Текст книги "Сердце Хейла (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Стайлз понимал, что эта превосходящая его собственную сила и есть сейчас спасение. От некрасивой между ними бойни – с кулаками и кровью на них.

Осознанная бесполезность сопротивления, как некая необратимость, она странно успокаивала, вместо того, чтобы рождать внутри панику. Воспитанная Питером миролюбивость была не против: только драки им напоследок не хватало.

Бывало, они устраивали шутливо-чувственные потасовки, с азартом скатываясь с кровати на пол, где дрались голыми, стукаясь коленками и локтями; притираясь друг к другу членами, хватаясь за задницы и ляжки. Мерялись силами, предвосхищая секс. И никогда Питер не демонстрировал явного превосходства. Он даже позволял положить себя на лопатки, щурясь сытым котярой, когда Стайлз сверху оседлывал его вставший член...

Это были не драки. Это были прелюдии.

Сейчас, даже осознавая тщетность усилий, Стайлз все еще пробовал сопротивляться. Он зло и грязно ругался, зная, как этого не любит его Хейл, и глаза горели сухими горячими слезами, потому что Питер продолжал.

Он продолжал, черт возьми!

Питер, который смеясь, соблазнял самых клевых парней на вечеринках и доводил до истерик женственных педиков, готовых за него драться, лишь бы отсосать.

Питер, которому никто и никогда не говорил “Нет”, сейчас насильно и грубо ласкал Стайлза, уже почти раздетого, сминая его гениталии под тонкой тканью трусов всей ладонью, пользуясь тем, что приспущенные брюки лишь затрудняли движения жертвы.

– Не смей, я не позволяю тебе! Пусти меня, скотина!!! – орал Стайлз ртом, забитым пушистыми ворсинками, а они только глушили его отчаянные крики.

Питер страшно молчал.

Он мог бы шептать в загривок что-нибудь грязное в ответ или же ругаться, как делал это Стилински.

Он мог бы именно сейчас ляпнуть про любовь, обездвижив этим признанием Стайлза, словно парализующим ядом.

Но он просто молчал, пальцами одной руки раздвигая ягодицы мальчишки и грубо массируя ему сжатый анус. Подушечка одного со скрипом, по несмазанному, толкнулась внутрь и кожу зажгло от жесткого трения. Но это был единственный дискомфортный момент в их насильственном сексе.

Разработанное отверстие травмировать сложно, если только не чем-то несоразмерно толстым или, боже упаси, острым. Вторжение пальцев – одного, двух, трех даже – никак не могло навредить. Что уж говорить про член. Член Питера был идеальным орудием сладкой пытки, и Хейл, в общем-то, не собирался им Стайлза рвать.

С воткнутым лицом в шкуру, с подкинутым задом, Стилински елозил раздвинутыми коленками по скользкому меху, глухо мычал в откуда-то появившуюся подушку, положенную ему под щеку, и понимал – больно не будет. Но все равно со страхом ждал боли. Ждал первого толчка, впервые осознавая происходящий акт насильственным, и было от этого тошно, гадко до слез.

Изнасилование. Какое некрасивое слово, думал Стайлз.

Пытался сжать сфинктер, но понимал – тело предает, автоматически расслабляясь там, где это требовалось. И лишь вялый пенис, который наверно один понимал смысл повторяемых Стайлзом слов, обмяк и болтался между ног смешно и некрасиво: Питер поставил Стилински повыше на четвереньки, наверно боясь смотреть в его заплаканное лицо, да чтобы не потерять эрекции самому.

Теплая головка коснулась входа неожиданно – Стайлз вздрогнул, хотя всегда любил момент первого проникновения, когда мышцы еще немного болезненно, немного туго принимают член. И так приятно лежать с закрытыми глазами, ощущая внимательный взгляд осторожного, ласкового любовника, Питера, и преодолевать первые ощущения, вылавливая с каждой секундой утекающую из них сладкую боль; запоминая её, этот желанный ингредиент анального секса.

Было что-то странное и непривычное в нынешней торопливости Питера; в том, насколько быстро разделся он сам, обильно сплюнул на копчик и приставил к заднице Стайлза, куда стекла вся слюна, свой готовый член.

