Текст книги "Несчастные девочки попадают в Рай (СИ)"
Автор книги: Kerry
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Глава#11
Тяжелое дыхание колыхало пламя свечи. Мне не хотелось включать свет, иначе бы пришлось смотреть на вещи. Те вещи, которые принадлежали дедушке. До меня доносились нотки бергамота, словно дедушка был совсем рядом. Казалось, стоит мне только обернуться и, я увижу его добрейшее лицо. Коснусь мягкой седины. Стряхну крошки хлеба с рубашки. Уткнусь губами в морщинистую щеку и скажу: «Прости».
Как жаль, что мои мечты не умеют сбываться…
После многочасовых рыданий, измученный Паша провалился в сон. Я понимала его горе. Хорошо понимала. Дедушка заменил ему отца. Он заменил ему всех. Я была примерно такого же возраста, что и Паша, когда случилась трагедия. Тогда мне казалось, что страшное позади. Как бы ни так. Я знаю это чувство, когда теряешь родителей. Оно душит. Пожирает изнутри. Обезоруживает и забирает все силы. В эти моменты ты становишься похожим на дышащий предмет.
Свеча догорала, и вместе с ней догорало мое детство.
Я не любила огонь. Всегда остерегалась его. Огонь принес в мою жизнь много горя и хранил в себе печальные воспоминания. Но сейчас страх ушел. Мне хотелось превратиться в крохотного мотылька, коснуться крылышком обжигающего пламени и вспыхнуть. Стать пеплом. Тогда бы ветер унес меня далеко-далеко. Подальше от этого места. Туда, где нет ничего – ни радости, ни горя…
В дверь настойчиво постучались, но я никак не отреагировала.
– Злата, можно? – не разуваясь, на кухню прошел наш местный участковый. Отец Рыбина. Михаил Игоревич. – Мне нужно с тобой поговорить, ты не против?
Я не надеялась услышать что-то новое, но каждый забегающий человек просил разговора со мной. Что они хотят услышать? Я уже несколько дней повторяю одно и то же. Я говорю только правду, хоть и мало что помню.
– Да уж, ребятки, – опечаленно выдохнул Михаил Игоревич, глядя на захламленный дом. – Как же так? Не понимаю, как такое произошло? – приговаривал он, качая головой.
Одичалый Паша крушил мебель несколько дней, поэтому, в доме царил полнейший хаос. Я не пыталась его остановить. Зачем? Таким образом, малыш выражал свой протест этому миру, а я встала на его сторону. Впрочем, кроме меня больше некому это сделать.
– Ты хоть что-нибудь вспомнила? – пододвинув табурет, участковый сел напротив меня.
Я облизала губы, покрывшиеся шершавой коркой. Ожег. Учитывая особенности своего организма, я вообще удивлена, как не оказалась в больнице после выпитой гадости.
– Я помню выстрел, – как под гипнозом повторяла я. – Кто-то стрелял в дедушку.
– Ты можешь предположить – кто это мог быть? Ты их знаешь?
Бред. Полный бред. Я отвечала на этот вопрос десяток раз, но люди, будто не хотят меня слышать. Какой ответ им нужен?
– Я была с вашим сыном и Колей Лагута. Только они были…
– Они ночевали дома, – резко бросил участковый, словно хотел всевозможными путями огородить своего сынишку от ответственности. – У ребят есть алиби.
– Это ложь, – возразила я. – Они были там.
– Ты ошибаешься, Злата.
Я едва держалась.
– Они были там!
– Нет! Их там не было! – настойчиво твердил он и тогда я все поняла.
Скажешь хоть слово – я убью тебя и твоего сопляка. Мне ничего не будет.
Несправедливость. Она повсюду. По всей видимости, Рыбин причастен к убийству дедушки, но всячески пытается это скрыть. Нет, это точно был он. Все, что до этого момента я считала дурным сновидением, было вовсе не сном.
– Как Федор чувствовал себя последнее время?
Я нахмурилась.
– В каком смысле?
