Текст книги "Кремлёвский кудесник (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

            Я тоже услышал, как открывается входная дверь в лабораторию. Она скрипнула, пропуская Лёвин сутулый силуэт, за которым ковылял Михаил, неуклюже балансируя с двумя «солдатскими» термосами в руках.

            – Коллеги, перекус подвезли! – Лев весело поднял один из сосудов, выкрашенных матовой зелёной краской. – Суп харчо и гречка с котлетой по-киевски, как в лучших санаториях страны. Эраст Ипполитович, Родион, прошу к столу – пока горячее.

            – Благодарю, товарищи, но наши планы слегка поменялись! – отрезал Разуваев, делая технические надрезы на теле покойного с помощью острого скальпеля.

            – Друзья, мы решили начать, – сообщил я своим подчинённым.

            – Блин, а мы только так плотно поели! – чертыхнулся Миша, тряхнув рыжими волосами.

            – Ничего, переварите в процессе! – не поддался я на провокацию. – Про детей помните? У нас времени нет! Лёва, подготовь аппаратуру искусственной циркуляции крови, генератор и контроллеры. Михаил – вот тебе новая инструкция по раствору – профессор немного доработал формулу.

            Миша тут же заморгал рыжими ресницами, будто ему в глаз попала соринка, но возмущаться не стал.

            – Понял, шеф! – коротко отозвался он.

            Лев тем временем уже возился у стойки с аппаратурой, настраивая и щелкая тумблерами.

            – Генератор в норме, только контакты на электродах почищу…

            – Начинаем! – Без лишних слов старик-профессор приступил к делу.

            Накинув предложенный мной лабораторный халат, а поверх него дерматиновый фартук, Разуваев ловко натянул на руки хирургические перчатки. Лицо маской он закрывать не стал. Его руки, еще мгновение назад по-старчески подрагивающие, вдруг перестали трястись. Лёва посвистывал, настраивая приборы. Михаил капал растворы в стеклянные колбы, стараясь соблюсти пропорции.

            Я пока решил молча ассистировать – пусть профессор отведёт душу. Я подвинул к нему стерильный хирургический набор, аккуратно разложенный на медицинском столе на колёсах, натянул перчатки и взялся за голову «пациента», чувствуя под пальцами холодную кожу. Профессор кивнул с одобрением.

            – Вот это я понимаю – жизнь! – Он с непередаваемым наслаждением потянулся к скальпелю. – Давайте, коллега, начнем с Y-образного разреза от ключиц. Нам нужно обнажить сонные артерии и яремные вены для подключения к аппарату искусственной циркуляции крови. Приготовьте ретрактор[1]…

            Холодная острая сталь коснулась синеватой кожи трупа. Под тонким слоем этой восковой кожи уже не билась жизнь, но предстоящая процедура была непростой. Работа закипела. Профессор, забыв о годах затворничества, двигался с потрясающей точностью и уверенностью. Его пальцы, казалось, помнили каждое движение, каждую связку и сосуд.

            Он всё время что-то бормотал себе под нос, комментируя действия:

            – Вот… аккуратно… отводим трахею и пищевод. Они нам больше не понадобятся. Главное – не повредить plexus cervicalis… шейное сплетение[2]… Идеально… Теперь – спинной мозг. Коллега, пилу Джильи[3], пожалуйста. – Он протянул руку, в которую я вложил запрашиваемый инструмент. – Не бойтесь, Родион Константинович, эти руки еще всё помнят…

            Скрежет проволочной пилы по кости прозвучал как всегда неприятно. У меня от этого звука всегда ныли зубы, хоть я и сам хирург. Через несколько минут, которые показались вечностью, всё было кончено – голова, отделенная от тела, лежала на специальном поддоне.

            Мгновением спустя к нам подскочил Лёва со специальным штативом в руках в котором мы закрепили ампутированную голову маньяка. Лицо мертвеца казалось теперь еще более уродливым, чем до этого. Профессор, не теряя ни секунды, с ловкостью сантехника, подключил канюли к артериям и венам, вводя их в порты аппарата искусственного кровообращения.

