Текст книги "Террариум черепах (СИ)"

Автор книги: Крис-Джейн Кира

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Поняла, – киваю я и иду в ванную.

Здесь великолепно. Выполнено всё в светло-коричневых

тонах, в правом углу стоит угловая душевая кабина, в

левом – угловая ванная. Левее от неё – круглая раковина,

правее от кабины – унитаз. Всё из белоснежного мрамора,

и такое чистое, будто этой ванной никто не пользуется.

Вполне возможно, гостевая. Натяжной потолок тёмно-

бежевого цвета со множеством ярких софитов. Посреди

большая круглая люстра. Куча разных сушилок, полок,

встроенных механизмов, возможно, для регулирования

температуры подогрева пола.

Эти люди сумасшедшие.

Мне даже как-то не по себе находиться во всей этой

роскоши в таком виде. Я быстро стягиваю грязные джинсы,

футболку, куртку, носки и кидаю в стиралку. Видно, что

она дорогая, однако простая в плане механизации.

Разбираюсь я с ней быстро. Ставлю на пятнадцатиминутный

режим и залезаю в душевую кабину. Вот с душем

разбираться пришлось дольше. Множество режимов и

температур, над кабиной большое решётчатое устройство,

вместо обыкновенного душа. Я долго нажимала на долбаные

кнопки и рычажки (почему нельзя поставить нормальный

смеситель?!), пока наконец не полилась желанная горячая

вода из решётчатого устройства, массажируя водяными

струями уставшее тело. Пока я мылась, машинка успела

постирать мои вещи, и я поставила её на режим сушки.

Как же хорошо быть богатым! Все удобства, какие

только пожелаешь.

Я выхожу из душа, ступая мокрыми ногами на

мягкий тёплый коврик, и иду за полотенцем, лежащем

на полке над стиральной машиной. Дверь резко открывается

и в ванную заходит Володя.

– Какого… – я не успеваю договорить, так как он

закрывает мой рот рукой.

– Родители приехали, – шепчет он и убирает руку с

моего лица.

Что? Я так разволновалась, что даже забыла, что стою

здесь полностью голая. Но Володя напомнил, скользя

заинтересованным взглядом по моему телу. Я тут же

разворачиваю махровое полотенце и прикрываюсь.

– Ты же сказал, что они завтра приедут, – шепчу я.

– Форс-мажор, – пожимает плечами он.

– От тебя одни проблемы… Что теперь делать?

– Сейчас оденешься, и я тебя выведу из дома. Ничего

сложного, не парься.

Papa Roach громко заорали «Last resort», и мы с

Володей одновременно повернули головы в сторону лежащего

на стиральной машине телефона. Твою ж мать. Я хватаю

телефон и сбрасываю входящий от мамы.

– Теперь тоже не париться? – спрашиваю.

Дверь ванной вновь открывается, и перед нами

предстают родители Володи. Я в одном полотенце.

Шикарно.

– Так я и думал, – усмехается Игорь Васильевич.

Он реагирует вполне спокойно, а вот его жена, Инна

Андреевна, смотрит на меня так неодобрительно, будто

застала нас тут за… Хотя, в принципе, со стороны

выглядит именно так.

– Что здесь происходит? – ледяным тоном спрашивает

она.

Ой, нехорошо…

– По-моему, и так всё ясно, – отвечает за нас Игорь

Васильевич.

– Ничего не было, пап, – отрицает Володя.

– Да, это вообще случайно получилось, – добавляю.

– Да что получилось? – бормочет Художник. – Ничего

же не было.

– Не было, – соглашаюсь я.

– Да всё ясно, можете не оправдываться, – Игорю

Васильевичу, кажется, даже весело, по его реакции видно,

что он находит ситуацию забавной. В отличие от своей

жены.

Я вздыхаю.

– Инна Андреевна, Игорь Васильевич, между вашим

сыном и мной ничего нет, – спокойно говорю я. -

Понимаете, моя мать считает, что у меня проблемы с

алкоголем. А мои одноклассники позвали меня в поход,

ну как я могла убедить маму, что мы, одиннадцать

подростков, в лесу и без взрослых, не станем пить

спиртное. Вот и пришлось сказать, что я просто к подруге

иду. Но наутро я выглядела так, будто по мне проехался

каток.

О, Боже, Леонова, остановись!

– Поэтому попросила Володю помочь мне привести

себя в нормальный вид. Между нами ничего нет.

– Да, мы просто дружим, – вставляет Художник.

– Да.

– Так пили или нет? – спрашивает его отец.

