Текст книги "Кремлёвский кудесник (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

  Глава 4

            Утро следующего дня началось, как обычно – завтрак, санитарно-гигиенические процедуры и массаж. Мои мышцы, долгое время находившиеся в состоянии атрофии, благодарно отзывались на прикосновения сильных рук массажиста – Аннушка, как всегда была на высоте.

            Мне даже показалось, буквально на мгновение, что я что-то почувствовал. Как будто мои мышцы напомнили о себе тугими, почти болезненными, но по-настоящему живыми ощущениями. Но, не стоило выдавать желаемое за действительно – тела я до сих пор не ощущал.

            А вот после массажа пришёл Гордеев. Его лицо было сосредоточенно-серьёзным, а в глазах горел огонь. И я прекрасно его понимал, ведь сегодня, возможно, сбудется его мечта.

            – Всё готово, Владимир, – сказал он без лишних предисловий. – Все установки протестированы и синхронизированы. Сегодня мы устанавливаем чип.

            – Ни пуха, ни пера, Руслан! – ответил я, когда санитары перекладывали меня на каталку.

            – К чёрту! – вполне серьёзно отозвался Гордеев, демонстративно три раза плюнув через левое плечо.

            Это заставило меня улыбнуться. Несмотря на прекрасное образование, даже некоторую гениальность, научную степень доктора наук и суперсовременное оборудование, Руслан, как и мы, простые смертные, оказался подвержен традиционным суевериям и приметам.

            Хотя, как считают некоторые психологи, следование приметам и суевериям успокаивает нервы, снимает тревогу, укрепляет веру в собственные силы и улучшает настроение, позволяя добиваться поставленных результатов с куда большей эффективностью. Так-то!

            Меня перевезли в ту самую навороченную операционную, в которой я уже бывал ранее. Воздух был холодным и стерильным, пах озоном, металлом и пластиком. В центре стоял похожий на кокон операционный стол, окружённый немыслимым количеством мониторов и манипуляторов, готовых к работе. Руслан, уже в хирургическом халате и маске, жестом указал на стол.

            – Владимир, начинаем…

            Меня переложили на холодную поверхность, мягко зафиксировали голову и ввели в состояние искусственного медикаментозного сна. Это был не полный наркоз, а скорее глубокое, лишённое сновидений забытьё, сквозь которое пробивались какие-то обрывки ощущений. Я не чувствовал боли, лишь давление, вибрацию и какие-то далёкие приглушённые звуки.

            Операция началась с ювелирного разреза скальпелем, управляемым роботизированной рукой. Я почувствовал лёгкое касание, будто провели по коже чем-то холодным и тонким, и больше ничего. Кожа и мягкие ткани были аккуратно раздвинуты, но я этого совсем не ощутил.

            Затем раздался едва слышный, пронзительный высокочастотный визг – это работала хирургическая дрель, вскрывающая костную защиту черепа. Через моё затуманенное сознание проносились обрывки мыслей: давление… жужжание… ритмичная вибрация, отдающаяся где-то глубоко в кости…

            Самый ответственный этап – это проникновение в «dura mater»[1], твёрдую мозговую оболочку. Здесь манипуляторы должны были сменить инструменты – мы обговаривали этапы операции с Русланом. Я хотел быть в курсе, к тому же имелся профессиональный интерес.

            Работа велась с умопомрачительной точностью, контролируемой той самой живой картой моего мозга, что мы создали накануне. Я не видел, но какая-то часть моего сознания чувствовала, как тончайшие нанонити чипа, похожие на сияющую паутину, начали свой путь. Они не прокалывали ткани, а мягко, почти ласково раздвигали их, следуя заранее проложенным нейронным путям.

            И тут случилось нечто неописуемое. Моё сознание, доселе плававшее в тумане, вдруг вспыхнуло ослепительным калейдоскопом сигналов. Это не были образы или звуки. Это был чистый фейерверк импульсов: я «увидел» вспышки – алые, золотые, изумрудные – там, где кончики нитей касались нейронов.

            Где-то на границе восприятия я услышал приглушённый, полный торжества голос Руслана:

            «…контакт! Импеданс[2] в норме! Принимается… принимается! Идёт стабилизация…»

            Процесс установки занял ещё несколько часов, но для меня они пролетели как одно мгновение, наполненное нейронной фантасмагорией. Постепенно «электрическая буря» в моей голове стала утихать, да и искусственный сон начал потихоньку меня отпускать.

            Я открыл глаза. Первое, что я увидел, – это лицо Руслана, склонившееся надо мной. Его глаза за стеклом защитной маски сияли ликующим возбуждением.

