только начинает свою карьеру в огромной корпорации. Девушка не могла знать, что он уже не просто бывший стажер Хейла, а вот Синтия знала. Она ворвалась в приемную ураганом и затискала Стайлза до обморока.

– Господи, сто лет не видела тебя, – радостно завершила обнимашки первая помощница великого и ужасного и махнула рукой девчонке, – пусти его, Аманда, Питер будет рад.

Стайлз бы поспорил.

Он прибыл в родной город тихо и без фанфар, даже не подумав предупредить Хейла о готовящемся штурме. Хотя догадывался – Питер встретит его во всеоружии. То есть в прекрасном костюме от Армани, в начищенных до блеска Прада и с этой своей улыбочкой “Я так и знал”...

– Синтия, заканчивай тискать Стилински, давай его ко мне, – ровно прозвучал знакомый голос из-за двери, и Стайлз вздрогнул.

Голос был прекрасен. Сам Питер, поднявшийся к нему навстречу из-за стола – прекрасен тоже. Костюм сидел идеально; идеально сидела на непроницаемом лице чуть настороженная улыбка. И Стайлз, рассмотрев картинку, констатировал, выдохнув, что Питер мало походил на умирающего сердечника. Хотя, он знал, последние анализы, сорвавшие его в эту авантюру с приездом, кричали об этом.

Но Хейл сразу сбил весь медицински фетишный настрой Стайлза привычным приветствием:

– Привет, пиздёныш. Рад видеть тебя.

Стайлз ошарашенно кивнул, так и не произнеся ни слова.

Возмущенно вопить о том, что он уже совершенно не пизденыш, смысла не было – они оба это знали. Достаточно узнаваемая фотография мистера Стилински в “Финансовом вестнике” говорила сама за себя.

Стайлз состроил рожицу, обдумывая варианты вербальной мести за ненавистную кличку, но сразу же отмел эту идею, впечатлившись только-только пришедшей в голову мыслью о том, что когда он заболел какой-то странной формой гриппа и на радость отца все-таки очнулся после сорокаградусного ночного бреда живым, ему тоже всё позволялось. Дня три, примерно.

– Аманда права, вакансия аналитика закрыта, – информировал его Хейл сразу же после приветствия и иронично продолжил, – хотя ты всегда можешь вернуться на свою старую должность... стажера.

Такая неприкрытая наглость лучше всего говорила о том, насколько верно осведомлен Питер о его успехах.

Он знает о них. О них всех. Поэтому так веселится. И еще больше повышает градус напряжения между ними, заявляя:

– Вообще-то, и стажеров мы пока не берем, слишком хлопотно. Так что...

Улыбался Питер тоже весело. Искренне лучился счастьем и довольством от ситуации. И Стайлз был почти уверен в том, что Хейл безумно рад за него, своего бывшего стажера, а нынче успешного финансового аналитика, работающего на крупнейшие компании Большого Яблока.

– Господи, Питер, – выдохнул он, смахивая с себя морок прошлого, – а можно просто поздороваться? Без всего этого?

Питер развел руками в стороны, усмехнувшись, словно хотел сказать, как не терпелось ему немного поиздеваться в своей манере над бывшим мальчишкой.

Стайлз усмехнулся вслед за Хейлом и наконец-то присел напротив него.

– Если ты не ищешь работу, то верно ли я понял, что твой визит – это визит...

– ...вежливости, – закончил за него Стайлз.

Закончил немного поспешно, чтобы сразу пресечь возможные варианты, следуя указаниям своего врача, к которому он все же прикипел достаточно надолго, проходив на терапию около года.

– Значит, ты приехал домой повидаться с семьей, друзьями, подышать южным воздухом и вежливо со мной поздороваться. Так? – подытожил Питер.

Стайлз сглотнул, кивая и чувствуя себя в очевидной опасности. Которой не ощущал уже много месяцев, и которая не была враждебна – она рождала азарт. Поэтому он с вызовом продолжил раскрывать свои карты:

– Еще я очень вежливо хотел бы тебе предложить...

Вот здесь стало немного страшно, потому что Стайлз знал – Питер никогда не согласится на откровенно бессмысленное для него перемирие, приняв предлагаемую дружбу. Ну, прошлый Питер, версия 1.1.

Но Питер нынешний его удивил.

– Предложение касательно дружбы, насколько я понял? – спокойно спросил он Стайлза.

