Текст книги "Террариум черепах (СИ)"
Автор книги: Крис-Джейн Кира
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
могу за себя постоять, ясно? Мне не нужна чужая помощь.
Я иду в коридор. Он следует за мной.
– Какая ты, оказывается, самодостаточная женщина, -
с сарказмом в голосе произносит он.
Я натягиваю балетки.
– Не язви. И не суйся ко мне со своей помощью.
И не лезь в драку с первым встречным. – Уже у
двери я добавляю: – И через три дня заживёт.
Открываю дверь и выхожу.
– Подожди, возьми мою куртку! – кричит он, когда я
уже на лестнице.
– Обойдусь!
– Замёрзнешь.
– Отвали.
Шестьдесят семь
– Ты почему в таком виде? – спрашивает мама. Я
снимаю чёртовы балетки, которые натёрли мне ноги до
крови. – На улице нынче не лето.
– Кофту не взяла, – пожимаю плечами я.
– Где была?
– С Верой гуляла.
Мама настороженно оглядывает меня с ног до головы,
однако ничего не говорит. Да уж, наряд для меня, мягко
скажем, нетипичный.
– Нашёлся покупатель квартиры, – говорит мама.
– Хорошо, – вздыхаю я и плетусь в свою комнату.
Отлично. Мой дом, в котором я прожила столько
лет, мама продаёт, потому что гормоны ударили ей в
голову, она вдруг влюбилась и слетела с катушек.
Очаровательно.
Я скидываю брюки и чёртову блузку. Они летят
в окно. Потом прокрадываюсь в коридор, беру балетки,
захожу обратно в свою комнату и их тоже выкидываю.
Достаю из шкафа ненавистное мне бирюзовое платье и
вышвыриваю его следом. Затем беру вазу из белого
стекла, которую я терпеть не могу и выбрасываю её туда
же. Звон разбивающегося стекла действует на меня
успокаивающе. Тогда я принимаюсь за горшки с цветами.
Я всегда ненавидела цветы, а вот мама их обожает. У
нас вся квартира ими заставлена. В том числе и моя
комната. Первый, второй, третий, четвёртый, пятый горшок
летит на асфальт и разбивается вдребезги. Я выглядываю
в окно. Там всё в стекле, земле и комнатных цветах.
– Какого чёрта ты творишь? – вопит мама, забегая
в мою комнату.
– Избавляюсь от ненужного, – пожимаю плечами я.
Она смотрит на меня, как на умалишённую.
– Ты умом тронулась, что ли?!
Я достаю из ящика комода пачку сигарет, беру
одну и закуриваю.
– Окончательно.
Мама подходит ко мне, забирает изо рта сигарету,
тушит об оконную раму и выкидывает.
– А теперь послушай меня. Ещё одна подобная выходка,
и я отправлю тебя в интернат для неблагополучных
подростков. Я не знаю, что там у тебя произошло, но
абсолютно уверена, что ты ничего мне не расскажешь.
Однако, что бы там ни было, это не повод выкидывать
вещи из окна, поняла меня?
– Да.
– Не слышу.
– Да!
– И да, увижу ещё хоть раз, что ты куришь, помою
рот с мылом.
Она выходит из комнаты. Я устало вздыхаю и падаю
на диван. Только сейчас вспоминаю, что я в одном
нижнем белье. Восхитительно, я повыкидывала свои вещи
из окна. И что только, чёрт возьми, на меня нашло?
Хотелось бы, конечно, обвинить во всём Макса, мол, это
он во всём виноват, довёл меня бедную-несчастную. Но
как-то не получается… Ещё можно скинуть всё на маму.
Решила продать нашу квартиру, купить дом, чтобы жить
с другим мужчиной. Бедная я. Но тоже не сходится.
Сама виновата. Сама истеричная идиотка.
Шестьдесят девять
– Расскажи мне всё, чёрт тебя побери, иначе я сейчас
взорвусь, – вопит Ирка.
Я смотрю на неё, как на дуру, прохожу к своей
парте и сажусь на стул.
– О чём ты? – спрашиваю.
– Ну как это о чём! О тебе, и о Максе, и о драке.
Я кидаю взгляд на Веру. Ну конечно, та ей всё
рассказала. Не удивлюсь, если она не дотерпела до сегод-
няшего утра, а позвонила Ирке ещё вчера.
– Ничего не было, – пожимаю плечами я и достаю из
сумки тетрадь по биологии.
– А вот Верка сказала, что он подрался из-за тебя, -
не сдаётся Ирка.
Вера в ответ неуверенно пожимает плечами.
