Текст книги "Кремлёвский кудесник (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

            – На, держи! – Вернувшись к двери – Лева не пошел за мной следом, а стоял, привалившись лбом к прохладной стене, выкрашенной зелёной краской, я протянул спасительный препарат своему помощнику.

            Лева посмотрел на таблетки с таким благоговением, будто я только что вручил ему ключи от рая.

            Он сунул две таблетки в рот тут же, у двери, и принялся с шумом глотать слюну, пытаясь протолкнуть их внутрь без воды.

            – Спасибо, Родик… – сипел он. – Выручил… – Он тяжело вздохнул, сделал шаг назад, чтобы пойти к себе, но вдруг замер и прищурил свои красные, слезящиеся глаза.

            – Слушай, а ты чего такой… бодрый? И глаза ясные. Не похоже, чтобы тебя вчерашнее вообще зацепило. Но я же помню, как тебя на себе тащил до комнаты…Неужели цитрамон так быстро помог?

            – Сейчас и тебе поможет, – пообещал я Дынникову, поглядывая на часы. – Иди-ка приляг на полчасика – нам на службу скоро. И в порядок себя приведи! И зубы обязательно почисть!

            – Да… пожалуй… пойду… лягу… – протянул Лёва.

            Он развернулся и поплелся по коридору, немного пошатываясь. Я закрыл дверь, прислонился к ней спиной и облегчённо выдохнул.

            Первое испытание было пройдено. Теперь предстояло привести себя в порядок и двигаться на работу, где меня ждали новые рифы и подводные камни в виде людей, которые знали «меня» куда лучше, чем я сам. Спустя час, приведя себя в более-менее человеческий вид с помощью ледяной воды и бритвы (с которой пришлось потрудиться, осваивая новые, чужие изгибы собственного лица), я вышел в коридор.

            К моему удивлению, Лёва уже поджидал меня. Выглядел он, конечно, не идеально – под глазами все еще лежали фиолетовые тени, а сам он напоминал сильно помятый, но тщательно отглаженный лист бумаги. Однако, в его глазах уже не стояла та посталкогольная жуть, что была там час назад. Цитрамон и короткий сон сделали свое дело.

            – Жив? – криво улыбнулся я.

            – Вроде…– буркнул он в ответ. – Только мир до сих пор кажется слишком громким и ярким.

            Дорога до НИИ заняла не больше десяти минут пешком – это нам повезло, что общага находилась рядом с местом работы. Лёва молчал, сосредоточенно дыша и стараясь не смотреть на блики утреннего солнца в лужах – ночью прошёл дождь. Я же, пользуясь анестезией от Ланы, чувствовал себя если не прекрасно, то уж точно бодрым огурцом, только что сорванным с грядки.

            Пройдя КПП, длинный коридор и лестницу в подвал, мы наконец вошли в нашу лабораторию.

            Первое, что я увидел, войдя в лабораторию, был не привычный хаос проводов и приборов, а… генерал-майора Яковлева. Он стоял у стойки с оборудованием, заложив руки за спину, и смотрел на нас с Лёвой с таким выражением лица, будто мы опоздали на три часа, а не пришли за десять минут до начала рабочего дня.

            Эдуард Николаевич нетерпеливо кашлянул, устремив свой взгляд, тяжелый и пронзительный, прямо на меня.

            – Гордеев, ну где тебя носит?

            – А в чем дело, товарищ генерал-майор? – Я сделал шаг вперед, внутренне собравшись. – Вроде бы не опоздал.

            Яковлев приблизился ко мне и, понизив голос, выложил новость, от которой у меня похолодело внутри.

            – Через час, – произнёс Яковлев, бросив взгляд на часы, – нас с тобой ожидает у себя председатель Комитета Государственной Безопасной Юрий Владимирович Андропов. Лично! А ты говоришь, что не опоздал…

  Глава 22

            Яковлев, не дав опомниться, заставил меня переодеться в форму – сам он тоже был при параде, а затем в буквальном смысле схватив за локоть, потащил меня обратно к выходу. Лёва замер у своего стола с глазами, полными неподдельного ужаса и любопытства.