Стайлз надеялся на спасение, все еще да, когда понял – его не будет; момент, позволяющий ему высвободиться, всё не наступал. Тот самый, когда Питер должен был потянуться за серебристым квадратиком, надорвать его зубами и натянуть на пенис одной рукой вытащенную из обертки резинку презерватива.

И вдруг, вместо этой спасительной для себя паузы, почувствовал сжатым в предвкушении анусом совсем иное касание, дарящее ничем не сдерживаемую теплоту чужой кожи: Питер не надел презерватив.

Атласная головка члена, с натянутой шелковой ниточкой уздечки нагло толкалась в беззащитный зад, даря интимные – интимнее некуда – прикосновения без всякой преграды между ними.

– Какого черта... Питер... – зашептал в полнейшем шоке Стайлз, – Питер! Стой! Да стой же!!!

Его задушенные крики не отличались от остальных, поэтому Питер обратил на них внимание, только когда Стайлз уже стал хрипеть, изо всех сил уводя задницу от члена и чуть не ломая его; делая себе и Питеру больно. Вот тогда Хейл опустил взгляд – затуманенный и размытый от сосредоточенной похоти вниз, на его бедра, на самый срам – красную растянутую дырку партнера, в которой его член был уже наполовину.

– Что? – рявкнул в спину, одновременно рукой задирая Стайлзу рубашку, так и не снятую. Почти что ласково проводя рукой по напряженным мышцам поясницы и выпирающим бугоркам позвоночника. – Что? Стайлз?

И, не удовлетворившись молчанием жертвы, на самой границе слышимости повторил нараспев дрогнувшим голосом:

– Тебе не нравится? Солнышко? Больно?

Стайлз замер, опешив от нежности и наглости, с какой Питер Хейл вообще эту непозволительную для агрессора нежность сейчас использовал.

Больно? Какая сука...

Но это был снова идеальный момент, упущенный насильником, чтобы уткнувшись в лопатки юного любовника, пролить на них скупую слезу и признаться. В гадкости поступка, в своей неправоте, слабости.

Но Питер, ах, Питер!

Он сделал вид, будто ничего не произносил, тем более обманчиво ласковым голосом. Лишь молчаливо перехватил бедра Стайлза покрепче и поудобнее и въехал в него на всю длину, опять не делая, впрочем, больно, хотя боли Стайлзу по-прежнему хотелось – как последнего рубежа, разделяющего их окончательно на “до” и “после”.

Господи, как же сладко Питер его ебал!

Мягкой, елозящей туда-сюда шкуркой ласкал раздраженные до красноты растянутые морщинки дырки, и Стайлз чувствовал все от и до – все эти скольжения, которые в презервативе лишен был ощущать.

Питер был теплым, шелковым, немного едким в своих выделениях, которыми уже вовсю сочился его напряженный член.

И было... сладко было быть насилуемым физически.

Блять, я мазохист, я чертов извращенец, думал и дергался Стайлз туда-сюда под толчками. Одновременно понимая – он никогда не простит Питеру то, что он сейчас делал с ним.

Он не простит ему применение силы, какой бы притягательной для Стилински она не была.

Наверно именно эта обида и не позволила ему возбудиться физически. Его член все так же вяло болтался между ног, и никто не обращал на это внимания. Питеру было плевать на него, да и на Стайлза тоже. Он трахал его насильно, словно долго-долго хотел и все не мог получить. Трахал, забыв свои правила.

Забыв всё.

– Питер, – снова позвал его Стайлз, повышая голос и зажав в горсти те самые серебристые пакетики, смяв их с характерным звуком. – Питер!!!

Тот опустил глаза на его судорожно сжатые пальцы, увидел в них презервативы и снова перевел уже осмысленный взгляд на место стыковки.

– Блять, – сказал лаконично, дав Стайлзу понять, что их незащищенный секс не был тщательно подготовленным актом террора, хотя наверно, это было бы вполне логично – как следует заклеймить беглого мальчишку своей самой значимой, самой мужской меткой. Спермой.

Но Питер просто... забыл. Не вспомнил о резинке.

Он, готовясь трахать Стайлза, думал не о сексе. О чем-то другом.