– Я имею ввиду, он не мог самостоятельно свести счеты с жизнью?
– И оставить нас одних? – недоумевала я. – Он бы никогда так не поступил! Это было убийство! Я…
– Это уже не тебе решать, – грубо перебил он. – Следствие со всем разберётся.
Мое веко дрогнуло.
«Гори в Аду», – мысленно пожелала я.
– Кстати, это вам на первое время, – на стол упал газетный сверток.
– Что это? – проглотив болевой ком, спросила я.
– Деньги. Немного. Так, пока решается вопрос с опекой. Ты возьми, Злата. Пригодиться.
Это были грязные деньги. Всем нутром я чувствовала, что это не финансовая помощь. Что угодно, но только не она.
– Уберите. Мне не нужно. Мне ничего от вас не нужно. Мне нужна только правда.
Лицо Михаила Игоревича стало каменным.
– Не отталкивай помощь, Злата. О будущем подумай. О себе и о Пашке, – теперь его голос был угрожающим. – Ты ведь не хочешь, чтобы вас по детским домам распределили? Не факт, что до твоего совершеннолетия его не усыновят другие люди. Если ты пойдешь навстречу, обещаю, я сделаю все что в моих силах, чтобы вы остались здесь. У Федора, ведь, есть родственники, правда? Они не бросят вас, я уверен. Мы обязательно кого-нибудь найдем.
Сволочь. Его речь была подобна ядовитому шипению. Как же сильно он сейчас был похож на своего сынка. Яблоня от яблони…
– Так что, ты возьми деньги, Злата. А про ребят забудь. Их с тобой не было, хорошо?
Наши взгляды встретились. Там не было ни капли совести.
– Вот увидишь, через месяц все наладиться. Забудется. А деда мы твоего похороним. Всем селом. Люди добрые не бросят.
Горячие слезы покатились по моему лицу.
Ну, проснись же ты, Злата! Проснись!
Я знала, что, приняв эти деньги – предам дедушку, оскорблю его, опорочу память, но не лишусь брата. Что же мне делать? Как мне быть?
***
Проливной дождь не спешил заканчиваться.
Сегодня, родительская могила послушно приняла еще одного члена семьи. Теперь на сравнявшейся земле образовался свежий холмик, а вместо памятника красовался деревянный крест. Хотя нет. Скорее это были две балки, скрепленные несколькими гвоздями. Человек, выводивший фломастером годы жизни, допустил ошибку в дате рождения, зато мастерски прикрепил черно-белое фото на изоленту.
Проводить дедушку в иной мир пришло немного человек: участковый, Соколова и еще несколько соседских бабулек со своими внучатами. Пашку забрали родители Нины, дабы не травмировать ребенка еще больше. Я не понимала, как поступить правильно и согласилась с их предложением. Признаться честно, я вообще ничего не понимала. Ничегошеньки.
Я размазывала грязь под ногами, слушая беспрерывную молитву бабушки Софьи. Кажется, старушка была единственной из присутствующих, кто действительно горевал по дедушке. Все остальные смотрели на меня с укором, словно я была прямой виновницей сего мероприятия.
– Эх, Федор, как же так?
– Земля тебе пухом!
– Не переживай, соседушка, Бог накажет убийц. Им все вернётся.
– Ой, горе – горе. На кого ты нас оставил? Зачем из детей сиротинушек сделал?
В какой-то момент, к нам присоединились Семен и Нина. Подруга положила на могилу несколько пепельных ромашек и, закусив губу, встала в метре от меня. По ее лицу скатилась тонкая слеза, и я ответила ей тем же. Дедушка любил Нину, как свою родную внучку, и я была благодарна, что она пришла с ним проститься.
– Ой, горе. Почему Бог забирает самых хороших?
– Да уж, Федор тем еще трудягой был…
– Вечная память тебе!
Приложив ладонь к сырой земле, Семен молчаливо просидел на корточках несколько минут. О чем он думал? Не знаю. Но, парень, который ни на секунду не переставал улыбаться, сейчас был мрачнее нависших над нашими головами туч. Он скорбел.