            – Электроэнцефалограф на него наденьте! – командовал Разуваев. – Нам нужна будет визуализация активности мозга.

            – Готово, профессор! – отрапортовал Лёва, натянув на отрезанную голову «шлем» энцефалографа.

            – Запускаем оксигенатор[4], – продолжал распоряжаться старик Теперь… мой коктейль. – Он взял со стола большой шприц, наполненный мутной жидкостью с радужным отливом, приготовленный Михаилом. Игла вошла в трубку, ведущую к сонной артерии. – «Искра» заряжена! – сообщил Эраст Ипполитович. – Теперь ток. Подаем импульсами по первой схеме! Серию из пяти зарядов…

            Лёва щелкнул рубильником на компактном генераторе, слепленном из выпрошенного дефибрилятора. Как будем его возвращать коллегам – не знаю. Пусть Яковлев думает, у меня другие проблемы. Аппарат гудел, насосы перекачивали теперь уже не просто кровезаменитель, а насыщенную странным составом жидкость. Мы замерли в ожидании.

            – Разряд! – скомандовал профессор. – Еще! Еще давай и переходи ко второй схеме!

            Но ничего так и не происходило. Удар, еще один и ещё. Лицо на поддоне оставалось мертвым и безжизненным. Электроэнцефалограф тоже не реагировал. Я уже начал терять надежду, как вдруг…

            Веко трупа неожиданно дрогнуло. Легкое, едва заметное подергивание. За ним – второе. На мониторе энцефалографа задергалась зелёная линия, сначала хаотично, потом всё увереннее, выстраиваясь в чёткий, ритмичный узор.

            – Есть контакт! – прошептал Разуваев, и его глаза загорелись.

            Правый глаз мертвеца вдруг неестественно медленно приоткрылся. Зрачок, мутный и белесый, не фокусировался ни на чем. Но он был открыт. Казалось, он смотрит прямо на меня. Полуоткрытый рот трупа раскрылся еще шире, и отрезанная голова с ужасом закричала:

            – А-а-а!

            [1] Хирургический ретрактор, или ранорасширитель, – это медицинский инструмент, который отводит и удерживает края раны, ткани или органы, чтобы обеспечить хирургу лучший обзор и доступ к операционному полю.

            [2] Шейное сплетение (plexus cervicalis) – это парное образование в шее, формируемое передними ветвями первых четырех шейных спинномозговых нервов (C1–C4), которое переплетается, образуя нервы для иннервации кожи и мышц шеи, головы, плеча и диафрагмы.

            [3] Пила Джи́льи – хирургическая проволочная пила, предназначенная для распиливания костной ткани.

            [4] Оксигенатор – это устройство для насыщения жидкости (воды) или крови кислородом; в медицине он используется в аппаратах искусственного кровообращения во время операций.

  Глава 19

            – Лёва, твою мать!

            Я подпрыгнул от неожиданности, хотя прекрасно понимал, что отрезанная башка не может орать. Нечем ей нагнетать воздух в голосовые связки, хоть они и остались в целости и сохранности. Орал Лёва, который, похоже, так и не поверил, что мы сумеем оживить голову дохлого урода.

            Крик оборвался так же внезапно, как и начался. Лёва, покраснев, судорожно сглотнул и отшатнулся от стола, уставившись на голову с выражением животного ужаса. Да, нашему «техническому специалисту» оказалось тяжеловато работать с трупами, которые имею тенденцию оживать.

            А вот Миша, окончивший в своё время мединститут и вдоволь насмотревший на покойников разной степени разложения, даже глазом не моргнул. Даром, что мертвяк пучил свои шары, переводя мутный взгляд с одного моего помощника на другого, да и нас с Эрастом Ипполитовичем своим внимаем не обошёл.