– Не было никакой драки, – вздыхаю я. – Он просто
дал по морде одному кретину. Вот и всё.
– Из-за тебя?
– О, господи, ну конечно, из-за неё! – восклицает Вера.
– Когда ты уже, твою мать, поймёшь, что здесь всё
происходит из-за неё!
Я смотрю на Верку:
– Ты рехнулась, что ли?
– Да задолбали меня её тупые вопросы, – гораздо
спокойнее говорит Вера.
– Нервные все какие-то, – говорит Ирка. – Один
морды бьёт, вторая на людей кидается, – смотрит на меня,
– третья вообще – ты.
Я усмехаюсь.
Урок проходит относительно нормально. Макс на нём
не появляется. Зато приходит позже. На второй урок я
опаздываю, и, как оказывается, не я одна. Когда я тащусь
в кабинет искусств, который находит рядом с кабинетом
биологии, слышу голоса. Обычно я никогда не
подслушивала. Даже не потому что так воспитана, просто
мне никогда не было интересно, о чём люди шепчутся.
Но я узнаю голос Верки и не могу не подойти.
Они с Максом стоят за углом. Надо же.
– Серьёзно, никогда не понимала, что ты в ней нашёл,
– говорит Верка. Я закатываю глаза. Нашли что обсуждать.
Лучше б на урок шли, идиоты. Уже собираюсь идти в
класс, но резко останавливаюсь, когда Верка продолжает:
– Ну правда. Аня не красавица, далеко не красавица,
конченая истеричка и неврастеничка, а ещё зануда.
Хорошего же обо мне мнения моя подруга.
Макс в ответ на тираду Веры только снисходительно
усмехается.
– Понятия не имею, – пожимает плечами он. – Просто,
ну… это же Аня. Умная, милая, добрая Аня.
Очень добрая, ага.
Тоже мне объяснение.
Верка, видно, тоже остаётся недовольной. Она
презрительно хмыкает и идёт в класс. Макс – за ней.
Твою мать.
Я быстро забегаю в туалет, однако дверь закрыть
не успеваю. Верка смотрит вперёд и не замечает меня,
а вот Макс обнаруживает меня сразу, скользит по мне
быстрым взглядом, но Верке не сдаёт.
Они заходят в класс, и я облегчённо выдыхаю.
Выхожу из туалета и тоже направляюсь на урок.
Захожу в класс и бреду к своей парте. Не знаю, что
там у Веры на уме, но мне это определённо не
нравится. Что, неужели, тоже запала на Макса?
Я отвлекаюсь от этих мыслей, когда в класс заходит
Арина Викторовна, а на её безымянном пальце мерцает
колечко. Да ладно…
Семьдесят
После уроков все расходятся по домам, а я иду в
кабинет изо, прекрасно зная, что Альберт Николаевич ещё
в школе.
Стучусь в дверь и открываю её. Так и есть. Фирс
сидит за столом и что-то заполняет.
– Альберт Николаевич, можно?
– А, Призрак отношений.
– Да.
– Заходи.
Я захожу в класс.
– Альберт Николаевич, а вы что… Арине Викторовне
предложение сделали?
Фирсов, нисколько не удивлённый, улыбается и
спрашивает:
– А ты откуда знаешь?
– Кольцо видела.
– Сделал, – кивает Альберт Николаевич.
– Обалдеть… – выдыхаю я и сажусь на парту. Но
тут меня вдруг посещает менее приятная мысль:
– Альберт Николаевич, а вы не торопитесь?
– Леонова, в моём возрасте вредно тянуть.
– Ну, а как же там… Сомнения и проверка чувств…
И остальная хрень, о которой говорят в фильмах.
– Проверка чувств? Ты что, серьёзно? – Я пожимаю
плечами. – Леонова, я чертовски люблю эту женщину,
какая на хрен проверка чувств?
– То есть… не нужно сомневаться и ничего
выдумывать?
– Леонова, когда чувствуешь, что это твоё, думать
вообще не обязательно.
– А это, значит, ваше?
– Моё.
– Всё так просто?
– А зачем усложнять?
И правда, зачем.
Фирс меня что-то сильно загрузил. Я спрыгиваю с
парты и уже иду к выходу, переваривая полученную
информацию, как меня окликают:
– Призрак отношений, – я оборачиваюсь. – На свадьбу-
то придёшь?
– Конечно. А что подарить?
– Деньги, разумеется.
Я усмехаюсь.
– Что, Альберт Николаевич, тянете из гостей наличку?
– Ну а как иначе.
– Ладно. Будет вам наличка.
Я улыбаюсь и выхожу из класса. Ну ничего себе.
