Текст книги "Кремлёвский кудесник (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

  Глава 20

            Глаза маньяка, мутные и апатичные, инстинктивно прикипели к блестящему объекту. Зрачки застыли, сузились до точек, а затем, следуя за ритмичным движением маятника, начали синхронно колебаться из стороны в сторону. Веки задрожали, часто-часто заморгали, а затем замерли полуприкрытыми.

            На ЭЭГ ленивые альфа-волны усилились, как и ритмичные, нарастающими по амплитуде тета-ритмы, характерные для состояния глубокого транса, медитативного или гипнотического состоянии, особенно в затылочной и теменной областях. Мышцы лица полностью расслабились, сгладив жуткую гримасу, челюсть безвольно отвисла, обнажив потемневшие зубы.

            Разуваев работал виртуозно. Его голос, тихий и монотонный, был лишён каких-либо эмоций, превратившись в инструмент, вбивающий команды прямо в подкорку. Он говорил о тяжести, о расслаблении, о том, как хорошо и спокойно оставаться на месте, никуда не двигаться, ни о чём не беспокоиться.

            Он шептал в ухо маньяку о том, что его тело никуда не делось, оно просто спит глубоким, приятным сном, и его не нужно искать – оно найдётся само. Мозг, отчаянно сигнализировавший об отсутствии проприоцепции, наконец, успокоился, обманутый внушением. Зелёные линии на мониторе выстроились в ровные, гипнотические узоры.

            – Ты полностью спокоен и расслаблен, – произнёс профессор, убирая часы обратно в карман. – Ты находишься в безопасности. И ты готов ответить на мой вопрос. Я сейчас я его задам, и ты обязательно на него ответишь. Ты не смеешь противиться моему голосу! Где дети? Назови точное место…

            Губы головы шевельнулись, сначала беззвучно, а затем раздался шипящий сдавленный голос:

            – Заброшенный… подвал…

            – Какой адрес? – не повышая тона, продолжил Разуваев. – Нужна улица и номер дома, – продолжал допытываться профессор.

            В гортани головы снова зашипел воздух.

            – Не знаю… адреса… канал на… – слова лились медленно и чётко, а Лёва всё быстро записывал. – Там рядом еще завод скобянки… Вдоль стены по лесочку… Заброшенный склад… котельная… подвал… вход заварен… но есть лаз со стороны воды… Через разбитое окно…

            Я облегчённо выдохнул, даже не поняв, что всё это время слушал, затаив дыхание. В груди разлилось жгучее, пьянящее облегчение – это было уже что-то. Хоть какие-то вменяемые ориентиры. Спасибо тебе, Эраст Ипполитович, и твоим старомодным часам!

            Возможно, что мне не придётся лезть в эту чёртову ванну и снова погружаться в адское сознание этого ублюдка. Надо срочно сообщить Яковлеву ориентиры – пусть оперативники попробуют определить место.

            – Миша, вколи ему седативного! – скомандовал я. – Попробуем продержать его в живом состоянии еще хоть какое-то время. – А я сообщу начальству обо всём, что удалось узнать.

            Я вышел из нашей «операционной», чувствуя, как дрожат от напряжения колени. Липкий холодный пот стекал на спине. Вокруг пахло кровью, химией и канифолью. Добравшись до телефона, я прислонился к прохладной стене и набрал внутренний номер генерал-майора.

            – Яковлев у аппарата! – Сухо прозвучало в трубке уставший голос моего начальника, лишённый каких-либо интонаций.

            – Это Гордеев, товарищ генерал-майор. Докладываю: получена информация о возможном месте удержания пропавших детей… Только, не слишком понятно, где это… Может, у оперативников или милиционеров получится узнать…

            – Говори, Родион! Внимательно тебя слушаю!

            Я коротко и чётко, по-военному, пересказал всё, что успел записать Лёва: канал, заброшенный завод скобяных изделий, лес, склад, котельная, лаз со стороны воды.

            На том конце провода секунду царила тишина, слышалось лишь мерное потрескивание линии и ровное дыхание Яковлева.