И неожиданно быстро согласился:

– Ладно. Хотя, насколько я понимаю, дружеский секс не будет включен в программу.

Стайлз рассмеялся снова, проклиная себя за эти множественные нервные смешки и покачал головой, задумываясь о том, что совсем не в курсе, отказывает ли он Питеру в сексе, потому что так и не простил, или же потому, что строгий кардиолог, лечащий Хейла, очень интимно поведал дотошному Стайлзу о полном запрете для пациента на секс.

Секса в программе не предполагалось. Стайлз старался не смотреть на массивный стол, где Хейл расположился со своими бумагами, и откуда эти бумаги летали очень стремительно, подчиняясь руке босса, когда он смахивал их, освобождая место для бледной задницы своего стажера.

Питер трахал Стайлза на этом столе много раз, просто в другой жизни. В которой не было насилия, не было взрыва, комы, месяцев реабилитации... Не было катастроф. А был “Вавилон” и летящие с потолка блестки. Был торопливый вдох стимуляторов в туалете клуба и властный жест руки любовника, которым тот увлекал мальчишку в зону отдыха.

Был секс. Тогда у Стайлза было чертовски много секса.

Пока Питер вальяжно вызывал Аманду, заказывая кофе и скучно интересовался у Стайлза его новостями, Стилински раздраженно кривился, сначала не понимая новых условий игры. Потом сообразил. Что Питер все знает, что следил за ним так же, как следил за ним он. И признаваться в этом не собирается. Просто делает непонимающе-заинтересованный вид, ясно давая понять, что усложнять их жизнь, признаваясь в подпольном шпионаже не хочет – куда еще больше? У сорокалетних сердечников, ожидающих сложную операцию, не так много времени, им попросту некогда усложнять.

Стайлз долго решался и прибыл к Хейлу за месяц до решительного штурма, до этой отложенной на пять лет операции, как будто был повинен в его сердечном недуге напрямую, своим существованием вскрыв в Питере наличие, оказавшегося хрупким, органа, и вызвав череду необратимых коллапсов внутри него.

Он не простил его, нет.

Но и проститься не мог тоже. Оттуда, из далекого столичного города, прочно держа на крючке милую Синтию, поверженную обаянием мальчишки-гея уже давно.

Она регулярно сдавала ему своего шефа, присылая Стайлзу электронкой копии заключений врачей – Питер с некоторых пор посещал кардиологов с жутковатой периодичностью. Стайлз лестно считал себя причиной; он обнаружил в себе нелогичное желание, даже жажду оставаться неизменной составляющей жизни своего бывшего любовника, но что-то подсказывало, что быть любовным вирусом, источившим сердце крепкого сорокалетнего мужчины настолько стремительно, не так уж почетно.

Ладно, я просто буду приглядывать за ним, говорил Стайлз себе.

Я буду заботиться на расстоянии.

Я буду тем самым дураком, что носит в своей папке длинную шуршащую ленту из термобумаги, которая прочерчена ломаной кривой, повторяющей дерганые скачки чьего-то сердцебиения.

Это была самая последняя кардиограмма Питера, из-за которой Стайлз и поехал обратно домой. Потому что Алекс, Дерек и известный кардиолог до кучи, к которому проныра-Стилински с боем проник на прием, просмотрев анализы старшего Хейла, снова однозначно говорили что-то об операции, причем срочной.

Только вот Питер выглядел странно хорошо. Даже... шикарно.

Хотелось стукнуть по красивой его русоволосой голове, заорав что-то о нарушенных своих планах; о личной и отчего-то не налаженной до сих пор жизни. Хотелось подойти, ощупать всего грубо и беззастенчиво, на медицинский манер; поддернуть веки, заглядывая в глазную склеру пристальным взглядом опытного врача. Заставить раскрыть рот, визуально или же нет (ну конечно, нет) оценить-прощупать изнутри слизистую, скользя тонкими пальцами по влажному жару чужого рта, надавливая на зубы и кладя самый длинный, средний палец, на язык, под самый его корень, так, чтобы увидеть атласные гланды и добиться стыдного звука, с которым, когда делаешь минет, то иногда давишься членом, если он касается горла и рождает тот самый рвотный рефлекс.

Все это хотелось проделать с Питером сейчас, чтобы убедиться в правильности диагноза, найти в его элегантнейшем облике хоть какой-нибудь страшный симптом, который бы оправдал приезд Стайлза сюда, в разгар его начинающей набирать обороты карьеры.