Семьдесят один
Когда мама приходит с работы, у меня уже готов
ужин. Мне очень хочется её порадовать, ну и конечно,
попытаться загладить вину.
Я беру прихватки, достаю из духовки форму с
ужином, ставлю на плиту и иду в коридор.
– Чем это пахнет? – спрашивает она, снимает туфли
и идёт в ванную.
– Запеканкой из кеты. Как ты любишь.
– Серьёзно? – моет руки, вытирает их полотенцем и
идёт на кухню.
– Ну и что ты на этот раз сделала?
– Нет, это я как бы извиняюсь за вчерашнее.
Мама внимательно рассматривает моё кулинарное
творение и одобрительно кивает.
– Накладывай.
Мы сидим за столом, мама поглощает ужин.
– А ты есть не собираешься? – спрашивает.
– Ты же знаешь, я терпеть не могу рыбу.
– Точно. – Мама пару минут молчит, а потом, как
бы между прочим, произносит:
– Сегодня я показывала потенциальному покупателю
квартиру. – Я киваю. – Ему всё понравилось. – Вновь
киваю. – Мы заключили договор.
– Хорошо.
– Через три недели мы должны выехать, – говорит
она осторожно, наблюдая за моей реакцией. Но я
спокойна, разговор с Фирсом подействовал на меня
удивительно умиротворяюще.
– Завтра мы едем смотреть дом, – продолжает она.
– Хорошо, – вновь киваю я.
– Слушай, может, меня в школу вызывают? – с
опаской интересуется она. Я усмехаюсь.
– Нет.
– И в твоей комнате не лежит чей-то труп?
– Нет.
– Тогда что случилось?
– Мам, ты любишь Мишу?
Изумлённая моим неожиданным вопросом, она
неуверенно отвечает:
– Ну конечно.
– И чувствуешь, что это твоё?
– Да, – говорит она уже более твёрдо.
– Тогда я только рада. Когда чувствуешь, что это
твоё, не надо сомневаться. Вот и ты не сомневайся.
Мама смотрит на меня, как на блаженную.
– Ты где этого всего понахваталась?
– Мелодрам пересмотрела, – пожимаю плечами я.
Мама, по-прежнему настороженная, спрашивает:
– То есть, всё нормально? И здесь нет подвоха?
– Мамочка, я так тебя люблю, что даже выразить
не могу, как за тебя рада. Просто я вела себя
эгоистично, за что сейчас мне очень стыдно.
Я обнимаю её и выхожу из кухни, перед этим
добавив:
– Главное, что ты счастлива.
Но вот то, что ты заставляешь меня жить с Максом
изрядно подпортит тебе карму.
Семьдесят два
Почему хорошие девочки так падки на плохих
мальчиков? Неужели у белых и пушистых жизнь
настолько скучная? Или в глубине души они считают,
что смогут исправить плохого мальчика, подмять его
под себя, сделать покладистым? Глупо, конечно, но
так хочется верить в сказку, где опасный хищник
превращается в ласкового котёнка, стоит ему встретить
«ту единственную». Начитаются своих книжек, а потом
голова забита этой ванильной ерундой.
Девочки любят мальчиков, которые заставляют их
страдать. Ситуация с Юлианой это доказывает. Что это?
Неосознанное желание играть роль бедной несчастной
жертвы или подсознательный мазохизм?
И что, спрашивается, они все находят в Максе?
Вера, Лера, Юлиана… Да даже я. Все, как одна, пали
ниц перед ним. Какого чёрта? Что в нём такого
особенного? Внешность? Да, он высокий, симпатичный,
но далеко не идеал мужской красоты. Может, ум? Мне
всегда было с Максом интересно, но не думаю, что
других девчонок можно привлечь разговорами о книгах
Джорджа Карлина. Может быть, он такой обаятельный?
Это уже ближе к истине. Есть в Максе что-то
привлекательное, цепляющее, что-то, что не просто
выкинуть его из головы.
– Ань, – зовёт Ирка. Я поднимаю голову. Она сидит
на парте и привычным жестом перекидывает одну ногу на
другую.
– Ты зависла, что ли? С кем мне на свидание пойти
– с Марком или с Андреем?
Я подпираю голову рукой и говорю:
– Господи, когда ж ты совершишь самоубийство?
– Я ещё тебя переживу, сучка, – смеётся Ира. – Так
с кем идти?
– Выбирай того, у кого член больше, не прогадаешь,
– отвечаю я и ложу голову на скрещенные руки
– Фу, Леонова, какая ты безнравственная.