            – Понял тебя, Родион. Это уже что-то! Информация принята, – наконец произнёс он. Голос его уже звучал совсем по-другому – собранным и готовым к действию. – Лично передам координаты «кризисной группе» и нашей, и МВД. Молодец, Гордеев! Позже поговорим.

            Послышались короткие гудки, а я медленно опустил телефонную трубку на рычаг, чувствуя, как гигантский камень ответственности чуть сдвинулся с моих плеч – у нас получилось! Хоть что-то, но удалось вытащить из этого мертвяка. Хотя, мне до сих пор не верилось в такую удачу.

            Вернувшись к прозекторскому столу с безголовым телом, я застал почти идиллическую картину. Голова в штативе мирно «спала». Веки были сомкнуты, мускулатура лица полностью расслаблена, исчезла та адская гримаса боли и ненависти. На экране ЭЭГ плясали медленные, убаюкивающие дельта-волны глубокого сна, порожденного мощной дозой снотворного.

            – Всё в норме, Родион Константинович, – тихо доложил Миша, поправляя трубки с питательным раствором. – Жизненные показатели пока стабильны. Уснул, как младенец, сволочь недобитая… Верней, добитая, но оживленная, – с тихим смешком добавил он.

            – Отлично, парни! Лёва, Миша, организуйте непрерывное дежурство. При малейшем изменении состояния – сразу зовите меня и профессора, – распорядился я, чувствуя накатывающую волну чудовищной усталости. Вся адреналиновая прыть мгновенно испарилась, сменившись желанием рухнуть и забыться.

            Эраст Ипполитович, снимая хирургические перчатки, согласно кивнул.

            – Да, коллеги, не спускайте с него глаз! Вдруг еще понадобиться эта сволочь. А нам с вами, Родион Константинович, пора бы и подкрепиться.

            Мы вышли из хирургического блока, скинули окровавленные халаты и, приведя себя в более-менее человеческий вид, направились в бытовку. Принесённая из столовой еда уже слегка подостыла, но нас с профессором это совершенно не расстроило. Мы молча уселись за стол и открыли термосы с едой.

            Запах супа харчо, а после – гречки с котлетой заполнил бытовку. И приятная обыденность этого запаха после всего, что творилось в лаборатории, была невероятно желанной. Пока Эраст Ипполитович методично и сосредоточенно уничтожал свою порцию, я тоже не ловил ворон, а активно работал ложкой. Уставший и невыспавшийся организм нуждался не только в отдыхе, но и в пище.

            Ложка вдруг стала невероятно тяжелой. Я чувствовал, как веки наливаются свинцом, а в ушах стоит монотонный гул усталости. Мир начал расплываться, звуки – приглушаться. Я пытался сопротивляться навалившейся усталости, пытаясь доесть гречку, но не смог. Моя голова сама собой опустила на сложенные на столе руки. И меня мгновенно «унесло».

            Меня вырвал из объятий забытья резкий скрип открывающейся двери в бытовку. Я инстинктивно вздрогнул, подумав, что надо бы её смазать, и поднял голову, застилая ладонью глаза от яркого света ламп, бьющих из лаборатории. В проёме, привалившись к двери плечом, стоял генерал-майор Яковлев. Его лицо, обычно серьёзное и строгое, сейчас сияло, похлеще, чем начищенная монета.

            – Гордеев, ты чего это – спишь⁈ – зычно громыхнул с порога генерал.

            – Виноват, товарищ генерал… – прохрипел я, чувствуя, что он не разносить меня пришёл, даже за то, что я дрыхну без задних мест на рабочем месте.

            – Не вставай! Вижу, что вымотался.

            – Спасибо, товарищ генерал-майор. – Понимающим оказался мужик – настоящий отец солдатам.

            – Ну, чертяка… Ну… Тебя ребята опера настоящим кудесником окрестили! Но оно так и есть! Поздравляю!

            Я с трудом сфокусировал на нём заспанные глаза.

            – Нежели, нашли? – просипел я пересохшим горлом.