– Вот, до чего чужие глупости доводят…
Стало так холодно, что горячее дыхание превратилось в густой пар. Люди стали расходиться. Напоследок, несколько рук коснулось моего плеча. Мне же хотелось остаться одной. Со своими мыслями. И, наконец, дать волю терзающим душу чувствам.
– Соболезную, – сказал Сема, подойдя ко мне.
Я кивнула, не поднимая на парня глаз.
– Держи, – он протянул мне небольшой патрон. – Эту гильзу подарил мне Федор. Я сделал в ней отверстие, чтобы можно было повесить на шею или на руку. Пусть это останется у тебя…
Мои пальцы коснулись влажного железа, а потом я заключила его руку в кулак.
– Оставь, это твое, – прошептала я и пошагала к дороге.
Я чувствовала боль во всем лице, потому что старательно сдерживала слезы. Грудь разрывалась на части в желании выпустить истошные крики. Я практически перешла на бег, но Сема все равно меня догнал.
– Мне жаль, Злата. Искренне жаль. Я не знаю, что там произошло, но слухи ходят нехорошие. Ты можешь поделиться со мной. Расскажи – что случилось? Тебе станет легче, а я постараюсь помочь.
– Помочь? – горько усмехнулась я, и тогда, полные слез глаза, сдались. – Дедушку уже не вернуть.
– Кто это сделал?
Его вопрос был подобен ножевому порезу.
– Я… Я не знаю, ясно?
– Ты что-то скрываешь. Это слишком очевидно.
– Нет! Я не хочу об этом говорить!
Семен перегородил мне путь и взял за плечи.
– Что случилось, Злата? – проливной дождь заглушал его голос. – Скажи мне!
Я смотрела в лазурные глаза и не могла раскрыть рта. Было слишком больно говорить и возвращаться в тот день. Я не хотела восстанавливать память, потому что боялась. Боялась, что правда окажется еще страшнее прежней.
– Не закрывайся от нас, Злата. Мы можем помочь.
Губы затряслись. Я убрала его руки.
– Оставьте меня в покое! Уже ничего не изменить! Оставьте! Прошу! Дайте мне время! – на этих словах я убежала прочь.
Мне действительно нужно было время, чтобы во всем разобраться. Мне нужно было принять правду и отпустить дедушку…
***
Ворочаясь в кровати, я молила Бога подарить мне хотя бы минутный сон. Спать. Спать. Спать. Я хотела уснуть, потому что эта реальность была непереносимой.
– Дедушка! Дедушка пришел!
Мое горло стянуло жестким канатом.
– Дедушка вернулся! – с этими словами ко мне в комнату вбежал младший братец. Задыхаясь, он смотрел на меня безумными глазами.
– Что? – чуть слышно спросила я, боясь, что любое неверное движение остановит мое разбушевавшееся сердце. – Что ты такое говоришь?
Пашка криво улыбнулся, а глаза его наполнились горючими слезами.
– Кто повелся – тот селедка, – прохрипел он и по-младенчески разревелся.
Я накрыла лицо руками и надрывисто выдохнула.
Мне было пятнадцать, а соответственно, было чуждо понятие «материнский инстинкт». Я сама еще была ребенком, поэтому захлебнулась слезами в унисон с братом.
Потеряв дедушку, мы одичали. В буквальном смысле. Перестали разговаривать, да и вообще произносить хоть какие-то человеческие звуки. Мы больше не наслаждались ужином, а просто заталкивали его в рот, дабы не сдохнуть. Все, что лежало, как нам казалось, не на месте, было в тот же час уничтожено или же разорвано в клочья. Одним словом – волчата.
– Зося, можно я сегодня с тобой спать буду? – пропищал Пашка, ноги которого запутались в пижаме.
– Конечно, чебурашка. Иди сюда.
Подвинувшись, я пустила брата в кровать и крепко обняла.