Я от удивления даже голову поднимаю. Смотрю на
Верку и спрашиваю:
– Откуда она знает это слово?
– Я ей его не говорила, – качает головой Вера.
– Эй, да перестаньте, я не конченная идиотка.
После уроков за нами с Максом заезжает Миша и
мы едем смотреть новый дом. По рассказам мамы он
вроде как очень большой, двухэтажный и обязательно
должен мне понравиться.
Чёрта с два. Он мне уже заранее не нравится. Но
раз уж я зареклась, что счастье мамы важнее, буду
помалкивать.
Мы с Максом сидим на последнем сидении. Лучше
б я на первое села, честное слово.
– Аня, – зовёт Макс.
– Отвали.
– Да ладно, перестань вести себя, как злая стерва.
– А ты тогда оставь меня в покое.
– А ты перестань меня посылать.
– Макс, пока ты ведёшь себя, как грёбаный придурок,
я с тобой не разговариваю.
– Истеричка.
– Кобель.
– Так дело в этом?
– Дело в том, что ты кретин!
– Эй, дети, вы чего там шумите? – вмешивается отец
Макса. Дискуссию приходится отложить.
– Извини, Миш, твой сын меня иногда просто
выбешивает, – вздыхаю и отворачиваюсь к окну.
– Меня тоже.
– Значит, ты меня понимаешь.
Когда мы подъезжаем, мама уже ждёт нас внутри.
Она болтает о сбавке цены с пухлым мужичком средних
лет, используя свою обворожительную улыбку. Ещё немного,
и он будет сражён.
Дом, к моему неприятному удивлению, оказывается
прекрасным. Он нравится мне с самой первой секунды,
что я здесь, и хотя бы за одно это я его уже ненавижу.
Я бреду по лестнице наверх, слыша, как мама
кричит:
– На втором этаже, кстати, будут ваши с Максом
комнаты.
Отлично. Восхитительно. Это значит, что они в шаге
от того, чтобы купить эту чёртову двухэтажную махину
с небольшим садом на заднем дворе. Очаровательно.
На втором этаже четыре двери. За первыми двумя
напротив друг друга – большие пустые комнаты. Видимо,
наши с Максом спальни. Ещё одна комната – ванная.
За четвёртой дверью не понятно что. Может, кладовая,
или что-то вроде того?
Ещё здесь есть чердак. Миленький такой, кстати,
чердак, только очень пыльный. Что ж, не так уж и плохо.
Этот дом буквально-таки создан для того, чтобы детям
было где прятаться от родителей.
Я возвращаюсь к своей спальне. А мне уже нравится
называть её своей. Я приглядела себе ту, что справа от
лестницы.
– Крутой дом, согласись, – говорит Макс, и я
вздрагиваю. Он стоит позади, в паре шагов от меня. И
как я не услышала его?
– Неплохой, – пожимаю плечами я.
– И комнаты большие.
– Твоя ещё больше.
Мы подходим к спальне Макса.
– Отдала мне комнату побольше? В чём подвох?
– Не люблю, когда в комнате много пространства.
Из-за этого теряется уют.
Мы пару секунд рассматриваем голые стены, а
потом я язвительно произношу:
– Надеюсь, тебе поставят большую и мягкую кровать.
Макс усмехается.
Я уже иду к лестнице, когда в ответ слышу:
– Я тоже.
Я оборачиваюсь. Он стоит весь такой расслабленный
и смеётся. Смеётся надо мной! Ну не сволочь ли?
Мы спускаемся вниз.
– Ну как? – спрашиваю я, хотя прекрасно слышала
ужасное: «Мы берём».
– Прямо с сегодняшнего дня готовимся к переезду,
– улыбается мама. – И до того, как мы переедем сюда,
мы поживём у Миши. Ты же не против?
– Нет…
Твою мать.
Семьдесят три
Последующие три недели были заняты переездом.
Это оказалось очень и очень непростой задачей -
перевозить нажитое за всю твою жизнь из своего родного
дома. При этом я и близко не ощущала, будто
перелистываю пресловутую страницу. Всё это время
меня не покидало чувство, будто я вырываю с корнем
большинство хороших страниц, а саму книгу сжигаю.
Довольно неприятное ощущение, надо заметить. Я несколько
раз за всё это время прокляла человека, придумавшего
фразу «С чистого листа». Люди, я вас умоляю, не верьте,
это ловушка. В который раз убеждаюсь. Нет никакого
«чистого листа», есть только опустошение и сожаление.
