Текст книги "Кремлёвский кудесник (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

  Глава 14

            Но дочитать тетрадку до конца мне таки не удалось – в бытовку при лаборатории ворвался неугомонный рыжий Мишка.

            – Шеф! Там тебя это… к телефону наш главный шеф требует.

            – Яковлев, что ли? – уточнил я.

            – Угу, – кивнул Трофимов. – Для чего-то ты нашему генерал-майору срочно понадобился. Иди, пока он в духе, а то ему под горячую руку лучше не попадать. Видел, как он с Собакиным ловко управился. И это он совсем еще не злой был.

            – Боюсь представить, какой же он в гневе, – усмехнулся я.

            – Ничего, вспомнишь еще…

            Я вышел из бытовки и направился к висевшему на стене телефону. Где он находится, я уже знал. Я поднял трубку, снятую с рычага.

            – Слушаю вас, Эдуард Николаевич. Гордеев у аппарата.

            Голос генерала Яковлева в трубке был спокоен, но в этой спокойной медлительности чувствовалась стальная пружина.

            – Родион, бегом ко мне! Немедленно!

            Он бросил трубку, не дав мне возможности что-либо ответить. Это был плохой знак. Вчера наше общение протекало совсем в другом ключе. Похоже, случилось что-то серьёзное.

            – Парни! – крикнул я, положив трубку. – Меня «на ковёр» вызывают, причём срочно, – сообщил я им.

            – А что случилось? – оторвавшись от бумаг, поинтересовался Дынников.

            – Да он толком и не сказал… – Пожал я плечами. – Приказал бегом, и всё.

            – Яковлев всегда немногословен, – поделился со мной соображениями Мишка, – когда сосредоточен на какой то проблеме. А проблемы у генерал-майора всегда масштабные. Ты это, шеф, смотри, не спались, что того – память отшибло. Будь как настоящий контрразведчик! Даром, что ли, в прошлом году твои майорские погоны обмывали?

            Ого! А я, оказывается, аж целый майор?

            – Постараюсь, – ответил я, направляясь к выходу из лаборатории.

            По пути к дверям я прошёл мимо нашей уродливой ванны, к которой у меня уже выработалась стойкая неприязнь. Да что там неприязнь, я даже плечами передёрнул, когда мимо нее проходил, до того она у меня в печёнках засела. Постаравшись абстрагироваться от негативных ощущений, я вышел из лаборатории, поднялся на первый этаж и потопал прямиком к начальству, благо уже знал, где оно обитает.

            Дверь в кабинет Эдуарда Николаевича была приоткрыта. Я постучал и, услышав «войдите», переступил порог. Кабинет со вчерашнего дня совершенно не изменился.

            Яковлев сидел за столом, устало откинувшись на спинку кресла.

            – Товарищ генерал-лейтенант…

            – Ладно тебе, Родион, – махнул рукой Яковлев. – Проходи, садись. Отдохнул? – спросил он, пристально глядя на меня. Похоже, я вчера действительно выглядел «не айс». Хорошо, хоть в обморок при нём не рухнул, а успел до лаборатории дотянуть.

            – Так точно! – ответил я, занимая один пустых стульев за совещательным столом.

            – В общем, Родион… – произнес генерал, глядя мне в глаза. – Скажи, как на духу: ты свой вчерашний опыт повторить сможешь?

            Вот чего-чего, а такого вопроса я сегодня точно не ожидал. В горле у меня мгновенно пересохло, на лбу выступила испарина, а внутри всё как будто сжалось. Воспоминания о вчерашнем дне были еще слишком свежи.

            – Эдуард Николаевич, а в чем проблема? – не стал я сразу отнекиваться от задания, решив уточнить новые вводные. Глядишь, и само рассосётся. – Надо еще что-то из вчерашнего объекта втащить?

            – Нет, – качнул головой Эдуард Николаевич. – Объект другой…

            – Новый объект? – с удивлением спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

            – Новый, Родион. И ситуация не терпит промедления! – Яковлев откинулся на спинку кресла, сложил руки на груди. Его взгляд стал тяжёлым, проникающим, словно он хотел им во мне дыру просверлить.