            – Нашли! – отчеканил он, делая несколько шагов в нашу сторону. – Всех! Живых! Перепуганных, голодных, с признаками гипотермии, но живых! Врачи в «Филатовской»[1] уже с ними работают. Прогнозы самые хорошие.

            Я молча смотрел на него, не сразу осознавая смысл слов. Облегчение, дикое, всепоглощающее, хлынуло на меня такой волной, что я снова едва не рухнул на стол. В висках застучало.

            – Эдуард Николаевич… – произнёс я, поднимаясь, но слов не нашлось.

            Но Яковлеву они оказались и не нужны – он подошел и крепко сжал меня в объятиях.

            – Молодец, Родион!

            – А что здесь происходит? – раздался немного дребезжащий голос Эраста Ипполитовича, подошедшего к генералу со спины.

            – Знакомьтесь, Эдуард Николаевич, – произнёс я, когда Яковлев выпустил меня из объятий, – профессор Эраст Ипполитович Разуваев. Без него у нас могло ничего не получиться, – честно ответил я.

            Яковлев обернулся и с нескрываемым интересом взглянул на моего «протеже» из психушки.

            – Профессор Разуваев? – Генерал протянул руку старику. – Эдуард Николаевич Яковлев – руководитель всего этого научного заведения. Я вас поздравляю! Вы молодцы! Все, без исключения! Я вообще не понимаю, как вам это удалось… Вы сегодня спасли не только детей, вы еще и подняли престиж нашего института на недосягаемую высоту! Спасибо вам, товарищи!

            Разуваев, медленно и с достоинством пожал протянутую генералом руку. В глазах старика читалась усталость, но и гордость тоже присутствовала.

            – Дети – это святое, товарищ генерал-майор, – ответил старый профессор. – За их жизни стоило бороться до последнего. А мы же просто работали.

            – Согласен. Вашу «просто работу» уже оценили на самом верху, – Яковлев снова повернулся ко мне, и его лицо стало серьезным и официальным. – Полный отчет о проведенной операции по освобождению детей и ее результатах лег на стол самому Председателю КГБ СССР. Лично Юрию Владимировичу… – Генерал сделал паузу, давая этим словам прочувствоваться как следует. – Так что, Родион Константинович, готовься, – добавил он уже с улыбкой. – Думаю, вскоре вам придётся крутить новые дырки на погонах. А вас, Эраст Ипполитович, думаю, полностью и окончательно реабилитируют. Гарантирую, наше руководство не останется в долгу.

            – Служу Советскому Союзу! – произнес я, выпятив грудь.

            – Успеется еще, Родион Константинович – повторишь это в кабинете на Лубянке! – весело рассмеялся Яковлев. – А теперь, покажите мне скорее ваше… чудо научной мысли. Надо же своими глазами увидеть этот оживлённый экспонат… А он еще жив?

            – Вроде бы… – неуверенно произнёс я – пока я спал могло произойти что угодно. – Пройдёмте, товарищ генерал-майор.

            Мы с Эрастом Ипполитовичем повели Яковлева к месту проведения эксперимента. Лёва и Миша, заслышав шаги, вытянулись по стойке «смирно», увидев высокого гостя. Яковлев, весело перекидывавшийся с нами шутками, переступил порог нашей «операционной», замер как вкопанный.

            Его глаза, вроде бы и привыкшие к самым немыслимым вещам в стенах нашего НИИ, расширились до предела. Весь его генеральский лоск, вся уверенность мгновенно испарились, сменившись чистым, неподдельным шоком. Он застыл, вперившись в зрелище, которое и впрямь было сродни кадрам из самого кошмарного фантастического фильма.

            В луче холодного света хирургической лампы, на фоне кирпичной стены, в металлическом штативе была жестко закреплена отделённая от тела голова. Из обрубка шеи, словно щупальца инопланетного существа, тянулись прозрачные трубки, по которым циркулировал с помощью пульсирующего насоса розоватый питательный раствор. К коже черепа, в нескольких местах, были присоединены датчики ЭЭГ, их тонкие провода тянулись к сложной аппаратуре, с мерцающими лампочками и монитором.

