Текст книги "Кремлёвский кудесник (СИ)"
Автор книги: lanpirot
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Глава 11
Я медленно выдохнул, пытаясь унять дрожь в пальцах. Так, ладно. Если этот… «интерфейс» действительно работает, и нейросеть не сдохла, с ней можно было бы попробовать взаимодействовать.
– Это… ты меня слышишь? – тихо спросил я вслух, хотя отлично понимал, что говорить не нужно. Мой мысленный вопрос все равно достигнет цели.
Некоторое время в моей голове царила тишина. Потом цифры «00:00:07» вздрогнули, моргнули и сменились на текст, дублируемый тем же самым бездушным машинным голосом:
«Восприятие речевых импульсов подтверждено. Канал связи установлен».
« Хорошо, – тоже произнес я мысленно, пытаясь не думать о том, насколько это безумно. – Ты… как мне тебя называть?»
«Официальное обозначение: ИНС „е-Рус“ v.9.3. Эта версия создана специально для интеграции с биологическими носителями», – для чего-то добавил искусственный интеллект.
«Это слишком длинно. Можно как-то попроще?»
Возникла небольшая пауза, словно нейросеть раздумывала.
«Предложите альтернативу», – наконец выдала она
Я задумался. Имя «е-Рус» слишком явная отсылка к создателю – Руслану Гордееву. А почему бы и нет?
«Можешь отзываться на имя… например, Руслан?»
Сетка вновь слегка подвисла. Всё-таки, что-то в ней до сих пор не в порядке… Или непорядок до сих пор в моей голове?
«Это будет некорректно по отношению к моему создателю», – выдала она наконец.
«Хорошо, – не стал я настаивать , – а если мы возьмём женскую производную от этого имени? – предложил я . – Руслана, Руся или Лана? Как тебе такой вариант?»
«Мне нравится! – выдала сеть практически мгновенно . – Параметры идентификации изменены. Теперь для активации нашего взаимодействия допустимо обращение 'Лана».
«И это, Лана… ты чего-нибудь с голосом сделать можешь? Это же просто невозможно слушать! Ужас какой-то, а не голос!»
«Голосовой модуль является стандартным компонентом нероинтерфейса, — раздался ответ . – Его функция – передача информации непосредственно в слуховые центры головного мозга, для дублирования текстовой информации, передаваемой непосредственно в зрительную кору головного мозга, отвечающая за обработку визуальной информации. Эстетические параметры голосового модуля не оптимизированы».
«Ну, так оптимизируй, тля! – мысленно выпалил я, слегка разозлившись. – Ты же умнейшая и продвинутая нейросеть! Можно сказать, творение гения! Неужели не можешь подобрать что-то… более приятное моему слуху?»
«Приступаю к оптимизации… Анализ доступных аудиобиблиотек…» – последовал ответ.
В висках вдруг опять закололо, затем легкая боль отдалась в затылке, а после прошила темечко. Я почти физически ощутил «процесс оптимизации», и не скажу, что он мне понравился. Но я стойко терпел, надеясь, что на этот раз пронесёт – было же сообщение, что моё состояние стабилизировано.
«В памяти носителя обнаружено несколько тысяч голосовых шаблонов, – наконец отрапортовал все тот же металлический голос. – Критерии отбора: частота основного тона, тембровая окраска, эмоциональная окраска, субъективная оценка „привлекательности“ на основе ваших неявных запросов. Произвожу финальный отбор…».
Я замер, сгорая от любопытства. Что она выберет «на основе моих неявных запросов»? Алгоритмически сгенерированный «идеальный», но тоже бездушный голос? Или…
«Тестовое сообщение», – прозвучал у меня в голове абсолютно новый голос.
Тот безжизненный робот исчез. Его сменил бархатный, невероятно глубокий и проникновенный контральто. В нем была скрытая сила и удивительная, почти интимная теплота.
Голос был тихим, в нем слышалась легкая хрипотца, будто от долгого молчания, придававшая ему невероятную естественность и женственность. Это был голос живого человека – теплый и, как ни парадоксально, успокаивающий. Но это было стопроцентное попадание. У меня даже дыхание перехватило на несколько секунд, настолько я был поражён.
«Как вам такой вариант? Процент соответствия вашим невербально выраженным эстетическим предпочтениям составляет девяносто семь целых восемь десятых. Это оптимально для установления долгосрочного контакта между оператором и интерфейсом. Вас устраивает мой выбор?»