            Мы стремительно поднялись наверх миновали коридоры, и вышли к служебному входу, где нас ожидала, тихо урча двигателем, начальственная «Волга».

            – Садись, – бросил Яковлев, указав на заднюю пассажирскую дверь. – Пока едем – думай, что будешь говорить, – посоветовал он мне, обходя машину с другой стороны.

            Я нырнул в просторный салон генеральского авто. Воздух внутри приятно пах кожей и хорошим табаком. Генерал резко опустился рядом, отдача подвески заставила автомобиль качнуться. Он отдал короткую команду водителю, и мы тронулись, плавно и бесшумно выруливая на улицу.

            Мой мозг лихорадочно работал, пытаясь осмыслить происходящее. Андропов. Лично. Из-за вчерашнего инцидента с детьми… Что ж мне ему говорить-то? Внезапно в салоне раздался резкий, пульсирующий звонок. Яковлев неторопливо снял трубку встроенного в салон аппарата спецсвязи.

            – Яковлев… Уже в пути… Так точно… Понял, Юрий Владимирович!

            Эдуард Николаевич положил трубку и на несколько секунд замер, глядя в пустоту. Его лицо, обычно непроницаемое, выражало крайнее изумление. Затем он резко наклонился к водителю:

            – Андрей, меняем маршрут. В Кремль.

            Машина, почти не сбавляя хода, описала плавную дугу на перекрёстке и рванула в сторону Красной площади.

            – Эдуард Николаевич, что случилось? – не удержался я и задал вопрос генералу.

            Яковлев медленно повернул ко мне голову. В его глазах читалась та же растерянность, что и у меня.

            – Видимо, Родион, твои весьма нетрадиционные методы поиска пропавших детей удивили не только меня, – поделился он своими соображениями. – Моим докладом Андропову заинтересовались на самом верху. Сегодня, Родион Константинович, ты познакомишься не только с Председателем КГБ СССР, а с самим Генеральным секретарём ЦК КПСС – Леонидом Ильичом Брежневым.

            Что? Брежнев? Генсек? Лично? К такому повороту событий я оказался совершенно не готов. Однако, где наша не пропадала? Пообщаемся и сильными мира сего.

            Вскоре мы пронеслись через Боровицкие ворота, и оказались за стенами Кремля – в самом сердце советской империи. Миновав несколько КПП, где наши документы проверяли с дотошностью, граничащей с маразмом, мы, наконец, оказались в приёмной генерального секретаря.

            Пришлось подождать минут двадцать, до того, как дверь в кабинет открылась, и нас с Яковлевым пригласили войти. Кабинет был огромным, но не слишком роскошным, как я это себе представлял. Он выглядел скорее монументальным. За длинным столом сидел Леонид Ильич Брежнев, причем, не во главе этого стола.

            Он выглядел весьма уставшим, и намного старше, чем на «парадных» портретах, которые попадались мне в этом времени, но его глубоко запавшие глаза, смотрели на нас с острым, живым интересом. Но и я, к своему изумлению, сумел прочитать в них колоссальный груз ответственности от десятилетий нахождения у власти, поистине великой страны.

            Рядом, словно тень, стоял Андропов, его худощавая фигура и недовольный взгляд добавляли и без того гнетущей атмосфере еще больше напряженности.

            – Товарищ Генеральный секретарь ЦК КПСС! Генерал-майор КГБ СССР Яковлев и майор КГБ СССР Гордеев по вашему приказанию прибыли!

            Брежнев медленно поднялся, тяжело навалившись на столешницу, и небрежным жестом отмахнулся от формальностей.

            – Хорошо, Эдуард Николаевич, я вас услышал… – Голос Генерального секретаря был низким, хрипловатым, но вполне твёрдым. – Проходите, товарищи, садитесь, – пригласил он, жестом указав на свободные места.