Помните, что либо всё остаётся, как есть, либо
возвращается на круги своя (а «круги своя» в понимании
каждого обычно совершенно разные), либо остаётся
пустота. А пустоту поэты прикрывают этими пафосными
фразами вроде «с чистого листа», «с нуля», или «решил
начать сначала». Жизнь неразрывна и слишком быстротечна,
чтобы что-то заканчивать или начинать сначала. Поэтому
если вы «перелистываете страницу», чтобы «начать с
чистого листа», вы, мой друг, лицемер и неудачник.
Я с тоской смотрю на голые стены гостиной и даже
хочу пустить скупую слезу, но как-то не получается.
Мне грустно и тоскливо, но я слишком бездушна, чтобы
плакать из-за переезда.
– Энни, не стой, – говорит мама.
Я последний раз окидываю квартиру, СВОЮ квартиру,
печальным взглядом и киваю. Выхожу в коридор, обуваю
ботинки, беру сумку, и мы с мамой выходим за дверь.
Она закрывает её на ключ и мы спускаемся по лестнице.
Завтра она отдаст этот ключ новому хозяину квартиры.
Книга тем временем горит синим пламенем.
Я была у Макса дома уже тысячу раз. Но сегодня
всё ощущается иначе. С сегодняшнего дня я здесь живу.
Кто бы мог подумать, что я до такого докачусь?
Неаккуратно вырванные странички превращаются в пепел.
Макс всегда был манипулятором. Что-то, а управлять
людьми он умеет в совершенстве. Именно это помогло
ему убедить мою мать и своего отца в том, что не
будет ничего плохого, если мы будем ночевать в одной
комнате. А эти двое купились! Нет, ну я могу ещё
понять маму, которая может быть во мне уверена, так
как хорошо меня знает. Вернее, многого обо мне не
знает. Но как мог повестись Миша? Он с самого начала
нашего знакомства казался мне таким умным и
наблюдательным.
Одно слово. Манипулятор.
И вот лежит он на полу, я на его кровати, смотрю
в потолок, как в тишине комнаты раздаётся:
– Ань.
– Чего?
– Ты спишь?
– Ну если я тебе отвечаю, придурок, как думаешь, я
сплю?
– Ладно, с тобой лучше не разговаривать, когда у тебя
месячные.
Я закатываю глаза. Лучше б списал всё на то, что
ты кретин. Это ближе к истине.
– Макс, – зову я.
– Что?
– Что у тебя с Верой?
– Ничего.
– Кажется, ты ей нравишься.
– Не моя проблема.
– Нет, ну какая же ты всё-таки сволочь.
– Истеричка.
Я глубоко вздыхаю и пару минут лежу молча.
– Макс, а почему я? – спрашиваю я, припоминая, что
Верка на этот вопрос так и не получила вразумительного
объяснения.
– В смысле?
– Ну, почему ты был со мной? Из-за того, что тебя
забавляло трахать и меня и Леру?
– Ты ведь спрашиваешь не для того, чтобы услышать
от меня это.
– Я спрашиваю, чтобы услышать правду. Я не Юлиана
Смирнова, чтобы довольствоваться сладкой ложью, какой бы
неправдоподобной она не была.
Макс вздыхает.
– Ладно. Хорошо. Почему ты… Ну, знаешь, ты первая
из тех девушек, что я встречал, кто увлекается стихами
Блока и цитирует Карлина. Это нонсенс.
– Дело только в этом? – удивляюсь я.
– Знаешь, что бы там не говорили твои подруги и не
думала ты сама, ты привлекательная и милая. И мне
плевать, что они там говорят.
Помня, что просила правду, только правду, и ничего,
кроме правды, я отвечаю:
– Пошёл ты на хрен.
Макс, нисколько не смущённый моей реакцией (видимо,
он же окончательно привык к моим замашкам идиотки),
пожимает плечами и, как ни в чём не бывало, отвечает:
– Я не врал.
Я кидаю в него подушкой и отворачиваюсь к стене.
– Спокойной ночи, – говорит он.
– Заткнись и спи, – бурчу я и подавляю улыбку.
Манипулятор.
Догорает жёсткая тёмно-коричневая обложка. Моя
уверенность в собственной непривлекательности трещит по
швам. Манипулятор и лжец.
Семьдесят четыре
Я всегда считала себя невероятно сдержанным
человеком. Да в общем-то, так всегда и было. Я никогда
не растрачивала эмоции попросту, да и растрачивать
было нечего. Я очень спокойный человек, к тому же
всегда умела абстрагироваться от любой ситуации.
Но, пожив каких-то три недели с Максом, я готова
его убить. Опять же без лишних эмоций, сдержанно и
спокойно. Например, пока он спит, задушить его подушкой
или повернуть голову до щелчка.