И это должно было означать что-то важное, только Стайлз не понимал – что.

Вероятно, Питер или оглох, или ослеп, или был настолько близко к разрядке, что не смог остановиться, даже когда понял – защиты нет. А может удивление от осознания этого факта и сорвало его в затяжной, громкий оргазм...

Никогда, никогда струя воды от, скажем, использования очищающей клизмы не сравнится с настоящей густой, теплой спермой, первые капли которой окропили Стайлзу его нутро. Ощущения были знакомы, но головой Стилински понимал – внутри него сейчас не холодный наконечник-насадка для очищения, а теплый, живой, трепещущий спазмами орган любимого человека. Все еще любимого.

Питер по привычке сжал Стайлзу шею у основания, вдавив щекой в мех, а Стилински судорожно тискал в пальцах подушку, впечатленный происходящим так сильно, что делал это уже молча.

Внутри было горячо и мокро; зад был наполнен спермой, но Питер не спешил вынимать обмякающий пенис – лежал на изнасилованном любовнике, заботливо удерживая свой вес на одной руке. Второй он все еще касался шеи, массируя пальцами местечко, где волоски двумя ручейками стекали вниз, и тоже молчал.

Потом вялый орган, влажно причмокнув, выскользнул из растраханной дырки, и Питер сразу же поднялся, оправляясь. Оставляя Стайлза лежать на шкуре вот так – полураздетым, с выставленной напоказ, поблескивающей слюной и спермой задницей.

Стайлз, плохо справляясь затекшими от сильной хватки Питера руками, медленно подтянул на белую попу брюки. Тяжело поднялся, боясь смотреть на своего насильника. Боясь разглядеть в нем человека, которого он начнет наконец ненавидеть вместо того, чтобы так отчаянно и безрезультатно любить. Хотя результаты-то были налицо. Стайлз чувствовал, как из прокушенной губы – и когда он успел так впиться в нее зубами? – густо и вязко сочится кровь. Как будто Питер ударил его по лицу, прежде чем повалить на пол.

Все было, конечно, не так. Совсем по-другому.

И поводов лелеять в себе неохотно зарождающуюся ненависть было обидно недостаточно – Питер его изнасиловал, но отчего-то казалось, что преступление его не подпадает под статью, являясь извращенной формой признания.

Впрочем, Стайлз сейчас мало что соображал, чтобы догадаться. Смотрел на Хейла, который стоял напротив, нахально прищурившись, и незнакомо улыбался своему мальчишке, буднично застегивая ремень брюк.

– Живой? – спросил холодно и отстраненно.

– Пошел ты на хуй, – вяло ответил ему Стайлз, решив, что после этих слов ему нужно начать презирать бывшего бесповоротно и окончательно.

Питер пожал плечами.

– Твоё дело – проёбывать жизнь, солнышко, обиженно кутаясь в дождевики вместе с Дереком, – о чем-то совсем не о том начал говорить Хейл, – но мой тебе совет – проёбывай её побыстрее. Так хоть останется время на то, чтобы начать жить, наконец, по-настоящему. Своей жизнью.

– Ты это хотел сообщить, когда трахал меня без моего согласия? – спросил Стайлз, смотря злобным зверёнышем.

– Нет, – кратко ответил ему Питер. – Абсолютно.

Его кашемировое пальто было уже накинуто на плечи, идеально обхватывая их, а Стайлз все еще был растрепан и полураздет. Питер как будто не замечал этого беспорядка, который сам же устроил. Не признавал вины ни единым жестом. Окончательно становясь отрицательным героем, в которого, правда, все поголовно влюблены.

Пожалуй, если приглядеться, можно было заметить, что он чем-то смущен. Какой-то мелочью, каким-то пустяком, что ли... Но к сорока мы все прекрасно держим лицо. И Питер держал.

– Кстати, напоминаю, – уже в дверях повернулся к своему бывшему парню он, – через три дня благотворительный концерт в “Вавилоне”, ты должен там быть.

– А почему ты не можешь? – немного ошалев от делового тона, на автомате спросил Стайлз.

– А у меня встреча, – просто объяснил Питер.

– Трах-свидание? – уточнил Стайлз зло.