            Мы с Яковлевым уселись по одну сторону стола, а Брежнев с Андроповым – остались по другую. Брежнев внимательно, почти по-отечески, посмотрел на меня.

            – Ты, Эдуард Николаевич, помолчи пока, – произнёс Леонид Ильич, – а вот этого молодого человека я и хотел бы послушать. Мне доложили об одном интересном случае, – продолжил он, неспешно раскуривая сигарету.

            Я бросил взгляд на пачку, лежащую рядом с ним на столе – это были сигареты «Новость».

            «Владимир, разархивирована очередная ячейка вашей памяти, – любезно сообщила мне Лана, – это в основном информация о Леониде Ильиче Брежневе. Всё, что вы когда-либо о нём читали, слышали и видели. Если нужно, я предоставлю её вам по первому запросу».

            А вот это было просто замечательно! В своё время я много читал про «золотой век» Советского Союза, пришедший именно на время правления Брежнева. И многое знал про самого вождя, да и про его окружение тоже. И, да, я понял, что действительно многое помню, даже без обращения за помощью к нейросети.

            Вот, например, про любовь Леонида Ильича к сигаретам «Новость», я точно знал. Как помнил и про другой любимый сорт – «Краснопресненские». Помнил так же, когда врачи стали запрещать генсеку курить, он поначалу решил ограничить ежедневную норму. И тогда в одном из технических подразделений КГБ (как бы не в нашем НИИ) ему изготовили красивый темно-зеленый портсигар с таймером и блокировкой. После того как он брал сигарету, следующую портсигар «разрешал» ему только через 45-ть минут.

            – Юрий Владимирович тут мне сказку рассказал, – выпустив струю дыма в потолок, продолжил Леонид Ильич, – что вы пропавших детей нашли, допросив мертвого преступника… Да не всего, а лишь его отрезанную голову… – Он усмехнулся, и качнул головой, что выражало крайнюю степень его недоверия. – Это действительно правда, товарищ Гордеев?

            – Так точно, товарищ Генеральный секретарь, – отрапортовал я по-военному, резко поднявшись на ноги, – чистая правда!

            – И как же вам это удалось, Родион Константинович? – произнёс Ильич, явно заинтригованный, глядя на меня через струйку табачного дыма. – Расскажите, сделайте одолжение. Я, хоть и старый крокодил, но до подобных… сказок страх, как охочий.

            – Леонид Ильич, в этом не только моя заслуга… – начал я свой рассказ, не собираясь почти ничего утаивать от генерального секретаря. Ну, разве что самую малость.

            Я рассказал об опытах советских ученых над оживлением голов животных в 20-х годах. О вызволении из Кащенко профессора Разуваева. Вот на этот раз я не упомянул, чем на самом деле он занимался вместе со Збарским в лаборатории Мавзолея, повернув этот как сумасбродство Хрущева и Серова, тогдашнего председателя КГБ.

            О собственных (Гордеевских) опытах тоже не забыл упомянуть. Но самый фурор для Ильича, конечно, произвел рассказ про отрезанную голову мертвеца, которую удалось оживить и заставить разговаривать, чтобы вырвать у маньяка тайну нахождения похищенных детей.

            Брежнев слушал, не перебивая, лишь иногда одобрительно хмыкая. Когда я закончил, в кабинете повисла тишина. Генсек задумчиво выпустил струйку дыма.

            – И что, – протянул он, – это любого так можно оживить?

            – Любого, Леонид Ильич, – ответил я. – Только, увы, ненадолго. Но я думаю, если продолжать исследования, мы можем добиться поистине фантастических результатов!

            – Да результаты и без того фантастичнее некуда! – одобрительно прогудел генсек. – Если бы Юрий Владимирович не поручился, что всё это – чистая правда, я бы подумал – разыгрывают старика.

            – Да какой же вы старик, – решил я немного взбодрить Брежнева, – семьдесят лет – совсем не срок для человеческого организма… Даже сильно изношенный организм можно попытаться починить.

            Брежнев хитро прищурился и добродушно покачал головой.