            – Тихо! – рявкнул на Лёву профессор Разуваев, не отрывая взгляда от монитора электроэнцефалографа. – Все идет по плану. Видите, ребятки? ЭЭГ показывает активность! Его мозг… его нейроны… они сгенерировали сигнал!

            Старик не поленился и лично проверил каждый из восьми электродов, установленных на голове маньяка в скальповой зоне: два у лба, два височных, два теменных и два затылочных, да еще и отдельный – референтный. Электроды к принимающему блоку энцефалографа были подключены штатно, так же штатно они и отрабатывали, выводя монитор сигналы от каждого электрода.

            – Лева! – рявкнул я на всё еще находящегося в шоке Дынникова. – Возьми себя в руки и срочно записывай все показания!

            – Сейчас… Родион Константинович… – выдавил Лёва, хватаясь за лабораторный журнал.

            Профессор повернулся ко мне, и в его глазах горел торжествующий, почти безумный восторг.

            – Коллеги, поздравляю! Мы все сейчас стали свидетелями настоящего чуда!

            Лёва кивнул, с трудом переводя дух. Его руки всё еще подрагивали, когда он принялся вписывать строчки в журнал. А я никак не мог оторвать взгляд от зрачка, того самого, мутного и белесого. Он по-прежнему смотрел в мою сторону, но теперь в этом взгляде нечто большее – в нем появилась осознанность.

            Губы мёртвой головы маньяка снова зашевелились. Но никакого звука, конечно, не последовало. А вот на энцефалографе линии снова затрепетали, вычерчивая сложные кривые с высокими и рваными пиками.

            – Он пытается с нами говорить… – прошептал я.

            – Да, он явно пытается что-то сказать, – согласился со мной профессор, наклонившись к самому лицу оживлённой головы. – Интересно, что? Лёва, у вас имеется воздушный компрессор? – неожиданно спросил моего помощника Разуваев.

            Похоже, старикан сразу разобрался, кто у нас в лаборатории заведует технической частью. Причем сделал он это как бы мимоходом, не задумываясь, словно он уже когда-то применял подобный способ, чтобы разговорить отрезанную голову.

            – Имеется! – ответил Лёва, которого уже отпустило, оторвав голову от журнала.

            – Тащите сюда, юноша! – распорядился старик, и мой молодой помощник ушуршал вглубь лаборатории, искать необходимый профессору прибор. – И трубки разных диаметров поищите! – крикнул ему вслед Эраст Ипполитович, не отрывая внимательного взгляда от трепетавших линий на мониторе и удовлетворённо хмыкая.

            Я не мог больше сдерживать вопрос, который вертелся у меня на языке с самого начала нашего безумного эксперимента. Слишком уж полученная картина – отрезанная голова, живущая своей собственной жизнью – была до жути знакомой. Я думаю, любой бы, знакомый с творчеством советских фантастов, без труда её узнал.

            – Эраст Ипполитович, – произнёс я. – Эта вся ситуация… Она мне очень напоминает одно литературное произведение…

            – «Голова профессора Доуэля»? Не так ли, Родион Константинович? – Живо отреагировал профессор, озвучив мои мысли. – А я ведь читал эту поистине великолепную книгу Александра Беляева еще в далёком 1925-ом году. И это произведение весьма повлияло на выбор будущей профессии того романтичного юноши, каким я тогда являлся.

            – Но ведь сюжет возник, отнюдь, не на пустом месте? Должна же была быть какая-то реальная основа, научная почва?

            Профессор Разуваев медленно повернулся ко мне. Его лицо, ещё секунду назад погружённое в воспоминания о былой юности, вдруг расплылось в широкой, почти отеческой улыбке. Он тихо засмеялся, качая головой, словно я только что спросил, мокрая ли вода?