Он, всё еще гордо отрицающий, и, честнее было бы сказать – не знающий, совершенно не представляющий как в их патовой ситуации изыскать в себе пути к прощению негодяя, вряд ли отдавал отчет, что вариант с пальпацией мистера Хейла существуют в его воображении просто для личного садистского удовольствия; для удовольствия вообще, находясь где-то рядом с первоначальным, чисто медицинским.

“Уж я бы ему простату проверил”, – зло думал Стайлз, облизывая сорокалетнего красавца взглядом и понимая – сердечный изъян Питера Хейла невидим. И чтобы понять, насколько болезнь окрепла с того времени, как Стайлз о ней узнал, ему придется самолично встать на колени перед бывшим любовником, распахнуть на нем рубашку, прислониться ухом к обнаженной груди и распознать в ударах его сердечной мышцы те несколько особо неритмичных, из-за которых сходили с ума все кардиологи, с хищной улыбочкой предполагая особо редкую аномалию.

Питер и здесь, по словам врачей, являл собой драгоценность и диковину, приманив своим диагнозом лучшего кардиохирурга страны.

Жаль, что вывалить всё это на Хейла не представлялось возможным. Стайлз и сам не жаждал, следуя всему, что он уже знал о нём, быть для Питера сиделкой. Не хотел даже себе признаваться, что являлся ей на протяжении всех четырех лет, которые провел в Нью-Йорке, откуда и следил за любовником с хищностью опытного сталкера.

История до боли напоминала его собственную, но Стайлз был не в силах наблюдать за всем этим издалека, не признаваясь, что наблюдает. Он мог приехать и приехал, чтобы предложить единственно возможное: странный нейтралитет, основанный на легкой дружбе с налетом призрачной сексуальности, еще оставшейся между ними, как остается в пространстве ионный след от космического корабля будущего.

Питер, кажется, не особо вникал в мотивы приезда своего бывшего стажера и любовника. Словно не важно это было. А Стайлз рассчитывал несколько на другое. На другие слова, жесты. На другой взгляд. Да хоть на какой-нибудь, кроме обычного, насмешливого.

Он боялся и одновременно хотел видеть в Питере признание вины. И был разочарован выбором Хейла, а тот пожелал делать вид, будто ничего не произошло.

Стайлз, как и прежде, никак не мог научиться скрывать чувств. Может поэтому прочитанные на его лице эмоции и заставили Хейла остановить его в дверях словами:

– Могу я извиниться за то, что так и не смог навестить тебя тогда в больнице?

Стайлз изогнул бровь, фыркнув.

– А за другое ты извиниться не хочешь? – спросил со злым сарказмом и тут же понял, что нет. Питер не хочет. И никогда не сделает этого потому, что говорить: “Извини, я хотел признаться в любви, а вместо этого изнасиловал” как-то глупо.

Питеру не было жаль. Да и Стайлзу тоже. Его психиатр как-то исподволь, за небольшой достаточно срок изъял из него отравленную начинку; то самое, что разъедало изнутри, не давая жить и двигаться дальше, а вместе с этим ушло в прошлое и сожаление о том, что ничего нельзя изменить, когда изменить хотелось.

А хотелось, чтобы той последней встречи с Питером не было, чтобы она попросту не случилась. Но вот теперь Стайлз смиренно соглашался с фактами – все это было в его жизни, и если оно не убило его, то надо просто продолжать дальше жить.

Поэтому, прикрываясь уже насквозь лживым гневом, направленным на своего насильника, Стайлз изо всех сил старался не закричать, что больше всего на свете ему жаль другого. Того, что Питер даже сейчас не собирался признаваться в истинной причине, по которой он сбежал от него тогда, после взрыва, когда Стайлз почти умирал и его всего-то нужно было подержать за руку.

Стайлз понимал, разрываясь на части, что добивать умирающего, каким казался ему Питер на бланках анализов, подло. Больше каких-то извинений за пятилетней давности преступление, ему хотелось страстно, громко, совсем по-мальчишески несдержанно заорать на Хейла – ты что, вот так бросишь меня теперь? Уйдешь в прекрасное далеко, ни слова не говоря, как и хотел – сильным, хищным, прекрасным зверем, сердце которого я разорвал своей дурной любовью, больше похоже на смертельный вирус?

Как ты посмеешь бросить меня здесь, в этом мире одного, ты, мое прекрасное, вечное зло? Не смей, Питер! Не смей.