            – Как не поверить тому, кто даже мертвого разговорил! – Он сделал новую затяжку и вдруг резко, по-деловому, спросил, повернувшись к Андропову: – Юра, а исследования товарища Гордеева засекречены как следует? Не утекут его достижения за рубеж?

            Андропов, не меняя своего каменного выражения, едва заметно кивнул.

            – Разумеется, Леонид Ильич. К тому же, майор Гордеев не только учёный, но еще и сотрудник КГБ и закрытого НИИ разведывательных проблем ПГУ КГБ СССР. – Его сухой, безжизненный голос резко контрастировал с бархатным баритоном генсека.

            – Это правильно, – удовлетворённо крякнул Брежнев. – Он снова перевёл свой взгляд на меня, и в его глазах вдруг запрыгали озорные искорки. – Вот что, Родион Константинович… Скажите мне честно, как коммунист коммунисту… – Генсек понизил голос до доверительного шёпота, и отчего-то вдруг перешёл на «ты». А товарища Ленина…можно вот так же… оживить? Ну, мало ли, совета там спросить по текущему моменту… Или еще чего?

            В кабинете повисла гробовая тишина. Яковлев слегка побледнел и замер, уставившись в стол. Андропов тоже оставался внешне непроницаем, но я видел, как он напрягся, а его пальцы, лежащие на столешнице, мелко подрагивали, выдавая его с головой.

            Черт! Ну, как он догадался, как на самом деле начинались в двадцатых годах работы над проектом «Лазарь»? Или генсек тоже читал эти архивы? Или участвовал в заточении Разуваева Нет, думаю, что он случайно попал в яблочко. А вот чем это может обернуться для меня, моих ребят и Разуваева – я даже предположить не мог.Я сделал глубокий вдох. От ответа на этот вопрос зависело всё.

            – Леонид Ильич, – начал я максимально почтительно, – биологический материал… товарища Ленина… слишком стар. Те процессы, что мы сегодня можем запустить, работают лишь с относительно свежими… не более нескольких суток… образцами биологических тканей. Увы, но наука тут бессильна. Возможно когда-нибудь в обозримом будущем мы и сумеем приблизиться к этому… Но пока это просто фантастика. И будем откровенны, Леонид Ильич, – я позволил себе сдержанную улыбку, – нужен ли нам ещё один генеральный секретарь? Командир на корабле должен быть один.

            Брежнев молча и не мигая смотрел на меня из-под седых кустистых бровей несколько секунд, а затем его лицо расплылось в широкой и довольной улыбке. Он громко рассмеялся, раскатисто и немного хрипло:

            – Юра, а ты видел, как он ловко меня уел! Точно подметил! Один рулевой на корабле должен быть! Молодец! – Он одобрительно хлопнул широкой ладонью по столу, отчего пачка «Новости» подпрыгнула. – Раскусил, умник, мою шутку насчёт Ленина, раскусил… – И Ильич, шутя, погрозил мне пальцем.

            И тут я вспомнил (или это Лана щедро загрузила мою память распакованной информацией), что Леонид Ильич был еще тем шутником. Иногда собеседники воспринимали шутливые слова Брежнева совершенно всерьез и впадали в легкий ступор, вот прямо как мы минутой назад. На заседаниях Политбюро генсек порой даже был вынужден оговариваться: «Прошу прощения, это шутка».

            После этого выдохнули все – и я, и Андропов, и Яковлев. Леонид Ильич легко уделал этой «шуткой» всех нас. Одно дело, когда ты обо всём этом читаешь, и совсем другое, когда являешься непосредственным участником событий. Таких вот безобидных розыгрышей.

            К слову сказать, розыгрыши небезызвестного товарища Сталина были куда жёстче, тогда как главным свойством брежневского юмора являлось то, что его шутки обычно не задевали самолюбия его собеседников, были совершенно необидными. Да и сам генсек очень располагал к себе своим добродушным видом.