            – А поточнее можно, Эдуард Николаевич?

            – Ты же знаешь, что в городе уже две недели наши коллеги вместе с милицией ищут одну свихнувшуюся тварь, похитившую ребенка? И это не первый случай похищения…

            Он замолчал, давая мне осознать сказанное. Я заторможено кивнул, типа в курсе, хотя об этом не знал, да и не мог знать.

            – Оперативные мероприятия принесли свои плоды, – продолжил генерал, его голос стал тише и жестче, – позавчера вечером милиционеры «задержали» этого маньяка-педофила. Нашли в его квартире улики, вещи детей… Но самих детей – нет! Но всё в квартире этого… этой… – Яковлев с такой силой сжал кулаки, что костяшки пальцев громко захрустели. – Этой нелюди, говорит о том, что дети до сих пор живы, и он их где-то держит… Вернее, держал…

            – Он мёртв? – Я тут же сообразил, зачем Яковлев хотел, чтобы я опять залез в эту грёбаную ванну, воткнув острый штепсель себе в башку.

            Если дети живы, запертые где-то в потайном месте, то без воды и еды они долго не продержатся. Их надо срочно спасать, и ради этого я готов еще десять раз нырнуть в эту чёртову камеру сенсорной депривации.

            – Да, – уныло кивнул генерал-майор. – Сдох, падла такая! При задержании оказал сопротивление. Очень яростное. В общем, из-за нанесенных во время задержания повреждений, не совместимых с жизнью, отъехал на тот свет по пути в больницу. – Понимаешь о чём я, Родион Константинович? В кои-то веки наши и милиция выступили совместным фронтом. Дети – это святое! – громыхнул он, засадив кулаком по столу. – Все службы буквально носом землю роют! Но время идёт, а результатов никаких…

            – Мы с ребятами готовы, товарищ генерал!

            – Я на совещании у Крючкова[1] промолчал, поскольку всех ваших нюансов не знаю… – продолжил Яковлев. – Но надо это сделать, Родион! Спасти деток – кровь из носу! Тело сейчас в нашем морге, – сообщил Яковлева. – Я его уже забрал… Постарайтесь, ребятки! Время работает против нас, а зацепок нет. Понимаешь? Единственный шанс – вытащить информацию из башки этого мертвого подонка! Ты должен залезть в его мозги, Родион Константинович, и найти, где он их запер. Понятна задача, товарищ майор?

            Последний вопрос был чисто риторическим. Задача была более чем понятна. Страшна, отвратительна, но понятна. Вся мистика вчерашнего опыта померкла перед ужасной необходимостью сегодняшнего дня. Детские жизни висели на волоске, и тончайшей ниточкой, связывающей их с надеждой на спасение, была наша проклятая и безумная установка.

            Я помолчал секунду, собираясь с мыслями. Задача была предельно ясна, как и смертельно опасна. Как жаль, что я не читал у себя в будущем об этой жуткой истории. Я бы запомнил. Надо, кстати, дать задание Лане прошерстить в моей памяти всю имеющуюся информацию о действующих в это время в СССР маньяках. Ведь многих из них еще можно остановить и спасти множество невинных жизней.

            «Задача понятна, – тут же отозвалась нейросеть у меня в голове, – приступаю к выполнению».

            – Эдуард Николаевич, я понимаю всё… У меня тоже есть дети… сын… И я сделаю всё, что смогу… Но… есть большая… можно даже сказать, неразрешимая проблема, – я старался говорить максимально четко и убедительно, глядя прямо в стальные глаза генерал-майора. – Мёртвое тело преступника для такого опыта категорически не годится!

            Яковлев нахмурился, его брови грозно съехались к переносице.

            – Объясни.