– Трах-свидание, – подтвердил Хейл, не смущаясь. И даже, призадумавшись, будто вспоминал – с кем, назвал имя: – С этим, как его там, борт-стюардом... Дижоном, да. Как горчица.

– Как горчица, – тупо повторил Стайлз, и его стало откровенно подташнивать.

От такой обыденной, ничем не выдающейся концовки своего изнасилования, которого как будто уже и не было, как не было никаких следов гадкого акта – ни крови, ни эха криков жертвы, ни слез, давно высохших на горячих щеках.

Остался только стыд от ощущения наказания, которое он заслужил. Только вот за что, Стайлз так и не понял.

Питер через несколько минут уехал на своем корвете, понятливо кивнув взъерошенному Стайлзу на прощание, который не пожелал садиться в машину к врагу. Хотя резон-то был. Стайлз и не представлял, каково это будет, всю дорогу до города зажиматься в такси из последних сил, чтобы не намочить сиденье вытекающей из задницы спермой любовника.

Дома Стайлз медленно и неохотно, проклиная себя за эту медлительность, вымылся в душе, на пол-фаланги проникая пальцами в себя, не очень-то тщательно вымывая из ануса остаточное семя Питера Хейла. И уже в темноте спальни, пылая щеками, стыдясь, снова вставил в задницу два своих пальца, вставил поглубже, зная, что там, в жарких внутренностях его, еще осталось то, от чего было и гадко, и стыдно, и грязно, и божественно хорошо: сперма другого мужчины, впервые проникшая в него, впервые вытекающая из него и дарящая этими ощущениями чувство немыслимой интимности, наконец-то зародившейся между ними. Чувство того, что так трахаются настоящие любовники – те, кто друг друга любят.

Без сожалений, без обид, без ревности.

Без защиты.

Пальцам было скользко. Достав из себя чужую сперму, Стайлз с некоторой гадливостью ощущал характерный запах не своих выделений. И он еще долго трогал себя там, внутри, думая, что теперь Питер Хейл с ним навечно, и некуда бежать, и даже тысяча миль между ними расстаться им не помогут.

Потом Стайлз плакал, слушая дождь за окном. Размазывал по щекам той же рукой, которой ласкал себя, слезы вперемешку со спермой, и было плевать. Он ясно осознавал себя поруганным, лишенным воли и чего-то еще, более важного. Он четко классифицировал себя жертвой изнасилования, еще со школы выучив все эти сухие термины, употребляемые в полицейских участках, где работал отец.

Ближе к ночи стала болеть скула, на которой он лежал, когда Питер его трахал. И, зная прекрасно свою нежную белую кожу, Стайлз горько прогнозировал появление синяка наутро. Улику, как сказал бы следователь по его несуществующему делу.

Когда же слезы высохли на щеках, оставив на лице некрасивые, стягивающие кожу разводы, будто бы знаменуя окончание его краткого анализа произошедшего с ним, смартфон, лежащий рядом с кроватью, мигнул входящим сообщением от Питера.

Ты ждал извинений, Стайлз?

Ха.

“Проверься”, – было написано в смс одно слово.

====== Часть 15 ======

– Прогнись в пояснице и отведи левую ногу чуть... Стайлз!

Дерек, нахмурившись, все еще лежал на нём, все еще был в нём, немного не к месту задумавшемуся, позорно ускользнувшему из его объятий в глупые ненужные раздумья.

– Прости, я...

– Ты снова отлыниваешь.

Вот как. Отлынивает он.

Стайлз сердито посмотрел на любовника, который час назад утащил его от окна снова в постель и снова заставил заняться сексом. Тут Стайлза передёрнуло и мысленно он сменил формулировку на “склонил”. Да. Дерек всегда склонял его к повторному сексу. Дерек всегда заботился о том, чтобы Стайлз регулярно кончал, а Стайлз с трудом припоминал в такие моменты – всегда ли его второй любовник был таким педантичным в постели и не терпящим однобокого удовлетворения?