            – Владимир, поздравляю! Всё прошло идеально! Чип на месте. Он «жив» и уже учится обмениваться сигналами с твоим мозгом…

            После того, как я отошел от операции, и моё состояние стабилизировалось, начались испытания вживленного чипа. Первые дни были наполнены эйфорией от самого факта успешной имплантации. Руслан не отходил от меня и от своих мониторов, его лицо светилось непроходящим восторгом первооткрывателя. Мы проверяли базовые функции: моторные реакции, сенсорное восприятие, скорость обработки простейших запросов. Чип работал. Это было настоящее чудо.

            Но вскоре все оказалось не так безоблачно, как рассчитывал Гордеев. Когда мы перешли к сложным, нелинейным задачам – распознаванию абстрактных образов, доступу к глубинным воспоминаниям, прямому интерфейсу с внешними базами данных – проявились первые проблемы. Система давала сбои, выдавая вместо четкого сигнала шум, похожий на статические помехи.

            Отклик и скорость передачи данных были существенно меньше тех, на которые рассчитывал Руслан. Мы часами просиживали за тестами, но цифры на экране были неутешительными. Да, чип стабильно передавал сигнал. Да, он был на порядок лучше, чем у зарубежных коллег, но все-таки не тот прорывной уровень, та самая «нейронная симфония», о которой мечтал юный гений. Это был просто очень хороший, очень продвинутый инструмент, а не революция. Руслан злился, хмурился, переписывал протоколы тестирования, словно не веря ни собственным глазам, ни показаниям приборов.

            Дни шли за днями, недели за неделями, но получить результат, к которому мы стремились, не удавалось. Первоначальный энтузиазм Гордеева сменялся навязчивой одержимостью. Он почти не спал, проводя время за перекалибровкой системы, подозревая то погрешность в алгоритмах, то шумы в аппаратуре. Я видел, как гаснет огонь в его глазах. Он бился о невидимую стену, и с каждым днем эти удары становился все отчаяннее.

            Именно тогда я тоже подключился к работе, постепенно изучая наработки Руслана. Так я постепенно погрузился в мир его гениальных вычислений, в лабиринт алгоритмов, которые должны были объединить в единое целое живой мозг человека и кремниевый разум машины.

            Я изучал данные нашей совместной нейрокарты, сверял их с реальными показаниями чипа, искал малейшие несоответствия. Это была титаническая работа, и я видел в глазах Гордеева настоящую человеческую благодарность. Именно тогда мы стали настоящей командой. Мы работали плечом к плечу в лаборатории, Руслан даже приспособил к моей едва двигающейся кисти манипулятор, чтобы я мог сам хоть как-то управлять мышью.

            Дальнейшие дни превратились в рутину кропотливых и почти ювелирных поисков. Руслан, как сапёр, прочёсывал правильность построения программного кода, сравнивал логи, анализировал временные задержки в передаче каждого бита. Я же пытался как можно скорее обучить нейросеть необходимым действиям и реакциям.

            И вот однажды поздно ночью, когда на мониторах мерцали только зелёные строки логов, а в лаборатории стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь гулом серверов, он её нашёл. Ошибку. Руслан замер, уставившись на график временных меток. Его лицо, осунувшееся от бессонницы, было похоже на маску.

            – Внешний носитель, – наконец выдохнул он. – Слишком медленная передача.

            Он оказался прав. Всё было идеально внутри моего черепа. Чип молниеносно снимал сигнал, кодировал его и отправлял по беспроводному каналу. Но дальше… дальше нейросеть, та самая, что была запрятана в мощных серверах, не успевала их обрабатывать и отправлять обратный ответ.

            Возникала крошечная, почти невидимая задержка – несколько миллисекунд. Но для диалога двух разумов, биологического и цифрового, это была вечность. Это была пропасть. Именно она создавала тот шум, ту статику, что мешала нам достичь настоящей кристальной чистоты «нейронной симфонии».

            Обнаружив это, Руслан откинулся на спинку кресла и закрыл лицо руками. Он не произнёс ни слова, но в его молчании читалось всё: и горькое разочарование, и осознание колоссального просчёта, и усталость. Но решение пришло к нему мгновенно, как озарение. Оно витало в воздухе и было единственно возможным, пугающим и гениальным в своей простоте.

            – Нейросеть нужно установить непосредственно в мозг, в его биологическую среду, – тихо, но чётко сказал он. – Не загрузить в чип, нет. Чип – это приемник и передатчик. А саму сеть… её ядро… нужно вживить. Сделать её не внешним процессором, а частью нейронного контура. Тогда не будет никаких задержек…

            Мы смотрели друг на друга, и я видел, как в его глазах загорается новый, безумный огонь.