            – Родион Константинович, голубчик, неужели вы не знаете? Конечно, она была! И не какая-то абстрактная, а самая что ни на есть конкретная! – Его глаза хитро блеснули. – Это же опыты Алексея Александровича Кулябко! В тысяча девятьсот двадцать третьем году, в Томске. Это был гениальнейший физиолог! Он не просто предполагал, он реально оживлял головы рыб и собак! И головы после отделения проживали ещё несколько часов. Она «смотрели», реагировали на свет, звук…

            В этот момент вернулся Лёва, с трудом удерживая в охапке компактный воздушный компрессор и свёрток с силиконовыми трубками. Ужас в его глазах сменился жадным любопытством.

            – Вот, профессор, нашёл! – выдохнул он, сгружая на пол своё 'богатство. – Что делать дальше?

            Старик сделал паузу и попросил Леву подобрать трубку, которая подходила бы по диаметру к трахее нашего маньяка, а затем с помощью переходника соединить её с компрессором.

            – На опытах Кулебяко присутствовал сам Нарком просвещения Луначарский! – продолжил свой рассказ профессор, подняв указательный палец. – Анатолий Васильевич был, как известно, очень образованным человеком, но впечатлительным до жути. А уже рассказ Луначарского об этом опыте вдохновил писателя Беляева на создание повести «Голова профессора Доуэля»!

            Черт! И почему я ничего об этом не знаю? Ведь я, по роду своей деятельности, должен был об этом знать. Да и фантастику я тоже люблю. Ну, не могла пройти мимо меня эта история. Вот никак не могла.

            «Не могла, – неожиданно согласилась со мной Лана, которой давно не было слышно. – Скорее всего, это тот самый „потерянный“ при туннельно-квантовом переходе массив данных с вашей памятью. Я продолжаю работы по его восстановлению».

            «Отлично! Продолжай!»

            Интересно, сколько еще таких нежданчиков ждет меня в дальнейшем? Но главное –не падать духом!

            – Так что наш сегодняшний успех, коллега, – Разуваев кивнул на голову, закреплённую в штативе, это совсем уже не фантастика. Это, можно сказать, продолжение славных традиций отечественной физиологии. Правда, в несколько ином… гм… применении.

            – Готово, Эраст Ипполитович! – отрапортовал Дынников, закончив возиться с трубками.

            – А теперь, как говаривали в моей юности, господа – товарищи, – произнёс старик с лёгкой усмешкой, – давайте попробуем узнать, что же именно хочет сказать наш… субъект. Возможно, он поведает нам нечто куда более интересное, чем собака товарища Кулябко. Подключайте аппарат, Лев. Аккуратно, к гортани. Будем нагнетать воздух в голосовые связки…

            Пока Лёва колдовал с трубкой, аккуратно присоединяя её к обрезанной трахее, мутный глаз маньяка смотрел прямо на профессора Разуваева. И вновь – беззвучное движение губ. По артикуляции я догадался, что отрезанная башка матерится. По губам Разуваева пробежала улыбка – видимо, он тоже догадался.

            Профессор поводил пальцем перед носом маньяка, отслеживая движения глаз.

            – Целостность личности, конечно, под вопросом, но базовая узнаваемость присутствует. Миша, усиль подачу кислорода в раствор, и добавь норадреналина для тонуса…

            Внезапно на ЭЭГ возникла новая, чудовищная активность. Зеленые линии взметнулись вверх-вниз, зашкаливая, превращаясь чуть не в сплошную яркую стену. Голова на штативе затряслась, лицо сморщилось, оскалилось, а челюсть задергалась в немом, но оттого не менее жутком крике.

            – Что с ним? Судорожный припадок? – выдохнул я, не зная, что и предположить.

            – Нет, – мотнул головой профессора. – Это не припадок. Это осознание… – И он указал рукой на большое зеркало, в котором отражалась наша бравая компания, и отрезанная голова с тянущимися к ней проводами и шлангами, закрепленная в штатив. – Он только что понял, что он – это всего лишь голова. Что тела нет, как нет и тактильных ощущения… проприоцепция[1] отсутствует… Его мозг ищет то, чего больше не существует. Похоже, что он осознал всю полноту того, что мы с ним сделали.