И вот что вышло. Потакать злу – дурная привычка. Питер пользовался своей репутацией и донимал Стайлза разговорчиками. Весь месяц, который провел Стайлз в родном городе, они встречались примерно два раза в неделю в том самом лофте – Стайлз решил не напоминать о его так и не состоявшейся продаже и не ныть сучкой из-за не очень приятных воспоминаний.

Изменения бросались в глаза. В лофте теперь не было кофе. Был зеленый чай, кальян у низенького дивана, который заправлялся исключительно бестабачными смесями, и новый, но все тот же, Питер Хейл. Логично было бы вцепиться в перемены бульдожьей хваткой, требуя ответов, или хотя бы принять несколько недоумевающий вид – куда же делись из бара алкогольные изыски, а из холодильника попперсы, но Стайлз этот ход как раз-таки не успел продумать, не понимая, что выдает себя с головой таким несвойственным себе равнодушием.

Хейл ласково улыбался чересчур серьезному своему мальчику, словно всё-всё понимал и может поэтому многого не требовал. Всего-то, весело болтать о всякой ерунде, которая ни у одного, ни у второго не выходила правдивой. Но Стайлз был согласен. Он рассказывал Питеру, приняв правила игры, о своих многочисленных интимных встречах, и странно не испытывал при этом неловкости. Может, потому, что все они были по большей части вымышленные. Было ли это следствием медленно убивающей их обоих, болезненной привязанности к своим ролям во всей этой истории, или же просто нагулявшись в свои шестнадцать, слишком рано, по мнению отца, Стайлз стал чересчур разборчив, выжив после испепеляющего напалма в лице Питера Хейла, и искал что-то особенное, свое. Боясь даже думать, что своё он уже потерял, что их процентная совместимость с Питером была максимальной из возможных, и больше таких бурь в жизни не предвидится. Никогда и ни с кем. И он выдумывал своих случайных партнеров, боясь признаться Хейлу в этом, и чувствовал, как фантазия иссякает. Нюансы, так необходимые в этой игре, давались трудно, и Стайлз почему-то из раза в раз прикрывался узнаваемо колоритным образом Дерека, с неземной тоской понимая – единственный парень, с которым у него получилось в постели нечто горячее, был полной ему противоположностью. Он был русоволос, невысок и крепок. Он был голубоглаз, уверен в себе больше нужного и понимал дурную многословную иронию Стайлза с полуслова.

Он был восхитителен, потому что был... Питером. На двадцать лет моложе настоящего, и наталкивающего Стайлза на неосторожные фантазии, а что было бы, если они с Хейлом встретились раньше хотя бы на десятилетие. Да, он был в курсе, что тогда ему было бы шесть.

Этот их вечер ничем от остальных не отличался. По крайней мере, Стайлз старался себя не выдавать, зная, что наутро у Хейла назначена госпитализация перед плановой операцией на сердце, сообщение о которой звучало примерно так: “Завтра я улетаю в Сидней на вечеринку. Будет весело”.

Именно поэтому Питер прибыл в лофт с небольшой дорожной сумкой, в которую что-то складывал, быстро опустошая полки в комоде. Между делом перебрасываясь привычными для них фразочками касательно сексуальных приключений каждого, а позже, когда тема себя изжила, вольготно упав на диван посреди лофта.

Сумка стояла собранная у дверей лофта, а они просто курили по очереди кальян, по-сибаритски валяясь на диванах напротив друг друга.

– Собрался? Ничего не забыл? – спросил Стайлз скучным голосом, отмахиваясь от клубов белого парного дыма, настоенного на какой-то свекле, но отчего-то пахнущего дыней.

– Собрался, – кивнул Хейл и выжидательно прищурился.

Стайлз держался, не придираясь к неточностям. Он знал, что Питера ждет операционный стол, а никакая не Австралия. Анализы были сданы, детали оперативного вмешательства обсуждены, подобран анестезиолог и переведены немалые деньги за отдельную палату-люкс, в которой, если все пойдет хорошо, Питер пролежит не более недели. Если же нет...

Стайлз еще неделю назад позвонил Дереку, сообщив дату операции, купил два билета из Бостона для него и медведя, и уже который день обстоятельно подыскивал сиделку на всякий случай, ничем себя не выдавая, пряча волнение за наипошлейшими разговорчиками о выдуманном сексе с малознакомыми парнями.