            – А ты думаешь, это вообще осуществимо? – шокировано спросил я.

            Руслан медленно кивнул. Его взгляд был прикован ко мне, но он видел уже не меня, а будущее. Будущее, в котором граница между мозгом и машиной будет окончательно стёрта.

            – Да, – прошептал он. – Это единственный путь. Но, Владимир… это будет сложно…

            Мы вновь смотрели друг на друга, и я увидел, как в его глазах загорается новый, безумный огонь. Он горел уже не чистым энтузиазмом первооткрывателя, а мрачной, неотвратимой решимостью алхимика, готового рискнуть всем ради призрачного философского камня.

            – Для этого нужна новая операция. Ещё более сложная. Ещё более рискованная. Если ты откажешься, я пойму…

            Он отвернулся к мониторам, и его пальцы вновь заскользили по клавиатуре, но теперь движения были не плавными, а резкими и отрывистыми. Руслан нервничал.

            – Я смоделирую архитектуру, – бормотал он себе под нос. – Нужно переписать ядро, адаптировать его под биологическую среду, создать новый интерфейс… Это займет какое-то время…

            – Я с тобой, дружище, до самого конца! – Если бы я мог, я хлопнул бы Руслана по плечу.

            Следующие несколько недель пронеслись настоящим галопом. Если раньше Гордеев был одержим, то теперь он стал одержим вдвойне. Лаборатория превратилась в его дом. Он жил там, питался тем, что ему приносили санитары, спал урывками.

            Я, как мог, поддерживал его и был единственным помощником. В материале я уже худо-бедно разбирался, поэтому мы смогли разговаривать с Русланом на одном языке. Сейчас я мог считаться не только живым испытательным стендом и источником данных, но и полноценным соавтором его работы.

            Конечно, львиную долю его разработок я вообще не понимал, особенно касаемых компьютерных технологий, но вот большая часть рутинной работы, касающаяся работы мозга и его нейронных связей, была выполнена мной.

            Мы прошли через сотни симуляций, тысячи тестов на культурах клеток. Руслан, как безумный демиург, создавал в цифровом пространстве прототип нейросети, которая должна была не просто работать в мозге, а стать его частью – «дышать» с ним в одном ритме, питаться его глией[3], общаться на языке потенциалов действия[4].

            И вот настал день, когда он оторвал взгляд от экрана. Его лицо было серым от истощения, но глаза пылали.

            – Всё. Готово. Осталось только… – Он посмотрел на меня, и в его взгляде я впервые за долгое время увидел не только ученого, но и друга, который осознает всю тяжесть своего предложения. – Владимир, я не могу заставить тебя. Риски… они колоссальны. Отторжение, непредсказуемая иммунная реакция, когнитивные нарушения… Ты можешь погибнуть.

            Я посмотрел на графики наших первых успехов, на застывшие в ожидании мониторы, а затем – на его изможденное, но полное фанатичной веры лицо. Мы зашли слишком далеко, чтобы отступать. Эта мечта стала и моей мечтой тоже.

            – Когда начнем, Руслан? – спросил я просто.

            В его глазах блеснула та самая слеза, что была у меня после первой операции. Но теперь это была слеза благодарности и тяжелой ответственности.

            – Завтра, – тихо сказал он. – Завтра мы сотворим историю… Вместе.

            И эта операция прошла безупречно. Руслан работал с ювелирной точностью. Новейшая биологическая нейросеть, выращенная в питательном растворе на основе моих собственных стволовых клеток, была успешно вживлена в заданный участок коры головного мозга. Мониторы зафиксировали идеальные показатели: нет отторжения, нет кровоизлияний, имплант прижился.

            Прошли сутки. Двое. Неделя. Но ожидаемого чуда не произошло. Нейросеть молчала. Я лежал в палате и часами пытался «нащупать» её, ощутить новый «орган», мысленно щелкнуть выключателем. Чего я только себе не представлял – кнопку, рычаг, голосовую команду, но ничего не срабатывало.

            Руслан не отходил от терминалов, снова и снова проверяя соединения с помощью тестовых импульсы. Нейросеть реагировала на внешние раздражители идеально, но предусмотренный Гордеевым «автозапуск», как раз вот для такого случая, не активировался.

            К тому же меня всё время что-то отвлекало, не давая сосредоточиться. Постоянный гул оборудования, шаги санитаров в коридоре, собственное навязчивое дыхание, какой-то зуд под повязкой, даже фантомные боли в ногах, котрых я совершенно не чувствовал раньше.