Я усмехаюсь. Это единственное, что его заинтересовало?

– Пили, – киваю я, неожиданно стыдясь этого.

– Просто дружите? – недоверчиво переспрашивает Инна

Андреевна.

– Да, – в один голос отвечаем мы с Художником.

– Хорошо, – кивает она. – А то испортишь мне сына.

Реально ли вообще испортить бездомного безработного

пьющего художника? От того, чтобы произнести этот

вопрос вслух, я, к счастью, удерживаюсь.

Сто один

Утро понедельника, как ни странно, выдалось отличным.

Солнечным. Я проснулась отдохнувшей и в хорошем

настроении. Первой моей мыслью после пробуждения был

Макс. Знаю, между нами всё запуталось ещё больше,

если такое вообще возможно, но там, в лесу, он сказал,

что любит меня… Я всю думаю о том, что между нами

ещё не всё потеряно, может, нам удастся начать нормальные отношения, без пряток, измен и недомолвок.

Может, пора уже перестать вести себя так, будто ничего

не происходит и периодически трахаться где придётся.

Это ненормально, вообще всё, что между нами когда-либо

было – ненормально. У меня, если подумать, нормальных

отношений никогда и не было… А так хочется. Хочется

поцелуев, объятий, SMS-ок, совместных просмотров фильмов,

разговоров до ночи, откровений, взаимопомощи. Хочется,

чтобы брюзги вроде меня морщились при виде нас и

бормотали что-то нелицеприятное себе под нос. Хочется,

в конце концов, любви.

Пока я обуваю сапоги, мне вспоминается наш

субботний уговор про День без вранья. Чёрт, Верка опять

напридумывала себе невесть чего, а мы мучайся.

– Аня, ты поела? – кричит мама из ванной.

– Нет, – честно отвечаю я. – И в осенних сапогах я

мёрзну, я врала. И они действительно порвались. Ещё в

прошлом году.

Я резко открываю дверь и выбегаю на улицу, не

успев услышать, что там скажет мама. Вечером разберёмся.

Первым уроком у нас русский. Я думала, что Ира

не появится, но нет, сидит за своей последней партой,

что-то строчит в тетрадке.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я и взваливаю сумку

на парту.

– Я пишу Грачёву гневные послания в тетрадке по

биологии, где желаю ему застрелиться или прыгнуть с

моста.

– А потом вырываешь страницы и выбрасываешь их? -

я сажусь за парту и поворачиваюсь к Ире.

– Вначале я так и хотела, – злобно усмехается она. -

Но потом вспомнила, что у нас сегодня День без вранья.

Послания остаются в тетрадке.

– И сколько ты их уже написала?

– Девять штук.

На уроке Вера не появляется. Я весь урок копаюсь

в телефоне, Ира пишет записки Грачёву. На перемене я

предлагаю:

– Пойдём покурим.

Ира не курит, но она соглашается пойти за компанию.

И вот мы стоим у школы, я курю, Ирка сидит на

корточках, копаясь руками в грязном снегу. С ней что-то

не то, она меня уже пугает, честное слово.

Из здания кто-то выходит, я тут же тушу сигарету о

стену и выкидываю, но это Биолог, а значит, опасности

нет, Кириллу Алексеевичу плевать. Ирка оборачивается,

смотрит на Биолога, не мигая. Тот, кутаясь в пальто,

подбегает к какой-то бабе, наряженной не по погоде, целует

её, и они вместе сваливают.

– Ир…

– Нормально.

– Это та самая?

Ирка невесело смеётся.

– Нет. Это уже другая.

– Он пользуется спросом у женщин?

– Пользуется. Хотя, казалось бы, пьющий учитель. Что

они в нём находят?

– А ты что в нём нашла?

– А я просто дура малолетняя.

Ирка замолкает, так как к нам подходит Нина Игорева.

Достаёт из кармана пачку, вытаскивает оттуда длинную

тонкую сигаретку, вставляет в рот, прикуривает ярко-розовой

зажигалкой. Никогда не понимала смысла тонких сигарет.

Их же надо выкурить штук пять за раз, чтобы

почувствовать хоть какое-то расслабление.

– Ладно, я пойду, – говорит Ира и встаёт.

Я беру новую сигарету и закуриваю.

– Что с ней? – спрашивает Нина.

– Влюблена и подавлена, – усмехаюсь я.

– Почему?

– Потому что он ей изменяет.

– Ну и дура, – небрежно бросает Нина. – Убиваться

теперь, что ли? Бросила бы, нашла себя другого. Тоже

мне проблема.

