Текст книги "Террариум черепах (СИ)"
Автор книги: Крис-Джейн Кира
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Леонова? – он спрашивает это так, будто речь идёт уже
не о моей вечерней вылазке. – Ты последнее время ещё
хуже, чем обычно. Что происходит?
Ну надо же, заметил.
– Изабелла меня доконала.
– А что ещё? – Я качаю головой и тогда он
категорично заявляет: – Ни черта. Дело не только в ней.
Что случилось?
– Да просто… всё одно к одному! Зытова ещё
уволилась, мама тут мне всё в уши льёт, мол, Белла
у нас ангел во плоти, а я сука последняя. – Я закрываю
на время лицо ладонью, так как ветер не даёт нормально
дышать.
– Что ещё?
– Ещё Фирсов с Викторовной разводятся… Сволочи!
Макс тяжело вздыхает, будто видит перед собой
маленького ребёнка, плачущего из-за пустяка.
– Ну и дальше что? – скучающе вопрошает он. -
Твоя сестра, конечно, не подарок, ну и что? Могла бы
вести себя по-другому, а ты вместо этого всё время на
рожон лезешь. И конечно, в итоге оказываешься виноватой.
На Зытову вообще забей. Уволилась и уволилась. Вешаться
теперь, что ли? Обычная училка, найдут другую. Насчёт
Фирсова с Викторовной… вообще не понимаю, чего ты
загоняешься. Пускай разводятся, тебя-то это не касается.
– Касается, чёрт тебя подери, касается! Я, блин,
старалась для них, я за них переживала! Я хотела, чтобы
у них было всё хорошо, чтобы хоть у кого-то было всё
хорошо! А они что? Сколько они прожили вместе? Четыре
месяца? И всё, мать их, расход! И зачем вообще было
жениться? И какого хрена я тогда переживала за них,
как за себя?! – Я дышу тяжело, распалённая и
раздосадованная. С трудом перевожу дух и тихо заканчиваю:
– Всё обман. Нет ничего.
Макс вновь вздыхает и скептически произносит:
– Да, из-за Фирсова и Викторовной, конечно, стоило
тащиться в буран непонятно куда по темноте.
Мне хочется ударить его.
– Пошёл ты знаешь, куда! Давай, проваливай туда,
откуда пришёл.
Тут он вдруг мешкает. Я настораживаюсь.
– Макс, а ты вообще дорогу запомнил?
Молчит.
– Чёрт тебя побери! – срываюсь я. – Ты, блин, смог
меня найти, но не додумался запомнить дорогу?
– Помню, что пришёл оттуда, – он указывает себе за
спину.
– Серьёзно, твою мать?
Я обхожу его и иду по его следам, постоянно
проваливаюсь, но сейчас я такая злая, что меня это
нисколько не волнует. Краем уха слышу скрип шагов
Макса рядом.
– И какого чёрта ты сюда попёрлась… – бормочет он.
– А ты какого чёрта за мной попёрся, – не остаюсь
в долгу я.
– Волновался, – просто отвечает он. Я фыркаю.
Дальше мы идём молча. Совсем стемнело, ветер
набрал обороты, вокруг ни черта не видно, ни домов,
ни дорог, только снег, снег, снег… Я уже теряю
последнюю надежду на то, чтобы добраться до дома, но
всё продолжаю идти, подгоняемая жутким холодом, пока
моя нога не соскальзывает, неестественно выворачивается,
и я заваливаюсь в снег. У меня вылетает очень некрасивый
мат. Макс останавливается, смотрит на меня.
– Что опять? – спрашивает.
– Ногу подвернула, чёрт бы её побрал, – с надрывом
отвечаю я.
Моя нога, ненормально вывернутой, лежит на снегу, и
я боюсь даже прикоснуться к ней. Чёрт, как же больно.
Макс садится передо мной на корточки.
– Встать сможешь?
– Лучше убей меня и не мучай, – отвечаю я и ложусь
на снег. Всё. Сдаюсь.
– Леонова, надо идти, – безапелляционно заявляет он.
– Нет в тебе жалости…
– Не время для жалости, – отрезает он.
Крепко хватает меня за талию и поднимает. Нога
дёргается, и я вскрикиваю.
– Опрись на меня, – командует Макс.
Я подчиняюсь, хватаю его за плечи обеими руками
и переношу весь вес на руки и здоровую ногу. Теперь
мы двигаемся ещё медленнее. Пурга продолжается.
Мы идём долго, очень долго, чёртову вечность. Я
больше не чувствую холода, только нестерпимую боль в
ноге, мне жутко хочется спать.