– Мы получаем удовольствие в сексе. Оба. И это не обсуждается, – говорил Хейл, и Стайлз пытался соответствовать, раздумывая, от того ли, что он прямо намекнул тогда Дереку про то нелепое происшествие, тот нянчится с ним, принуждая кончать и кончать под собой всеми способами, стирая из памяти болезненный секс с другим Хейлом, который как раз-таки не закончился его оргазмом.

– Прогнись, вот так, умница, – прошептал Дерек прямо над ухом, заставляя услышать себя и сам отвел левое колено Стайлза в сторону сильнее.

Двинул уверенно бедрами, проникая в его тело глубже, плотнее вжимаясь в стройную фигуру, и так же медленно начиная выводить пенис из расслабленной, растянутой дырки. На третьей монотонной фрикции у Стайлза на удивление сбилось дыхание, мышцы ануса напряглись, напряглась вся нижняя половина тела – бедра, ляжки и всё между ними. Кишечник запульсировал, посылая теплые волны в пах, и Стайлз стал мучительно сладко и тягуче кончать попой, чувствуя, как из уретры сочится медленными каплями сперма, выдоенная анальным оргазмом.

– Теперь идеально, – скользнул по шее тот же жаркий шепот любовника, и Стайлз прикрыл глаза, отдаваясь наслаждению, немного морщась от неприятного ощущения выскальзывающего из ануса члена; чуть вздрагивая от летящих на его грудь и живот капель чужой спермы – Дерек предпочитал кончать без презерватива, мастурбируя на его тело.

Идеально было все. С Дереком всегда так было. Пусть даже Стайлз и не научился быть горячим, темпераментным крикуном в постели, под Дереком не имея сил на стоны. Рот просто выдыхал нужное количество воздуха, чтобы потом сделать судорожный его глоток для поддержания жизни в трепещущем, оргазмирующем теле. На звуки сил не было.

Дерек же кончал с долгим, чувственным, озвученным тихой мольбой выдохом, еще раз доказывая, что быть идеальным можно.

Сам Стайлз старался изо всех сил приблизиться к некоему эталону, придуманному им самим, но выходило плохо – он просто не знал, как быть хорошим, правильным партнёром: вспоминалось другое прошлое, неидеальное. Горячее, иррациональное и до одури бессистемное. То, что было между ним и другим Хейлом.

И с каждым днём соответствовать чему-то недосягаемому становилось труднее и труднее. Часто Стайлз, не желая кончать, просто лежал под Дереком, задумавшись, наслаждаясь теплом большого тела рядом, присутствием в своей постели мужчины. Но Дерек требовал отдачи, он тщательно следил за получением удовольствия и был в этом очень строг. Поэтому и прогибаться в пояснице и отодвигать левую, а иногда и правую ногу ему приходилось безоговорочно. И Стайлз отодвигал.

– Бо-о-оже... Как хорошо... Как же хорошо-о-о...

Это происходило снова и снова.

Стайлз еле дышал, боясь пошевелиться – при каждом шевелении в промежности тянуло болезненно-сладким спазмом, и Стилински понимал, что уже не может отличить, чего же в ощущениях больше – боли или наслаждения. Всё смешивалось.

Дерек как чувствовал – медленно и аккуратно покидал его тело, освобождая наконец от сладостной пытки анальным оргазмом.

– И где ты всего этого понабрался, Дер? – спрашивал Стайлз Хейла, не понимая – и почему именно в такой позе у него случается очередной оргазм.

– Я фармацевт, считай, врач, и у меня в колледже был курс анатомии и физиологии. Я, конечно же, взялся за углубленную программу, – напоминал Хейл, а Стайлз вспоминал смешное “недоврач”, как называл своего племянника Питер.

Потом решительно развеивал воспоминания усилием воли и усмехался, с восхищением думая, что углубляться куда бы то ни было у Дерека получается очень результативно.

Он уже сейчас точно знал, когда жизнь его вроде бы устоялась, что с Бостоном ничего не выйдет.

С Дереком тоже.