            – По нашим данным, пусть и немногочисленным, максимальный срок, когда можно хоть что-то считать с мертвого «носителя» – это шесть, в крайнем случае – двенадцать часов. Но это предел. А вы сказали, он умер позавчера вечером… Прошло более полутора суток, товарищ генерал-майор!

            Яковлев мрачно смотрел на меня, и я видел, как в его взгляде гаснет зародившаяся надежда.

            – Я не просто так говорю – это еще и опасно! – продолжил я, нажимая на самый главный аргумент. – В лучшем случае, мы не получим ровным счетом ничего. В худшем… – Я сделал паузу для пущего эффекта. – … в худшем, оператор, я или кто-нибудь из моих ребят, может столкнуться с таким хаотичным выбросом умирающих нейронных импульсов, что это гарантированно вызовет непредсказуемые последствия. От полного помешательства до мгновенной смерти. Вы сами видели, в каком состоянии я был после вчерашнего «сеанса» подключения к мозгу, умершему всего несколько часов назад. А тут – в разы дольше.

            Яковлев тяжело вздохнул, отодвинул от себя папку с бумагами и сцепил перед собой руки на столе.

            – Ты мне сейчас говоришь, что шансов нет? Что эти дети обречены потому, что какой-то мразотный ублюдок сдох умер не вовремя, а наша наука не всесильна? – В его голосе сквозил не просто гнев, а настоящее отчаяние. И куда только подевался тот непробиваемый генерал КГБ, каким я его видел вчера?

            – Я говорю, что стандартный протокол не сработает. Он смертельно опасен и бесполезен.

            – Значит, есть и нестандартный? – Яковлев мгновенно выхватил он из моих слов самую суть. Его взгляд снова стал пристальным и острым, как шило. – Говори, Родион. Пусть самый безумный, пусть самый бредовый. Я готов выслушать любую, даже самую идиотскую идею. Ведь мы же для этого твой экспериментальный отдел и выбивали у высокого начальства. Думай, товарищ майор! Думай! Дети еще живы, черт возьми! И мы должны их спасти!

            И в тот самый момент, под его тяжелым, требовательным взглядом, в моей голове щелкнуло. Как молния, вспыхнули страницы той самой тетради, и описание одного невероятного опыта, от которого холодели кончики пальцев. Сухие, безумные строчки отчета доцента Разуваева. Я обмяк, уставившись в полированную столешницу, мысленно лихорадочно перебирая обрывки прочитанного.

            – Эдуард Николаевич… – мой голос прозвучал чуждо даже для меня самого. – Есть… кое-что. Не просто безумное, а вообще за гранью. Я сам до конца не могу поверить, что это может получиться…

            – Говори!

            – В пятидесятых годах, – начал я, чувствуя, как каждое слово дается с огромным трудом, – один из наших коллег – бывший сотрудник еще спецотдела ВЧК и НКВД под управлением комиссара государственной безопасности 3-го ранга Бокия, некто доцент Разуваев, работал над теорией полного, пусть и временного, восстановления всех функций умершего тела. Почти воскрешение.

            Яковлев замер, не прерывая меня. В его глазах читался скепсис, подчиненный жгучей необходимости верить в чудо.

            – Но в середине 50-х его проекты были признаны антинаучными и «похоронены» вместе с ним на Канатчиковой даче. Его признали шизофреником, недостойным высокого звания советского ученого. Но его работы попали в наш архив, и я изучал черновики Разуваева. Именно его работы натолкнули меня на изобретение нашего устройства, считывающего память… В его работоспособности вы успели вчера убедиться.

            – Воскрешение? Ты серьёзно, Родион? Типа, Франкенштейн, черт возьми? – с огромным сомнением произнёс Яковлев.

            – Да, – я кивнул, вспоминая нужные страницы Гордеевской тетради. – Проект назывался «Лазарь». Он был направлен на то, чтобы заставить мертвые ткани снова функционировать.

            – Ты так уверен, что это может получиться? – Удрученно покачал головой генерал-майор. – Оживить труп… Это звучит, как фантастика… Да и времени у нас совсем нет.