– Аня! – тормошит меня Макс. Я не хочу отзываться.
Я не хочу идти. Я хочу спать…
– Леонова, чёрт бы тебя побрал, не вздумай спать! -
орёт Макс, и через укутывающую меня уютную пелену
сна я слышу в его голосе неприкрытое отчаяние. Я
нехотя открываю глаза.
– Вот, молодец, не вздумай закрывать глаза, – говорит
он. – Видишь тот заброшенный дом? – он указывает куда-
то вправо.
Я с трудом киваю.
– Переждём бурю там, а потом пойдём дальше.
Легко сказать. До этого дома ещё надо дойти. Я
собираю в кулак всю свою силу воли и прогоняю сон.
Нельзя сдаваться.
– Пошли, – хриплю я и прибавляю шагу здоровой
ногой.
Мы доходим. Вблизи мне становится понятно, что дом
кирпичный, и как по мне, не жилой. Вернее, не был
таковым. Два этажа. Серый неприметный кирпич. Ладно, это
хоть что-то. В такую бурю мы всё равно не дойдём до дома. Не разглядим, куда идти.
Макс осторожно сажает меня на пошарпанную
деревянную лавку. Я кладу свою многострадальную ногу
на неё, стараясь не шевелить ей.
– Слушай, может, костёр разожжём? – спрашиваю.
– Как?
– У меня зажигалка есть.
Я достаю из кармана джинсов зажигалку. Она не
отсырела, ведь была прикрыта курткой. Снег до неё не
добрался.
– Пойду на второй этаж, может, там есть что сжечь,
– говорит Макс и идёт к лестнице.
Я снимаю с правой ноги ботинок и закатываю
штанину. Даже в темноте вижу, что нога сильно опухла.
По ощущениям не перелом, и то радует.
Макс возвращается со всяким мусором в руках. Он
долго возится с бумажками и зажигалкой, но костёр
всё-таки удаётся разжечь. Я тяну руки к долгожданному
теплу. В свете костра вижу, как посинела щиколотка.
– Ногу надо зафиксировать, – говорит Макс, снимает с
шеи шарф, берёт две какие-то деревяшки, прижимает их по
обе стороны от моей щиколотки и фиксирует шарфом.
Затем садится рядом со мной на лавку и тяжело
приваливается спиной к стене.
– Зато вечер нескучно провели, – бормочу я.
Макс грустно усмехается.
– Это точно. И за всё тебе спасибо.
– Хочешь наорать на меня? – осторожно интересуюсь
я.
– Ты и так уже достаточно наказана, – он кидает
взгляд на мою ногу.
– Прости, не хотела, чтобы так получилось, – бубню
я. Извиняться, ей-богу, не хотелось, но я виновата и
понимаю это.
– Да ладно, – Макс махнул рукой. – Ты истеричка,
я привык.
Я пихаю его локтем в бок.
– Белла меня довела, – пытаюсь оправдаться я.
– Что с ней так?
– Она всегда лучше меня. И мама… мама тоже так
считает.
– Тебе не нужно её одобрение, – говорит он вдруг.
Я горько смеюсь.
– Нужно, Макс, ещё как нужно. Белла всегда более
красивая, более умная, более весёлая, более общительная,
более обаятельная. А я всегда в пролёте. И мама: «бери
пример со старшей сестры», «делай, как Белла». Ещё с
детства. А мне иногда так хотелось, чтобы мама думала,
будто я лучше… Я ведь даже отличницей стала, чтобы
Беллу переплюнуть. Только это единственное, на что я
оказалась способна. А Изабелла взяла и поступила на
бюджетное юрфака лучшего университета Москвы. А потом
закончила его с красным дипломом. И я опять в пролёте…
Когда Беллы не было рядом, это вроде как уходило на
второй план… а тут она вернулась и… Всё покатится к
чертям. Мама любит её больше, чем меня.
– С чего ты взяла? – удивлённо спрашивает Макс.
– Мама родила Изабеллу от мужчины, которого когда-то
без памяти любила…
Мы просыпаемся, когда на улице ещё темно, но,
видимо, это раннее утро. Метель закончилась, ветер
успокоился. Я с трудом натягиваю ботинок, не завязывая
шнурков. Макс помогает мне подняться.
– Как думаешь, они нас ищут? – спрашивает.
– Думаю, они уже с ума сходят.