Эта ночь была похожа на предыдущие – тишина, гробовое молчание и ни намека на сон. Сколько же еще нам так придется? Кто же решиться взять нас под опеку? Аркадий? Нам оставалось только надеяться, что младший брат дедушки окажется таким же добряком, каким был Федор.
– Зося, а теперь мы тоже умрем? – шмыгая носом, спросил Паша.
Моя рука запуталась в его белесых кудрях.
– Нет. Мы не умрем.
– Никогда?
И кто придумал эти вопросы?
– Умрем, конечно, но не сейчас.
– Я не хочу умирать.
– Не бойся смерти, дружок. Когда мы умрем, то попадем в Рай. Там хорошо.
Я не видела этого, но знала, что глаза Пашки округлились.
– Правда? Если там так хорошо, то давай умрем сейчас.
Я поморщилась, осознав, что заблудилась в собственных словах.
– Нельзя идти на смерть нарочно, Паша. Тогда ты не попадешь в Рай.
– А мама и папа в Раю?
– Да.
– И дедушка?
– И дедушка.
Дыхание мальчика стало ровным. Он немного успокоился.
Я почувствовала от него дурной запах. И верно, ведь никто не следил за его гигиеной. Это нужно исправлять, иначе будет худо нам всем. Давно пора брать себя в руки. Я обещала дедушке, что справлюсь.
– Расскажешь мне историю? – с надеждой спросил братец.
– Историю? – озадачилась я. – Но я не знаю ни одной…
Обычно дедушка примерял роль сказочника, а я любила оставаться в слушателях.
– Ты когда-нибудь слышал байку про шубу с носом? – неожиданно вспомнила я.
– Не хочу про шубу. Мне уже страшно.
Малыш был прав. Рассказ действительно был жутким.
– Спой, – приказал Паша, осознав, что чудной сказки он от меня так и не дождется.
В голове крутилось множество песен, но я выбрала эту:
Ты не пой соловей возле кельи моей,
И молитве моей не мешай соловей.
Я и сам много лет в этом мире страдал,
Пережил много бед и отрады не знал.
А теперь я боюсь и судьбы, и людей,
И, скорбями делюсь с тесной кельей своей…
Мы остались совсем одни. Мы – никому не нужные дети. Тогда мы еще многого не знали. Не знали, что через несколько месяцев родительский дом перестанет быть нашим и будет цинично продан за жалкую копейку. Не знали, что человек, который возьмет нас под опеку, окажется лишь подобием на него, и оставит немало рубцов на наших маленьких сердцах, а потом и вовсе выбросит, как ненужный хлам. Не знали, что будь ты стар или мал – жизнь ни с кем не церемониться. Не знали, что она бессердечно разбросает нас по разным сторонам – кого-то несправедливо возведет в короли, а кого-то опустить на самое дно. Ничего этого мы тогда не знали. Мы даже не знали, что добрые люди, на глазах которых мы росли, попросту закроют эти глаза, передав нас, как бездомных котят, в руки жестокой реальности. Добрые люди притворяться, будто мы исчезли, а потом и вовсе позабудут о нашем существовании. Мы останемся одни до конца своих дней. Мы – никому не нужные дети. Мы проиграли.
Глава#12
– Скажи, дедушка, как там на небесах?
– Прекрасно. Я гуляю по пурпурно-черного цвета лугу и срываю звезды.
Она была из тех хладнокровных женщин, которыми дедушка пугал Пашку. Той, кто не знала жалости и не испытывала ни малейшего сострадания к осиротевшим детям. Настоящее чудовище, ломающее нашу хрупкую волю. Она курила пахучие сигары и просила нас убраться, если же мы закашливались от едкого дыма. Любое нарушение ее правил влекло за собой неминуемое наказание. Жестокое наказание. Полностью лишенная страха, она самостоятельно присвоила себе звание хозяйки. Она управлялась с нами, как с жалкими марионетками, решив, что имеет на это право. Она была послана нам в наказание за прошлые грехи. Она – двоюродная сестра дедушки Федора. Она – наш новый опекун.