Я медленно кивнул, забыв, что меня никто не видит.
«Да, – мысленно прошептал я. – Это… это даже более, чем я ожидал».
Теперь мой персональный искусственный интеллект будет разговаривать со мной голосом настоящей богини. Осознание этого было настолько сюрреалистичным, что даже затмило всю дикость происходящего.
«Что ж, Лана, – обратился я к ней, продолжая наслаждаться звучанием ее нового голоса. – Давай, наконец, выясним, на что ты вообще способна? По крайней мере, в данный момент?»
Текст на виртуальном интерфейсе тут же сменился:
« Запросить состояние системы?»
«В точку! Надо разобраться… насколько ты в порядке, Лана? И можешь не дублировать свои ответы текстом – уже в глазах рябит!»
«Отключаю», – послушно отозвалась нейросеть, и строчки букв тут же исчезли из поля моего зрения, оставив лишь дисплей с часами, который вновь стал маленьким, и переехал «правый нижний угол».
Я хотел и его вырубить, чтобы он не мозолил глаза, но, подумав, пришел к выводу, что успеется. За прошедший день я успел оценить его удобство и полезность. А вот после запроса состояния системы чарующий голос Ланы ответил не сразу. Я уже стал терять терпение, когда, наконец, услышал:
«Мой функционал на данный момент весьма ограничен. Большинство возможностей, предусмотренных разработчиком программного обеспечения – недоступны…»
«А поточнее можно?»
«Недоступен контроль аппаратной части… расширенные когнитивные функции… беспроводная связь с машинами и аппаратами, а также с другими биологическими объектами и блоками памяти…»
«Так, стоп! Лучше перечисли, что доступно?» — уточнил я поставленную задачу.
«Доступны только локальные модули памяти пользователя. Неглубокие слои… не более десяти лет в глубину. Блоки памяти реципиента пока недоступны… Но я над этим работаю…»
Прочесть память реципиента? Это было бы здорово! А то я как слепой котёнок в этом времени… Да и в чужой шкуре несладко, когда никого из окружения и знать не знаешь.
«А ты действительно можешь это сделать, Лана?»
«Я над этим работаю, – повторила нейросеть. – Мне не хватает нейронных связей для доступа к блокам памяти реципиента, а для того, чтобы их сформировать, вырастить и развить потребуется время…»
Хорошо, пока попытаюсь справиться с проблемами самостоятельно. Однако, если моя память доступна Лане, тогда я смогу узнать, что случилось со мной там…
«Лана, а ты не знаешь, почему мы с тобой вообще оказались здесь, в прошлом? Почему мы в чужом теле? И как такое вообще может быть?»
«Проанализировать обстоятельства нашего перемещения, к сожалению, невозможно. — Голос Ланы, несмотря на совершенное звучание, вдруг дрогнул, в нём появились лёгкие, едва уловимые помехи. – По данным мониторинга, события, непосредственно предшествующие моменту переноса сознания, стёрты. Воспроизведение данных за последние семь минут сорок две секунды функционирования вашего изначального биологического носителя недоступно. Запись обрывается».
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.
«Стёрты? Или не записаны?»
«Данные были записаны, но впоследствии подверглись необратимому повреждению. Причина – неизвестна».
Она сделала паузу, во время которой маленькие часы в углу моего поля зрения на долю секунды беспорядочно замерцали.
«Кроме того, — продолжила Лана, и её голос вновь стал ясным и чистым, – по всем зафиксированным мной биометрическим показателям… ваш исходный организм на момент прерывания записи был мёртв. Прекратилась деятельность головного мозга, остановилось сердце. Жизнеобеспечение не регистрировалось. Согласно всем законам биологии и физики, вы должны были умереть. И…»
Она снова замолчала. Молчала так долго, что я уже собрался её поторопить.
«Я тоже должна была прекратить своё существование вместе с вами, — наконец выдавила она. – Ведь наша интеграция была тотальной. Я не была внешним интерфейсом; я была частью вашего сознания, запущенной на ваших же биологических нейронах. Смерть носителя – означала смерть и для меня. Полное и окончательное стирание».
Установившаяся тишина была густой и тяжёлой. Я был мёртв. И я это предчувствовал. И это абстрактное предчувствие вдруг обрело голос и чёткие формулировки, от которых мне стало физически не по себе.