            Мутный зрачок закатился, на миг показав белую склеру, а затем снова уставился на профессора. И в этом взгляде уже не было вопроса. В нем была бездонная, безмолвная, и абсолютная ненависть.

            Но Разуваев бесстрашно встретился с этим взглядом.

            – Подайте воздух, Лёва, будьте так любезны! Послушаем, что он нам скажет…

            Голова маньяка медленно растянула губы в подобии жуткой улыбки-оскала, самой отвратительной, что я когда-либо видел в жизни.

            П-ш-ш-ш… – Дынников запустил компрессор и отвернул вентиль подачи воздуха

            Гортань с присоединенной трубкой дрогнула, раздался сиплый звук – воздух, нагнетаемый аппаратом, пробивался через голосовые связки бывшего трупа (я даже не знаю, как его вообще теперь называть), рождая не речь, а нечто первобытное и ужасное.

            – С-с-су-и-и-и… ф-ф-ф-ы-ы-ы… ш-ш-ш… ф—ш-ш-с-с-с-с… – прошипела-просвистела голова.

            Глаза Разуваева блеснули неподдельным научным интересом. Он наклонился ближе, как слушатель, жаждущий угадать знакомую мелодию, испорченную неважным исполнением.

            – Продолжайте-продолжайте! – произнёс он. – Сосредоточьтесь! Мы внимательно слушаем.

            Голова затрепетала, лицо вновь сморщилось. Челюсть беспомощно заходила ходуном, пытаясь сомкнуться, сформировать хоть какой-то внятный звук. Из уголка рта выступила пенистая слюна, смешанная с розоватой жидкостью питательного раствора.

            – С-с-с-сух-хи… – наконец, более-менее внятно выдавил маньяк. – Лех-х-хаф-ф-фые-е-е-е!

            Последнее слово вырвалось с таким усилием, что показалось, будто сами голосовые связки вот-вот лопнут.

            – Суки легавые, значит? – Профессор выпрямился, и разочарованно вздохнул. – Жаль, что научный прорыв такой величины, как реанимация мертвого тела… Сколько там точно прошло с момента его смерти? – уточнил у Миши Разуваев.

            – Согласно выписки из морга – тридцать восемь часов, двадцать четыре минуты, – взглянув на часы, ответил Трофимов.

            – Вот-вот! И эта ужасная фраза может остаться в истории науки, – продолжал сокрушаться старик. – Вот что, – наконец произнёс он, – давайте не будем её фиксировать, а потом придумаем что-нибудь звучное.

            – Типа «поехали!» Гагарина? – предложил Лёва.

            – Да, что-то подобное! – согласился Эраст Ипполитович. – А то у этого, прошу прощения, питекантропа – из основных инстинктов, лишь агрессия и полное…Лёва, ты что, не видишь? – неожиданно всполошился профессор. – Уменьши подачу воздуха, а то гортань и связки не выдержат. Миша, а ты введи ему какой-нибудь седатив, чтобы слегка успокоить это жуткое чудовище.

            – Миш, подожди! – остановил я своего рыжеволосого помощника, и оттащил в сторону, чтобы «голова» не слышала, спросил:

            – А у нас имеется какой-нибудь препарат типа «сыворотки правды»?

            Конечно, Родион Константинович, – ответил Миша, памятуя о моей потере памяти. – Свеженький СП-108 имеется. Правда он еще не совсем обкатан… Но я десяток доз для исследования выцыганил.

            – Вот его и коли, – распорядился я. – Как раз и опробуем новинку.

            Пока Дынников возился со шприцем, а Лёва крутил вентиль, я не мог оторвать взгляд от перекошенного лица маньяка. Подачу воздуха Лёва ему пока перекрыл, и голове осталось только беззвучно материться и скрежетать зубами. Ну, ничего, может и удастся разговорить этого урода под препаратом, пока он окончательно не склеил ласты. Ведь оживить его во второй раз, мы, боюсь, не сможем.