Ранее я ничего о ней не слышала. Дедушка никогда не рассказывал про своих родственников, разве что упоминал Аркашку. К большому сожалению, Клавдия не имела ничего общего с добродушным братом дедушки. Я вот только не могла понять, что двигало ею, когда она согласилась свалить на свои «хрупкие» плечи столь тяжелый груз в виде двух болезненных подростков. Явно не сердоболие. Ее дети давно выросли, а значит, желание обзавестись семьей – тоже отпадало. Да и жилье у женщины было – она не упускала возможности похвалиться своим двухэтажным «дворцом» с окнами из красного дуба и крышей из высококачественного шифера. Что ж, покинуть такие комфортабельные условия было невероятной жертвой.
Клавдия переехала к нам в дом несколько дней назад, и уже успела освоиться. Причем, с завидной легкостью. Поначалу она показалась мне обычной женщиной с вызывающей прической и старомодным стилем. Ее выкрашенные хной рыжие волосы ослепляли глаза, а яркое одеяние походило на маскарадный костюм. В остальном, Клавдия была похожа на типичную сельчанку, лет так пятидесяти, потрепанная долголетней работой и, в целом – жизнью. Впрочем, о ее скверном характере нам предстояло узнать уже на третий день совместного проживания.
– Что вы делаете?! – изумилась я, когда все дедушкины вещи полетели на свалку.
Женщина развела внушительный костер, сотворив из нашего двора мусоросжигательный завод. Черный дым клубами поднимался в воздух, воняло гарью, отчего бедная Каштанка спряталась в своей будке.
– Освобождаю дом от хлама, – непринужденно пояснила Клавдия, поражаясь моей недогадливости. – Разве не видно?
Подскочив к ней, я вырвала из ее рук коробку, в ней остались лежать дедушкина рубашка и охотничий фотоальбом.
Выпрямившись в спине, женщина усмехнулась и подожгла сигару.
– Зачем тебе эти тряпки?
Меня окутала сильнейшая злость. Она даже не попыталась показаться виноватой.
– Это не тряпки. Это дедушкины вещи.
– Думаю, Федор в них больше не нуждается. Ведь, он умер, а значит, старое тряпьё ему больше ни к чему.
Мои внутренности скрутило.
Мне было пятнадцать, и я побаивалась открыто хамить взрослым.
Лапа. Хвост. Протухший глаз. Лучший друг твой – унитаз. Клюв. Ноздря. Кишки селедки. Диарею моей тетке. Ключ. Замок. Язык.
– Эти вещи нужны мне, – прорычала я, вернувшись в реальность.
Ее губы расплылись в улыбке, отчего лиловая помада разошлась на трещины.
– Хорошо, оставь себе. Но учти, все должно лежать на своих местах. Если вещи будут разбросаны, они сразу же отправятся на свалку. В доме должен быть идеальный порядок.
Я нахмурилась.
– Мы – не грязнули, глупый намек.
Нахальная дама дернула плечом.
– Как скажешь, – Клавдия нарочно выпустила струю дыма мне в лицо. Табачный дым смешался с запахом дешевой помады. – Я не позволю устраивать из нашего дома помойку.
Тогда она сказала: «нашего дома». Пройдет еще несколько недель и этот дом перестанет быть «нашим». Он станет только «ее». Ее собственностью. Однако, лишь на словах, потому что документально Клавдия не имела на него никакого права. Это пока что.
Совсем неудивительно, что эта женщина поладила с Соколовой. Эти злыдни быстро нашли общий язык. Как ядовитые змеи эти «пресмыкающееся» сплелись в один плотный клубок. Особенно Жанну устраивала ее система воспитания. Ох, как же ей нравилось наблюдать, как я целыми днями ношусь с ведрами, да швабрами. Мое мучение – мед на ее сердце.
После похорон дедушки, я ни с кем не общалась и не виделась. Не хотела. Часто держала комнатное окно закрытым, на случай если Семен изволит в него влезть. Для Нины меня всегда не оказывалось дома, так продолжалось несколько дней, отчего подруга опустила руки и перестала заходить. Сашу я тоже не видела. Двор Соколовых опустел, словно ребята никогда там и не жили. Что ж, пока я не желала видеться ни с одним из них.