И эта интуитивная категоричность его пугала, Стайлз путался в её мотивах, не понимая – какая из двух его разных трагедий мешает ему жить. Случившийся чудовищный насильственный секс между ним и Питером, их прощальный секс, он как-то ощутимо мерк по сравнению с кошмарным замыслом кого-то анонимного, кто чуть не разнес Стайлзу взрывом башку спустя неделю, и Стайлз не знал – от чего или кого бежит на самом деле. Но сменить обстановку следовало, то же говорил и его психолог из центра, не обещая правда, что это поможет. Посттравматический синдром будет одинаково напоминать о себе как на родном Юге, так и в Массачусетсе. Но вы езжайте, езжайте, говорил ему врач, окунетесь в новые пейзажи, смените климат, поразмышляете. Стайлз усмехнулся: сейчас он только и делал, что размышлял. Даже под Дереком, считая это побочным эффектом терапии.

Дереку что, не нравилось, конечно.

Сейчас он уже спал, являя собой классический образец любовника, который после соития отрубается минут на двадцать, проваливаясь в благодатный сон. И Стайлз, как обычно, оставался предоставлен сам себе, что, конечно, давало ему еще больше поводов размышлять. Задумываться. И делать выводы. Каждый раз, сука, разные.

И начинал он, конечно же, анализировать с самого начала, с той секунды, когда сойдя с трапа самолета, втянув ноздрями прохладный воздух чужого штата, не вспоминая наставлений своего психолога – не отказываться от помощи, смешно и гордо не принял предложенного гостеприимства своего попутчика, спасителя и молчаливого друга, нырнув в первое же такси и уехав в гостиницу.

Он проклинал свой болтливый язык, выдавший тайну, одну на двоих с Питером, и, что уж теперь, теперь посвященную в нее и Дерека, словно всем парням с фамилией Хейл позволено было вникать во все передряги жизни Стайлза Стилински.

Дерек, умничка, его от побега удерживать не стал, словно понял – напрасно. Махнул рукой, успев назвать таксисту адрес недорогого отеля в своем районе и, строго нахмурившись, приказать немедленно ему оттуда позвонить. Этим заботу свою ограничил, или же Стайлзу просто хотелось в это верить. Но даже так, всего лишь парой фраз успел убедить убегавшего от него Стилински в том, что он рядом, словно и не размыкали они соприкасавшихся всю дорогу в самолете плеч.

И все же одиночество, как только устроился Стайлз в отельном номере на ночлег, оно накатило сразу же, сильно и мощно, гигантской волной; и стало страшно, тоскливо, плохо.

Впрочем, к одиночеству весьма особого сорта Стайлз уже привык. Лет с тринадцати, когда осознал про себя одну вещь – он не такой, как мальчики в его классе. Не сыскалось друга, похожего на него и в параллельных, и в колледже, и даже на улице их маленького городка. И он вынужденно привык быть одиноким, уже не особо страдая этим годам к шестнадцати, когда, сжав волю в кулак, признался отцу, что гей и через месяц сбежал из дома терять девственность к огням развеселого “Вавилона”.

Оно, это одиночество, все еще было с ним, даже когда появился Питер Хейл, которого сейчас рядом не было. Не потому, что Стайлз его бросил, а из-за проклятых тысяча четырёхсот миль, разделивших их физически так страшно и реально, что Стилински теперь немного терялся: хотел его ненавидеть, но почему-то уже не мог именно из-за количества нулей в расстоянии, их разделившего. Словно растворилась вся ненависть, исчезла в разряженной атмосфере, как исчезает след от летящего самолета в небе. Осталось лишь чувство осознанно выбранного одиночества, больше похожего на добровольную изоляцию.

Эти чувства не очень успешно разбавлял Дерек плохо замаскированной заботой. Стайлз принял руку помощи лишь раз, и она ограничилась помощью в поиске небольшой квартиры. Дальше он хотел сам. Но раскис, как девчонка, прожив в огромном пустом лофте неделю и вскоре стыдно, банально, предсказуемо затосковал по хорошему крепкому херу.

Привыкнув к известной регулярности, пережив почти полгода воздержания по медицинским показаниям, теперь – физически полностью восстановившийся, он хотел заполнить пустоту внутри твердой и горячей плотью. Мечтал о члене по вечерам, когда уже отчеты были готовы и отосланы работодателям. Мечтал так, что даже было уже не стыдно представлять себя скачущим сверху на любовнике во весь опор, с трясущимися гениталиями, перекошенным от напряжения лицом и пляшущей на животе партнера затвердевшей от спазма мошонкой.