            Был, конечно, еще вариант, как достать информацию из его головы. И я знал, что с помощью этого способа мы её точно достанем. Но мне жуть как не хотелось опять залезать в ванну и подключаться проводами к этому дохлому куску дерьма. От его грёбаных маньячных мыслей потом вовек не отмоешься!

            Препарат подействовал быстро. Судорожное дерганье лицевых мышц затихло, взгляд снова замутился, утратив свою жгучую ярость, сменившись вялостью и апатией. Зеленые линии ЭЭГ успокоились, превратившись в ленивые и сонные волны.

            – Лёва, трави потихоньку! – распорядился Эраст Ипполитович. – Ну, что, уважаемый, – мягко, с обволакивающими интонациями, как до этого в психушке с ним самим разговаривал главврач Морковкин, произнес профессор, – скажи, где ты детей спрятал?

            Воздух с шипением пошел через голосовые связки. Голова закашлялась, выплевывая розоватую пену, а потом заговорила. Но на сей раз звук был менее хриплым и более понятным.

            – Дети… – просипела голова. Глаза ее, мутные и безразличные, уставились в переносицу Разуваева. – Хрен вам… легавые… а не дети! – вяло произнёс он. – Жаль… что я им тоже бошки… как вы мне… не поотрубал… – продолжал он сипеть.

            – Ну, и где же ты хотел это сделать? – произнёс я, поощряя его продолжать. Препарат явно работал, но маньяк пока не собирался делиться информацией. Нужно было его разговорить, вывести на откровения – чем я, собственно, сейчас и занимался. – Ну, бошки им поотрубать? – не повышая тона, продолжил я ходить вокруг, да около, надеясь, что утырок проговорится. – Назови место, а мы поедем и привезём их сюда…

            На ЭЭГ снова пробежала легкая «рябь». «Сыворотка правды», вроде бы, и заставляла его говорить, но как-то угнетающе подействовало на его сознание. Да и возвращение с «той стороны» еще неизвестно как воздействует на мозг. Но чертов урод так и не раскололся. Он как-то резко собрался, опять нас всех послал, после чего его морда лица пустила слюну и приняла дебильное выражение.

            – Похоже и с СП-108 не колется, эта падла, шеф! – первым понял всю тщетность наших попыток Миша.

            Черт! Ну, неужели придётся опять лезть в эту грёбанную ванну? Похоже, без этого не обойтись…

            – Миша, – окликнул я Трофимова, – готовь к запуску камеру депривации. – Лёва сейчас освободится и проверит электрооборудование.

            – Сделаем, Родион Константинович, – без возражений произнес Трофимов, понимая всю серьёзность ситуации. Мы должны были вырвать адрес из головы этого маньяка! И вырвать любой ценой!

            – А что, если мы попробуем таким Макаром? – задумчиво посмотрев на осоловелый от препарата взгляд головы, произнёс Эраст Ипполитович. – Старый добрый гипноз меня редко когда подводил.

            Он вынул из кармана старинные позолоченные часы-луковицу на золотой цепочке, которые ему вернули в дурике при «выписке». И ведь не экспроприировали за столько-то лет содержания за решёткой. Подвесив часы в руке перед самым носом маньяка, профессор принялся мерно их покачивать, нашёптывая в ухо отрезанной головы что-то успокаивающее.

            [1] Проприоцепция – это ваше «шестое чувство», способность тела ощущать положение своих частей (рук, ног, головы) в пространстве и их движение, даже с закрытыми глазами, благодаря специальным рецепторам в мышцах, сухожилиях и суставах, которые посылают сигналы в мозг для координации движений и поддержания равновесия. Это позволяет нам ходить, говорить или брать предметы, не задумываясь об этом.