            Лицо маньяка под действием снотворного было расслабленно и безмятежно, веки сомкнуты. И эта неестественная, зловещая расслабленность на фоне всей этой адской механизации выглядела пугающе и сюрреалистично. Яковлев медленно, как во сне, сделал несколько шагов вперед, не в силах отвести взгляд.

            Он обогнул штатив, разглядывая голову с разных сторон, его взгляд скользил по трубкам, проводам, датчикам, задерживаясь на бледных, безжизненных губах и закрытых глазах.

            – Господи помилуй… – наконец выдохнул он, и в его голосе не было ни капли привычной железной твердости, лишь сдавленное изумление. – Так это… это же как в книге Беляева…. Голова этого, как его? О! Профессора Доуэля! – наконец вспомнил он.

            По нашей предыдущей встрече я уже понял, что генерал майор не чужд хорошей фантастике. Яковлев обернулся к нам, ища подтверждения у меня и профессора Разуваева. Мы оба молча и синхронно кивнули.

            – А он действительно живой? – спросил Яковлев. – А то выглядит как-то вяло.

            – Он под мощнейшей седацией, товарищ генерал-майор. Видите, указал я на монитор ЭЭГ – мозговая активность соответствует глубокому сну. Но нейронные связи функционируют. Он, если можно так выразиться, жив, и вполне вменяем, если можно применить это определение к маньяку – похитителю детей.

            Генерал еще секунду смотрел на эту жуткую конструкцию, а затем медленно провел ладонью по лицу.

            – А это было обязательно? – Генерал чиркнул себя большим пальцем по горлу. – Ну, голову отнимать от тела?

            – Обязательно, иначе у нас бы ничего не вышло, – пояснил старик. – Слишком много времени прошло с момента смерти. Реанимационной силы моего препарата на весь организм бы не хватило.

            – Черт возьми, ребята… Все равно… Это же… Это настоящий прорыв! Оживление после полутора суток зарегистрированной смерти! Пусть и в виде одной головы… Безумие просто, но… это работает!

            – Вся заслуга полностью принадлежит Эрасту Ипполитовичу, – я честно поставил начальство в известность, – а мы с парнями только на подхвате были. Своими силами мы бы так быстро решение не нашли.

            Взгляд Яковлева, полный уважения и некоторого суеверного страха перескочил с головы в штативе на старого профессора.

            – Эраст Ипполитович, а вы оказывается настоящий волшебник!

            – Да какой я волшебник, – отмахнулся от генерала старик. – Настоящий волшебник – это Родион Константинович, не вынь он меня из Кащенко, я бы провёл там остаток своей жизни. А ведь я еще могу приносить пользу, товарищ генерал-майор.

            – Да вы уже… Эраст Ипполитович… принесли… – неожиданно расчувствовался Яковлев, чего я от него никак не ожидал. Похоже, насчет детей у него имеется что-то весьма личное и весьма болезненное, раз он реагирует подобным образом. – А про Родиона уже и так все знают, что он кудесник, каких поискать. Если так пойдёт, о нём и в Кремле скоро узнают.

            – Родион Константинович! Эраст Ипполитович! – обеспокоенно произнёс Миша. – С головой что-то не так…

            – В смысле? – спросил я, бросив взгляд на маньяка. Голова по-прежнему была закреплена в штативе, лицо – безмятежное, если можно так сказать, веки сомкнуты —

            – ЭЭГ… Вы только посмотрите!

            Действительно, на мониторе ЭЭГ вместо ровных дельта-волн сна бушевала настоящая «электрическая буря». Всплески активности, острые пики и провалы, хаотичные всплески бета-ритма сумасшедшей амплитуды. Такое ощущение, что мозг работал на износ.

            – С чего бы? – с изумлением произнёс я, пялясь в монитор. – Мы же вкололи ему лошадиную дозу! Он железно должен быть в отключке!