            Сознание, вместо того чтобы сфокусироваться вовнутрь, цеплялось за малейшие внешние раздражители. Я злился, чувствовал себя беспомощным инвалидом, обузой для гения. Руслан, пытаясь подбодрить, твердил, что нужно время, что нейропластичность – дело небыстрое. Но в его глазах я видел то же разочарование.

            Казалось, мы достигли очередного тупика в наших исследованиях. Мы создали шедевр биоинженерной мысли, но забыли разработать простейшую инструкцию по применению.

            Вечером Руслан вошел ко мне в палату с видом человека, совершившего одновременно ужасное и гениальное открытие. Он молча сел на кресло рядом с моей многофункциональной койкой и долго смотрел в пол, собираясь с мыслями.

            – Володь… я, кажется, понял, в чем ошибка, – наконец произнес он тихо.

            – И в чем же?

            – Ты пытаешься заставить свой мозг управлять тем, что уже является его частью, используя «старые» пути. Но это все равно что пытаться поднять себя за волосы. Тебе нужен… иной уровень восприятия. Одним словом, нужна полная перезагрузка.

            – И как же этого достичь? Препараты, нейростимуляторы…

            – Нет! – Он резко мотнул головой. – Любая химия, электричество, магнитные поля… В общем, любое вмешательство извне – исказит картину. Любой внешний стимул – это шум. Мозгу нужно отключиться от всего… От всего внешнего. Полностью.

            – Ну, и-и-и? – протянул я, кажется, уловив, куда он клонит.

            – Помнишь ту старую чугунную ванну, доставшуюся мне по наследству? – не разочаровал он меня.

            Я кивнул: еще бы я не помнил это металлическое страшилище.

            – Предлагаешь попробовать камеру сенсорной депривации?

            – В точку! Абсолютная изоляция: темнота, тишина, невесомость. Там точно исчезнет грань между внутренним и внешним. Там не будет ничего, кроме твоего сознания. И, возможно, именно там ты и сможешь найти эту чертову кнопку!

            После этих слов меня неожиданно разобрал дикий смех. То ли от нервного напряжения, то ли от усталости. Руслан в этот момент напомнил мне гангстера Урри из советского фильма «Приключения Электроника», постоянно ищущего эту злополучную кнопку.

            – Готовь свою ванну, профессор Громов! – продолжая давиться от смеха, произнес я. – Попробуем найти, где же находится кнопка…

            Руслан не заставил себя ждать. Уже на следующее утро лабораторию наполнили звуки его кипучей деятельности. Он снова был тем самым одержимым гением, которого я знал. С помощью санитаров, он принялся готовить ту самую уродливую чугунную ванну, стоявшую в углу лаборатории как памятник забытым советским технологиям.

            Они отдраили её до блеска, что было непросто, учитывая вес и возраст конструкции. Потом пошли хлопоты с солевым раствором. Мешки с английской солью опустошались один за другим, пока вода не достигла нужной концентрации, способной удержать моё тело на плаву. Воздух в лаборатории наполнился запахом моря и старого металла.

            Когда всё было готово, санитары подкатили каталку к краю монструозной ванны. Затем, действуя слаженно, переложили меня на специальные полотнища и стали медленно, сантиметр за сантиметром, опускать в тёплую, плотную жидкость. Ощущения было странными и пугающими.

            Вес моего тела исчез, сменившись непривычной лёгкостью. Теплая вода обняла меня, но я не чувствовал её прикосновения – только давление, равномерное и всеобъемлющее. Паралич, моя вечная тюрьма, здесь, в невесомости, вдруг стал моим освобождением. Я парил.

            Затем над моим лицом возникло суровое, сосредоточенное лицо Гордеева.

            – Володь, дыши ровно. Помни, я всегда на связи. Просто… попытайся отключиться от всего. Удачи, друг!

            Он протянул руку и аккуратно захлопнул перед моим носом тяжеленный люк с толстым ободком из резины. Клац… И всё… И наступила Тишина. Да-да, именно такая – с большой буквы. Это была абсолютная и всепоглощающая пустота. Буквально давящая.

            Я окончательно перестал чувствовать границы своего тела, даже ту малость, которая мне еще подчинялась – оно полностью растворилось во мраке, имеющем температуру моего тела. Не было ни верха, ни низа, не было рук и ног, не было даже головы – не осталось ничего.