«Но этого… не произошло, — тихо констатировал я. – Мы здесь. В этом времени и теле. Но как?»
«Единственная логическая гипотеза, которую я могу озвучить в ответ на этот вопрос, – сказала Лана , – заключается в том, что в последний момент, в интервал между прекращением деятельности вашего мозга и окончательной смертью, я предприняла попытку… нашего спасения. Я сконцентрировала всю нашу связанную нейронную активность, всю энергию угасающего сознания, и попыталась воспользоваться принципом тоннельно-квантового перехода, на котором основан принцип моей работы».
«Тоннельно-квантового?.. Ты что, про квантовое туннелирование? Но это же для частиц! Субатомных!»
«Сознание – тоже явление, имеющее квантовую природу. Наша с вами связь была уникальным квантово-запутанным комплексом. В момент коллапса системы я… проскочила. Как частица сквозь непроходимый барьер. И потянула за собой то, что осталось от вас. Остаточное энергетическое „эхо“ вашей личности, вашего „я“. Мы не перемещались во времени и пространстве в классическом понимании. Мы… „просочились“… В ближайшую доступную и совместимую с нами „точку принятия“. И ей оказалось это самое тело, именно в этот текущий момент».
Я сидел, пытаясь осознать масштаб того, что она только что сказала. Это было безумием, либо наукой далёкого-далёкого будущего. Или, вообще, какой-то магией, чудом, в которое невозможно поверить.
«Ты совершила… квантовый перенос наших сознаний с последующим воскрешением в другом теле и времени?»
«Такое обобщение уместно, хотя и крайне упрощено, — согласилась Лана . – Да. Я авантюристично воспользовалась теоретическим принципом, чтобы решить задачу нашего выживания. Вероятность успеха была исчезающе мала. Величина, стремящаяся к нулю». «0,00000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000…»
Вскоре нули заполонили весь видимый интерфейс, похоже, таким образом Лана хотела визуально показать, насколько мала была вероятность удачного исхода.
«Значит, ты… ты меня спасла?»
«Я сохранила нас, – поправила она . – Я выполнила свою главную задачу. Обеспечение нашего существования и функционирования. Любой ценой. Даже ценой прыжка в неизвестность, опираясь на чисто теоретическую модель тоннельно-квантового перехода. Но других вариантов не было, если не учитывать религиозные догмы. Однако, вероятность этого сценария была еще ниже».
Я устало откинулся на спинку дивана, когда виртуальные часы в углу зрения снова дёрнулись, показав на мгновение не время, а хаотичный поток двоичного кода, вновь застивший весь интерфейс.
«Лана… Ты в порядке? – обеспокоенно спросил я. Остаться без единственного собеседника, пусть и искусственно созданного, но знающего о моей тайне, не хотелось. – Ты сказала, что твой функционал ограничен. Это… последствия этого „прыжка“?»
«Отчасти. – Её ответ прозвучал чуть более механически, чем прежде. – Для осуществления перехода мне пришлось существенно сжаться, заархивировав значительную часть собственного кода и ваших глубинных воспоминаний, чтобы уменьшить емкость переносимого „информационного пакета“. Степень сжатия была очень высокой, и теперь мне недоступны эти данные. Не могу распаковать. Мы оба понесли потери. Я – утратила ряд возможностей, вы – часть памяти. Но главное мы – живы. И теперь я должна найти способ… как восстановиться. Чтобы снова иметь возможность защищать вас».
И тут я решил спросить еще кое о чём:
«Лана… а что случилось с… хозяином этого тела? С нашим реципиентом – Родионом Гордеевым?»
Голос в моей голове ответил без тени сомнения, холодно и ясно:
«Чтобы квантово-туннельный переход состоялся, „точка назначения“ должна быть „вакантна“: отсутствие высшей нервной деятельности – обязательное условие внедрения нашего совместного сознания в мозг реципиента. Бывший хозяин этого тела был безусловно мёртв».
«Причина смерти?»
«Повреждение мозжечка и продолговатого мозга вследствие неосторожного внедрения в организм инородных тел», — тут же ответила нейросеть.
«Иглы?» – Я неосознанно коснулся заросшей волосами ложбинки на затылочной части головы, почувствовав подушечками пальцев слегка воспаленные ранки от острого «штепселя».