            – Гарантий никаких, Эдуард Николаевич. Но… попробовать можно – процесс воскрешения расписан у Разуваева довольно подробно.

            – Я поверить в это не могу, – вздохнул Яковлев. – Воскрешение…

            – Не воскрешение, – тут же поправился я. – Оживление на время. Если бы нам удалось запустить жизненные функции, заставить сердце качать кровь, легкие – насыщать ее кислородом… Тогда, возможно, мы смогли бы хоть на несколько часов получить работающий, а не умирающий мозг. И тогда… тогда уже применить наш проверенный метод снятия информации. Это наш единственный шанс. Ничего другого я пока предложить не могу.

            Яковлев несколько секунд молча смотрел на меня, оценивая масштаб того безумия, на которое он уже согласился. Я видел это по его глазам. Я и сам не понимал, как во всё это ввязался. Отчего поверил в какие-то старые бумажки и бредовые записи старого НКВДешника. Возможно, это всё остаточные реакции Гордеева, в тело которого я вселился.

            «Никаких остаточных нейронных реакций реципиента не обнаружено», – со знанием дела заявила Лана. Хорошо, что голос у неё теперь божественный, да и я подпривык, уже не дергаюсь от неожиданности.

            Взгляд генерал-майора стал острым и деловым – он явно принял какое-то решение.

            – Что нужно, Родион? Препараты? Оборудование? Люди?

            – Я набросаю список всего необходимого, Эдуард Николаевич… А насчет людей… Есть у меня одна идея, товарищ генерал-майор… Выделите мне машину на несколько часов, – неожиданно попросил я.

            – Колись, что задумал? – Генерал пристально посмотрел мне в глаза.

            – Хочу прокатиться в «Кащенко», – не стал я скрывать, – куда определили Разуваева. Может быть в их архиве тоже найдется какая-нибудь полезная информация. И, чем черт не шутит – может быть, он и сам еще жив?

            – Двадцать лет в «Кащенко»? – покачал головой Яковлев. – Даже если и жив, что маловероятно, сомневаюсь, что у него в голове что-нибудь осталось… Но, если ты считаешь это важным – езжай. Машину я выделю… И это, Родион… – Его голос вдруг снова стал тихим и печальным. – Сделай так, чтобы у вас получилось… Я в тебя верю, кудесник… Потому как больше и надеяться не на что…

            – Разрешите идти, товарищ генерал-майор? – Я поднялся на ноги.

            – Иди, Родион Константинович… Иди.

            Я вышел из кабинета, чувствуя лопатками взгляд начальства. У меня было такое ощущение, что Яковлев еще и перекрестил меня в спину. Конечно, это бред, но стойкое ощущение у меня осталось. Я шёл по коридору, чувствуя, как тяжесть принятого решения давит мне на плечи. Воздух казался густым и тягучим – даже продохнуть было тяжко. Начало сентября выдалось жарким и душным.

            Спустившись вниз, в наше лабораторное подземелье, я застал картину обычного рабочего хаоса. Лёва и Михаил корпели над составлением отчета, однако вокруг них в полнейшем беспорядке лежали какие-то чертежи, графики и перфоленты. Они подняли на меня глаза, когда я вошел. Сразу воцарилась гробовая тишина – они прочитали всё на моем лице.

            – Всё-таки спалился, шеф? – выдохнул Миша. – Яковлев, он дотошный чекист, старой закалки…

            – Хуже! – Я плюхнулся рядом с подчинёнными на свободный стул. – Нам поставлена новая задача. Прямо сейчас.

            Я кратко, без лишних эмоций, изложил суть. Убитый маньяк, похищенные дети, прошедшие сроки – больше полутора суток, бесполезность стандартного протокола чтения памяти. Их лица становились всё мрачнее. Но когда я дошел до сути, до того самого «нестандартного» предложения, в лаборатории снова воцарилась гробовая тишина.

