Текст книги "Террариум черепах (СИ)"

Автор книги: Крис-Джейн Кира

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

постоянную. Говорит, что любит. Лерка усмехается. Оно

и понятно. На сколько его любовь-то рассчитана?

Его новая девчонка смотрит на него с обожанием

и преклонением. Лерка, видя это, морщится. А потом

с ужасом осознаёт, что была такой же. Тогда она сухо

улыбается и говорит:

– Я хоть человеком стала. Хорошо, что он кинул

меня, иначе б я так и осталась влюблённой дурочкой,

смотрящей с восхищением на своего парня.

Врёт, конечно, но я делаю вид, будто верю. Ей так

легче.

А теперь он вон, с Веркой за школой целуется. Но

ни Вера, ни Ира не знают, что Георгий и есть тот самый

парень, разбивший Лере сердце и сломавший ей жизнь.

Семнадцать

Но Максу обо всём этом знать не обязательно.

Восемнадцать

По школьному коридору гордо шефствуют две

высокие блондинки. Сдалека – ну совсем одинаковые.

Обе в обтягивающих синих джинсиках, белых маечках

и чёрных туфельках. Их длинные белокурые волосы

стянуты в высокие хвосты. Они о чём-то негромко

щебечут и синхронно смеются.

За ними – смуглая девушка с длинными тёмно-

шоколадными волосами. Её шаг одновременно кажется и

лёгким, как порхание бабочки, и тяжёлым, как стук

поставленной на пол огромной жестяной бочки. За

блондиночками смуглая кажется непримечательной. Но

это только на первый взгляд. Если присмотреться

получше, эта девушка невероятно привлекательна. Она

одета в тёмное и из-за этого либо совсем никому не

заметна, либо наоборот, бросается в глаза. Её лицо

бесстрастно, она ни на кого не смотрит и молчит.

Замыкают шествие парень с девушкой. Парень

высокий, сутулый, худощавый, волосы светло-русые.

Лицо не вписывается в стандартные представления о

красоте, но при этом оно очень привлекательно. Необычно.

Девчонки млеют и засматриваются. Девушка рядом с ним

напоминает серую мышь. Чёрные джинсы, серая водолазка,

тёмно-серый кардиган, чёрные кеды, чёрная джинсовая

сумка. Её короткие землистого цвета волосы убраны в

низкий хвост. Они с парнем о чём-то, не замолкая,

говорят. Им интересно вместе. Темы их разговоров далеки

от тех, что обсуждают нормальные подростки. Они

говорят о творчестве Мураками, в котором тот ясно давал

понять, что смысла в жизни нет. Они говорят и об этом

и приходят к выводу, что Мураками был прав.

Парни смотрят на блондиночек, девушки на русо-

волосого, а мы с Леркой вне центра внимания. Мы лишь

слегка соприкасаемся с ним.

Наконец, мы выходим из здания школы. На крыльце

стоит Георгий, ждёт Веру. Я украдкой кидаю взгляд на

Леру. Та тут же хватается за сигареты, закуривает, глубоко

затягивается. Теперь ей чуть легче нацеплять на лицо

дежурную улыбку, означающую что-то вроде: "Я улыбаюсь

тебе, как парню моей подруги, а не как тому ублюдку,

что бросил меня год с лишним назад, перед этим

клявшись, что любит меня без памяти".

Георгий смотрит на Леру внимательно, бесстыдно

скользя взглядом по её тонкой фигурке. Лера очень мрачно

усмехается и кидает недокуренную сигарету на землю.

– Пойду, – говорит, – до завтра.

Георгий сладко улыбается, и я знаю, что у Леры

к горлу подкатывает тошнота. То ли от отвращения к

этой улыбке, то ли от абсурдности и одновременно

трагичности всей ситуации.

Никто из присутствующих не замечает разворачи-

вающейся на школьном дворе драмы. Вера влюблёнными

глазами смотрит на Георгия, Ирка обжимается с

Андреем. Только Макс, кажется, всё замечает, переводя

понимающий взгляд с Леры на Георгия. Очень уж он...

проницательный. Зараза.

– Мы тоже пойдём, – кричит Ирка и они с Андреем

удаляется. Вернее, удаляется Андрей, а Ирка просто

виснет на нём.

– Ладно, и мы поедем, – улыбается Вера и бежит

к Георгию. Они целуются, затем запрыгивают на его

"Харлей" и уезжают.

Макс смотрит на меня.

– Не школа. Санта Барбара.

И правда. Санта Барбара.