Восемьдесят семь
Стая голубей стремительно разлетается, когда мимо
проходит мужчина в тёмно-коричневой куртке, прячущий
лицо от ветра за её воротом, но после, голуби вновь
налетают, с жадностью поглощая крошки чёрного хлеба,
которыми их кормит девочка лет четырёх-пяти. Сидящая
рядом с ней на лавочке пожилая женщина тусклым
взглядом смотрит на суетящихся голубей, пока девочка
что-то оживлённо ей рассказывает.
Я стою посреди пешеходной дороги, мимо меня
шагают суетливые прохожие. Темнеет. Я неотрывно смотрю
вперёд. Вдруг кто-то толкает меня плечом, проходя мимо,
и быстрым шагом идёт вперёд. Это Макс. Я не вижу
его лица, но знаю, что это он.
Мне хочется позвать его, но я не могу произнести
ни слова, а он всё дальше и дальше. Наконец, я в
отчаянии кричу:
– Макс!
– Он не вернётся, Аня.
Оборачиваюсь. Передо мной стоит Изабелла, как всегда
красивая, тёмно-рыжие волосы развеваются на ветру.
– Он тебя не любит, – говорит она с притворным
сочувствием и вздыхает.
– Неправда! – восклицаю я. Она смеётся.
– Правда. Не любит. Тебя никто не любит. Даже мама.
– Врёшь, – говорю я, понимая, как по-детски это
звучит. Белла вновь смеётся, у неё очень мелодичный смех,
но меня от этого звука пробирает озноб.
– Мама не любит тебя, Анечка, – злорадно произносит
она. – Она любит только меня. Я её гордость и радость.
А ты даже родилась по залёту.
Белла расплывается перед моими глазами из-за слёз. Я
мотаю головой.
– Неправда… – шепчу я.
– От тебя все уходят, Аня. Вот и Макс ушёл. Ты ему
не нужна. Ты вообще никому не нужна.
Я распахиваю глаза, утыкаясь взглядом в белый
натяжной потолок. Тяну руку к тумбочке, на которой
лежат сигареты, но потом вспоминаю, что мама была вне
себя, когда в последний раз видела меня курящей. Кладу
руку обратно на кровать. Несколько раз глубоко вздыхаю,
успокаивая себя тем, что мои странные сны появляются
из-за лекарств.
После того, как мы с Максом чудом вернулись домой ближе к полудню, мама мне закатила жуткую истерику, а
Белла, как могла, подначивала. Потом увидела, в каком
я состоянии, побежала вызывать «скорую». Честное слово,
я сопротивлялась, как могла. Подумаешь, ногу подвернула,
максимум связки растянуты. Но маму переубедить не
удалось. Приехал в нашу глушь врач и забрал меня в
больницу на рентген. Потом сказал, что мне, в общем-
то, ничего не угрожает, у меня всего лишь растяжение
связок голеностопного сустава. Мне забинтовали ногу
эластичным бинтом, сказали походить так дня три, не
делая никаких нагрузок на ногу, и отправили домой.
И ладно бы только это. Потом оказалось, что у меня
грипп. По этому поводу я выслушала от мамы ещё одну
тираду:
– Додумалась! В одних джинсах и ботинках потащилась
на улицу! В пургу! Как так можно одеваться, Аня?! Ни
кофты, ни колготок, ни носков! Ты бы сразу голая пошла.
Я слушала маму в пол-уха, а в конце закатила глаза.
Не умерла же, ей-богу. Что сделано, то сделано, чего
теперь переливать из пустого в порожнее. Я дома-то всего
каких-то две недели провалялась. Белла, конечно, тоже
оторвалась, как могла. Мало того, что сама мне периодически морали читала, так ещё маме на мозги
капала.
Я познакомилась с её женихом. Он мне совершенно
не понравился. Хотя, я не отрицаю, что, может, это
оттого, что я была предвзята. Будущий муж Беллы – под
стать самой Белле. Высокий, красивый, темноволосый, в
костюме. Прямо мечта, а не мужчина. Улыбка такая же
высокомерная, как у Изабеллы, речь такая же зализанно-
правильная, профиль такой же идеальный. Что ж, они
нашли друг друга.
Сегодня у Изабеллы свадьба. Я понятия не имею, о
чём она думала, решив отпраздновать её 31 декабря, но
мне, честно говоря, совершенно плевать. Я уже закатывала
несколько истерик, из-за того, что не хочу идти на её
свадьбу. Но вовсе не потому, что недолюбливаю Беллу.