            – Повтори, – Михаил с тихим стуком положил на стол какой-то прибор, что держал в руках. – Я, кажется, ослышался. Ты хочешь попробовать что? Оживить этот старый труп? Родион Константинович, а не много ли вы на себя берёте? – неожиданно и иронично перешёл он на «вы». – Вы не Создатель всего сущего, а мы с Лёвой не ваши ангелы, и даже не реинкарнации Иисуса Христа. Это невозможно в принципе! Как медик вам это говорю!

            – Не оживить, Миша, – возразил я. – А всего лишь запустить базовые функции. Сердце, легкие, кровообращение. Хотя бы на время. Чтобы получить работающий мозг, а не кусок разлагающегося дерьма.

            – Это бред, Родион Константинович! Кхе-кхе! – Михаил зашелся в скептическом кашле. – Мы не вивисекторы средневековья! Не доктора Франкенштейны! Мы – ученые! Пусть и действуем… особыми методами. То, что ты предлагаешь, противоречит всем законам природы: биологии, химии, физики, да и просто здравого смысла!

            [1] Крючков Владимир Александрович, на данный момент начальник ПГУ КГБ ССР при СМ СССР; Будущий Председатель КГБ СССР (1988–1991) и член ГКЧП СССР (18–21 августа 1991). Один из ближайших соратников Юрия Андропова.

  Глава 15

            В общем-то Трофимов был прав – мне тоже всё это казалось бы натуральным сумасшествием, если бы не одно маленькое «но» – моя история попадания в это тело и в это время, стояло в этом же безумном ряду.

            – Многих учёных, намного опередивших своё время, тоже считали сумасшедшими, – парировал я, хотя сам в глубине души тоже весьма сомневался в успешном результате. – Я не говорю, что это сработает, Миша. Просто это – единственный шанс. Считаешь, что лучше вообще не дёргаться?

            – Да какой это шанс, Родион? Заведомо нереальный…

            – А ты принцип ответственности товарища Сталина помнишь? – спросил я его в лоб. – Не согласен – критикуй, критикуешь – предлагай, предлагаешь – делай, делаешь – отвечай[1]! Есть у тебя что предложить, Миша?

            – У меня нет предложений, – потупился Трофимов.

            – Раз нет, тогда действуем по предложенной методике, – подытожил я. – Только времени у нас в обрез, мужики! Дети могут погибнуть!

            – А что за методика? – спросил Дынников.

            – Из тех самых архивов доцента Разуваева, – ответил я. – Проект «Лазарь».

            Я взял в руки свою тетрадь с записями и нашел нужное место. И когда я начал зачитывать отрывочные данные: принцип резонансной стимуляции клеточных мембран, гипотезу об остаточной энергии в митохондриях, химические формулы того адского коктейля, что должен был заменить трупу кровь, Лёва присвистнул от изумления, а Михаил перестал возмущаться и сел.

            – Черт возьми! – выругался он. – Хоть и звучит бредово, но здесь присутствует какая-то безумная гениальность. Этот доцент проверял свою теорию на практике?

            – В архиве были указаны даты экспериментов на подопытных животных. Опыты проходили с разным успехом. Но лабораторный журнал первичной фиксации в документах отсутствует.

            – А основные этапы эксперимента, я так понимаю, там имеются? – спросил Михаил.

            – Только в общих чертах, – ответил я. – Нам нужно будет довести до ума его методику…

            – И у нас на всё про всё всего лишь несколько дней? – Покачал головой мой рыжий помощник.

            – Верно! – кивнул я. – Время на раздумья нет. Дети долго не продержаться без воды и еды. Мы, возможно, их последняя надежда. Готовьте всё к приему тела. Лёва, в моей тетрадке есть описание – нужно собрать генератор высоковольтных коротковолновых импульсов, по предложенным схемам. У нас имеется дефибриллятор?

            – Я у медиков ДИ-03[2] видел, – сообщил Лёва.

            – Можешь его взять за основу…

            – Так они мне его и отдали, – произнёс Дынников.