Девятнадцать

Учитель рисования Альберт Николаевич Фирсов -

высокий крупный мужчина с короткой бородкой. Он

ходит на работу в камуфляжных штанах, солдатских

ботинках и чёрной рубашке. Альберт хорошо рисует и

обладает отличным чувством юмора. Для учителя это

просто дар божий.

Фирсова не назовёшь красивым, но у него очень

необычное лицо с мягкими, но яркими чертами.

Девчонкам нравится.

– Фирс-то сегодня при параде, – шепчет Ира и

Лера закатывает глаза. Её Альберт нисколько не волнует,

он для неё пройденный этап.

Фирсов и правда сегодня хорош собой. В костюмчик

приоделся. Но свои привычные ботинки не снял.

– Зытова же нынче разведёнка, – мрачно ухмыляется

Лера. – Приударить решил.

– Фу, ненавижу тебя и твою кислую мину, – морщится

Ира.

Лера смеётся. Будто ей есть до этого дело.

– Последняя парта первого ряда, – прерывает объс-

нение темы Фирс. – Что-то хотите сказать всему классу?

Лера не теряется. Спрашивает:

– Альберт Николаевич, а вы чего сегодня такой

красивый?

Фирсов усмехается.

– Штаны постирал.

– Вот неубедительно, – говорит Ира и мерзко смеётся.

– Уж как есть.

Лера морщит нос. Ей становится ужасно скучно,

когда не над кем поиздеваться. Сейчас за Иру возьмётся.

Двадцать

– Почему нет взаимной любви? – повторяет Лера

вопрос Иры и кидает взгляд на меня. Я качаю головой

– я ничего не говорила этой идиотке.

– Это риторический вопрос, – наконец говорит она.

Ира хмурится.

– Что значит – "риторический"?

Лера снисходительно улыбается. А меня немного

удивляет то, что её не поражает Ирина тупость.

– Ну, это такой вопрос, на который нет ответа, или

вопрос, на который есть только один ответ: «Так устроена

Вселенная». Это всё равно, что спрашивать «Почему

"Three Days Grace" такая крутая группа?»

– Кстати, а почему? – спрашивает Ира.

Лерка закатывает глаза, но на удивление спокойно,

будто мать излишне любопытному ребёнку, отвечает:

– Так устроена Вселенная.

– Так, что вы тут развели? – подаёт голос Вера,

до этого переписывавшаяся по SMS, предположительно,

с Георгием, и в беседе не участвовавшая. – Есть взаимная

любовь, ясно вам? Есть.

Лера усмехается, но молчит. Кому, как ни ей знать,

насколько Вера ошибается. Особенно, если учитывать,

что Верка имеет в виду Георгия.

Ира качает головой:

– Нету.

– А как же ты и Андрей?

– А я его не люблю, – говорит Ира так просто,

будто её спросили о погоде.

– А он тебя? – спрашивает Вера, нисколько не

смутившись ответом.

– Тоже нет.

– Может, тогда никакой любви не существует? -

включаюсь в разговор я.

– Да нет, какая-то, наверное, и существует, – задум-

чиво отвечает Ира. – Только не взаимная. Как такое

может быть? Вот два человека, вроде бы совершенно

разных, а любят друг друга. Живут вместе, растят детей,

целуются, занимаются сексом, ходят вместе на званые

завтраки, обеды, ужины. Это и есть, по мнению нашего

общества, любовь. Но разве может такое быть? В мире

столько людей, а они – вы посмотрите! – друг друга

любят.

– А что тогда на самом деле? – спрашивает Вера,

изрядно озадаченная и даже заинтересованная сложным

рассуждением недалёкой Ирки.

– А на самом деле, один любит, а другой позволяет

себя любить, – отвечаю я.

– Разумно, – кивает с умным видом Ира.

– Я тоже соглашусь, – добавляет Лера.

– Вам сколько, сорок? – усмехается Вера, цитируя

Макса. Я морщусь. Придумала бы что-нибудь своё.

Двадцать один

– Потому что боль лучше, чем ничего, – шепчет

Лера и затягивается.

Я смотрю на неё. Она выглядит так, будто только

что сказала что-то жутко умное, открывающее людям

глаза на жизненную истину, и ждёт аплодисментов.

– Цитирую просто, – пожимает плечами Лера и

вся спесь разом слетает.

Мне не интересно, но я спрашиваю:

– Что?