Этот день для меня по определению не может быть
праздничным. Вы бы видели, что там было. Изабелла с
мамой налетели на меня, как стервятники на труп,
наперебой доказывая, что я просто обязана прийти на
свадьбу родной сестры, а иначе я тварь неблагодарная и
мразь последняя. Я, разумеется, приукрашиваю, но смысл
слов был именно такой. Миша, как и положено разумному
мужчине, не вмешивался в «бабские разборки». Уверена, он
уже сто раз пожалел, что связался с нашей семейкой.
Макс же с интересом наблюдал, иногда посмеивался,
НАСЛАЖДАЯСЬ, БЛИН, МОИМИ МУЧЕНИЯМИ. В конце
сказал, что у Изабеллы талант уничтожать людей, и что
она безумно умна и проницательна. Я в ответ показала
ему средний палец. Эта битва была мною с позором
проиграна. Но Новый год я с ними всё равно праздновать
не собираюсь.
Я вздыхаю. Изабелла меня совсем доконала, она мне
уже снится. Нет от неё спасения ни днём, ни ночью.
Встаю с кровати, заправляю её и хромаю в ванную. Меня
ждёт чертовски непростой день.
Меня нарядили в платье. И знаете, кто его выбирал?
Изабелла, конечно же. А знаете, какого оно цвета?
Бирюзового, чёрт бы его побрал. Я чувствовала себя
посмешищем, чёртовым посмешищем. Мне хотелось снять
это хреново платье и жуткие туфли на каблуке в тон,
вынуть из волос живые цветы – живые цветы! Белла
рехнулась, – закрыться в своей комнате и подождать
окончания всей вакханалии. Мне не дали. Спасибо Белле,
что хоть подружкой невесты не сделала.
Мама, до безумия красивая в своём кремовом платье
до колен, долго бегала вокруг Изабеллы, приговаривая,
какая же она красивая. А она действительно очень
красивая. Её свадебное платье выглядит простым, но до
безобразия красивым. Его шили на заказ. Я так и
спросила: «На хрена?» На что Белла поморщилась и
ответила, что ей было необходимо, чтобы платье строго
отвечало всем её предпочтениям, и как влитое смотрелось
на её фигуре. Фигура у Изабеллы идеальная. Длинное,
до жути пышное платье, обвилось мягкой тканью вокруг
её тонкой талии и большой груди, открывая плечи, руки,
тонкие изящные ключицы. Её длинные тёмно-рыжие
волосы уложили в сложную и потрясающе красивую
причёску. И да, в неё тоже вплели живые цветы. Я
уже говорила вам, что Белла рехнулась?
После ЗАГСа мы поехали в ресторан. И бьюсь об
заклад, торжество в таком месте стоит дороже, чем
наш двухэтажный дом. Но Изабелла не упустила
возможности объявить, что «Олежек-то может себе это
позволить». На что «Олежек» расплылся в знакомой мне
высокомерной улыбке.
Я уж надеялась, что уже спокойненько напьюсь, но
мама строго наказала:
– Не больше двух бокалов шампанского.
А так как сидит она рядом, придётся незаметно
тырить бутылки чего покрепче шампанского и набираться
на улице, в парадном, в туалете…
В общем, торжество проходило, можно сказать,
безболезненно, пока меня не заставили говорить тост, так
как я сестра Изабеллы и всё такое там. Я была ЕЩЁ
не пьяная, но УЖЕ навеселе. То есть, не была крайне
напугана, как была бы, будь я совершенно трезвой.
Я встаю из-за стола. Когда я прохожу мимо Беллы,
она хватает меня за локоть, впиваясь когтями в кожу, и
чуть слышно шипит, подобно гиене:
– Не вздумай мне хоть что-нибудь испортить! Ляпнешь
что-нибудь в своём духе и проблем потом не оберёшься,
обещаю.
Я строю гримасу.
– Ой, да больно надо.
Белла морщит нос.
– Пьянь малолетняя.
Я, не обращая внимания на последний комментарий,
иду в центр зала. Что я буду, чёрт возьми, говорить?!
Беру микрофон и оглядываю гостей. Они кажутся мне
дикими животными, готовыми наброситься на меня, если
я скажу что-то не то. В особенности, Изабелла. Господи
Иисусе, я этого не переживу…
– Вообще-то, мы с Беллой не очень-то ладили, -
начинаю я. Отлично, Леонова, расскажи всем, как вы
ненавидите друг друга, прекрасный тост! – Наверное,
сказывалось то, что у нас разные интересы и… разные
отцы.
Нет, серьёзно, тебя вообще не туда понесло.
– Но сегодня… Сегодня я вижу, какая Изабелла
красивая и какая она… счастливая. И понимаю, что я
очень люблю свою сестру. Я очень за неё рада.