Но Питер изменил сценарий, вплетя в свои рассказы этот действительно смущающий секс по телефону. Хотелось снова накричать на Хейла, выдав себя тем, что знал он наверняка: доктор запретил заниматься даже мастурбацией, снижая нагрузку на изношенное сердце, которое, начав пять лет назад с легчайшей аритмии сейчас разогналось до вполне себе смертельного диагноза.

– Ты против, что я представлял тебя, когда делал это? – спросил Питер тихо, совсем закрывшись облаком пара, пряча за ним свое лицо. Напоминая об их малозначащем вчерашнем телефонном разговоре.

Стайлз сглотнул. Он не знал, насколько сильно противоречило произошедшее – этот нечестный односторонний телефонный секс – их установленному нейтралитету.

Боялся обидеть жалостью. И не смог сдержаться, поддавшись на провоцируемые Питером перемены в сюжете их последней – боже, последней! – встречи, ясно показывая последующей своей фразой, а точнее даже мольбой, о том, что он абсолютно не против быть для своего родного негодяя предметом похотливых грёз. Что он в принципе – не против.

– Останешься сегодня здесь? – настойчиво разгоняя пар рукой и всматриваясь в голубые глаза, слишком безжизненным голосом спросил он Питера, намекая, что и сам останется.

Что неохота ехать через весь город домой, к отцу. Что сегодня важнее погрузиться в более горячие, алеющие кровавым закатом в сознании воспоминания, которым не место в его подростковой комнате на втором этаже семейного коттеджа. Там, где до сих пор пахнет мальчишеским неудовлетворением, мокрыми снами и молоком.

Им надо обоим быть здесь, в лофте, самом правильном месте для их последнего свидания. Месте, где всё началось.

Стайлз ждал ответа и молча наблюдал за тем, как белые облака скрывают от него Питера снова и снова; так символично, что хотелось кричать, и он уже готов был сделать это. Даже упасть перед ним на колени, впиваясь в рукав и умоляя остаться.

“Не бросай меня, ” – когда-то давно сказал он ему в этой гостиной.

“Не бросай меня”, – хотел сказать он ему сейчас.

Различная семантика обеих одинаковых фраз не особо его беспокоила.

Стайлз просто не хотел оставаться без Питера в любых смыслах.

– Уверен, что хочешь ночевать вместе? – спросил Питер осторожно.

И только сейчас Стайлз позволил себе заметить особенный хищный огонек в льдистых глазах, который никогда и не покидал радужки Хейла.

Сейчас он был актуален, поэтому заметен.

Стайлз кивнул – уверен. Хотя не очень понимал – в чем.

В том, что хочет ночевать вместе? Как двое школьниц, устраивающих пижамную вечеринку накануне выпускного бала?

Ну что за размытая формулировка?

Что этот коварный Хейл вообще имеет в виду?

У Питера, в отличие от всяких его неопределенных фраз, вид был вполне себе определенный. И, поневоле наслаждаясь этой определенностью, Стайлз вздрогнул, почуяв со стыдом, как напряглись его соски под тканью белой футболки, реагируя именно на внешний раздражитель.

Секса не было давно.

Хорошего секса, поправил себя Стайлз.

В последнее время секс был всегда не тот, не так и вообще – не с теми.

Поэтому возможность потрахаться и одновременно невозможность этого растревожили только так.

И, да, соски встали как проклятые.

Питер смотрел ласково. К счастью, не на соски, а намного выше – на несмелую улыбку своего мальчишки, оказавшегося таким милосердным, словно Иисус.

Он с облегчением обыкновенного, уставшего к вечеру человека, ногой отодвинул сумку от входной двери, с неожиданной благодарностью кивая Стайлзу. За то, что не пришлось возвращаться домой, в пустую квартиру, к незатейливому одинокому вечеру в компании маленькой коробочки из тайского ресторанчика напротив.

Стайлз сразу же встряхнулся, разрывая зрительный контакт и, с легкостью читая мысли своего бывшего любовника, проследовал прямиком к стальному кухонному гарнитуру, проводить ревизию.

Питер же, на ходу стаскивая с себя футболку, мягким шагом направился в душевую, как-то нехорошо блеснув синевой льдистых радужек на Стайлза.

Это что, приглашение? Надо идти за ним?

– Я... это... давай потом, – пробормотал дико смущенный Стайлз, запутавшись полностью в нечитаемых невербальных сигналах Питера, которые могли и ничего не означать, но Стайлз упорно считал, что означали.