Лера усмехается, понимая, что я спросила просто

так, а не потому что хотела знать, но протягивает

мне один наушник. Я вставляю его в ухо. Играет

песня Pain группы Three Days Grace. В припеве и

правда есть строчка «Cause I'd rather feel pain than nothing

at all» – «Потому что лучше чувствовать боль, чем совсем

ничего».

– Не думаю, – отвечаю я. – Я живу с "ничего"

всю свою жизнь. Я бы ни за что не променяла б его

на боль.

– А я бы променяла, – тихо произносит Лера. -

Иногда "ничего" делает меня совершенно пустой.

Будто я мертва. А боль может помочь осознать, что ты

всё ещё жив.

– Или любовь.

– Почему?

– Два в одном. И боль и эйфория.

– А вот это грязная ложь.

Я выбрасываю окурок.

– Почему?

– Потому что любовь не причиняет боли. Измена

причиняет боль, неуверенность причиняет боль,

предательство причиняет боль, невзаимность причиняет

боль. Да всё, что угодно, чёрт возьми. Но любовь -

нет. Любовь – это единственное, что делает нас

по-настоящему счастливыми.

– Ну а то, что всё, что ты сейчас перечислила -

и есть постоянные спутники любви, и то, что взаим-

ности не бывает, – совсем другой разговор.

Лера согласно кивает:

– Другой.

Двадцать два

У Макса шикарный голос. Знаете, если вы никогда

не слышали низкий бархатный голос человека под

кайфом, вам не понять. Голос Макса очень низкий и

медленный. Он говорит не спеша, будто смакуя слова,

и это дико расслабляет. Я могла бы слушать его часами.

– Леонова, ты ведь не слушаешь меня?

– Не слушаю, – пожимаю плечами я.

Мы стоим в коридоре первого этажа у подоконника,

Макс что-то говорит, кажется, о книге «Над пропастью

во ржи».

С лестничной площадки вылетает Лерка, вся

запыхавшаяся, перепуганная. Пару секунд она молчит,

пытаясь восстановить дыхание, а потом орёт, точнее

хрипит:

– Пойдёмте быстрее…

Макс хмурится.

– Что случилось?

– Да пойдёмте, мать вашу! Там… Вера…

– Что Вера? – спрашиваю я, с некоторым негодова-

нием глядя на неё.

– Там Вера в истерике бьётся. Не стойте, идиоты!

Пошли!

Мы пожимаем плечами и идём за ней. Лерка

бежит к лестнице, буквально взлетает по этажам, мы

едва за ней успеваем. Наконец, мы оказываемся

на пятом этаже. Возле окна холла пятого какая-то

толкучка, куча народу, очень шумно. Ни черта не

понятно.

– Она была здесь, – выдыхает Лера.

Я тяжело дышу и неодобрительно смотрю на неё.

– Ну и где она сейчас?

Нина Игорева, стуча каблучками, выбирается из

собравшейся толпы.

– Там ваша Селивёрстова ненормальная из окна

выброситься пытается.

Глаза у меня сейчас, наверное, шире, чем дозволено

природой. Лера, кажется, вообще онемела и отключилась.

– Чего встали, побежали! – вырывает нас из

оцепенения голос Макса. И сейчас я не успеваю по-

думать, насколько он приятный.

С трудом, практически расталкивая зевак, мы про-

бираемся к окну и видим картину маслом: Вера стоит

на краю подоконника, лицо красное опухшее, в слезах.

В глазах испуг и отчаяние. Что задумала эта идиотка?

Она стоит лицом к собравшейся аудитории и

слегка покачивается.

– Твою мать, – шепчет Макс, от которого я, кстати,

никогда не слышала ругательств.

– Зови кого-нибудь на помощь! – кричит Лера мне.

– Кого? – нервно выкрикиваю я.

– Кого угодно! Быстрее!

Учительница искусств – наша классная. Это высокая,

стройная, симпатичная темноволосая женщина двадцати

шести лет. Она очень интересный человек. Хороший

человек. Именно она сразу приходит мне в голову.

Я залетаю в кабинет изо. Арина Викторовна

спокойно складывает тетради в сумку. Видимо, она не

в курсе, что происходит в холле.

– Арина Викторовна…

– Ничего не знаю, – перебивает она. – У меня

рабочий день до шести. Всё.

– Арина Викторовна…

– Завтра, Леонова, всё завтра.

– Арина Викторовна! – не выдерживаю я. – Там

Вера пытается с собой покончить.

Она поднимает глаза. Сначала смотрит не

доверительно, но когда видит, что я абсолютно серьёзна

и даже напугана, что со мной впервые, сразу становится

намного серьёзнее.

– Где?

– Пойдёмте.