Действительно рада, что она счастлива. Изабелла, Олег,
я желаю вам любить друг друга так же сильно, как
я люблю свою сестру. Так же сильно, как я сегодня
рада за неё.
Мне кажется, или мама прослезилась? Я подхожу
к Белле и она обнимает меня.
– Даже лучше, чем хорошо, – одобрительно произносит
она.
– Училась претворяться у лучших…
Восемьдесят восемь
От меня отстали. Торжество спокойно продолжается,
все танцуют, напиваются и наедаются. Я урвала себе
бутылку крепкого красного вина и стою у выхода из
зала, лениво наблюдая за происходящим. Мне уже, в
общем-то, всё равно, заметит мама, что я пью, или нет.
К тому же она меня отсюда не увидит.
Я в который раз отпиваю с горла бутылки и смотрю
на Макса. Он мило болтает с какой-то симпатичной девкой
лет двадцати. Видимо, со стороны жениха. Я делаю
большой глоток вина.
– Сколько тебе лет?
Ух ты, а вот и сам жених нарисовался. Чего ему
от меня-то надо?
– Семнадцать, – отвечаю я.
– И уже алкоголичка, – с умным лицом изрекает
Олег.
– Не, нифига, – я качаю головой. – Я не алкоголичка.
Я люблю алкоголь, но я не алкоголичка.
– Ты не очень-то ладишь с сестрой, – говорит вдруг
он, скорее утвердительно, нежели спрашивая.
В здравом уме я бы и слова ему не сказала. Но
сейчас я уже пьяненькая, можно сказать, расслабленная,
поэтому я, как ни в чём не бывало, поддерживаю
странную беседу.
– Я её терпеть не могу, – пожимаю плечами я. -
И как ты на ней вообще женился, уму непостижимо.
Наверное, от большой любви.
– Я её не люблю, – легко отвечает он.
– Чё тогда женишься? – удивлённо спрашиваю я.
– Твоя сестра – очень выгодная партия. Она умная,
красивая, успешная. Идеальная жена.
Я хмурюсь.
– Погоди-погоди, ты ведь тоже умный, красивый,
успешный. Ещё к тому же богатый. Мог бы выбрать
вообще любую. Мог бы даже по любви жениться.
– По любви жениться опасно.
– Это ещё почему?
– Женщины обычно в таких, как я, любят только
успех и богатство, а не меня самого.
Я пару секунд раздумываю над сказанным.
– А вот если б ты всё бросил? Стал бы обычным человеком. Как все простые смертные.
– Я бы этого не хотел.
– Почему нет?
– У меня перед глазами был живой пример. Мой
младший брат. От денег отказался, от отцовского бизнеса
тоже, из дома ушёл. В трейлере живёт.
Усмехаюсь.
– Романтик.
– Глупец. Не хочу так жить.
Я киваю.
– Ну, тогда нашёл бы такую, чтоб тебя любила, а
деньги – нет.
– Так неинтересно.
Я закатываю глаза.
– А сейчас-то что?
– Понимаешь ли, мне нужна такая, чтобы и меня
любила и материальные блага ценила.
Я вновь закатываю глаза. Мужчины…
– А Белла деньги ценит? – спрашиваю.
– Ценит.
– А тебя ценит?
– Ценит.
– Но не любит?
– Нет.
Я делаю несколько глотков вина.
– А вот если б ты такую встретил? Ну, и тебя
любит и материальные блага ценит. И ты её любишь.
Сказка, одним словом. Женился бы?
– Нет, – качает головой он.
– Какой же всё-таки сложный человек… А на этот
раз что не так? Всё, как ты хотел. Деньги – ценит,
тебя – любит.
– Одной любви для брака мало. Вначале вроде всё
замечательно, а потом любовь проходит, чувства
притупляются, разногласий становится всё больше. Итог
– людей тошнит друг от друга. И они благополучно
разводятся.
– Философски, – тяну я. – А вас с Беллой друг
от друга не начнёт тошнить?
– У нас с Беллой взаимовыгодное сотрудничество. Мы
с ней друзья. Идеальный брак.
– Хрень это, а не брак.
– Кому как, – пожимает плечами Олег.
– Любовь, значит, для брака уже не катит?
Он качает головой.
– Обидно…
Допиваю вино и говорю:
– Слушай, принеси ещё чего-нибудь выпить. Пожалуйста.
– Твоя мать потом скажет, что я тебя споил.
– Так ты возьми так, чтобы она не заметила. А я,
если что, скажу, что Макса заставила. Его не жалко.