– А ты тогда чего своего не бросишь? – я

приподнимаю бровь. – Тоже убиваешься. Любишь?

Нина только нервно передёргивает плечами.

– Давай, Игорева, колись. День без вранья всё-таки.

– Я не люблю Антона, – осторожно отвечает она.

– Тогда зачем трахаешься с ним?

– Я не трахаюсь с ним.

– Тогда зачем… ну я не знаю, что.

– Я лесбиянка, Аня.

Я закашливаюсь, подавившись дымом, и выбрасываю

сигарету, затаптывая её сапогом.

– И давно? – хриплю я.

– С тех пор, как влюбилась в свою лучшую подругу,

– пожимает плечами Нина. – Антон просто прикрытие.

– Он знает?

– Знает.

– И никому не сказал?

– Антон умеет хранить секреты.

– А почему ты… мне рассказываешь это?

– Ты кажешься мне тем, кто не станет трепаться.

– Я никому не скажу. Обещаю.

– Я не сомневаюсь.

– Я пойду, пожалуй…

Нина усмехается, видя мою реакцию, но, чёрт возьми,

такого я точно не ожидала. Вот тебе и День без вранья.

Через два урока появляется Вера, когда мы сидим в

классе биологии на перемене. Вначале я даже не замечаю

её, так как кидаю нервные взгляды на Макса, всё думая,

почему он не обращает внимания на меня, и раздумывая,

может, самой к нему подойти. Верка залетает в класс,

радостная и окрылённая, кидает свою сумку на парту и

весело говорит:

– Девки, я сейчас Биолога видела, с какой-то бабой

целовался, прикиньте!

Я кидаю быстрый взгляд на Иру. Та никак не

реагирует, продолжает строчить записки. Тут в класс заходит

Биолог с глупой улыбкой на лице, Ирка поднимает голову,

смотрит на него не больше нескольких секунд, морщится,

будто её ударили, и вновь опускает голову. Я перевожу

взгляд на Грачёва. Улыбка пропала, он в упор смотрит

на Иру, но лицо бесстрастное. Не школа, а Санта Барбара,

ей-богу.

Биология проходит так же, как и в прошлый раз.

Биолог рассеян, постоянно нервно крутит что-то в руках

– то ли ручку, то ли карандаш. Всё время поглядывает

на Иру, иногда даже останавливается на полуслове,

рассеянно смотрит куда-то, то ли на неё, то ли в

пространство. Ирка за весь урок ни разу на Биолога не

посмотрела. Она перестала писать послания и апатично

водит ручкой по парте, оставляя синие полосы на крашеном

дереве. Как только звенит звонок, Ира быстро кидает

все свои вещи в сумку и буквально вылетает из класса.

Мы с Биологом провожаем её хмурыми взглядами, затем

переглядываемся. Я кидаю на него неодобрительный взгляд

и отворачиваюсь.

Уже подходя в двери, я слышу:

– Леонова, останься.

Вера кидает на меня удивлённый взгляд, а я лишь

пожимаю плечами. Она выходит из кабинета, а я подхожу

к столу Грачёва.

– Я не хотел, чтобы так получилось, – виновато

произносит он.

– Однако так получилось, – констатирую я.

– Она сама меня бросила, – начинает обороняться он.

– Это Ира. Ей свойственны нелогичные поступки.

– Надоели мне её истерики. Почему я, взрослый

человек, в конце концов, должен это терпеть?

– Может, потому что ты её любишь?

Весь гонор как рукой снимает, и Биолог неуверенно

произносит:

– Не знаю…

– Она застукала тебя с другой девушкой у тебя дома

неделю назад.

– Твою мать, – ругается Грачёв и устало потирает

пальцами лоб. – Ну и что теперь делать?

– Не знаю… – я задумчиво вожу пальцами по доске.

– Ты вроде хороший человек, Кирилл Алексеевич. Правда,

бабник и пьяница, но… хороший. Хотела б я тебе помочь.

Но не могу. Думай сам.

Биолог нервно ерошит волосы. Я отряхаю руки от

мела иду к выходу из кабинета, напоследок добавив:

– Ты помягче с ней. У неё родители разводятся.

– Скажи Грачёву, что любишь его, – говорю я и

затягиваюсь.

– Много чести, – огрызается Ира.

После того, как она буквально сбежала из кабинета

биологии, я нашла её за школой. Ирка не плакала и не

материлась, просто молча стояла, смотря на непокрашенный

в этом месте школьный забор.

– День без вранья, – напоминаю я.

– Плевать я хотела. И Грачёв может катиться ко всем

чертям.