В конце июля, наш дом стал походить солдатскую казарму. Кассеты, книги и журналы были составлены в аккуратные стопки, полы блестели, даже ныне желтоватые занавески снова стали белыми. И, все бы ничего, только вот это моя личная заслуга. Тетушка палец о палец не ударила, чтобы воссоздать этот порядок. Хотя нет. Палец она все же ударила – об стол, когда раздавала мне указания. Пора бы этой «указке» сломаться.
Это был жаркий день, и вместо того, чтобы загорать в огороде, тетушка приказала мне натаскать полную ванну воды, устроить стирку и сходить за молоком в соседнее село. Список был практически выполнен, но, когда я вернулась домой, двухлитровая банка выпала из моих рук.
Картину, которую мне пришлось увидеть, без сомнений можно назвать «живодерством». Извиваясь на коротком поводке, Каштанка пряталась от ударов палки. А вот зверским карателем была Клавдия.
– Прекратите! – заорала я и ринулась к собаке.
Рука женщины застыла в воздухе.
Клянусь Пашкиной ногой, если она посмеет ударить мою собаку еще раз, то эта палка окажется в ее квадратной заднице.
– Как вы посмели тронуть ее? – слезно возмущалась я. – Кто вам дал такое право?
– Твоя собака укусила меня! – едва справляясь с гневом, сказала она и продемонстрировала пару кровавых точек на щиколотке. – Я могу заразиться бешенством!
Фантики! Ты уже им болеешь!
Немного успокоившись, моя любимица спряталась будке. Она была очень напугана. Еще бы, такие меры воспитания к ней применялись впервые. Дедушка мог дать ей хорошего пендаля, но едва ли проеденные артритом кости могли совершить по-настоящему болевой удар.
В то время тетка продолжала наигранно подвывать:
– Еще чуть-чуть, и она бы меня без ноги оставила! Благо я ее на цепь посадила! Она могла меня сожрать!
– Этого не может быть, – возразила я. – Каштанка никогда не укусит человека, если ее не провоцировать. Она добрая и ласковая. Вы что-то сделали ей?
Красные глаза Клавдии поползли на лоб.
– Сделала? Да я лишь покормить ее хотела, а она вцепилась мне в ногу. Такие собаки должны сидеть на цепи. Они опасны для людей.
– Нет, она не опасна!
– У тебя вообще нет мозгов? И, видимо, сердца! Это чудовище может кинуться на твоего брата! Ты хочешь, чтобы меня посадили из-за этой бешенной псины?
– Каштанка никогда не тронет Пашу! – не сдавалась я.
Женщина задрала голову к небу и нервно выдохнула.
– Это бесполезно, – проворчала она себе под нос. – И за что мне это все?
Как бы эта мадам не старалась, роль мученицы она играла скверно.
– Что там у вас, Клава? – спросила Жанна Анатольевна, прилипнув лицом к забору.
А вот и ядовитая подмога!
– Пытаюсь объяснить нашей Злате, что в доме, где есть дети, нельзя держать агрессивных собак!
Эту территория охраняет лишь одна агрессивная псина, и это не Каштанка.
– Правильно! Я сама боюсь ее! В магазин хожу перебежками – вдруг, кинется? С этим нужно разобраться! У нас детвора по вечерам гуляет. Страшно за них. Ты видела ее зубы?
Мне стало дурно. И пусть я точно знала, что никому не позволю забрать у меня Каштанку, все равно опасалась за нее. За все годы своей жизни собака никогда не доставляла хлопот местным жителям. Никогда. Их страхи – полная бутафория.
– Найдем ей нового хозяина, – цинично заявила Клавдия и поспешила в дом.
– Нет! Нет! Этого не будет! – кричала я, но тетушка притворилась глухой. – Я не позволю, слышите?!