Картина всё та же. Верка на подоконнике, который

обступили толпы школьников. Кто-то смотрит с интересом,

кто-то со страхом, кто-то даже снимает на телефон. Есть

и те, кому наплевать и им просто любопытно, чем всё

закончится: прыгнет – не прыгнет.

– Ну-ка разошлись, – гремит голос классной и

все разом отходят от Верки.

– Арина Викторовна, не подходите! – Вера хоть и

громко кричит, её голосок всё равно звучит тоненько,

жалостливо. Её хочется накормить. – Я прыгну!

– Прыгнешь-прыгнешь, – спокойно отвечает Арина.

– А чего тогда тянешь?

Верка растерялась.

– Вот сейчас и прыгну! И всё закончится.

– Закончится? – Арина Викторовна усмехается. -

Это вряд ли, милая. Здесь пятый этаж. Ты покале-

чишься, станешь калекой в свои шестнадцать лет,

но не умрёшь.

– Неправда! – кричит Верка, будто непослушный

ребёнок. Ещё бы ногой топнула.

– Марию Андреевну, конечно, жалко… – как бы

невзначай произносит Арина Викторовна и тяжело

вздыхает.

Вера хмурится.

– А что с ней?

– Её теперь за такое уволят. Как-никак, ученица

с собой покончила. А она не уследила. Да и меня,

наверное. Я же всё-таки ваш классный руководитель.

К тому же, всё видела. И не остановила тебя.

Верка смотрит задумчиво и утирает рукавом

куртки слёзы.

– Я не хочу, чтобы вас увольняли…

– Это ещё полбеды. А вот то, что твои родители

всю жизнь будут работать на одни лекарства и об-

хаживать тебя… Вот это действительно печально.

– Я не умру?

– Кости переломаешь. Позвоночник. Но не умрёшь.

И Верка слезает. Просто спрыгивает с подоконника

на пол, утирает сопли всё тем же рукавом и молча

шествует к лестнице.

Я облегчённо вздыхаю.

– Талант, – только и могу выговорить я.

– Опыт, – пожимает плечами Арина Викторовна.

А я устало раздумываю, доводилось ли ей ещё

кого-то отговаривать от самоубийства.

Двадцать три

– Это точно Гоша, скотина! – ругается Лера, то

сжимая в пальцах зажжённую сигарету, то разжимая.

Мы идём втроём: я, Макс и Лера. Курим. Уже,

наверное, по шестой сигарете.

– Думаешь, он её бросил? – спрашиваю и затягиваюсь

так глубоко, что жжёт в горле.

– Конечно! Иначе, какого чёрта ей из окна выбра-

сываться.

– Не думаю, что она оставит попытки покончить с

собой, – вставляет Макс. – Вдруг найдёт окно повыше

и сиганёт.

Лера качает головой.

– У этой дуры кишка тонка. Сегодня не прыгнула,

и в следующий раз не прыгнет.

Я пихаю её локтем в бок.

– Ты всё равно волновалась.

– Ты тоже.

– Она моя подруга, – пожимаю плечами я.

– Она идиотка, – ворчит Лера и тянется за новой

сигаретой в карман. – Напьёмся?

– Да.

Двадцать четыре

Этим утром я выгляжу ещё хуже, чем обычно.

Видимо, не стоило вчера соглашаться напиться с Лерой.

Макс-то – хороший мальчик! – сразу пошёл домой. А

мы с Лерой пошли к ней и напились. Её мать с

отчимом уехали в Таиланд.

Естественно, на первый урок мне не успеваем, так

как проспали.

– Голова сейчас лопнет, – жалуется Лера и встаёт

с дивана.

– Коньяк был палёный, – отвечаю я и тоже встаю.

– Мама обычно нормальный покупает, – пожимает

плечами она и плетётся на кухню. Я иду за ней.

– Что ты теперь ей скажешь? – спрашиваю.

– Ничего.

Достаёт из холодильника минералку и присасывается

к горлышку бутылки. Я смотрю на неё с завистью и

лениво раздумываю, оставит ли она мне воды или

выпьет всё сама.

Наконец, у неё всё-таки просыпается советь и она

протягивает бутылку мне.

– Ей вообще плевать, – говорит Лера и в её

голосе нет ни капли грусти. Она констатирует факт.

– Мамочка занята своим новым мужем. С ума по нему

сходит.

– Собираешься рассказать ей, что ты спала с ним?

– спрашиваю я и усаживаюсь за большой кухонный стол.

Лера садится напротив.