            Сначала это вызвало приступ паники. Сердце заколотилось где-то далеко, в том теле, которого я больше не ощущал. Мозг, лишённый внешних стимулов, начал искать их внутри – в памяти вспыхивали случайные образы, обрывки мыслей, даже тот самый зуд под повязкой.

            Но паника постепенно отступила, сменившись ошеломляющим, немыслимым спокойствием. Да, не было ничего… Ничего и никого, кроме меня – чистого сознания, не отягощенного никакими внешними раздражителями.

            Я растворился. Я наблюдал за пустотой, не ожидая ничего. Я стал самим мраком, самой тишиной, самим ничто. И в этом состоянии чистейшего созерцания я вдруг почувствовал… что-то. Нет, не чужое. Не нечто инородное, скорее, как новое измерение самого себя. Как если бы я всю жизнь видел мир плоским, а теперь внезапно ощутил его неимоверную глубину.

            И в этот миг весь тёмный мир взорвался ярким светом, как будто вспыхнула сверхновая звезда. Но это был не тот свет, что видит глаз. Я смог «увидеть» структуру собственных нейронные узоров. Я ощутил бегущие по нервам импульсы как реки из чистого сияния.

            Но длилось это один лишь миг, потому что тут же по моим глазам вновь ударил яркий свет – на этот раз обычный. Кто-то, скорей все Руслан, совсем не вовремя открыл люк камеры, разрушив это чудное виденье.

            А затем чей-то незнакомый грубый голос нетерпеливо крикнул:

            – Ты там не сдох случайно, идиот? А ну-ка, быстро, тля, из ванны вылез!

            Я дёрнулся от неожиданности, совсем забыв, что парализован. Однако, к моему крайнему удивлению, мои руки и ноги послушно пришли в движение! И это был не просто слабый спазм, а настоящее, осознанное сокращение мышц. Я забарахтался на скользкой поверхности – соленая вода хлестнула по бортам и залила мне глаза.

            Я уперся локтями в дно ванны, приподнял торс и попытался проморгаться. Глаза щипало неимоверно, но я, всё-таки, сумел понять, что маячившее в люке лицо совершенно мне незнакомо. Это был какой-то мордатый субъект, да еще и военный – я заметил блеск золотых звездочек на его погонах.

            Я замер, пытаясь осознать происходящее. И первая мысль, в которую я боялся поверить: неужели я снова могу двигаться? Пусть мышцы и дрожали от непривычной нагрузки, пусть тело казалось ватным и тяжелым, но это были движения, которых я был уже давно лишён. И вторая, более тревожная: что это за рожа и куда делся Руслан?

            – Да помогите же ему, дебилы! – продолжал разоряться вояка, скрываясь из моего поля зрения. – Как же вы меня все достали своими опытами!

            В люке появились унылые лица еще двух человек – довольно молодых парней в белых халатах. Они перегнулись через бортик, ухватили меня под руки и ловко поставили на ноги. И я – о чудо! – спокойно сумел на них устоять!

            А вот открывшаяся моему взору картина меня основательно ошеломила. Я стоял, вращая головой по сторонам, и никак не мог понять, куда же подевалась высокотехнологичная лаборатория Гордеева? И кто притащил сюда весь этот устаревший и допотопный хлам?

            [1] Твёрдая мозговая оболочка (лат. dura mater) – одна из трёх оболочек, покрывающих головной и спинной мозг. Находится наиболее поверхностно, над мягкой и паутинной мозговыми оболочками. В наружном слое твердой мозговой оболочки, а также в бороздах кости проходят нервы, артерии и вены.

            [2] В нейрохирургии импеданс используется для оценки состояния тканей головного мозга, диагностики и мониторинга. Суть метода, известного как импедансометрия, заключается в измерении электрического сопротивления тканей при пропускании через них слабого переменного тока для анализа их биофизических свойств, таких как содержание воды и соли. Это позволяет, например, определить степень отека мозга или оценить перфузионное давление.

            [3] Глия, или нейроглия, – это вспомогательные клетки нервной ткани, которые заполняют пространство между нейронами и выполняют множество функций, таких как защита, питание, изоляция и поддержка нейронов. Глия составляет около 40% объёма центральной нервной системы и включает в себя различные типы клеток, включая астроциты, олигодендроциты, эпендимальные клетки и микроглию.

            [4] «Язык потенциалов действия» – это образное выражение, означающее способ коммуникации нервной системы через электрические сигналы, называемые потенциалами действия. Этот «язык» состоит из последовательности импульсов, которая передает информацию от одной клетки к другой, например, от одного нейрона к другому, благодаря быстрому изменению мембранного потенциала.