Любовника было взять неоткуда. Откровенно боясь толпы и больших скоплений народа, он устроился аналитиком в фирму, где ему позволили работать дистанционно. Изредка бегал в кофейню напротив дома, пряча красивые свои глаза под капюшоном бывалой худи, ни разу не дав себе шанса пофлиртовать хотя бы с баристой.

Все они – бариста, его клиенты, мимо проходящие прохожие, которых успевал встречать на своем пути Стайлз, были чужаками, незнакомцами, отчего-то внушавшими если не страх, то какое-то неопределенное чувство опасности. Ничего ужасного, конечно, в пареньке одного со Стайлзом возраста, на самом деле не было, когда тот мило и немного застенчиво поглядывал из-под своих очков на спешащего симпатичного парня в красной худи, но Стайлз отводил глаза в сторону, не замечая, как обжигающий через картон напиток жжет пальцы. Никаких сторонних пареньков не хотелось, а лицо того парня, с которым Стайлз вот уже который вечер занимался убойной мысленной еблей, было спасительно размыто до неузнаваемости. Зато придуманный член его был хорош, а большего и не требовалось.

С Дереком они встречались нечасто. Нечасто – по инициативе Стайлза. Он не хотел, чтобы бывший любовник и не случившийся друг увидел его разочарование, его растерянность и отчетливое чувство явной нелюбви к прохладе Массачусетса. Но в заведенном распорядке, устоявшемуся спустя месяц, видел что-то стабильное и безопасное, поэтому трусливо не спешил ничего менять: страдал бессонницей по ночам, строчил отчеты, получая приличные деньги, и яростно мастурбировал дважды в день.

Тогда и случился тот благотворительный вечер, уже не такой травмоопасный, а вполне спокойный и респектабельный.

Дерек вытащил Стайлза туда почти насильно – “Ты должен куда-то выйти, пересилить себя и показать нос из норы! И не надо мне говорить, что терапевт из центра не советовал тебе сделать того же самого!”.

Народу было немного, все было камерно. Гости чинно прохаживались по залам, совершая нужные знакомства; посверкивали бриллианты в сережках дам, а кое-где и в запонках, а Стайлз с удивлением слушал, не отдаляясь намного от своего провожатого – Дерека, как к нему обращаются очень... знакомо.

“Мистер Хейл”.

А не могли бы вы, мистер Хейл...

А как ваши разработки, мистер Хейл...

Вы знаете, что ваша лаборатория считается лучшей на побережье и очень перспективна...

Мистер Хейл был ослепителен.

Стайлз, с некоторым сомнением оглядывая свою зафраченную фигуру в зеркале, вдруг отметил, вглядевшись в своего бывшего бывшего парня, как он в своем фраке красив. Как... богоподобен.

Невероятно зеркальными, хвойно-дымчатыми радужками, в которых отражалась толпа и он, потерянный среди незнакомцев, талантливый юный аналитик Стайлз Стилински.

Знакомое сочетание звуков родной фамилии рождало странные аналогии, и Стайлз закрывал глаза, просто слушая. Он, сбившись со счета выпитым бокалам шампанского, наваливался по-хозяйски на хейловское плечо, попутно конспектируя у себя в голове, как плотно натягивается ткань смокинга на его литой бицепс.

Плыл, отпустив себя, позволив своему одиночеству быть немного разбавленным присутствием этого красивого мужчины, который всегда был рядом, который привез его сюда, и очень старался помочь. И черт с ней, этой самостоятельностью, этой взрослостью, которая подразумевает, что ты будешь жить теперь один одинешенек в своем пустом жилище, не нуждаясь ни в ком!

Стайлз так отчаянно захотел принять все то, что предлагал ему изначально младший Хейл – сочувствие, сострадание, помощь... Руку друга.

Только вот рукой, пожалуй, он бы не ограничился. Хотелось... член. Чисто по-дружески. Поэтому наверно он всё не отпускал и не отпускал руки Дерека, повиснув на ней окончательно, а после приема откровенно затащив Хейла в свое такси и вынудив его подняться к себе в квартиру.