– Раньше собиралась. Хотелось подпортить им малину.

Но потом-то я поняла, что это отразиться на мне. Его-то

она не тронет – уж слишком любит, а мне может и

жизнь подпортить. Поэтому лучшая мама – это счастливая

мама. Тогда она меня вообще не трогает.

Я киваю.

– Разумно.

– А то.

Лерка идёт в коридор, достаёт из валяющейся на

полу лакированной сумки пачку «Парламента» и возвра-

щается обратно. Берёт одну сигарету и протягивает

пачку мне. Я тоже беру одну. Сидим на её дорогущей

кухне, курим.

– Может, к чёрту всё это? – вдруг спрашивает Лера.

– Сходим за опохмелом и останемся здесь.

– Нет уж, – качаю головой я. – Вдруг Вера сегодня

снова попытается покончить с собой, а мы такое

пропустим.

– И то верно.

Двадцать пять

Вера сидит темнее тучи. Глаза безжизненные,

устремлены куда-то в пол. Ира сидит на нашей парте,

задумчивая и молчаливая.

– Ты уже в курсе? – спрашиваю я и кидаю на пол

свою сумку.

– Ага, – кивает она.

Лера садится рядом с Ирой на нашу парту.

– Рассказывай, – вздыхает она.

Вера поднимает на неё глаза. Сначала смотрит

не осмысленно, но постепенно приходит в себя.

– Всё было хорошо, Лер, – шепчет она, и я вижу,

что Лера едва сдерживается от того, чтобы закатить

глаза. Уж кому как ни ей знать, как это бывает.

– А дальше что? – спрашивает Ира.

– А дальше он позвонил и сказал, что мы больше

не встречаемся.

– А почему не сказал? – спрашиваю.

– Когда я спросила, он ответил, что больше меня

не любит.

И Лера разражается истерическим смехом.

Двадцать шесть

В мире всё очень быстротечно. Всё меняется. И

нет ничего, абсолютно ничего вечного. Медленно или

быстро, редко или часто, но изменения происходят, и

от этого никуда не деться.

Но если подумать, хорошенько так поразмыслить,

то кардинальным образом ничего не меняется. И жизнь

не переходит в новое русло. Всё всегда возвращается

на круги своя, а мы называем это переменами.

Когда-то Георгий был с Лерой. И она была

счастлива. А потом Лера осталась одна. А Георгий – с

Верой. И она была счастлива. А потом Вера осталась

одна. А Георгий…

– …И этот мудак пишет мне вчера SMS: «Лерочка,

я всё осознал. Мне нужна только ты. Давай попробуем

снова». – Лера говорит это отвратительно сладким

тоном, как бы передразнивая Георгия.

– А ты что? – спрашиваю.

– А я ничего, – пожимает плечами она и кидает

на асфальт окурок. – Какой всё-таки быстрый, ещё

позавчера Верку бросил, а сегодня ко мне прибился.

– Как думаешь, что будет, если Верка узнает, что

её позавчера бросил твой бывший парень?

– О-о, вот поверь, на это мне точно наплевать. Пускай

делает, что хочет. Суицидница чёртова.

– А что с Георгием будешь делать?

– Ничего не буду. Он сволочь и навсегда ей останется.

На хрен он мне сдался?

– Ты его всё ещё любишь.

– Ой, да какая разница.

В мире всё очень быстротечно. Всё меняется.

Неизменным остаётся лишь одно: глупые девушки любят

парней, причиняющих им боль. Злятся, страдают, бьются в

истериках, ненавидят. Но любят.

Двадцать семь

Два года назад, а может, больше, одна девочка из

нашего класса покончила с собой. Прямо в школе.

Заперлась в школьном туалете и вскрыла вены бритвой.

Учителя, её друзья и родные были шокированы. Лиза

Ефимова всегда была хорошей девочкой. Хорошо училась,

была на хорошем счету у учителей. Она не подавала

никаких признаков того, что ей плохо, что она хочет

умереть. Никакой предсмертной записки она не оставила.

Почему решила уйти из жизни именно в школе, тоже

не ясно. Всё списали на несчастную любовь. Её лучшая

подруга, Милена Капитолина, сказала, что есть такой

мальчик, Костя Максимов на два года старше. Мол,

втрескалась Ефимова по уши, и от переизбытка чувств

померла.

– Чушь собачья, – фыркнула тогда Лера. – Из-за

мальчика, с которым никогда в жизни даже не раз-

говаривала, а так, издалека посматривала, кончать с

собой? Ефимова никогда не была идиоткой.