Олег улыбается и кивает.
– Хорошо.
Я иду к мусорке у входа, выбрасываю пустую бутылку
и возвращаюсь обратно. Украдкой заглядываю в зал. Олег
треплется с каким-то темноволосым парнем лет двадцати.
Мне виден только его профиль. Даже по этому профилю
мне становится понятно, что собеседнику скучно и он
жаждет побыстрее смыться отсюда. Парень то и дело
оглядывается по сторонам, без интереса скользит взглядом
по обстановке. Его лицо кажется мне смутно знакомым.
Я вновь прячусь за стеной, раздумывая, принесёт ли
мне Олег долгожданную выпивку. Появляется, однако, не
он. Темноволосый подходит ко мне, протягивает мне
бурбон и говорит:
– Попросил передать бутылку той милой девушке в
парадном.
Я киваю и беру бутылку.
– Он теперь малолеток спаивает, – скучающе обронил
парень.
Я внимательно смотрю на него. Я где-то его видела…
– Аня, – вспоминает он.
– Художник! – доходит до меня.
– Собственной персоной.
– А ты чё тут делаешь?
– Я младший брат жениха.
Парень из трейлера.
Я усмехаюсь и протягиваю ладонь.
– Очень приятно, младшая сестра невесты.
Он тоже усмехается и пожимает мою руку.
– Вот так совпадение.
– Это точно, – отвечаю я и прикладываюсь к бутылке.
Не стоило мне, наверное, смешивать…
– Может, свалим отсюда? – спрашивает Володя.
– Куда?
– Новый год праздновать.
– Я не праздную Новый год, – качаю головой я.
– Да просто нажрёмся, как свиньи, и всё.
– Я и так, как видишь, не трезвая.
– Поехали, здесь тухло.
– Слушай, я тебя второй раз в жизни вижу.
– Ну так рискни.
Я качаю головой.
– Как хочешь, – пожимает плечами он и идёт к
выходу из ресторана.
Я снова заглядываю в зал. Смотрю, как танцуют
Олег с Изабеллой, Миша с мамой, Макс с девкой…
– Стой! – Володя оборачивается. – Поехали.
Он расплывается в улыбке и уважительно произносит:
– Смелая.
– Пьяная, – фыркаю я.
Мы выходим из ресторана. На улице холодно, я в
туфлях и платье. Моя сменка в машине у Миши…
– Секунду, – говорю я и на неверных ногах пробираюсь
по гололёду к машине. Чёртовы каблуки!
Достаю с заднего сидения пакет со своим шмотьём.
Быстро стаскиваю платье через голову, всё равно темно,
да и нет почти никого, кроме Художника да курящих
пьянчуг у входа. Снимаю туфли, кидаю их вместе с
платьем в пакет, натягиваю джинсы, футболку, ботинки.
Сверху куртку. Володя уже стоит рядом.
– Готова, – говорю я, чувствуя себя намного лучше в
тёплой удобной одежде и обуви.
– Пошли.
Автобус. Честное слово. Здоровенный. Стоит неподалёку
от ресторана. Поблёскивает в тусклом искусственном свете
вечернего города. Володя открывает дверь и говорит:
– Забирайся.
С таким количеством выпитого? В темноте? С больной
ногой? Понимая, почему я мешкаю, он поднимается по
лестнице, потом протягивает мне руку, помогает подняться и
включает свет.
Внутри – ещё круче, чем снаружи. Теперь я прекрасно
понимаю бедного богатого художника. Я бы и сама с
удовольствием жила в таком доме на колёсах. Он ловит
мой восхищённый взгляд и интересуется:
– Нравится?
– Охренительно, – восхищённо отвечаю я.
– Отец на день рождения подарил, – отвечает он.
– Куда мы едем? – спрашиваю я и достаю из кармана
пачку сигарет.
– К моим друзьям. Напиваться.
Восемьдесят девять
Несколько лет назад на нашей улице жил поэт. Поэт
был невероятно образованным человеком. Его звали Васлав,
ему было приблизительно двадцать восемь лет от роду.
Приблизительно, потому что никто на самом деле-то и не
знал, сколько ему лет. Васлав сам никогда не говорил,
только когда его спрашивали, он так, небрежно пожимал
плечами, произнося:
– Двадцать пять… двадцать семь, двадцать восемь,
может.
Странный был человек.
Многие поговаривали, что он в действительности не
знает своего возраста. Мол, Васлав из неблагополучной
семьи, возможно даже, беженец детдома. И ни черта он
о себе не знает, может, даже имя он сам себе придумал.