            – Посылай всех… к Яковлеву, – нервно произнёс я. – Он нам карт-бланш на все дал – если что, сразу к нему.

            – Понял, – коротко кивнул Лёва.

            – Миш, это и тебя касается, – обратил я своё внимание на рыжего МНСа. – В тетради есть формулы препаратов и реактивов, которые нам понадобятся. За всем необходимым…

            – Я понял – к Яковлеву, – кивнул Трофимов. – Шеф, ты явно что-то вспомнил?

            – Никаких личных воспоминаний, – мотнул я головой. – Жену, бывшую, и сына не помню.

            – Зато профессиональный опыт, похоже, прорывается сквозь амнезию! – заметил Михаил. – Вон, как ты лихо всё по полочкам раскидал – настоящий шеф!

            – Короче, парни, включаемся в работу! Если нужно, предупредите родных – с сего момента работаем круглосуточно! Отгулы всем обещаю! Но после! А если у нас что-нибудь получится…

            – Сплюнь, чтоб не сглазить, шеф! – перебил меня Трофимов.

            – Тьфу-тьфу-тьфу! – послушно поплевал я через левое плечо, а затем постучал себя по голове. – И по дереву, – озвучил я свои действия. – В общем, готовьте всё для опыта, а мне надо съездить кое-куда…

            – Уж не на Канатчикову ли дачу ты собрался, Родь? – поинтересовался Лёва, отрываясь от изучения тетради.

            – Туда, догада ты наш, – кивнул я. – Всё, действуем, други!

            Я уже направился к выходу, но внезапно остановился. На мне были лишь легкие летние брюки и рубашка с коротким рукавом, и появляться в таком виде в заведении психбольницы было как-то не очень. А мне нужно было не только провести впечатление на врачей, но и, возможно, еще и на них надавить. Комитетские корочки имелись, это тоже хорошо. Но мне бы какой-никакой пиджачок для «солидола».

            – Парни, а нет ли у нас здесь какой одёжки посолиднее? – Обернулся я к коллегам.

            Лёва, уже зарывшийся в какие-то провода и детали, поднял голову и махнул рукой куда-то вглубь подвала.

            – Там всё… Ты как с женой разбежался и в общежитие для сотрудников НИИ переехал, свою служебную форму сюда притащил.

            Я поблагодарил его и двинулся в указанном направлении, пробираясь между ящиками и коробками. В дальнем, плохо освещенном углу подвала, и впрямь стоял массивный, темный, почти неотличимый от бетонной стены платяной шкаф. Дверца заедала, но после моего усилия открылась со скрипом.

            Внутри висело несколько комплектов одежды. Но мой взгляд сразу прикипел к висевшему на отдельной вешалке зелёному армейскому кителю с погонами майора, просветы на которых оказались, почему-то красного цвета, а не василькового[3]. В комплекте имелась и фуражка, и брюки, а также форменная рубашка и коричневые туфли. В общем полный комплект парадной формы офицера КГБ.

            Я снял китель с вешалки и быстро прикинул «на себя» – он оказался как раз впору. Снял его, переодел рубашку и брюки, залез в туфли. Переложил в карман кителя служебное удостоверение. Не открывая, погладил пальцами шершавую обложку из кожзама. Всех этих «атрибутов власти» должно было хватить для моей задумки.

            Надев фуражку и посмотрев на свое отражение в пыльном стекле какого-то прибора, я едва узнал себя. Из «зазеркалья» на меня смотрел собранный жесткий офицер с холодным взглядом – настоящий чекист. В общем, форма села на меня идеально, теперь можно и с врачами в психушке пообщаться.

            Я еще раз поправил фуражку, прихватил чуть потертый кожаный портфель, который обнаружил в том же шкафу, и твердой, уверенной походкой направился к выходу. Форма придавала не только солидности, но и странной внутренней силы. Словно кто-то включил во мне давно забытый, но хорошо отлаженный механизм. Теперь я был готов идти до конца.