Тут я с Лерой была полностью согласна. Лиза

Ефимова была замечательной девочкой. Ей пророчили

большое будущее. В науке, в медицине, в бизнесе,

где она только захочет. Очень уж была она талантлива,

умна и трудолюбива. Не могла такая девочка совершить

суицид из-за мимолётной влюблённости в мальчика на

два года старше неё.

Однако, несмотря на всю логичность и объективность

этих доводов, родители девочки, ученики и учителя

нашей школы с лёгкостью в это поверили. От Кости

стали шарахаться, как от прокажённого. Люди верят в

то, во что хотят верить. Тут и копать глубоко не надо,

вот она, вполне реальная причина. Костя Максимов.

– А что, Лизка не человек, что ли? – спросила

тогда Ира. – Тоже ведь могла втрескаться. А из-за

любви люди и не такие глупости совершают.

Вера в ответ грустно усмехнулась.

– Нет, Ирочка. Какая бы любовь не была, а

разумный человек не станет кончать с собой из-за

неё. А Лиза Ефимова была слишком уж разумной.

Тайна смерти Лизы Ефимовой так и осталась

тайной, так как никто из нас не верил, что она

могла совершить самоубийство из-за такого пустяка.

Но кого это волновало, когда не нужно переживать,

думать, как и почему, когда всё ясно как божий

день. Лиза подросток, Лиза влюбилась, Лиза умерла.

– Как всё просто, – вздохнула тогда Лера. – Был

человек и нет человека. А люди легко проглатывают

причину, какой бы бредовой она не была, лишь бы не

копаться во всём этом, не видеть виноватых в самих

себе.

Лизу Ефимову, конечно, жаль. Хорошая была

девочка. А мы так никогда не узнаем, что с ней

случилось. Всё, что осталось от Лизы – это фраза,

сказанная сотнями подростков, пришедшими в тот

день домой после уроков:

– Мам-пап, представляете, сегодня девка из нашей

школы покончила с собой. Прямо в школьном туалете.

Двадцать восемь

Мой отец ушёл от нас, когда мне было десять.

Вернее, правильнее будет сказать, что мама его выгнала.

Как по мне, он просто ей надоел. Мама всегда была

слишком хороша для него. И я уже тогда, будучи

ребёнком, задавалась вопросом: почему же мама вышла

замуж за папу, если она так умна, весела, улыбчива,

красива, а папа… Ну, чтоб вы понимали, я на него

очень похожа. Поэтому не понятно, как она могла

выйти за него, завести ребёнка, прожить с ним столько

лет. После их развода, у мамы больше не было

мужчин. Хотя вполне возможно, что я многого не знаю.

Мама слишком хороша, чтобы на протяжении трёх лет

посвящать свою жизнь, работе, дому и дочери.

На самом деле, мой папа хороший. Но просто быть

добрым для того, чтобы тебя любили женщины – мало.

Моего папу нельзя назвать красивым, как мама, общительным и весёлым, как мама. В отличие от неё,

он никогда не был душой компании. И да, мой папа

всегда зарабатывал меньше моей мамы. Уверена, все

вы знаете, как это бьёт по мужскому самолюбию. Моя

мама никогда не была меркантильной, но думаю, её

это тоже коробило.

Я никогда не осуждала свою мать. Но отца мне

жаль. Он не заслужил этого. Он замечательный.

Но, как вы понимаете, причин для того, чтобы

развестись с моим отцом у моей матери была

масса. Да, я никогда её не осуждала. Если уж быть

до конца откровенной, я считаю, что так и должно быть.

Лучшие должны быть с лучшими. Остальным приходится

выбирать кого-то попроще. Сильный не выберет слабого.

А если и выберет, то это нельзя назвать никак иначе,

как недоразумением. Которое мама уладила три года назад.

Это напоминает мне о нас с Максом.

Двадцать девять

Близится 31 декабря. Одноклассники строят планы,

как лучше отметить Новый год. Вера ходит еле живая.

Неужели она правда любит Георгия? Верится, конечно,

с трудом, она всё-таки подросток и легко увлекается,

но все признаки указывают на это. Лера тоже сама

не своя. Ей пишет и названивает Георгий, подкарауливает

возле школы после уроков. А она всё пытается сделать

так, чтоб их не застукали. И вижу ведь, хочет

вернуться к Георгию, хочет всё ему простить (да что

там! уже простила), но-о… Гордость важнее. Лера

считает, что человек может перенести любую боль,

физическую, моральную – неважно, но как только он

теряет гордость… Можно считать, что он уже мёртв.