– Я приготовлю ужин, ладно? – все так же смущенно выдавил он, зная все тайские дни Питера Хейла наперечет – все семь раз в неделю, если уж говорить честно.

Питер – красивый и полуобнаженный, ни разу не больной – только махнул рукой, соглашаясь. Хотя Стайлз был уверен – соски его предательски сигналили о том, что ужин надо похерить. Но он все же героически отвернулся от уходящего в душ Хейла и нырнул в холодильник с головой, выискивая ингредиенты для салата, внезапным искусственным холодом лишь усугубляя проблему своих чувствительных частей тела.

Стилински честно старался, пыхтел над пастой и яростно колотил в миске вилкой, смешивая изысканный соус, чтобы не думать, не вспоминать о заполненной горячим паром их душевой, где было прожито так много минут простого мужского счастья. Наверно поэтому десерт вышел переслащенным, и Стайлз отставил его в сторону, решив сожрать потом в одиночку, дабы не повышать глюкозу у пациента перед операцией.

Они ужинали в неловком молчании, Стайлз с мукой терзал свою порцию джамбалайи, пока Питер с заметным удовольствием наслаждался своей. В одних джинсах и легкой, накинутой на голое тело расстегнутой рубашке, Хейл казался бы домашним, если бы не смотрел так. Как смотрят на том самом свидании с ужином, после которого намечается первый секс.

Стайлзу до смерти хотелось принять более достойный вид – не такой читаемый, на его взгляд, с трепещущими ресницами и судорожными проглатываниями порций салата, но с Питером достойно никогда не получалось. Ни тогда, ни сейчас. Питер всегда был немного тем зверем, который запросто откусит тебе голову, даже если сквозь прутья клетки ты протянешь ему только руку.

Руку помощи, напомнил себе Стайлз.

Он здесь, чтобы помочь, поддержать, накормить, в конце концов. Пусть безмолвно, пусть не объясняя своей осведомленности, не смея ранить умирающего хищника еще больше – той самой жалостью, которой Питер бы не потерпел.

Но Хейл не особо умирающего напоминал, и у Стайлза непроизвольно к концу их трапезы начали сокращаться и поджиматься те самые мышцы анальной группы, что отвечают за качественный секс. Он, в общем-то, понимал, что сам нарвался, что уже целый месяц мелькал перед Питером, наверняка раздражая своей, пышущей здоровьем, персоной; потрясая новыми идеалами, основанными на обыкновенной дружбе, которая обоим им не сдалась, потому что несло от Стайлза по-прежнему семнадцатилетним напряжением и даже где-то страхом, будто бы перед лишением девственности.

Бояться было не стыдно. Стыдно было осознавать себя распоследним эгоистом, который, наплевав на прямые указания врачей, совсем не отказывался затащить сегодня несчастного умирающего Питера под одеяло, чтобы насладиться им напоследок. Но больше всего было противно от своей бесхребетности, с которой Стайлз сам готов был запрыгнуть на Хейла, позабыв про давнюю обиду.

Питер сам напомнил, с понимающей усмешечкой приглядевшись к тестостеронящему вовсю Стайлзу.

– Ты так и не простил меня, да? – спросил его очень мягко. Очень трепетно.

Стайлз заерзал на попе, пытаясь отвести взгляд от спокойно вздымающейся в равномерных вдохах груди Питера. Грудь была красивой, но пялиться на нее казалось моветон, было и так неловко, хотя оставленный без ответа вопрос и можно было списать на некоторое гормональное отупение, делая таким образом своеобразный Питеру комплимент.

Обида на свои заторможенные реакции была ерундой, скорее уж Стайлз бесился из-за невладения ситуацией, даже бессилия, которое ощущалось очень четко – он же приехал спасать, прощаться, но Питер совсем не собирался ни умирать, ни быть показательно ослабленным, что ему безусловно простилось бы, перед решительным боем с болезнью.

Как же так, психовал Стайлз, ну почему, почему я снова, наплевав на свое прошлое унижение, едва представлю, как Питеру Хейлу вскрывают его грудную клетку, хочу повиснуть на нем, зарывшись руками в волосы, уткнуться в шею и завыть. От поганого осознания необратимости происходящего и еще от того, что да, не простил.

– Значит, нет, – сделал и Питер правильный вывод, ласково усмехнувшись. – Ну и правильно.

Вот так.

Теперь, Стайлз понимал, секса не будет. Как ловко Питер открестился от него, не упоминая болезни! И ладно.