Хотя этого, конечно, тоже никто знать наверняка не
мог. Поэт ничего о себе не рассказывал. Он любил
говорить о своём творчестве, о своих произведениях,
разглагольствовать часами о философском, о Вселенной,
о смысле жизни, любил обсуждать пустяки, но о себе
никогда не говорил. Редко что удавалось вытянуть из него.
Я общалась с поэтом с детства. Родители, конечно же, были против, всё повторяли: «не водись с пьянчугой». Но
я ничего не могла с собой поделать. Меня к «пьянчуге»
тянуло, хоть убей. Чуть свободная минутка – я тотчас
неслась к нему. Мы говорили днями напролёт, но я мало
что о нём знала. Только то, что он живёт здесь на
съёмной квартире, имеет скромный заработок, благодаря
тому, что его стихи, рассказы, повести и басни
периодически печатают в малобюджетных газетах да
малотиражных изданиях. Поэт жил скромно, можно сказать,
бедно. Одевался ужасно, носил самые дешёвые белые
рубахи (их было у него всего лишь три), всегда ходил
в одних и тех же классических штанах, ткань которых
давно выцвела, кое-где порвалась, была очень неаккуратно,
на скорую руку заштопана. Швы на штанах расходились
не раз и не два, но он каждый раз их небрежно зашивал
и носил, гордо, как король носит королевский камзол. На
рубахах всегда были большие пятна в области груди.
Иногда водка, иногда дешёвый коньяк. Пару раз это были
пятна от рвоты. Туфли тоже носил классические, из
искусственной кожи, давным-давно потрескавшейся на сгибе,
с облезшей на носах краской. Ещё у него было красивое
такое тёмно-коричневое пальто из искусственного кашемира. Только оно тоже было жутко износившемся, покрытым
крупными катышками. Это пальто он таскал и осенью и
зимой и весной.
Несмотря на все эти бесчисленные недостатки в
одежде, внешне Васлав был до неприличия привлекательным.
У него были золотистые кудрявые волосы до плеч,
большие синие глаза, прямой с небольшой аристократической
горбинкой нос и выделяющиеся скулы. Руки красивые, но
при этом мужественные, с длинными музыкальными
пальцами.
Почти все свои небольшие деньги Васлав спускал
на выпивку и цветы для любимой. Васлав жуть как
был влюблён в Анну-Викторию, мою соседку. Он каждую
неделю дарил ей ромашки, ухаживал невероятно красиво.
Васлав посвятил ей четыреста одиннадцать стихов. Я
лично пересчитала. Меня всегда удивляло, как в одной
женщине можно найти столько достоинств, чтобы написать
для неё четыреста одиннадцать стихов. Хотя там, конечно,
были и гневные послания. Васлав писал их тогда, когда
Анна-Виктория его отвергала. А делала она это с завидной
регулярностью. Стихов преклонения и любви, разумеется,
было больше. Анну-Викторию можно понять. Зачем ей сдался, в конце концов, пьющий безработный поэт, каким
бы талантливым и красивым он ни был. Анна-Виктория
была женщиной видной. Высокой, статной, черноволосой,
дважды вдовой. Могла бы выбрать себе любого. Она и
выбрала.
Поэт умер, когда мне было тринадцать. Анна-Виктория
тогда в третий раз вышла замуж и уехала в другой
город. Васлав долго убивался. Пил. Писал стихи. А потом
покончил с собой. Запил две пачки снотворного водкой.
И где только деньги на снотворное нашёл? Как раз-таки
перед смертью он и написал эти последние одиннадцать
стихов для любимой Анны-Виктории.
Он оставил записку. В общем-то, ничего по существу.
Написал, что до боли в сердце его бездыханном любил
Анечку. Все свои стихи велел мне забрать себе. Их у
него было около семисот. Они у меня до сих пор
хранятся. Клянусь, это был самый лучший подарок за всю
мою жизнь. В предсмертной записке Васлав посвятил мне
только одну фразу: «Идеал красоты душевной».
С тех пор я питаю слабость к таким странным,
творчески-повёрнутым людям. Художник стал моим
приговором.
Девяносто
Первое: размазанная по всему лицу косметика. Второе:
заблёванные джинсы и ботинки. Третье: пятна от разного
вида алкоголя на футболке. Четвёртое: птичье гнездо на
голове вместо причёски. Пятое: порванная куртка. Синтепон
от неё валяется по всему трейлеру, кстати. Хорошо хоть
телефон я ещё вчера вытащила из джинсов и засунула в
пакет вместе с платьем. Ну и как теперь возвращаться
домой?