И я, увы, не могу с этим не согласиться.

Только у Иры всё хорошо и безоблачно. Она

ходит довольная, целуется с Андреем, строит планы

по поводу приближающегося праздника. Только одно

омрачает её счастье: Андрей на Новый год едет с

родителями в Испанию. Хотя как омрачает… Андрей

Ире особо и не нужен. Ей нравится целоваться с

ним, говорить ему разную романтическую дребедень,

трахаться с ним, ходить за ручку. Думаю, Андрей

тоже вполне доволен их отношениями. Главное, чтоб

были счастливы, кому какая разница, что там у них

на самом деле?..

– Приходите Новый год отмечать ко мне? – предлагает

Макс. – Все, вчетвером. Мой отец уезжает. Пустая

квартира.

– Я пойду, – воодушевляется Ирка. – Не охота с

предками праздновать.

– Я тоже, – подаёт безжизненный голос Вера. Я

морщусь. – Моя мать до сих пор с ума сходит, из-за

того, что произошло.

– У меня у самой пустая квартира, – пожимает

плечами Лера. – Мать с отчимом свалили. Я пойду.

Он смотрит на меня.

– Аня?

– Я же не могу оставить маму одну в Новый год.

– Знаешь, она могла бы отпраздновать его с твоим

папой, – говорит вдруг Ира. – Уверена, он проводит

каждый Новый год один.

От этой мысли мне становится не по себе. Я

почему-то никогда не задумывалась об этом. Когда

папа звонил мне, чтобы поздравить с Новым годом,

его голос всегда звучал бодро и весело. Мой бедный,

мой одинокий, мой замечательный папа.

– Я не думаю, что мама согласиться на это, -

неуверенно говорю я.

– Ну так попробуй уговорить её! – настаивает Ира.

– Будет не очень-то хорошо, если мы все пойдём, а

ты нет.

В этот момент я ясно понимаю, что хочу пойти.

И ещё больше хочу, чтобы мои родители отпраздновали

Новый год вместе.

Тридцать

Мама на удивление охотно согласилась провести

праздник с папой. Хотя тут я, конечно, преувеличиваю.

Скорее всего, мама понимает, что я не оставлю её

одну в праздник, если она откажется отмечать его с

папой. А ей, видимо, очень хочется, чтобы её дочь,

у которой напрочь отсутствует личная жизнь, провела

Новый год с «милым мальчиком из хорошей семьи».

– Конечно, Энни, почему бы и нет? – воскликнула

она, когда я предложила ей отпраздновать с папой. -

Я уверена, ты отлично проведёшь время с Максимом.

Он замечательный мальчик. Только соблюдайте приличия.

Ну, ты понимаешь…

Я едва удержалась от того, чтобы фыркнуть. Будто

не знает, что я лучше умру, чем займусь с кем-нибудь

сексом.

– Значит, позвони папе, – ответила я.

Мама кивнула. Ну, женщина, не вздумай мне что-

нибудь испортить. Мой папа святой, так что веди себя

подобающе.

Итак, я, будучи радостной и окрылённой из-за

того, что впервые в жизни буду праздновать Новый год

со своими друзьями, совсем забыла про то, что мне

совсем нечего надеть. Вообще-то я абсолютно не

люблю наряжаться. Во-первых, я терпеть не могу

шмотки, а во-вторых, у меня совершенно нет вкуса

в плане подбора одежды. На праздники я никогда

раньше не наряжалась. Да и все праздники я всегда

проводила дома, поэтому надевать что-то красивое и

смысла не было.

К маме однозначно нельзя идти. Она вцепится

в меня мёртвой хваткой. Будет таскать меня по

магазинам, примерять на меня разные тряпки, в которых

я буду выглядеть ещё ужаснее, чем обычно (если это

возможно), и постоянно приговаривать: «Наконец-то

нашёлся мальчик, благодаря которому ты стала девочкой».

Нет, вы не подумайте, я не ради Макса стараюсь.

Всё дело в том, что мои подруги – две сногсшибательные

блондинки и одна восхитительная черноволосая девушка.

И я вовсе не уверена, что женская часть компании

друзей Макса – уродины или серые мыши. Я проигрываю

заранее, но одеться не так отвратно, как обычно, всё

равно стоит. Уродом я успею побыть и в обычное время.

Значит, будем эксплуатировать Веру. Хватит ей, в

конце концов, из-за Георгия убиваться. Пускай подруге

помогает.