– Почему? Только давай без этой ерунды, вроде он -

учитель, я – ученица. Правду.

– Как ты там говорила? – Ирка невесело усмехается.

– «Любовь ни к чему хорошему не приведёт»? Так вот,

ты была права.

– И что в итоге? – я посылаю ей ехидную улыбку.

– Что у меня теперь есть, кроме моей чёртовой правоты?

Я выкидываю окурок.

– Просто пойди и поговори с ним.

– А ты тогда с Максом, – не сдаётся она.

– Хорошо, – киваю я. – Но только если ты поговоришь

с Грачёвым.

– Хорошо.

Но говорить с Грачёвым Ирке не потребовалось.

Потому что как только я подошла к крыльцу, из школы

вышел Биолог, быстро огляделся и, увидев Ирку, рванул

к ней, поцеловал и утянул за угол. Я быстро огляделась,

проверяя, не стал ли кто свидетелем произошедшего, но

школьный двор был абсолютно пуст. Ну ни хрена себе,

твою же мать!

Увиденное придаёт мне уверенности, и я, уже не

сомневаясь, захожу в школу, быстро взбегаю по лестнице

на третий этаж и шагаю к кабинету математики. Наш

класс торчит в коридоре, ожидая, когда их впустят в

кабинет. Сейчас я точно поговорю с Максом.

– О, хорошо, что ты пришла, – говорит Вера. – Мне

как раз нужно кое-что вам всем сказать. А где Ира?

– Она… – я вздыхаю. – Она вряд ли уже появится.

Да неважно. Что случилось?

Говори быстрее, мне ещё с Максом надо поговорить.

Вокруг Веры собрались все, кто был в субботу на

пикнике. Нина Игорева нервно грызёт наманикюренные

ногти, Антон что-то строчит в телефоне, Малинин, Егоров

и Петров о чём-то оживлённо переговариваются, Юлиана

просто молча смотрит на Верку. Та подходит к Максу,

и он обнимает её за талию. Что ещё за херня?

– Мы вообще-то сначала не хотели афишировать, -

начинает Вера. – Но вы же наши друзья, к тому же, я

сама придумала этот День без вранья, поэтому… В общем,

мы с Максом встречаемся.

– Давно? – спрашивает Юлиана.

– Уже два месяца.

Макс всё это время смотрит на меня, наблюдая за

моей реакцией на сказанное Верой. Лицо бесстрастное, но

взгляд сосредоточенный. Смотрит на меня так, будто я

крыса в банке под наблюдением.

Вы когда-нибудь ощущали реальную физическую боль,

хотя никто не причинял её вам? Как будто душа перестала

справляться и начала передавать все страдания телу. А

тело, не зная, как реагировать, просто ощутило боль.

Если бы мне нужно было описать её, я бы не смогла

этого сделать, так как я просто не знаю, что чувствую.

Болит всё тело, каждая клеточка, и хочется кричать, то ли

от этой боли, то ли от безысходности.

Я чувствую биение своего сердца где-то в горле.

Оно будто перекрыло мне доступ кислорода, иначе как

объяснить то, что мне не удаётся нормально вдохнуть?

Я сглатываю. Нет. Это не сердце. Это ком непролитых

слёз. Я сглатываю ещё раз. И снова. Без толку.

– Смирнова, прости меня, – сиплю я, разворачиваюсь

и иду в класс, который к счастью уже открыли.

Каким-то чудом я отсиживаю все уроки, не проронив

ни слова за всё это время. Вера, видимо, решила, что

моя реакция обоснована тем, что я всё ещё влюблена в

Макса, поэтому весь день со мной не говорила, а Ира

знает правду, поэтому тоже не стала лезть с расспросами.

Порой я люблю своих подруг за их разумность. Макс

тоже не разговаривал со мной, он меня вообще

игнорировал весь день, только смотрел всё так же

испытующе, будто не мог дождаться когда же я сорвусь.

А мне хотелось, честное слово, хотелось. Я буквально

умирала от желания встать и громко крикнуть: «Он тебе

изменяет, дура!» Всё-таки День без вранья… Но… какой

смысл это говорить? Если Вера действительно верит, что

у них с Максом всё по-настоящему и он не станет ей

изменять… то Вере уже ничто не поможет. И она вполне

заслуживает подобных отношений. Пускай разбираются сами,

надоели, сил нет.

Как в оцепенении я добираюсь до дома, даже не

замечая, что на улице пошёл дождь, и захожу внутрь,

желая только одного – остаться одной. Но этому желанию

сегодня сбыться не дано. Дома мама.