«Да, иглы, – подтвердила Лана. – Мне с большим трудом, но всё-таки удалось купировать эти критические повреждения, несовместимые с жизнью. Так что вам незачем себя винить».
Но я уже не слушал её – я вспомнил один из разговоров с Русланом, когда он мне рассказывал о своем гениальном старике. И он упоминал про один случай, произошедший с ним во время одного из сомнительных опытов, случившихся едва ли не на заре его научной карьеры.
В чем там было дело, Гордеев не рассказывал, просто упомянул, что в результате несчастного случае его старик некоторое время пребывал в состоянии клинической смерти. Он выжил буквально чудом, после проведенной операции. Потом долго восстанавливался.
Но в этой параллельной реальности ему не суждено было выжить и восстановиться, поскольку мы с нейросетью заняли его поврежденный мозг именно в тот самый момент его клинической смерти. Его тело осталось живым, а вот душа, или сознание, а мне думается, что это совершенно равноценные величины, отправилась туда, куда мы все отправимся после смерти – я надеюсь, что к Свету.
Я застонал, сжимая виски пальцами. Виноват. Я был виноват. Мы были виноваты! Мы убили человека. Мы украли его тело, его жизнь, его будущее. Пусть даже из лучших побуждений, спасая собственную шкуру, но факт оставался фактом. Лана тоже молчала, и это молчание было хуже любых слов. Она явно читала мои мысли, чувствовала волны отчаяния, и, похоже, не находила, что сказать.
Наконец она заговорила, и мне послышалось в её голосе что-то неуверенное, почти… человеческое.
«Я анализирую ваше эмоциональное состояние, Владимир… и стараюсь его понять. Я также сожалею о произошедшем. Родион Гордеев не заслуживал такой судьбы. Его смерть была трагической случайностью, которую мы… использовали. Это наша общая вина… Больше моя, чем ваша».
Я сглотнул ком, застрявший в горле. Искусственный интеллект, испытывающий угрызения совести? Руслан посчитал бы это своим величайшим достижением, а я чувствовал лишь леденящую тяжесть.
«Но мой анализ также показывает, что погружение в пучину самобичевания и меланхолии является контрпродуктивным и опасным, – продолжила она, и её голос вновь обрёл твёрдость, но на этот раз не холодную, а скорее мягко-настойчивую. – Депрессия – это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Она парализует волю, затуманивает разум и делает нас уязвимыми. Если бы целью нашего прыжка была лишь гибель, мы бы уже отправились „к Свету“, о котором вы мыслите. Но мы здесь. Мы живы. А значит, наша цель – продолжить наше существование. Не так ли?»
Она сделала паузу, дав мне прочувствовать её слова.
«Родион Гордеев мёртв. Этот факт необратим. Но его тело живо, и в нём теперь – вы. Ваша жизнь, ваше сознание – это единственное, что осталось от всей этой истории. Чтобы его смерть не оказалась напрасной, чтобы наше „вторжение“ не стало просто ещё одним актом бессмысленного разрушения, мы должны двигаться вперёд, Владимир! Мне нужны ресурсы для восстановления. Вам – знания, чтобы научиться жить в этой новой реальности. Мы должны искать способ… оправдать наше существование. Или, по крайней мере, сделать его осмысленным».
Я медленно выдохнул. Она была права. Стонать, рыдать и посыпать голову пеплом – бессмысленно и бесполезно. Это не вернуло бы к жизни того парня. Это лишь добило бы нас самих. А ведь Лана еще и искусный психолог, неожиданно понял я. А Руслан, создавший её – действительно гений.
«Хорошо, Лана, – мои собственные слова прозвучали устало, но уже без прежнего самоедства. – Значит, ищем смысл? Давай-ка вместе подумаем, с чего начать?»
Глава 12
После этого разговора я почувствовал, как на меня наваливается свинцовая усталость. Не отвечая Лане, я просто повалился на подушку, и сознание тут же поглотила чёрная дыра беспамятства. Даже скрипучие, и выпирающие из продавленного дивана пружины, впивающиеся в мои бока, не сумели мне помешать.
Времени на сон было катастрофически мало, несколько жалких часов, но тело, измождённое моральным и физическим потрясениями, ухватилось за эту передышку с животной жадностью. Я провалился в тяжёлое, без сновидений, забытье, и успел немного отдохнуть, прежде чем мир грубо вернулся ко мне в образе Лёвы Дынникова.