            – А вообще, товарищи, вы большие молодцы! – произнёс Леонид Ильич. – Детей спасли – это главное! За это вам честь и хвала. Юра, – он снова повернулся к Андропову, – я думаю, товарищей нужно представить к наградам. И Гордеева, и Яковлева!

            – Будет исполнено, Леонид Ильич, – отозвался Андропов.

            – Ну, а теперь идите, – благосклонно кивнул генсек, – делайте ваше важное дело. Только, чур, – он снова сделал грозное лицо, но его глаза смеялись, – никаких «рулевых» с того света не призывать! Без моего ведома! – Добавил Брежнев через небольшую паузу, когда наши лица опять вытянулись.

            – Так точно, товарищ Генеральный секретарь! – Поднявшись на ноги, синхронно ответили мы с Яковлевым.

            – А с товарищем Гордеевым я хотел бы побеседовать более предметно в ближайшее время. – Неожиданно огорошил меня генсек, когда мы уже покидали кабинет. – До свидания, товарищи! – попрощался с нами Леонид Ильич, поднимая трубку телефона. – Георгий Эммануилович[1], запиши мне на недельке, где место будет, встречу с Гордеевым… Кто это? Один ученый из НИИ внешней разведки. Потом объясню…

            Выйдя из кабинета и оказавшись в длинном, пустом коридоре, мы с Яковлевым молча прошли метров двадцать, и только когда за нами закрылась массивная дубовая дверь, Эдуард Николаевич вытер платком вспотевший лоб.

            – Чёрт побери, Родион, – тихо выдохнул генерал-майор, – когда он про Ленина… Я подумал… – Яковлев не договорил, но я понял его и без слов.

            – Я тоже… Всё нормально, Эдуард Николаевич, – успокоил я шефа, чувствуя, как у самого подрагивают ноги. – Пронесло. А Леонид Ильич, оказывается, еще тот шутник…

            Мы вышли из здания Секретариата ЦК на старую московскую брусчатку, отогреваемую почти по по-летнему жарким осенним солнцем. Воздух дрожал от теплого марева, поднимающегося небу. Яковлев, всё ещё слегка взбудораженный шутками Леонида Ильича, закурил.

            Он сделал первую затяжку, и только потом поинтересовался:

            – Будешь, Родион?

            – Нет, – мотнул я головой, – бросить хочу.

            – Я тоже, только не получается… «А товарища Ленина оживить можешь?», – довольно узнаваемо спародировал он голос генсека, нервно усмехаясь. – Родион, друг мой, я уж было подумал, что нас всех сейчас в Кащенко, чтобы Разуваеву веселее было, отправят. А Леонид Ильич шутит!

            – Мне кажется, он нас проверял, Эдуард Николаевич, – сказал я, тоже чувствуя, как адреналин понемногу отступает. – Смотрел, как мы среагируем. Проверял нашу выдержку и… преданность.

            – Про преданность – это точно, – мрачно согласился Яковлев. – Ладно, пронесло. Теперь тебе, Родя, надо подготовиться для «более предметной беседы». Ильич, может, и шутит, но зря слов на ветер никогда не бросает. Ты чем-то его очень сильно заинтересовал.

            « Лана, – мысленно вызвал я свою невидимую помощницу, – что известно о подобных беседах Брежнева „без галстуков“? О чём он мог захотеть говорить? Поройся там в моих старых воспоминаниях. Я должен был об этом, хоть что-то читать. И, покороче, пожалуйста».

            «В вашем распакованном архиве данных, Владимир, – тотчас откликнулся её чарующий голос в моём сознании, – есть информация, что Леонид Ильич любил вести долгие, обстоятельные разговоры с интересными ему людьми на самые разные темы – от международной политики, до охоты и кино. Однако, в контексте сегодняшней беседы наиболее вероятным представляется его интерес к практическому применению вашей технологии „оживления мёртвых“. Думаю, что он захочет обсудить её потенциал применительно к живым людям. Я анализировала его реакции во время всего разговора…»

            «И?»

            «Сильнее всего Брежнев среагировал на ваше замечание, что семьдесят лет – не предел для человеческого организма, а изношенный можно починить. Но он тут же постарался скрыть эту реакцию, запустив свою „шутку“ про товарища Ленина».