Проснулась я на полу под диваном, лежащей на
чьей-то серой (даже знать не хочу в чём испачканной)
куртке. Множество остальных тел валяется по всему
трейлеру, на полу, на диванах. Все спят. Кое-как нашла
свою разорванную куртку, надела. Пришлось шарить по
чужим карманам в поисках налички. Ни много, ни мало,
набралось шестьсот рублей. Да простят мне боги воровство.
Денег ни копейки, зато сигареты на своём месте.
Спускаюсь по лестнице, тихо, чтоб никого не разбудить,
открываю дверь, выхожу на воздух. Закуриваю. Состояние
ужасное. Смотрю на свои безнадёжно испорченные джинсы.
Видимо, мне стало плохо ещё ночью. Знала ведь, что
не надо, не надо смешивать.
Где я, непонятно. Местность городская, жилые
пятиэтажки, магазины, редкие – как-никак, девять утра
первого января – прохожие. Это радует. Можно поймать
такси, если конечно, кто-то захочет подвозить меня, когда
я в таком виде.
Выкидываю окурок, затаптываю ботинком и иду к
обочине, ловить тачку.
Машина останавливается примерно через двадцать минут.
Аллилуйя! Мужичок, лет пятидесяти, с добрым лицом
остановил передо мной свою «тойоту висту ардео», и я,
стараясь не вспоминать, что насильники и убийцы
выглядят именно так, как этот самый мужичок, залезла в
его машину. Я у него узнала, где нахожусь, и оказалось,
что это не очень-то и далеко от моего района. Разумеется,
он поинтересовался, почему я в таком виде, на что я
туманно ответила, мол, хорошо отпраздновала новый год. Он
в ответ только понимающе усмехнулся и кивнул. Тогда я
спросила, почему он, в столь ранний час ездит по городу,
на что он так же туманно ответил, что забирает дочь из
аэропорта. Я отдала ему все шестьсот рублей, хотя он
вначале отказывался, говорил, что мы проехали-то чуть-чуть.
Но я всё равно всучила ему, в конце концов, деньги-то
не мои. Не жалко. Довёз он меня, разумеется, не до
дома, но пешком я прошла совсем не много. Зашла ещё
на помойку, выбросила ботинки. До дома дошла босиком.
Когда я думала, что дома меня ждёт очень неприятный
разговор… я сильно, очень сильно приуменьшала…
Мама ругалась. Ужасно. Орала, как резаная. Несколько
раз сказала, что я плохая дочь. Алкоголичка.
Безответственная. За всем этим она даже не заметила, что
я босая. Немного успокоившись, рассказала, что Володя
кинул SMS-ку Олегу, где написал, что я уехала с ним.
Мама знала, с кем я. Страшно представить, что было,
если бы не знала. В общем, накричавшись, она накапала
себе в стакан с водой настойки пустырника и валерьяны,
выпила всё это и трагично удалилась. А я направилась
на второй этаж – в ванную.
Изабелла выходит из моей комнаты, прежде чем я
успеваю скрыться за дверью. Какого чёрта она там делала?
– Знаешь, – говорит, – когда мама была беременна
тобой, она подумывала об аборте. Но твой отец её
отговорил.
Она окидывает меня характерным взглядом.
– Зря он это сделал.
Она уходит. А я только и могу, что продолжать
стоять на том же месте, задыхаясь от её слов, будто мне
дали под дых. Это же неправда? Да? Мама меня любит.
Мама не могла думать об аборте. Это неправда.
Внутренний голос подсказывает: правда. Как. Сука.
Жить. Дальше?
Я захожу в ванную, громко захлопываю дверь, снимаю
куртку, футболку, джинсы, нижнее бельё, кидаю в одну
кучу. Позже выкину. Затем встаю под горячий душ.
Хотелось бы мне, так же легко, как вещи, и себя
выкинуть.
Девяносто два
Пахнет чем-то сладким. Что-то похожее на сладкую
вату. Мне не нравится этот запах. Меня тошнит от него.
А вот Белле нравится. Она что-то говорит, ни на секунду
не прерываясь, но я её не слушаю. Мне не интересно. У
меня кукла. Папа купил мне её сегодня. Я даже не
просила, но он подошёл к тётеньке-кассирше и купил её.
Потом спросил, нравится ли мне кукла. Кукла мне
нравится. Она красивая. Очень. Её зелёное платьишко
ярко переливается в свете солнца, а белые волосы
блестят, как новогодние снежинки. Папа сказал, что её
платьишко берёзовое… или бирюзовое…