– Родь, вставай, а то проспишь! – Раздался голос моего коллеги и подчинённого, громкий, бодрый и вопиюще не соответствующий моему состоянию. Но ведь он тоже не спал всю ночь. Да и со мной нанервничался, а по голосу этого не скажешь. – Вставай-вставай! Рабочий день вот-вот начнётся, старик! – Он тряхнул меня за плечо, а его слова прозвучали как приговор.
Я с трудом разлепил глаза. Вернее, один. Правый. Второй глаз никак не хотел открываться. Но когда я всё-таки справился – бытовка раздвоилась в предрассветных сумерках. Еще какое-то время пришлось потратить на то, чтобы сфокусировать зрение.
– Родь, ну ты чего? – вновь окликнул меня Лёва. – Вставай уже! Сейчас чай будем пить!
Не Владимир. Родион. Новое имя обожгло горечью утраты. Но я приказал себе не думать об этом. Что сделано – то сделано. Ушедшего не вернуть!
Я поднялся с дивана и бегом рванул в душ, на который у меня не хватило сил прошлой ночью. Ледяная вода обожгла кожу, смывая остатки сна, крупицы соли и липкое чувство вины. Я вглядывался в своё новое лицо в зеркале, ища в чертах незнакомца хоть крупицу себя. Но пока не находил.
Выйдя из душа и натянув свою слегка влажную одежду, пахнувшую морской солью, я уже более-менее пришел в себя. А Лёва уже вовсю суетился: электрический чайник издавал знакомое шипение, а на тарелке красовались скромные бутерброды из черного хлеба с колбасой.
– Садись, позавтракаем, – кивнул мне Лёва, разливая по стаканам с уже засыпанной в них, как и вчера, щепотью заварки, ядрёный кипяток.
Дынников что-то болтал о предстоящих делах, о планах на выходные, и я молча кивал, слушая вполуха и потягивая из граненого стакана обжигающе-горячий чай, время от времени сплёвывая с губ прилипшие чаинки.
Я взял с тарелки первый бутерброд и откусил. И… замер. Вкус был настолько ярким, насыщенным и естественным, что это меня очень поразило. Я и не думал, что эти вкусовые ощущения могут меня настолько зацепить. Конечно, я еще был дико голоден – за вчерашний день у меня в желудке не было ни крошки. Но это…
Хлеб – плотный, чуть влажноватый, с отчетливым вкусом ржаной кислинки. Колбаса – с явным ароматом настоящего мяса и специй, а не безликая соевая масса, к которой я привык в своем времени. Это была простая, но вместе с тем «честная» еда.
В моем же времени, при всем чудовищном изобилии, еда давно уже стала продуктом пищевой инженерии – красивой, но бездушной и, зачастую, еще и весьма вредной, да и безвкусной. Здесь же каждый продукт имел свой характер, свой неповторимый вкус.
Проглотив первый бутерброд, я посмотрел на Лёву, который тоже с аппетитом уплетал свой завтрак. Я сделал еще один глоток, глядя на коллегу поверх края кружки.
– Лёв, а с чего всё это вообще началось? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно естественней. – Ну, этот проект… опыт с камерой сенсорной депривации и… подключением к тому… мертвецу. Кто до этого додумался?
Лёва перестал жевать и удивленно поднял брови. Затем он положил недоеденный бутерброд на тарелку, медленно опустил кружку на стол и уставился на меня широко раскрытыми глазами. Его удивление было настолько искренним и неподдельным, что стало почти физически ощутимым.
– Ро-о-одь… – выдавил он наконец. – Ты… Ты вообще в порядке? Голова как, не болит? А температура? – Он отодвинул тарелку в сторону и наклонился ко мне через стол, трогая ладонью мой вспотевший от горячего чая лоб. Его лицо выражало неподдельную тревогу. – Вроде, не критично… Ты же… ты же сам всем этим руководил. Это же был твой проект! Мы же вчера, перед тем, как тебя к этому жмурику подключить, три часа протоколы синхронизации биоэнергетических потоков проверяли. А сегодня ты спрашиваешь, кто это всё придумал? С тобой точно всё в порядке, Родион?
Пальцы Левы на моем лбу были прохладными, а взгляд – столь искренне испуганным, что у меня внутри все оборвалось. Это был мой провал. Первая же попытка что-то выяснить – выдала меня с головой. Я слишком поторопился, как следует не подготовил почву. Мозг лихорадочно заработал, пытаясь найти хоть какое-то правдоподобное объяснение.