– О, привет, дочь, – улыбается она. Я отвечаю

вымученной улыбкой. – Не промокла?

– Не успела. А ты почему дома?

– Да я стеллаж заказала. Вот привезли. Представляешь,

заказала стеллаж из светлого дерева, а они привезли из

тёмного.

Я устало потираю переносицу, кидаю сумку на пол

и прохожу в гостиную. Мама стоит возле большой

тёмно-коричневой полки.

– Она совершенно не вписывается, – сетует она. – А

они не хотят привезти другую.

Я падаю на диван и молча смотрю на неё. Мне

нужно одиночество, но я продолжаю слушать её жалобы.

– Видишь, цвет совсем не наш. Мебель ведь у нас

вся светлая. Прямо не знаю, что делать.

Я молчу.

– Может, поставить её у противоположной стены? -

мама пару секунд задумчиво смотрит на соседнюю стену,

затем качает головой.

– Нет… Я же занавески новые купила. Тоже светлые.

Полка к ним не пойдёт.

Я молчу.

– Кстати, как тебе занавески? – не давая мне ответить,

она продолжает: – купила в том же магазине. По-моему,

красивые. И выписываются.

– Мам! – не выдерживаю я. – Какие к чёрту

занавески?! От меня Макс ушёл, понимаешь? А ты

говоришь, занавески…

Я встаю с дивана, выбегаю в прихожую, на ходу

обуваю кеды, надеваю куртку, открываю входную дверь

и громко захлопываю её за собой. Слёзы жгут глаза.

На все деньги, что у меня были, я купила себе

бутылку виски и шаталась по городу, напиваясь.

Множество раз звонила мама, но я сбрасывала её звонки.

Ещё два раза звонила Ира. От Макса ничего. Бутылки

опустели, а опьянение настигло меня на набережной.

Уселась возле забора и с грустью смотрела на пустую

бутылку. Дождь набрал силу, я промокла насквозь и

жутко замёрзла. Темнеет. По-хорошему, надо бы вернуться

домой, мама наверняка уже с ума сходит, но я просто

не знаю, как теперь вернуться в таком состоянии. Мне

стало жутко стыдно. Сидеть здесь тоже не кажется

привлекательным, шатаются тут всякие…

Я достаю из кармана намокший, однако работающий

телефон, пялюсь на список контактов. Позвонить маме?

Нет, стыдно. Мише? Ещё более стыдно. Ира? У неё

своих проблем хватает. Макс, Вера? Не дай Бог. Остаётся

только Художник. Не знаю, захочет ли он вообще со

мной возиться, но попытка не пытка.

Володя отвечает после третьего гудка.

– Да.

– Слушай, забери меня отсюда, – произношу я, старясь

внятно выговаривать слова.

Мне почему-то кажется, что Художник хмурится, хотя

я и не могу видеть его лица.

– Где ты?

– На набережной…

– Сейчас приеду, – быстро говорит он и отключается.

Я снова остаюсь одна. Сбрасываю очередной входящий

от мамы и пишу ей SMS, в котором говорю, что со

мной всё нормально, что я у Веры и буду утром. Затем

отключаю телефон. Безрассудно и эгоистично с моей

стороны, но сейчас я пьяная и мне нет до этого дела.

Художник появляется через полчаса. Я вижу, что он

ищет меня, но молча жду, когда же он подойдёт ко мне.

Наконец, Художник замечает меня и подбегает.

– Прости, я просто не знала, что делать… – сиплю я.

– Мне… хреново мне.

Володя качает головой.

– Всё нормально. Что произошло? – спрашивает он.

– Ты мокрый, – шепчу я и провожу рукой по его

щеке. Мне нравится ощущение его щетины на моих

пальцах.

Володя чуть грустно улыбается.

– Да, ты тоже, – он вытаскивает из моих замёрзших

сжатых пальцев бутылку из-под виски и выбрасывает её

куда-то. Сквозь шум дождя я слышу звон разбивающегося

стекла.

Художник подхватывает меня на руки, и я впиваюсь

пальцами в его плечи, пока он несёт меня в трейлер.

Закрывает ногой дверь и относит меня в малюсенькую ванную, садит на дно душевой кабины. Я с трудом убираю

замёрзшие руки с его плеч. Затем садится на корточки

передо мной, снимает с меня промокшую хоть выжимай

куртку и водолазку. Когда он берётся за пуговицу моих

джинсов, я протестующе качаю головой.

– Аня, мокрую одежду надо снять, – мягко говорит он.

Я вновь качаю головой. – Иначе ты заболеешь.