            Оставив позади гулкое эхо подвальной лаборатории и сосредоточенное бормотание коллег, я вышел на свежий воздух. Резкий контраст между прохладной сыростью подвала и летним теплом ударил по коже. Форма, слегка пахнущая нафталином (видимо, Гордеев её почти не надевал), внезапно показалась очень жаркой. Но надо было терпеть.

            По раскалённому асфальту я прошел к служебному гаражу. И, как и было оговорено с Яковлевым, возле ворот меня уже ожидала серо-голубая «Волга». Рядом с машиной, прислонившись к крылу и куря, стоял водитель – сухощавый мужчина лет сорока в потертой кожанке. Как он умудрялся в ней существовать в такую жару, я не представлял. Мне и в кителе было невтерпёж.

            Увидев меня, водила бросил окурок, предварительно его затушив о подошву, в стоявшую рядом мусорку. В его глазах мелькнуло удивление – видимо, Яковлев предупредил его о моем визите, но не уточнил деталей моего внешнего вида. А в нашем НИИ, да и вообще в конторе, форму носили редко. А оперативный состав, наверное, вообще никогда не ходил, разве только на фотографирование.

            – Уже товарищ майор? – осведомился водитель, скользнув взглядом по моим погонам. – И когда только успел, Роман Константинович?

            Долго ли умеючи, Николай, – усмехнулся я, распахивая переднюю пассажирскую дверь. – Давай, покатили уже. Времени совсем нет!

            – Слушаюсь, товарищ майор! – хитро прищурившись, ответил шофер и быстро запрыгнул на своё место. – Куда рулить?

            – В Кащенко, – ответил я, опустив задницу на прохладный кожзам салона и положив портфель на колени. Дверца захлопнулась с глухим, но основательным звуком, отсекая шумы внешнего мира. Через мгновение заработал двигатель, ровно и почти бесшумно. «Волга» плавно тронулась с места.

            Я смотрел в окно на мелькающие улицы, но не видел их. В голове прокручивал план предстоящего разговора с администрацией больницы, возможные реакции и варианты. Кожаное удостоверение в нагрудном кармане отдавало весом и серьезностью.

            Форма тоже делала свое дело – она не просто меняла внешность, она, как бы, меняла саму суть. Из ботаника-ученого, зарывшегося в подвале с проводами и установками, я превращался в человека системы. Человека, чье слово имеет вес, а приказы не обсуждают, а выполняют. Вон, даже Николай проникся.

            Шофер ловко лавировал в потоке машин, изредка бросая на меня короткие взгляды, но вопросами не докучал. То ли действительно форма сыграла свою роль, то ли Яковлев его проинструктировал на этот счет.

            «Канатчикова дача»… Старое, еще дореволюционное неофициальное название психбольницы, которое до сих пор наводит мистический ужас на простых обывателей. Ведь это место, где решают, кто в своем уме, а кто – нет. Вот и мне выпала уникальная возможность там побывать.

            Только в этой форме и с «корочкой» Комитета Государственной Безопасности в кармане я чувствовал себя уже не простым смертным, а настоящим представителем «конторы». Похоже, что форма не только меняет внешний вид, но и на мозги действует с не меньшей силой.

            «Волга» уверенно неслась по улицам, приближая меня к цели. Николай, казалось, знал город наизусть, искусно сокращая путь то узкими переулками, то более широкими проспектами. Хотя, при полном отсутствии пробок в этом времени, можно было особо и не выёживаться.

            Вскоре знакомые пятиэтажные «хрущевки» сменились более старой, дореволюционной застройкой, а затем и вовсе уступили место редким особнякам и пустырям. Мы выехали на дорогу, заросшую толстыми деревьями по обочинам, и впереди, в мареве осенне-летнего зноя, показался наш ориентир – высокая кирпичная труба котельной.

            Николай, не отрывая рук от руля, кивнул вперед:

            – Вот она, Канатчикова дача. Сейчас подъедем.