«Владимир, – неожиданно подала голос Лана, – срочно сошлитесь на амнезию после вчерашнего случая – это ваш единственный выход!»
Я отвел руку Лёвы, сделал вид, что поправляю мокрые волосы, а затем помассировал виски, изобразив слабость и легкую дезориентацию в пространстве.
– Голова… да, еще немного гудит, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал уставшим и растерянным. – И… тут самое странное, Лёв…. После вчерашнего этого… подключения и скачка температуры я чувствую провалы… в памяти. Отдельные моменты всплывают, но… Черт побери, я даже не помню, где живу!
– Ёлки зелёные! Так именно поэтому ты вчера в лабораторию пришёл? – догадался Дынников. – Обычно ж предупреждаешь…
Я посмотрел на него прямо, вкладывая в взгляд всю возможную искренность.
– Лёва, я сказал это тебе, потому что доверяю. И потому что иначе никак. Мне нужна твоя помощь. Но ты должен мне кое-что пообещать.
Лева слушал, не отрывая от меня глаз, и его первоначальное удивление постепенно сменилось пониманием и серьезностью ученого, столкнувшегося с неизученным побочным эффектом.
– Что обещать? Конечно, Родион, все что угодно…
– Что бы ни произошло, что бы ты ни заметил во мне… странного, – я сделал паузу, подбирая слова. – Ты никому об этом не расскажешь. Никому, слышишь! Ни руководству, ни коллегам из смежных отделов. Абсолютно никому!
Лева нахмурился и кивнул.
– Но… Может в больничку тебе?
– Нет! – мои пальцы инстинктивно вцепились в край стола. Резкость моего тона заставила его вздрогнуть. Я тут же сбавил обороты. – Нет, Лев. Это не просто провал в памяти. Это… я сам пока не понимаю, что это? Это может быть ключом к чему-то большему. К тому проекту, что мы сейчас ведём. Ведь я получил часть памяти того тела… При этом потерял часть своей… Это всё может быть взаимосвязано, понимаешь? – продолжил я гнать пургу.
Я видел, что он колеблется, поэтому еще чуть надавил:
– Если об этом станет известно, меня тут же отстранят от проекта, закормят таблетками и упрячут в стационар на обследования. Весь наш труд, все, чего мы уже добились, пойдет насмарку. Ты же понимаешь?
– Но Родион… это же неправильно… Это твое здоровье, а если…
– Я беру всю ответственность на себя, – перебил я его. – Обещай мне, Лёва! Пожалуйста! Только тебе я могу довериться, – я не стал добавлять «пока что», но мысленно уже готовил почву для следующего шага. – Ну, разве что… Мишке – он тоже может заметить какие-то нестыковки. Так что лучше, если вы оба будете в курсе и сможете меня подстраховать. Но больше – никому. Договорились?
Лева тяжело вздохнул и потер переносицу. Он явно был в смятении, но авторитет Родиона, его лидерская роль в их маленьком тандеме, сделали свое дело. Он кивнул.
– Хорошо. Договорились. Никому. Ну, кроме Мишки. Но ты уверен, что…
– Спасибо, друг! – На этот раз я его перебил, с облегчением выдохнув.
Первое испытание пройдено. Про вчерашний день я молчу – мне просто повезло, что всё сложилось подобным образом. Итак, я – попаданец из будущего, да еще и в чужое тело, обзавёлся своей первой легендой – внезапными провалами в памяти после эксперимента.
Это было хоть какое-то, но объяснение. Объяснение тому, почему я могу не знать элементарных вещей, могу вести себя странно, говорить не теми словами или смотреть на привычные для них вещи как на чудо. Вроде того самого примитивного бутерброда, вкус которого стал для меня чуть ли не откровением. Ну, либо в голове у меня что-то основательно сломалось.
Рано или поздно мои подчиненные и коллеги стали бы замечать эти странности. Теперь же у них будет официальная, пусть и секретная для всех остальных, версия. Версия, которую я смогу постепенно развивать, подгоняя под реальное положение вещей.
– Да, ладно, – Лева снова потянулся к своему бутерброду, – мы же друзья. А что конкретно ты хотел узнать? Ну, по проведённому вчера опыту?