Я не ошибалась. Подруги Макса – прекрасны, мои

подруги – не менее прекрасны. Вы не представляете,

как мне поначалу было неуютно. На самом деле, я

никогда не волновалась из-за своей внешности. Я

не считала себя красивой, но и меня не расстраивала,

не отвращала моя наружность. И вот он, переломный

момент. Красивый Макс, его красивые подруги, мои

красивые подруги и я… Первое, что я сделала, зайдя

в его небольшую уютненькую квартирку, это потянулась

за сигаретой. За что Вера тут же стукнула меня по

руке, мол, не здесь и не сейчас.

Потом стало лучше, освоилась. Друзья Макса

оказались очень интересными (кто бы сомневался). Лера

флиртует с парнями, Ира танцует и смеётся, а

Вера напивается. Страдалица. Я провожу вечер с

Максом. Вы бы знали, как мне нравится его компания.

Вроде бы всё более чем замечательно.

А потом звонит мама.

Тридцать один

Не помню, как дошла до дома. Было темно, в

глазах рябило и плыло, но я всё же здесь.

Мой отец умер два часа назад. Он врезался на

совей машине а автобус. Гололёд и темнота сделали

своё дело.

Он торопился к маме. Потому что она предложила

ему отметить новый год вместе. Впервые за долгое

время их совместный новый год. Который они так и

не отметили.

От всех этих мыслей мне хочется курить. Я тянусь

в карман за пачкой и закуриваю прямо в коридоре,

сидя на полу. Из комнаты выходит мама. Наверное, ей

стоит хорошенько отругать меня, в конце концов, я

курю, прямо при ней. Но она молча подходит ко мне,

садится рядом, берёт сигарету, затягивается и возвращает

её мне. Всё так же молча она обнимает меня и по-

глаживает по голове, пока я тихо плачу.

Тридцать два

Вера смотрит на меня сочувственно, но мне претит

её жалость. Люди так устроены. Они уверены, что

всегда нужно утешать того, кто потерял близкого

человека. А мне было просто необходимо одиночество,

покой. Чтобы никто меня не жалел, ни дома ни в

школе. Я хочу просто сидеть, молча, ни о чём не

думая.

– Как ты? – спрашивает Вера.

– А ты? – спрашиваю, в надежде перевести тему.

– Я?

– Тебя вроде бросил парень.

– Чёрт с ним, – пожимает плечами она.

Я понимаю, что она не отстанет и совершаю

одну из самых ужасных ошибок в своей жизни:

– А ты знаешь, что он раньше встречался с

Лерой?

Брови Веры изумлённо взлетают вверх. А я, чёртова

идиотка, продолжаю:

– Он бросил тебя из-за неё. Он её всё ещё любит.

Или хочет, не знаю точно.

Вера хмурится.

– Это он постоянно ей пишет, названивает. Заметила,

что она всё время куда-то срывается?

Вера открывает рот. Закрывает. Снова открывает. И

снова закрывает. Затем, ничего не говоря, уходит,

поднимается по лестнице. Я остаюсь на первом этаже.

Пялюсь в зеркало. Ну и урод.

– Леонова, да что с тобой, чёрт побери! – кричит

Лера и резко разворачивает меня к себе. – Какого

чёрта ты творишь?!

Я бесстрастно смотрю на неё.

– Если тебе плохо, то всем должно быть плохо?!

Я молчу, она разворачивается и уходит. Но сделав

пару шагов, возвращается.

– Все умирают, понимаешь? Это нормально! Так

что нечего вести себя, как чёртова сука. Люди умирают,

дура, смирись!

Я едва удерживаюсь от того, чтобы рассмеяться.

Знаю, что смех получится нервным, с истерическими

нотками.

– Да что ты знаешь? – спрашиваю. – Всё, что

есть в твоей жизни, – это псевдо-страдания из-за

несчастной псевдолюбви и бесконечный трах. В том

числе, и с мужем собственной матери. Ты понятия

не имеешь, о чём говоришь.

И Лера влепила мне пощёчину. Затем развернулась

и ушла.

Я переступила черту.

Я обидела её.

Я сказала то, что никогда в жизни, ни в коем

случае, не должна была ей говорить.

Я идиотка.

– Аня.

Это Макс. Не знаю, Господи, зачем ты мне его

послал, но огромное тебе спасибо.

– Макс… – мой голос надломился от слёз. – Что

мне теперь делать?

– Всё пройдёт, Ань.

И снова я с трудом сдерживаюсь от истерического

смеха.

– Знаешь, мне было десять, когда моя мать

вышвырнула его из дома, сказав, что не такой мужчина