– Нет.

Володя тяжело вздыхает, встаёт и включает воду. На

меня обрушается каскад ледяной воды, и я вскрикиваю.

– Прости, – говорит он и крутит кран с горячей

водой.

Я всхлипываю и пытаюсь стащить с себя мокрые

джинсы, прилипшие к ногам и мешающие согреться.

– Помочь?

Я киваю. Володя закрепляет душ на держателе и

вновь садится на корточки. Я приподнимаюсь, и он

стаскивает с моей задницы джинсы. Снимает вначале одну

штанину, затем вторую.

– Спасибо, – шепчу я дрожащим то ли от слёз, то

ли от холода, голосом.

– За что?

– За всё, – пожимаю плечами я. – Я… не знаю, что

бы я делала без тебя.

Я тянусь к нему, и он наклоняется, обнимает меня.

Чувствуя его тёплые руки на своей спине, я прижимаюсь

к Художнику всем телом, а губами к его губам. Крепко

обнимаю его руками, будто боюсь, что он исчезнет, нежно

провожу языком по его нижней губе. Володя вытягивает

меня из душевой кабины, и я обхватываю его руками и

ногами. Мне страшно, что ещё немного, и плотину просто

прорвёт, и я разревусь, но уже не из-за Макса, а из-за

тех чувств, которые меня одолевают, когда я рядом с

Володей. Художник несёт меня в спальню и бережно

укладывает на кровать. Дрожащими руками я стягиваю

с него свитер, затем хватаюсь за пояс джинсов. Володя

накрывает мои руки своими. Я поднимаю голову и смотрю

на него.

– Ты уверена?

– Я трезвая, честное слово трезвая, – бормочу я. -

Пожалуйста…

Договорить я не успеваю, так как мой рот вновь

попадает в плен его губ. Я вся буквально горю, стягивая

непослушными пальцами его джинсы.

В этот самый момент на меня обрушивается ясное

осознание: мне не нужен Макс, я давно и бесповоротно

влюблена в Художника.

Сто два

Моё измученное тело неохотно просыпается. Я чувствую

тошноту и дикую головную боль. Ощущение такое, будто

меня прокрутили в барабане стиральной машины. К счастью,

рвать меня не тянет. Приспособленное тело, что тут

скажешь. «Так нельзя, Аня, так нельзя», – неустанно

повторяет внутренний голос. И правда, нельзя. Недели не

проходит, чтобы я не напилась. Я поворачиваю голову и

смотрю на спящего Художника. Он лежит на спине и

тихо сопит. Меня невероятно умиротворяет эта картинка.

Медленно и осторожно, чтобы не разбудить его, я

выбираюсь из постели. Бесшумно хожу по трейлеру в

поисках своих вещей. Бельё валяется рядом с диваном,

на котором мы вчера… Куртка, футболка и джинсы в

ванной. Если куртка и футболка хоть как-то просохли,

то джинсы, валяющиеся возле кабины, ещё влажные. Я

натягиваю трусы, бюстгальтер, футболку, затем джинсы.

Чувствую в кармане что-то твёрдое. Телефон. Дисплей

тёмный. Пытаюсь включить. Тщетно.

Великолепно.

Я засовываю сломанный телефон обратно в карман,

апатично раздумывая, сколько раз на него пыталась

дозвониться мама. Подхожу к раковине, открываю холодную

воду тонкой струёй и пью прямо из-под крана. Затем

закрываю кран, поднимаю голову к зеркалу и смотрю на

себя. Странно, ожидала увидеть бледное понурое существо,

а вижу широко распахнутые глаза, пушистые торчащие в

разные стороны волосы и ярко-розовые губы, которые то

и дело норовят растянуться в глуповатой улыбки. Это

Художник на меня так влияет? От этой мысли я невольно

хмурюсь.

– Ты знаешь, что время только семь утра?

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. В проходе стоит Володя,

сонный, растрёпанный, в одних джинсах. Я сглатываю и

скольжу по нему неторопливым взглядом. Ну не пялься

так, идиотка!

– Я всегда встаю рано по утрам, – говорю я, стараясь

перебороть внезапное смущение. Ну и ну, он так странно

на меня действует. – К тому же, мне нужно домой, а

потом в школу, неизвестно, что там мама себе напридумывала после вчерашнего.

– Чёрт, постоянно забываю, что тебе одиннадцать, -

усмехается Володя и возвращается в спальню. Мне охота

чем-нибудь запустить в него.