            – Должен, – мрачно подтвердил Миша, безуспешно пытаясь стабилизировать подачу питательного раствора. – Но, видимо, что-то пошло не так…

            Внезапно голова резко дернулась. Веки распахнулись. И мутный взгляд живого трупа вонзился прямо в глаза генералу. Яковлев судорожно сглотнул, слишком неожиданно это произошло, а затем даже наклонился поближе. Губы маньяка беззвучно шевелились – он пытался что-то сказать.

            – А что он бормочет? – спросил Эдуард Николаевич, все еще пребывая в некоем неверии, что отрезанная голова действительно жива.

            – Лёва, воздух! – скомандовал Разуваев.

            Дынников открыл вентиль. Раздался знакомый шипящий звук, а из гортани маньяка, хрипло, с надрывом, вырвались даже не слова, а какой-то нечленораздельный, животный стон, полный такой первобытной тоски, что у меня по спине побежали мурашки.

            Глаза маньяка неожиданно закатились, зелёные линии на ЭЭГ взметнулись в последнем, запредельном всплеске и… резко оборвались, превратившись в ровную, безжизненную прямую. Наступила мёртвая тишина, нарушаемая лишь противным писком монитора.

            – Сдох, падла, – констатировал Мишка, когда и без того стало понятно, что голова «склеила ласты».

            – На этот раз навсегда, – констатировал Эраст Ипполитович. – Больше мы его не «запустим». Сколько он там у нас протянул? – поинтересовался профессор у Лёвы.

            Я молча смотрел на замолкшую и посеревшую в момент голову. Жизнь в её остекленевших глазах угасала, сменяясь пустотой вечного небытия. Сейчас это был просто кусок мертвой плоти. Наступила тягостная, оглушающая тишина, которую не мог нарушить даже противный писк аппаратов. Мы все застыли, каждый со своими мыслями.

            Яковлев первым нарушил молчание:

            – А чего такие рожи кислые? А, ребятки! Вы такое дело осилили! Детей спасли! И это обязательно надо отметить!

            [1] Детская городская клиническая больница № 13 имени Н. Ф. Филатова – одна из ведущих детских больниц в Москве, на территории которой расположены кафедры педиатрического факультета Медицинского университета имени Н. И. Пирогова. Это была первая в Москве и вторая в России детская больница; до 1876 года она была единственной детской больницей в Москве.

  Глава 21

            В общем, отметили мы на славу. Так, что у меня в висках до сих пор стучит, а во рту натуральная пустыня Сахары. Я медленно, чтобы не спровоцировать новый приступ тошноты, открыл глаза и огляделся. Место, где я оказался, мне было совершенно неизвестно. И я вообще не помнил, как сюда попал.

            Потолок над головой был низким, штукатурка слегка треснувшей. Я лежал, пытаясь собрать в кучу обрывки воспоминаний. Ресторан… Не сказать, чтобы слишком уж шикарный, но по советским меркам очень даже ничего. Генеральский дуэт из Яковлева с Красильниковым, который, кажется, и заплатил за всю нашу развесёлую компанию и не давал опустеть бокалам.

            Помню были еще красильниковские ребята-опера из «двойки» – Николай и Марат, которые-то по моему мутному описанию и сумели отыскать похищенных детей. Они-то в подробностях и рассказали, как всё это и происходило. Ну, и радовались, как и все мы, что всё закончилось хорошо.

            Смутные воспоминания, как тосты шли один за другим: за спасенных детей, за науку, за Эраста Ипполитовича, за меня, «кудесника»… Потом чья-то машина, промозглый ночной воздух, уже явственно пахнувший подступающей осенью. Смутно помню табличку на здании – «Общежитие для сотрудников Всесоюзного НИИ комплексных проблем», где я (вернее, Гордеев), видимо, и жил.

            Как я нашел свою комнату, как её открыл, как добрался до кровати – загадка. Последнее, что помню отчетливо – это ощущение, как холодный металлический ключ провернулся в замке, и дверь, наконец, поддалась, впустив меня в кромешную тьму. А дальше – провал.