– Теперь я знаю, что никогда не женюсь, – говорит
Макс.
Мы двигаемся по коридору школы. Теперь мы
ходим в школу вместе и изо дня в день высказываем
друг другу накопившиеся претензии. Пока наши родители
наслаждаются друг другом, не замечая нашей неприязни,
мы ссоримся и спорим по каждому поводу.
Я усмехаюсь.
– Даже если и женишься, твоя жена сбежит от тебя,
пожив с тобой пару дней. Ты же свинья.
– А по-моему, у тебя просто какой-то пунктик на
чистоте.
– Ты называешь желание жить в чистой квартире
пунктиком на чистоте? Ты идиот?
– Ты что, правда, не замечаешь? Или строишь из
себя дуру? Да ты помешана на порядке. Ты просто
неврастеничка. Или, может, у тебя сексуальная
неудовлетворённость?
– Вот только не надо прикрывать свои неаккуратность
и лень идиотическими теориями Фрейда.
– Вот только не надо прикрывать свой стервозный
характер желанием поддерживать дом в чистоте.
– У меня не стервозный характер, просто ты
неряшливый и неопрятный.
– А ты нервная и придирчивая.
Мы заходим в класс и садимся за последние парты
разных рядов. Но перепалку не прекращаем.
– Я ведь не придираюсь к тебе по поводу того, что
ты постоянно слушаешь своих Breaking Benjamin. Филипп
Рейс в 1861 году создал наушники, может, ты не знала?
– Моя музыка помогает мне не слышать постоянной
болтовни твоих одноразовых подружек и дебилов-друзей.
– А не пойти бы тебе к чёрту?
– Как странно, хотела предложить тебе то же самое.
Верка с Ирой пялятся на нас огромными глазами,
следя за словесной дуэлью. Видимо, хотели знать, кто
же всё-таки победит. Но у нас, как всегда, ничья. Мы
быстро выдыхаемся, хотя могли бы упрекать друг друга
несколько дней.
– Я даже боюсь спрашивать, как вам живётся вместе,
– говорит Вера.
– Как в аду, – отвечает за меня Макс.
– Помалкивал бы уже, – говорю я.
– Стерва.
– Свинья.
Мама говорит, что ещё несколько недель, и мы
сможем переехать в дом. А пока там идёт ремонт. Плюс
ещё нужно перевозить вещи, некоторую мебель. Процесс
долгий и проблематичный, а мы с Максом оба уже на
грани. Он не выносит меня, я не выношу его. После
такого опыта остаётся только недоумевать, как люди
вообще уживаются вместе. Зачем они женятся, зачем делят
на двоих свой дом и быт. Сразу вспоминаются мои
бабушка и дедушка, прожившие вместе пятьдесят лет.
Как?? Как они не поубивали друг друга? Нет, конечно
же, между ними бывали ссоры, но они быстро мирились.
Я бывала у них каждый день, и не могу сказать, будто
им было в тягость делить одну жизнь на двоих. Они
жили дружно и счастливо. И ведь дело даже не том, что
они оба были слишком идеальны, чтобы возникали
какие-либо бытовые неурядицы. Они просто были терпимы,
они любили друг друга. Что такое любовь, и почему
она настолько связывает двоих людей, что они уже не
могут представить своих жизней друг без друга? Почему не
исчезает взаимопонимание спустя столько лет совместной
жизни, почему они смотрели друг на друга так, будто
знакомы от силы месяц и очертя голову влюблены, почему
в каждом взгляде и поступке были только всеобъемлющая
любовь и забота, остаётся только гадать.
У меня вряд ли когда-нибудь будет так. Тем более,
с Максом. Мне остаётся только терпеть его, а ему меня.
Но, чёрт побери, как это тяжело, когда вы неприятны
друг другу, когда не переносите присутствие друг друга,
когда ругаетесь по каждому, даже самому мелкому поводу,
но при этом живёте под одной крышей. Почему моя
мама с Мишей не испытывают подобных проблем? Почему
я не слышу скандалов и криков за стеной? Почему все,
чёрт возьми, счастливы, кроме меня?
Семьдесят пять
Далее я просто считала дни до знаменательного
события. Прошло несколько недель, и мы всё-таки въехали
в новый дом. Его, конечно, пока нельзя назвать полностью
готовым к проживанию, но комнаты обустроены, вся
необходимая мебель имеется. Остались только, как говорит
мама, штрихи для уюта. А мне уже хоть на том самом
чердаке жить, без разницы, главное, подальше от Макса.