– Ты пьян, детка, – мягко сказал Дерек Стайлзу, а тот лишь сердито подумал о том, почему же Хейл настолько трезв?

– Я буду в порядке после чашки кофе, – ответил он ему с запинками, но вместо кофе достал бутылку воды из холодильника и стал неряшливо, промахиваясь мимо рта, оттуда пить.

Ход был неверный и откровенно смешной, но мокрый пьяный Стайлз был все равно соблазнительным: Дерек не мог не смотреть.

Смотрел он внимательно и строго. И в этот раз не отвел рук, протянутых к нему с жаждой.

Не увернулся и от поцелуя.

Стайлз упал к нему в подставленные объятия, мазнув губами по шее, отчаянно шепча – останься. Останься со мной или я умру!

И Дерек остался.

Он очень аккуратно отдрочил Стайзу, раздев его.

Потом разделся догола сам и по-хейловски качественно выебал в задницу.

Стайлзу было немного больно, он в полной мере осознал несчастные свои месяцы без анального секса, и все-таки боль не спасла его от повторной эрекции, которую Дерек тут же заметил и, склонившись над бедрами своего уже протрезвевшего любовника, великолепно ему отсосал.

Стайлз ответил тем же.

И так они прокувыркались до самого утра, что вынудило Дерека заснуть в чужой постели.

Они проснулись вместе – помятые и выжатые этим безостановочным сексом, чтобы за чашкой утреннего кофе договориться обо всем.

Сейчас у них был свой распорядок, свой режим, но Стайлз предчувствовал, ощущал в воздухе перемены, как хитрая лиса, что ведет носом по ветру, вынюхивая скорую зиму. Их с Дереком личные холода вот-вот должны были случиться: свидания стали редки, будто бы Дерек приучал Стайлза потихоньку к тому, что со временем окончательно исчезнет из его жизни.

Три раза в неделю, когда Стайлз лежал под Дереком в постели сменились двумя, а недавно был вычеркнут из расписания еще один день.

Они встречались по четвергам, и Стайлз его ненавидел, этот день недели, уже привыкнув считать, что когда-нибудь и он станет для него таким же одиноким, как остальные шесть.

Сам виноват, говорил он себе, обреченно внимая интуиции, с которой догадывался, что это всё не для него: город, мужчина.

Не его Хейл.

С его молчаливыми разговорами и врожденной, так вписывающейся в эти вечные дожди, хмуростью. Его педантичным, выверенным сексом и пунктуальностью свиданий. Его железобетонной выдержкой, к которой раньше Стайлз не особо присматривался.

В последнее время появился и еще один маленький нюанс, крохотный совершенно, но жизненно важный, открывший Стайлзу на многое глаза и вынудивший, наконец, завести не очень приятный разговор, начиная обрывать всякие между ними интимные связи.

– Дерек, – тихонько потряс он любовника за плечо, выдержав положенные двадцать минут отдыха. – Проснись, мне нужно тебе что-то сказать.

– М.

– Я встретил парня.

– И?

Стилински молча вперил глаза в безмятежное лицо любовника. Ну вот бывают же такие каменные люди! Даже ведь не поморщился!

– Ладно, ладно, – успокаивая скорее себя, чем ничем не обеспокоенного Дерека, пробормотал Стайлз. – Сейчас я все тебе объясню. Ты же понимаешь, что нам придется перестать?

– Перестать что? – Дерек наконец заинтересованно приподнялся на локте.

– Перестать трахаться, – пояснил Стайлз прямо, не зная, как вообще начать рассказ обо всем этом.

О том, что зайдя недавно к Дереку на работу, просто так, чтобы начать выбираться хоть куда-то, он наткнулся в лифте на огромного мужика, прямо медведя. Не толстого, а именно большого, о каких всегда говорят – крупная особь. Так вот, этот парень был нереально велик. Он как-то странно склонился над съежившимся в углу кабины Стайлзом, вглядываясь в его бейдж, выданный ему на посту охраны, и посмотрел в лицо так пристально, что Стайлз тоже похерил правила этикета, ответно уставившись на грудь гиганта, где и прочел на чужом бейджике “Алекс такой-то”.