            Я медленно сел на кровати, отчего в висках застучало с новой силой. Комната, в которой я оказался, была на редкость унылым зрелищем – стандартная общага советского образца. Она была крошечной, квадратов шестнадцать, не больше. Желтоватые обои на стенах, потрескавшийся линолеум на полу.

            Убогий скарб, казалось, был специально подобран, чтобы вызывать тоску. У стены – письменный стол с поцарапанной столешницей, за ним – простой деревянный стул. Рядом с кроватью, на которой я лежал, – тумбочка с облупившимся лаком. Сама кровать с панцирной сеткой прогибалась под весом с характерным скрипом. В углу стоял нехитрый шкаф для одежды.

            Мысль о том, что это моя комната, была настолько чужеродной, что я решил проверить её. С трудом поднявшись, я подошёл к тумбочке. Ящик скрипнул, нехотя выдвигаясь. Внутри лежала аккуратная стопка бумаг в картонной папке с тесёмками. На самом верху – пропуск во ВНИИ КП с моей, вернее, гордеевской фотографией.

            Рядом – удостоверение сотрудника КГБ на имя Родиона Константиновича Гордеева. Похоже, что эти документы я положил в тумбочку на автомате – ведь я их уже видел. А вот с остальными документами стоило ознакомиться повнимательнее, чтобы в дальнейшем не проколоться.

            Перво-наперво паспорт. Да-да, та самая темно-красная серпасто-молоткастая книжица с золотым гербом СССР на обложке, которую кто-то там доставал из широких штанин. Гордеевская же лежала в картонной папке. Я схватил паспорт и раскрыл: всё точно – Гордеев Родион Константинович, 22 декабря 1948-го года рождения. Выходило, что мне, вернее, ему – сейчас почти тридцать один год.

            Полистал. Имелся штемпель о разводе, а также запись в графе дети – у Гордеева действительно имелся сын. По всей видимости, это и был отец Руслана. Так что я в этом смысле ничего не изменил. Было бы куда сложнее, если бы он к этому времени еще не родился.

            Тогда вероятность рождения Руслана вообще стремилась бы к нулю. Но тогда возник бы временной парадокс – если бы Руслан Гордеев не родился, то кто бы (пусть, и не специально) отправил моё сознание в прошлое? Ведь я же правильно рассуждаю? Не будь его, и нейросети в моей голове не было бы!

            Там обнаружился диплом – к моему изумлению физмат, и другие документы – аспирантура, кандидатская, а затем и докторская степень. Московская школа КГБ…

            «Владимир, открыта небольшая часть блока памяти Родиона Гордеева, – неожиданно сообщила Лана. – Найденная информация – документы, послужили триггером и существенно помогли с поиском».

            И перед моими «глазами» на чудовищной «перемотке» (но, я все понимал, словно вспоминал нечто давно забытое) проскочила «служебная жизнь» Родиона: лейтенант в двадцать четыре года, старший лейтенант в двадцать семь, капитан к тридцати годам, и вот, совсем недавно – майор.

            Часть памяти появилась, но вот личная, про семью, детей и родителей – хоть шаром кати.

            «Молодец, Лана, продолжай работать в этом направлении!» – похвалил я нейросеть, хотя она в похвале и не нуждалась.

            «Задание принято… и… спасибо, Владимир!» – последовал ответ, который меня слегка поразил.

            Но я не стал сильно заморачиваться на этот счет, мало ли, что там мне показалось.

            Я вернул документы в папку, и убрал обратно в ящик тумбочки, задвинув его на место. Скрип старого дерева прозвучал как финальный аккорд в этом странном ритуале знакомства с самим собой – нынешним собой – Родионом Гордеевым.

            Теперь предстояло самое сложное – увидеть свое новое лицо. Ведь за два предыдущих дня, проведённых в прошлом, я старательно избегал смотреться в зеркало. Мельком, конечно видел, но старался не прикипать к нему взглядом, чтобы никто не заметил, как я в него пялюсь.