Обустройство своей комнаты я оставила маме, сказав,
что полностью доверяю её вкусу. Не скажу же я, что
на самом деле мне совершенно плевать, какой будет моя
комната, потому что я никогда не смогу считать этот
дом по-настоящему своим. Так что, входя в свои
апартаменты, я ожидала чего-то нежного, умиротворяюще
пастельных тонов, светло-голубой, нежно-розовый, бежевый…
В общем, зная маму, ожидала, что в моей спальне
всегда будет царить весна, даже осенью.
Когда я вошла, я поняла, что совершенно не знаю
маму. Серьёзно, вы бы это видели. Плотные чёрные
шторы из байки, напольное покрытие, имитирующее
мокрый асфальт, обои, изображающие каменную кладку
и большая фреска у кровати с запечатлённым на ней
мостом, одинокой лавкой и безжизненным деревом. Я сама
никогда бы не обставила всё лучше. Моя мама просто
волшебница. Что ж, пусть этот дом мне и не нравится,
и я абсолютно уверена, что проживание здесь не сделает
меня счастливой, но моя комната – это просто фантастика.
Когда я считала, что все наши проблемы с Максом
разрешатся, когда мы переедем в новый дом и разойдёмся
по разным комнатам, я, увы, жестоко ошибалась. Мы оба
были чертовски неправы, когда считали, что в доме всё
изменится, так как он большой, и мы возможно даже не
будем видеться, а в одной квартире живём, как в аду.
На самом деле, это были ещё цветочки.
Как ни странно, но всё самое ужасное началось после
переезда.
Семьдесят шесть
Начиналось всё довольно-таки, можно сказать, безобидно.
С разногласия музыкальных вкусов, так сказать. А если
точнее, Макс врубил чёртов тяжёлый рок, а я пытаюсь
делать алгебру. Я честно стараюсь не создавать конфликт,
не лезть на рожон первой, но это очень тяжело, когда
ты пытаешься разобраться в уравнениях, а за стенкой
орёт Rammstein. Я продержалась где-то двадцать минут, в
надежде, что в Максе всё же проснётся совесть, он
вспомнит, что теперь живёт не один, что за стенкой, в
конце концов, я, пытающаяся грызть гранит науки. Но
это совершенно бесполезно, какая к чёрту совесть, это
же Макс.
Поэтому я кидаю учебник на кровать, выхожу из
комнаты и стучусь в соседнюю дверь. Как в общаге,
ей-богу. Макс открывает дверь, и меня буквально-таки
оглушает криком Тилля.
– Я пытаюсь делать уроки, – говорю.
– И что?
– Макс, если ты ни хрена не делаешь, хотя бы не
мешай другим.
– Это всё?
– Выруби музыку.
– Потому что ты просишь? Извини, не слишком
мотивирует.
И захлопывает дверь. Какого хрена?
Ладно, не на ту напал.
Возвращаюсь в свою комнату, беру телефон, нахожу
самую шумную из песен Papa Roach, подключаю телефон
к колонкам и врубаю полную громкость. В первую секунду
жутко бьёт по ушам, но я не собираюсь признавать
поражение. Посмотрим, кто кого. Кажется, будто вибрирует
вся комната, уши уже болят.
И пяти минут не прошло, а Макс долбит в дверь.
– Чего? – ору я, открывая её.
– Выруби на хрен свой Papa Roach, – орёт он в ответ,
с трудом перекрикивая «Burn».
– Выруби на хрен свой Rammstein, – парирую я и
захлопываю дверь. Пошёл к чёрту, я вошла во вкус.
Тут он стучится снова, я вновь открываю, а он,
ни слова не говоря, проходит в комнату, вынимает
штекер колонок из разъёма телефона, отсоединяет колонки
от розетки, берёт их и выбрасывает с балкона. Я молча,
не шевелясь, стою и пялюсь на него. Наконец, ко мне
возвращается дар речи, и я воплю, как полоумная:
– Ты что, совсем охренел?! Ты псих, что ли?!
А он смотрит на меня, так спокойно, умиротворённо,
что мне хочется его придушить. Но вместо этого я
выбегаю из своей комнаты, забегаю в его и закрываю на
замок дверь. Здесь всё ещё орёт Rammstein. Я проделываю
с колонками то же, что и он с моими, только отсоединяю
их от системного блока, и выкидываю на улицу.
Смотрю вниз, там валяются мои старенькие белые
колонки и его новые, с чистым глубоким звуком, чёрные.
Хоть какое-то утешение.
– Твою мать.
Я вздрагиваю и оборачиваюсь
– Ты всё-таки их выкинула, – говорит Макс, на
удивление спокойно.