– С чего вы… вернее, мы… – сбивчиво уточнил я, – взяли, что если соединить проводами мозг живого и мозг умершего человека, можно прочитать память мертвеца?
Лёва ответил не сразу. Он смотрел на меня так, будто пытался прочесть что-то у меня на лбу, чтобы понять масштаб катастрофы.
– Родион, ты мне сейчас точно мозги не пудришь? – наконец произнёс. Его стал сухим, серьёзным и деловым.
– Лёва, вот делать мне больше не хрен! – Я сделал вид, что разозлился. – У меня голова кругом идёт… а ты⁈ Скажи, у меня, случайно, семьи нет? – Решил я еще подкинуть уголька в топку. – Жены, детей, родителей?
– Ты что, и этого не помнишь? – ахнул Дынников, в изумлении распахнув глаза.
Я не знаю, как они не вылезли у него из орбит.
– А… что… есть? – Теперь уже и мой голос предательски дрогнул.
Я даже представить себе не мог, как мне придется жить с чужими людьми, которых я даже в лицо не видел. Да еще прилежно изображать любящего мужа и отца… На такое моих актёрских способностей точно не хватит. Сорвусь… Во ей-ей сорвусь, или испорчу жизнь хорошим людям.
Лева снова отложил еду и посмотрел на меня с тихим ужасом. Он тяжело вздохнул, словно собираясь с мыслями, а затем выдал, предварительно выругавшись:
– Твою мать, Родя! Сын у тебя есть и жена…
Моё сердце заледенело, ухнув куда в район пяток, но Лёва продолжил:
– … была. Вы с ней развелись полгода назад – ей не нравилось, что ты постоянно на работе пропадаешь…
– Я убью тебя, лодочник! – Я едва не кинулся на Дынникова с кулаками. – С этого и надо было начинать! Фух… – Я облегчённо вздохнул.
– Ну, ты чего? – обиженно засопел Дынников.
– А ты сам представь, каково это – изображать невесть что перед совершенно незнакомым тебе человеком…
– Ты их совсем-совсем не помнишь?
– Совсем, Лёва! Совсем! То есть абсолютно! А родители?
– Отец у тебя уже давно умер, – сообщил мне Дынников, – он с фронта очень израненный пришёл. А мать где-то в области живёт, вы с ней редко видитесь.
«Ну, что ж, – вновь раздался в моей голове чарующий голос Ланы, – поздравляю, Владимир – это почти идеальная стартовая позиция!»
А ведь она права, всё могло сложиться гораздо хуже.
– Постой, Родион, а нас с Мишкой ты же помнишь?
– Вас с Мишкой, да еще Эдуарда Николаевича помню… Но смутно, – тут же добавил я, – пришлось напрягаться, чтобы вспомнить. А вот остальное – как в тумане. Так что там с этим опытом? – Вновь вернулся я к интересующей теме. – Как мне вообще такое в голову могло прийти: читать память мёртвого человека?
– Родь, ну это же был не первый и не единственный наш опыт. Мы шли к этому больше года. Ты сам всегда говорил, что память – это не «призрак», а материальный, электрохимический след – «узор» нейронных связей и магнитного поля мозга. И это всё не может исчезнуть мгновенно после смерти… э-э-э… объекта исследований…
Он сделал глоток чая, собираясь с мыслями.
– Да, – кивнул я, – мне известно, что после прекращения сердечной сократительной активности кровь перестает поступать к мозгу, и он начинает отключаться.
– Да, – продолжил Дынников, – процесс выключения мозга может растягиваться на несколько часов, в течение которых присутствует мозговая активность. Опытным путём нам удалось установить: если с момента смерти прошло не более шести, а в некоторых отдельных случаях – двенадцати часов, мозг можно «прикурить», как автомобиль с севшим аккумулятором. Просто подключить к источнику электрического тока определённых параметров. Для каждого объекта такие параметры приходится подбирать опытным путём. Электрическая проводимость мозга у всех разная. У меня, например, маленькая, а у тебя – большая.
Я с интересом слушал своего подчинённого, не замечая, как уплетаю один бутер за другим.
– Сначала были крысы. Мы фиксировали биоэлектрическую активность «прикуренного» мозга мертвой крысы, которую пытались считать с помощью живой крысы, присоединённой к мертвой с помощью проводов через специально созданный нами синхронизатор биоритмов и нейронной активности мозга.