            Я подошел к небольшому зеркалу, висевшему над столом. Стекло было мутным, с местами треснутой и облезшей амальгамой, но отражение оказалось достаточно четким. На меня смотрел незнакомый мужчина с жестковатым, волевым лицом, коротко стриженными темными волосами и внимательным, уставшим взглядом серых глаз.

            Черты были правильные, правда, немного резкие, а в уголках губ залегли две глубокие складки – следы либо привычной усмешки, либо постоянного напряжения. Я попытался улыбнуться. Отражение криво и неохотно скривило рот. Ну, мне так показалось. Жутковатое чувство…

            Я владел этим лицом, но абсолютно не чувствовал его и не признавал своим. И да, в нем отчётливо улавливалось сходство с Русланом Гордеевым. Они явно состояли в родстве.

            «Владимир, я активировала базовые моторные и речевые шаблоны Гордеева, – снова прозвучал голос Ланы. – Это должно помочь в первичной адаптации и снизить риск несоответствующего поведения. Вы так быстрее свыкнитесь с этим телом».

            «Спасибо, – мысленно ответил я. – А что с памятью? Семья, друзья? Без этого я слепой котенок».

            «Работа продолжается. Доступ к личным воспоминаниям требует больше времени и, желательно, наличия мощных триггеров. Рекомендую осмотреть комнату более детально. Личные вещи могут послужить 'ключами».

            Я окинул взглядом свое новое жилище. Кроме документов, в комнате должно было быть что-то еще, что-то личное. Я начал с простого – с карманов пиджака, висевшего на спинке стула. Внутренний карман был пуст, а в боковом лежала пачка болгарских сигарет «Родопи» и зажигалка.

            Я машинально потянулся за сигаретой, но вовремя остановил себя – это не моё желание. Курение, похоже, одна из привычек Гордеева, к которой мне, некурящему, предстояло «привыкнуть», искусно её имитировать – начинать курить я не собирался. Но надо, по крайне мере, на первых порах, чтобы не вызывать подозрения.

            Затем я открыл дверцу нехитрого шкафа. Висело несколько рубашек, пара брюк, еще один форменный китель, только старый, заношенный, еще с погонами старшего лейтенанта и гражданский пиджак. Все добротное, кроме кителя, но без особых изысков.

            И больше ничего лишнего. Ни фотографий, ни безделушек. Похоже, Родион Гордеев был человеком строгим и аскетичным, не склонным к сантиментам. Либо такие вещи остались на его старом месте жительства, откуда он съехал в эту общагу после развода с женой. И теперь всё его время занимает только работа, как мне и рассказывал Руслан.

            В этот момент в дверь постучали. Три резких, отчетливых удара. В висках эти удары тут же отозвалось колоколом, а желудок сделал попытку вывернуться наизнанку. Черт! Да когда же успел вчера так накидаться? Похмелье, которое я старательно игнорировал, разом накрыло с новой силой.

            Сквозь зубы я мысленно выругался всеми известными мне словами, оценивая расстояние до двери как марафонскую дистанцию.

            – Ох-ох-ох… – пыхтел я, продвигаясь к двери. – Чё ж я маленький не сдох? Отрубите мне кто-нибудь эту башку…

            И на эту ругань мгновенно отозвалась нейросеть, беззвучно и ясно прозвучав в сознании:

            «Владимир, я могу временно заблокировать нейронные пути, ответственные за обработку болевых сигналов от похмельного синдрома. Это облегчит ваше физическое состояние».

            Я замер на полпути к двери.

            «ЧТО⁈И ты это только сейчас вспомнила? Да я же реально помирал последние полчаса!»

            «Владимир, это вы сами только что сформулировали запрос, соответствующий моим протоколам вмешательства в сенсорное восприятие пользователя, – невозмутимо парировала Лана. – До этого вы выражали недовольство исключительно в форме нецелевых ругательств, не содержащих конкретных указаний. Я же, напомню, нейросеть, а не экстрасенс. Мне нужны четкие команды.Напомню вам протокол 14-B, подпункт 'Г»: «Не угадывать желания пользователя во избежание непрошенного вмешательства в его нейробиологию».