– Как ты вошёл?
– На наших дверях одинаковые замки, поэтому ключ
от твоего подходит и к моему.
– Ещё одна хорошая новость, твою мать.
– Что мы теперь будем делать? – спрашивает Макс
и тоже свешивается с балконных перил, чтоб посмотреть.
– Избавимся от улик, – пожимаю плечами я. – Даже
если родители и зайдут в наши комнаты, они вряд ли
заметят пропажу колонок.
– Тогда пойдём вынесем их на помойку.
Мы расходимся по комнатам, одеваемся и спускаемся
вниз. От колонок мало что осталось, приходится обыскать
весь летний сад в поисках разлетевшихся деталей.
Когда колонки, буквально по кусочкам, собраны, и мы
уже собираемся тащиться на местную помойку, к дому
подъезжает машина Миши. Отлично. И как мы на этот
раз выкрутимся?
– Привет, дети. – Миша хмурится и настороженно
спрашивает: – Это что?
Мы с Максом молчим.
– Может, объясните, что случилось с техникой?
Мы с Максом переглядываемся и в один голос
произносим:
– Вот чёрт…
Семьдесят семь
– Я не могу понять, что происходит в этом доме?
– спрашивает мама, но вопрос скорее риторический.
Глупо было ожидать, что мы избежим разбора
полётов. Поэтому, как только пришла мама, мы
расположились в гостиной, мы с Максом на диване, эти
двое – в креслах напротив нас. Как на допросе, ей-богу.
– Ничего не происходит, – пожимаю плечами я.
– Мы просто немного повздорили, – продолжает Макс.
– Да, с кем не бывает, – заканчиваю я.
– И выкинули колонки? – спрашивает мама.
– Макс первый начал.
– Если б ты вела себе по-человечески, я бы ничего
не начал, – не остаётся в долгу он.
– Если б ты вырубил музыку, я бы вообще тебя не
трогала.
– Если бы ты нормально попросила, я бы вырубил.
– Может, мне ещё на колени встать надо было? Не
слишком много чести?
– Вечно ты ведёшь себя так, будто тебе все что-то
должны.
– Вечно ты ведёшь себя так, что мне хочется тебя
придушить.
– А ну-ка заткнулись оба! – прерывает наш спор Миша
и мы разом замолкаем, вспомнив, что в комнате не одни.
– Почему вы вечно собачитесь? Ещё недавно не отходили
друг от друга, а тут не можете элементарно поладить.
– Можем, если Аня перестанет капать на мозги.
– А Макс – действовать на нервы.
– Так, всё, – вздыхает мама. – Вы оба ужасно
несносны, и не хотите слышать ни друг друга, ни
окружающих. Идите по своим комнатам и не появляйтесь.
И никаких вам новых колонок, тоже мне, войну с
выбрасыванием затеяли.
Мы облегчённо вздыхаем и встаём с дивана,
поднимаемся наверх.
– Добилась? – спрашивает.
– Хотелось бы напомнить, что ты первый начал.
– Детский сад, ей-богу, – кривится Макс. – А ты
повторила. Своего ума нет?
– Ладно, в следующий раз буду думать сама.
– Не будет следующего раза. Предлагаю нам с тобой
вообще не видеться и не общаться.
– Отлично.
– Отлично.
Двери спален одновременно захлопываются. Отлично.
Семьдесят восемь
Поджигаю сигарету, затягиваюсь и выдыхаю дым. Снова
затягиваюсь и выдыхаю. Уроки уже закончились, мы стоим
за школой. Верка смотрит на меня.
– Ты нервная, – говорит.
– С чего бы?
– Это уже третья сигарета.
Я удивлённо смотрю на неё.
– Я даже не заметила.
– Зато я заметила. – Верка оглядывается. – Что за
шум?
И правда, с соседней стороны здания слышен какой-то
гул. Верка, видно, тоже заметила. А я-то думала, что
это у меня в голове шумит.
Как по заказу появляется Нина Игорева и, весело
улыбаясь, суетливо тараторит:
– Вы чего встали? Там во дворе драка!
Я выкидываю окурок и скучающе смотрю на неё.
– Плевать вообще, – говорю. Верка согласно кивает.
– Да вы дуры, что ли? – вопит Игорева. – Там
Лебедева из параллельного со Смирновой дубасятся не
на жизнь, а на смерть.
Мы с Верой удивлённо переглядываемся.
– Со Смирновой? – переспрашивает она.
– Ну да. Блонда как будто с цепи сорвалась.
– Пойдём посмотрим, – говорю.
Нина возбуждённо кивает и, на удивление быстро, на