Я в нерешительности стою перед дверями собственного

дома и раздумываю, не сбежать ли. Сейчас, когда у меня

в голове спутались мысли о Максе, Вере и в особенности

о Володе, я не уверена, что готова к скандалам с мамой.

Но, в конце концов, сбежать не значит решить проблему,

или хотя бы уйти от неё. Когда это я была трусливой?

Нет уж, побег это не обо мне. Воодушевлённая мыслью

о том, что я всё-таки всегда храбро встречала все

жизненные трудности и неприятности, я вставляю ключ в

замочную скважину, несколько раз поворачиваю, открываю

дверь и вхожу. Здесь тихо. Пугающе тихо. Я осматриваюсь

по сторонам и натыкаюсь взглядом на Изабеллу. Она

стоит у входа в гостиную и усталым взглядом смотрит на

меня.

– Мам, блудная дочь всё же объявилась! – кричит

Белла. Я морщусь. Я была готова к разборам полётов, но

никак не в присутствии рыжей.

Я снимаю сапоги, куртку и тут вижу маму. Она

неторопливо спускается по лестнице со второго этажа.

Не обращая на меня никакого внимания, она так же не-

торопливо заходит в гостиную и садится на диван. Ой,

не к добру… Я тоже захожу в гостиную и встаю перед

ней, словно готовая к расстрелу. Лучше б она рвала и

метала, честное слово.

– Где была? – бесцветным голосом интересуется она.

– У Володи, – честно отвечаю я.

– Что с телефоном?

– Промок, – не совсем честно отвечаю я.

– Я вроде бы уже говорила тебе о том, что не

одобряю твоё общение с этим парнем?

– Говорила, – киваю я.

– Видимо, это не подействовало, – спокойно констатирует

она. – Что вчера произошло?

– Макс начал встречаться с Верой, – бесстрастно

произношу я, с удивлением понимая, что меня это больше

не волнует. Да, я зла и обижена на Макса, но… это всё.

– Как тебя это касается? – немного раздражительно

вопрошает она.

Напускное спокойствие всё же изменяет маме, она

встаёт с дивана и начинает нервно расхаживать передо

мной из стороны в сторону. Белла безмолвной тенью

стоит в проходе гостиной, сложив руки на груди.

– Уже никак, – пожимаю плечами я. – Просто я…

была влюблена в него и всё такое. Вчера я была на

взводе. Но сейчас всё в порядке.

Мне хочется рассказать маме правду. Хочется, чтобы

она знала, какой Макс ублюдок, и как ужасно он

поступил. Не только со мной. С нами обеими. Но

понимаю, что не могу. Не могу рушить мир в нашей

семье, не могу осквернить его в глазах мамы, или, тем

более, в глазах его отца.

– Допустим, – медленно проговаривает мама. – Что у

тебя с Володей?

– Я… – Что у меня с Володей? Я влюблена в него,

это верно. Но когда она ставит передо мной такой,

казалось бы, простой вопрос, я вдруг не знаю, что сказать.

– Мы друзья, – наконец выдавливаю я.

– Не верь ей, – подаёт голос Белла. Я не реагирую.

Сейчас всё зависит от мамы, только она решает, к кому

прислушиваться, и кому верить.

– Друзья и всё? – недоверчиво переспрашивает мама.

– Да, – твёрдо отвечаю я. Господи, как же надоело

лгать!

– Дай мне свою сумку, – вдруг просит она.

Я киваю, пытаясь вспомнить, где оставила её вчера.

Точно, в прихожей. Иду туда и беру сумку, захожу

обратно в гостиную и протягиваю её маме. Она берёт

её, открывает и вываливает всё содержимое на диван. Я

стараюсь реагировать спокойно, хотя всегда ненавидела,

когда вмешиваются в личное пространство.

– Так я и думала, – бормочет она.

Откладывает две пачки сигарет – одну початую,

другую в плёнке, вытаскивает из всех карманов и отделов

все деньги, которые есть, даже мелочь.

– Телефон дай сюда, – ледяным тоном цедит мама.

– Он всё равно сломан, – бормочу я и отдаю ей

мобильный.

Она откладывает его в ту же кучу, где уже лежат

пачки сигарет и деньги.

– С этого дня ты под домашним арестом, – холодно

проговаривает мама. – Никуда выходить не вздумай, в

школу и обратно, если что вдруг, буду лично тебя за

руку в школу водить, а потом забирать. Увижу рядом с

тобой твоего горе-друга, пеняй на себя. Всё поняла?

Я киваю.

– Собирайся, ещё успеешь на второй урок, -

приказывает она.

– Хорошо.

– Свободна.