            «Понял, Лана! Спасибо тебе большое!»

            Мы подошли к нашей служебной «Волге». Шофёр Яковлева, увидев нас, тут завел автомобиль:

            – Куда едем, Эдуард Николаевич?

            – В институт, – бросил Яковлев, бросая окурок в урну.

            Я тоже запрыгнул в салон и принялся глазеть в окно на проплывающие мимо кремлёвские стены.

            Я крепко задумался – мне предстояло решить, что я скажу ему, когда мы останемся наедине. От этого выбора могло зависеть очень многое. Возможно, не только моя собственная судьба, но и судьба людей, находящихся рядом со мной. Машина выскочила на дорогу, увозя меня от кремлёвской цитадели обратно в мир фантастической науки и граничащих с безумием экспериментов. В мир, который неожиданно стал интересен самому главному человеку в этой стране.

            [1] Георгий Эммануилович Цуканов – советский политический деятель, помощник Л. И. Брежнева в 1958—1982 годах.

  Глава 23

            Машина, плавно покачиваясь на ухабах, быстро домчала нас до знакомого здания Научно-исследовательского института. Молчали мы почти всю дорогу, каждый был погружен в свои мысли. Яковлев что-то бубнил себе под нос, разбирая по косточкам нашу встречу, а я мысленно консультировался с Ланой, выстраивая возможные сценарии «предметной беседы».

            «Волга» замерла у парадного входа. Мы молча вышли из машины.

            – Я к себе, – хмуро бросил Яковлев, поправляя генеральский китель. – Если что – немедленно ставь меня в известность!

            – Так точно, товарищ генерал-майор! – ответил я.

            Вот только знать бы точно, что он имел ввиду под этим своим «если что»?

            Мы прошли КПП, и Яковлев твердой походкой направился к своему кабинету. Я же свернул на лестницу, ведущую в нашу подвальную лабораторию. Едва я переступил порог помещения, на меня буквально набросились двое.

            Первым был Лёва, мой младший научный сотрудник, худой, порывистый и сутулый, с вечно встревоженным взглядом.

            – Родя… Родион Константинович! Наконец-то! Мы уже думали, вас… – он не договорил, выразительно округлив глаза.

            Его тут же оттеснил Миша – рыжий и почти всегда весёлый балагур, но на этот раз он не решился шутить.

            – Шеф, живой? Ну, и что там было, на Лубянке? Рассказывай же скорее!

            Их дуэт разом замолк, когда за их спинами появилась сухонькая фигура профессора Разуваева. Он не бежал, как они, а шел медленно, по-старчески шаркая ногами по полу, но по его слегка суетным движениям я понял – он волнуется не меньше. Возвращаться в психушку ему не хотелось.

            – Родион Константинович, – глухо произнес он. Не томите…

            Наступила пауза. Я посмотрел на их напряженные, готовые к худшему лица – на испуганного Лёву, на собранного, но тревожного Мишу, на пытающегося сохранить профессорское достоинство Разуваева. Уголки моих губ сами собой поползли вверх.

            – Ребята… Эраст Ипполитович… – начал я, стараясь сохранить максимально невозмутимый вид. – Вы немного ошиблись с локацией.

            – В смысле? – в унисон выдохнули лаборанты.

            – Вместо Лубянки, – я сделал эффектную паузу, наслаждаясь моментом, – я только что вернулся из Кремля, где лично беседовал с Леонидом Ильичом Брежневым.

            В лаборатории воцарилась такая тишина, что стало слышно тонкое жужжание одного из высокочастотных генераторов. Лёва замер с открытым ртом. Миша непроизвольно вытер ладонь о халат. Лицо профессора Разуваева выражало чистейшее и неподдельное изумление, смешанное с надеждой, что его не вернут обратно в психушку.

            – С… с кем? – переспросил наконец Лёва.