            Комплекс Алексеевской больницы №1, он же – «Канатчикова дача», предстал передо мной во всем своем внушительном и гнетущем величии. Высокий, красно-кирпичный забор с массивными чугунными воротами, больше похожий на стену средневековой крепости, чем на ограду медицинского учреждения. За ним угадывались такие же солидные кирпичные корпуса с белыми оконными рамами, островерхие крыши и ухоженные, но почему-то безрадостные газоны.

            «Волга» плавно затормозила перед шлагбаумом у ворот. Николай опустил стекло, готовясь к разговору с охраной. А я, откинувшись на прохладную кожу сиденья, не мог оторвать взгляда от этого места, которое в народе всегда было синонимом безумия и отчаяния. Сколько же гениев, не только несогласных с режимом, а просто не таких, как все, сгноили в этих стенах? Сколько трагедий видели эти окна и стены?

            – Товарищ майор, – выдернул меня из задумчивости Николай. – Пропуск сейчас выпишут, только цель визита обозначить нужно и удостоверение показать.

            – Майор Комитета Государственной Безопасности Гордеев Родион Константинович, – достал я из кармана удостоверение, развернул и показал охраннику. – По служебному надобности к главврачу.

            Охранник, сухопарый и еще не старый мужчина в форме сержанта милиции внимательно изучил мое удостоверение. Затем он кивнул и отдал честь.

            – Проезжайте, товарищ майор. Вам в главный корпус – прямо, затем налево.

            Шлагбаум медленно пополз вверх. «Волга» мягко качнулась, въезжая на территорию известной всему Союзу психушки. Внутри заведения оказалось куда просторнее, чем казалось снаружи. Асфальтовые дорожки, аккуратные газоны, скамейки. Где-то вдали копошились фигуры в больничных халатах, медленно передвигались пациенты под присмотром санитаров.

            Ни смеха, ни разговоров – только сдавленные шорохи да редкие реплики, произнесенные словно вполголоса. Возле главного корпуса, где располагалась администрация, я молча вышел из машины. Воздух здесь показался мне тяжелым, пропитанным безумием и страхом.

            – Коль, подожди здесь, – бросил я шоферу.

            – А то… – Тот кивнул и потянулся за куревом.

            Фойе главного корпуса встретило меня выцветшими стенами, скрипучим обшарпанным паркетом, еще, наверное, дореволюционной работы, и мертвым светом слегка гудящих люминесцентных ламп. Девушка-регистратор за столом-стойкой, расположенным недалеко от входа, подняла на меня глаза.

            – Здравствуйте! Мне к главврачу, – коротко сказал я и показал удостоверение.

            Еще минута – и я уже поднимался по лестнице на третий этаж, сопровождаемый молчаливым санитаром с каменным лицом, на котором не читалось ни единой мысли. Дверь в кабинет главврача была массивной, дубовой и, похоже, стоявшей на этом месте еще со времен купца Канатчикова.

            Я не успел постучать – дверь приоткрылась сама. Из-за нее выглянул седой солидный мужчина в белом халате и слишком «живыми», проницательными глазами.

            – А, товарищ майор! – Голос главного врача оказался неожиданно мягким, почти певучим. – Мне уже звонили из вашего ведомства и попросили оказать всяческое содействие. Проходите…

            А Яковлев, оказывается, и здесь постарался. Сам позвонил. Уважаю!

            Главврач отступил, пропуская меня внутрь. Кабинет оказался просторным, но до странности аскетичным. Книжные шкафы с медицинскими томами, письменный стол буквой «Т», кресло главврача и несколько стульев. Ни картин, ни лишних деталей. Окно с решеткой.

            – Присаживайтесь, товарищ…

            – Майор Гордеев, Родион Константинович, – представился я по всей форме.

            – А я, стало быть, Валентин Михайлович Морковкин – главный врач этой больницы аж с 1964 года, – радушно улыбнулся хозяин кабинета. – Присаживайтесь! – он указал мне на свободный стул, а сам сел за стол напротив меня, упёрся локтями в стол и сложил пальцы «домиком». – Чем обязан товарищам из КГБ?