Я сваливаю в сумку свои вещи, вешаю её на плечо

и понуро плетусь в свою комнату. Ладно, не то, чтобы

прямо испугалась домашнего ареста или лишения денег,

сигарет и телефона. Нет, сигареты, конечно, жалко, но,

в конце концов, всегда могу стрельнуть у кого-нибудь. Да

у того же Художника! Художник… чёрт, как всё сложно

с Художником!

Я захлопываю дверь и прислоняюсь к ней. Что ж,

бывало и хуже. Быстро скидываю с себя одежду, надеваю

колготки, юбку, блузку.

– Аня, скажи, у тебя мания на ущербных и убогих?

Я оборачиваюсь и смотрю на Беллу. Она стоит у

двери, сложив руки на груди, и неодобрительно смотрит

на меня своими зелёными глазами. Волосы растрёпанные,

лицо усталое. Интересно, она этой ночью вообще спала?

– С чего это ты взяла?

– Ну как с чего, сначала Поэт, теперь Художник.

– Поэт ни причём, не приплетай его, – ощетинившись,

говорю я.

Я сажусь на кровать и устало потираю переносицу.

Меньше всего мне сейчас охота говорить о моём мёртвом

друге.

– Как же «ни причём»? Ты же влюблена в него была.

– Не была.

– А что ж ты тогда рыдала, когда он помер?

– Жаль мне было невинную душу, канувшую в небытие

из-за несчастной любви!

Белла издевательски усмехается.

– Анечка, да тебе стихи надо писать.

– Поэт был моим другом, – неожиданно уязвлённо

молвлю я. – Тебе не понять.

Я накидываю на плечо ремень сумки, встаю с кровати

и выхожу за дверь.

– Ещё вчера ходила как в воду опущенная, а сегодня

прямо цветёшь и пахнешь. – Ирка с подозрением оглядывает

меня с ног до головы. – Что случилось?

Мы сидим на подоконнике в классе, ожидая второго

урока – литературы.

– Ничего, – пожимаю плечами я. – Просто… поняла,

что плевать. Плевать и всё. Сразу легче стало.

Ирка многозначительно кивает, давая понять, что её

так просто не проведёшь, однако ничего не говорит.

– Лучше расскажи, как у тебя с Биологом, – перевожу

тему я. К тому же, мне действительно интересно.

– Хорошо, – отвечает Ирка и неожиданно расплывается

в улыбке. Я с удивлением смотрю на неё.

– Я надеялась, что ты не потеряешь здравый рассудок,

влюбившись, но… видимо, зря.

– Послушай, злая, ворчливая тётка, я влюбилась и мне

совершенно плевать, что ты там думаешь по этому поводу.

Я счастлива. Я счастлива! – громко кричит Ира, и я

нервно оглядываюсь по сторонам. Но нашим одноклассникам

плевать на крики истеричной счастливой дуры.

– Конечно, пусть все знают, – саркастично изрекаю я.

– Ты ещё крикни, с кем спишь.

– Отстань, – смеётся Ира.

В класс заходят Макс с Верой, держась за руки.

Я смотрю на них и чувствую… ничего. Ничего я не

чувствую. Володя поистине действует на меня исцеляюще.

Макс впивается в меня испытующим взглядом, и я

спокойно выдерживаю его, отвечая своим, совершенно

безразличным.

– Пойду покурю.

Я спрыгиваю с подоконника и подхожу к этим двоим.

Отвешиваю Максу сильную пощёчину, отчего у него аж

голова мотнулась из стороны в сторону. Чувствуя сильное,

но удовлетворяющее жжение в ладони, я мило улыбаюсь

и нараспев щебечу:

– Поздравляю. Отличный выбор, Вер.

Я затягиваюсь тонкой сигаретой Нины Игоревой,

которую взяла у неё на перемене. Чёрт, ни хрена не

чувствую.

– Ань, можно с тобой поговорить?

Макс кутается в свою тонкую куртку, которая, по-

видимому, не спасает его от промозглого ветра, и

выжидающе смотрит на меня. Чего ждёт? Истерик?

Сцен? Слёз? Ругани?

– Можно, – киваю я.

– Слушай, я понимаю, с Верой некрасиво получилось…

– бормочет он. Мне хочется рассмеяться.

– Брось. Спишь с ней и спи. Не моё дело. Обидно,

конечно, что ты так поступил, но… за это ты уже

ответил, – я кидаю взгляд на его покрасневшую щёку,

– а остальное меня не касается. Но было бы лучше,

если б ты был честен. Не врал мне и Вере.