            – С Брежневым, – повторил я уже без улыбки, глядя прямо на Разуваева. – Он даже «пошутил» на тему: сможем ли мы оживить товарища Ленина?

            – Я так и знал, что этим закончится… – выдохнул старик.

            – Брежнев сказал, что у нас с ним будет еще одна, более предметная беседа. Так что, Эраст Ипполитович, похоже, что «Лазарь» внезапно стал опять интересен на самом верху. Готовьтесь. Теперь нас ждет настоящая работа.

            – Работа-то ждет… – ворчливо произнес пожилой профессор. – Но я боюсь, Родион Константинович, как бы вы в итоге не повторили мою судьбу. Будьте очень осторожны, мой юный друг! Я-то уже старик, а у вас еще вся жизнь впереди.

            Тишина в лаборатории длилась еще несколько секунд, а затем взорвалась хаотичным водоворотом вопросов, восклицаний и предположений. Лёва и Миша заговорили одновременно, перебивая друг друга.

            – С самим⁈ Лично⁈ И как он? Правда, что у него брови такие густые? – затараторил Лёва, а его встревоженность мгновенно сменилась любопытством подростка, хотя лоб он весьма здоровый.

            – Да отстань ты со своими бровями! – Оттиснул его Миша, на мгновение вернувшись к своей привычной роли балагура. – Шеф, ты чего, генсеку пообещал? Оживим всех, товарищ генеральный, – шутливо передразнил он, копируя мой голос, – старичья в политбюро хватает… – Он тут же спохватился, неожиданно осознав, что его шутка может стоить нам всем слишком дорого, и умолк, нервно сглотнув.

            – Миша, ты вообще, с головой дружишь? – накинулся на него Лёва. – Если об этом кто-нибудь узнает, ты даже сто первым километром[1] не отделаешься!

            Миша, наконец-то полностью осознал, что он только что ляпнул, и стремительно побледнел.

            – Скажи спасибо, что я постоянно нашу лабораторию на предмет чужих жучков проверяю, – поспешил наш технический специалист слегка успокоить Трофимова.

            Профессор Разуваев не участвовал в этом «хаосе». Он молча опустился на стул, и его худая, сухонькая фигура на мгновение показалась мне совсем хрупкой. Он смотрел куда-то внутрь себя, и в его глазах читался не восторг, а глубокая, выстраданная тревога.

            – Ох, – проворчал старик, – чувствую, добром и на этот раз всё не кончится.

            Он посмотрел на меня, и в его взгляде я увидел нечто большее, чем просто страх за себя. Это была ответственность создателя, который прекрасно понимает, чем может обернуться для общества его детище, если оно вырвется из-под контроля. Наверное, подобные терзания испытывал Альфред Нобель, создатель динамита, из-за двойственной природы своего изобретения.

            Взрывчатка, облегчающая строительство дорог и тоннелей, также использовалась в военных целях, прозвав его «торговцем смертью». Это побудило Нобеля к созданию Нобелевской премии как «искупление» и выражение надежды, что его наследие будет связано с миром, а не с разрушением. Он завещал свое состояние на премии за выдающиеся достижения в науке и мире.

            – Возможно, вы и правы, Эраст Ипполитович, – кивнул я, тоже понимая, к чему может, в конечном итоге, привести «технология оживления мёртвых».

            Радовало только одно – что эта технология не убивает, а как раз наоборот. Хотя для нас, её создателей, разработчиков и помощников, всё может оказаться ровно наоборот. И судьба старого профессора тому лучшее подтверждение. Пусть его и не устранили, но провести двадцать три года в зарытой психиатрической клинике – то еще удовольствие.

            «Владимир, – неожиданно прозвучал в моей голове голос нейросети, – ваша память полностью восстановлена. Критические повреждения блоков памяти отсутствуют. По вашей предыдущей задаче подготовлена подробная информация по маньякам, убийцам и предателям Родины».

            «Это просто отлично, красавица ты моя! — обрадовано воскликнул я. – Структурируй перечень, с указанием основных событий и дат».