            «Подпункт „Г“? – Я с силой потер виски. – Похоже твой Разработчик – Руслан, никогда с похмелья не поднимался. Ладно, включай уже свою „анестезию“, пока я не передумал и не решил выброситься в окно, чтобы это всё поскорее закончилось».

            «Активирую, – бесстрастно отозвалась сеть . – Вы можете ощутить легкое головокружение».

            И буквально через секунду свинцовая чушка в черепе начала медленно плавиться, и грёбанный молотобоец куда-то смылся, оставив мои виски в покое. Давящая боль отступила, оставив после себя лишь странную, слегка ватную легкость. Я тут же вздохнул с облегчением.

            «Вот это да… – выдохнул я уже без сарказма. – Вот это торжество современных технологий! Ну, на этот счет мы с тобой еще поговорим!»

            «Буду ожидать нашего разговора с нетерпением!»

            Тля, да она еще и ёрничает? Эйфория длилась ровно до следующей серии стуков в дверь, на этот раз более настойчивых и, как мне показалось, раздраженных. Тело, уже не отягощенное болью, легко понесло меня к источнику звука. Я щелкнул замком и потянул дверь на себя. На пороге, прислонившись к косяку, стояло… воплощение тоски и разрухи.

            Это был молодой человек лет двадцати пяти, но в тот момент он выглядел как минимум на девяносто. Бледное, землистого оттенка лицо, глаза, красные и слезящиеся, смотрели на меня с немым укором, будто именно я был виновником его страданий.

            Его некогда пышная шевелюра сейчас напоминала гнездо взъерошенной птицы, а сам он был облачен в мятую рубашку и штаны, в которых, похоже, он и улёгся спать, не раздеваясь. Это был Лёва Дынников, мой подчинённый и, видимо, сосед по общежитию.

            – Родь… – просипел он с интонацией умирающего лебедя, а из его рта пахнуло такой мощной волной перегара, что, мне на секундочку показалась, что даже Лана в моей голове вздрогнула (Хотя от меня, я подозреваю, сейчас шибает не лучше). – Ты… небось… тоже еле ноги волочишь и… дышишь через раз?

            Он помолчал и судорожно сглотнул, словно пытаясь протолкнуть обратно подступающую тошноту.

            – Говорила мне мама – не смешивай, сынок… – произнёс он, и вновь замолчал, а его лицо посерело еще больше.

            – Мама тебе другое говорила, – усмехнулся я, – не пей сынок, а то козлёночком станешь!

            – А… я смотрю, ты живчиком… Значит, таблетку уже принял с утра… – продолжил он, с тоской глядя куда-то мне за спину.

            – Отчего такие подозрения? Может, я похмелился?

            Лёва на моих глазах сменил цвет от серого до серо-буро-малинового с явным оттенком зеленцы. Даже рот прикрыл рукой. Некоторое время он стоял неподвижно, лишь слегка подрагивая и стараясь загнать обратно сработавший рвотный рефлекс. К моему глубокому облегчению у него это прекрасно получилось.

            – Не-е-е… – наконец произнёс он, немного отдышавшись. – Мы с тобой не первый год – ты не похмеляешься, как и я…

            М-да, еще один прокол.

            – Всё когда-нибудь случается в первый раз, – пожал я плечами, постаравшись перевести всё в шутку. – Сейчас дам тебе таблетку – у меня, вроде, оставались еще… – Пока я обыскивал комнату, в одном из ящиков тумбочки, рядом с одиноким носком и пачкой сигарет, я мельком видел початую бумажную упаковку цитрамона.

            Я развернулся и направился к тумбочке. Движения были уверенными, боль прошла абсолютно. Лана явно знала свое дело. Я открыл ящик, отодвинул носок и достал заветную упаковку. Таблеток оставалось три штуки. Лёве точно хватит, а уж и без них обойдусь, раз нейросеть разобралась с этой проблемой.