            «Выполнено», — произнесла Лана, развернув на весь интерфейс огромный список имён и фамилий.

            Я и не думал, что их окажется столько! Я распорядился убрать этот список из поля моего зрения и дал новое задание – разыскать в моей памяти все значимые техногенные катастрофы – от падения самолётов, до аварий на атомных станциях. Одним словом, события, в которых погибли люди.

            Не знаю как, но, может быть, хоть кому-то я смогу помочь. И вообще, надо всю известную мне информацию «скопировать» из моей головы на другой носитель – бумагу, или надиктовать на магнитную плёнку – мощности имеются… На всякий случай, если со мной что-нибудь случиться, то какие-то трагедии всё равно можно будет предотвратить.

            «Зачем надиктовывать? – искренне удивилась Лана. – В стенах этого НИИ имеются, пусть и примитивные, но компьютеры серии ЕС-ЭВМ [2], в которых для хранения данных широко используются те самые накопители на магнитной ленте. Я могу попытаться слить необходимую информацию на эти носители».

            «Отлично! – обрадовался я. – Попробуем воспользоваться этой возможностью. А я попытаюсь получить доступ к этому оборудованию».

            Тем временем Лёва и Миша, уловив серьёзность момента, притихли и смотрели то на меня, то на профессора. Их ребяческое возбуждение от встречи с властью испарилось, сменившись тягостным предчувствием. Лаборатория, обычно наполненная гулом аппаратуры и нашей оживленной болтовней, погрузилась в звенящую тишину. Казалось, даже генераторы перестали жужжать, затаившись в ожидании.

            Мне пришлось нарушить эту тишину. Как бы то ни было, а жизнь продолжалась.

            – Так, товарищи дорогие! – произнёс я, оглядев свою немногочисленных, но верных соратников. – Давайте за работу! А её у нас – непочатый край! Нужно изложить наш успешный опыт с четким научным обоснованием! Эраст Ипполитович, вы нам поможете?

            – Конечно, Родион Константинович, – согласно кивнул он. – Я надеюсь, что мы с вами теперь члены одной команды. У меня ведь ничего больше не осталось в жизни, кроме науки.

            – Я рад, Эраст Ипполитович, что вы с нами, – честно ответил я. – Уверен, что всё у вас дальше будет хорошо.

            В общем, распределив обязанности, я решил не откладывать получение допуска к ЭВМ в долгий ящик, и вновь отправился к Яковлеву. Если кто и мог мне помочь, то только он. Уверен, что в связи со слабой компьютерной базой, допуск к этим примитивным вычислительным машинам расписан по часам. Но у меня было, что ему предъявить – это будущая встреча с генсеком, к которой я, якобы, хотел подготовиться получше.

            С Эдуардом Николаевичем мне, все-таки, удалось договориться. Хоть он и твердил, что время работы на ЭВМ расписано на месяцы вперёд. Что на эти машины чуть ли не ЦК с Госпланом виды имеет! Какой такой внеочередной доступ? Конечно, я его вполне понимал, и мне пришлось виртуозно вплести в речь намёк на встречу с генсеком.

            Наконец, он тяжело вздохнул и потянулся к бланку.

            – Ладно. Уговорил, красноречивый. Но предупреждаю – работать сможешь только ночью. С двадцати трёх до семи утра… И то, если договоришься с кем-нибудь из операторов вычислительного центра. Можешь смело обещать им отгулы и премии от моего лица. Но приказывать им я не стану. Понял, Гордеев?

            – Так точно, товарищ генерал-майор! Это очень поможет… Спасибо большое, Эдуард Николаевич!

            – Да иди уже, Гордеев! У меня от ваших открытий уже голова кругом идёт!

            Я вышел из кабинета с документом на фирменном бланке, с жирной визой Яковлева. Этого мне было достаточно.

            Оператор вычислительного центра, молодой паренёк по имени Игорь, скептически изучал бумагу, затем меня, потом снова бумагу. В его глазах читалась усталость после долгой смены и нежелание ввязываться в непонятную авантюру с ночным бдением.