Я проклинала каждые ее шаг. Каждый вдох. Каждый рыжий волосок на ее голове.
Сельдерей. Отрыжка. Нос. Одолей тебя понос.
Август тоже был не радужным. На меня свалилась вся работа по дому, в то время как Клавдия распивала чаи с Соколовой, и читала бессмысленные журналы.
Я была привыкшей к труду, но уже к концу лета начала чувствовать себя вымотанной. К вечеру каждого дня, мне хватало сил только для того, чтобы доползти до кровати. А еще это постоянное чувство голода… Клавдию не заботило мое особое отношение к еде, поэтому готовила она так, как только ей вздумается. Словно Истринская ведьма, она сдабривала свою стряпню сильно-пахнущими приправами. Я задыхалась от чиха при одном лишь только запахе. Однако, Пашка был рад такому разнообразному рациону и, поэтому, особо не жаловался.
– Почему не жрешь? – интересовалась тетка, глядя, как в остывающую миску с крапивным супом падают мошки. – Крапива укрепит твои сосуды носа.
– Я не голодна.
– Класс! Тогда я доем! – радовался Паша и жадно заглатывал похлебку из насекомых.
– Неблагодарная, – раздувалась тетушка. – И как Федор терпел такое? Ну да ладно. Вся посуда на тебе. Хоть какой-то с тебя толк будет.
Претензии Клавдии стали чем-то привычным. В ее глазах я была невероятной лентяйкой, к тому же криворукой. Мои вещи, волосы, походка – все раздражало ее. Даже мои сандалики были не по душе этой заядлой «моднице».
Трудно подобрать нужных слов, чтобы объяснить, как она меня заколебала.
Это были последние дни лета и вместо того, чтобы подготавливаться к школе, я вычищала печь от сажи. На улице послышался горький плач, и я сразу же узнала голос младшего брата.
Выбежав во двор, я подлетела к калитке.
Возле ворот, на дороге столпилась детвора, окружив тетю Клаву и Пашку. Спустив с мальца штаны, она безжалостно лупила ребенка ракеткой для игры в бадминтон.
– Будешь знать, как воровать чужое! – приговаривала Клавдия, не жалея ребенка. – Зачем ты взял мои деньги?
Бесчувственные малыши хихикали над Пашкой, а тот в свою очередь заливался горестным плачем.
Просочившись сквозь толпу зевак, я встала между братом и ракеткой, а следом грубо оттолкнула женщину.
– Как ты смеешь, курва? – опешила она, и ее грузное тело покачнулось.
В этот момент, вся ее черная сущность перестала скрываться и полезла наружу. Что ж, мое проклятье сработало. Только вот дерьмецо сочилось через другое отверстие.
– Вы что, блохи, себе позволяете, а?! – заикалась она от злости.
– Только попробуй его тронуть, – прорычала я, вырвав из ее рук орудие порки.
Ребятишки сразу же замолкли, но не разошлись. Еще бы, такой скандал в разы интереснее летающего воланчика.
– Я пожалуюсь на Вас.
Клавдия прыснула от гнева.
– Да ради бога! Он украл мои деньги! Он заслужил! И вообще, не учи меня воспитывать детей!
Униженный малец натянул штаны.
– Я ничего не брал! – хныкал Паша, а у меня не было причин не верить брату.
Я перевела дыхание. Мне было трудно удержаться, чтобы не зарядить нахалке по ее наглой морде. Очень трудно.
– Он не вор. Он никогда не возьмет чужое. Федор воспитал его достойно.
Мои слова ее развеселили.
– Защищаешь его? А может это ты сделала? Своровала мои деньги, а из-за тебя попадает ему.
– Что? – изумилась я. – Полная чушь!
Клавдия запустила круглые пальцы в свои потные волосы. От злости, ее скулы, веки и ноздри плясали невропатический танец.
– Я обращусь в опеку, а там решат, куда тебя определить. В моем доме никогда не будет воровства. Будешь жить, с такими же, как и ты. С ворами и наркоманами.
Что?
– Закрой свой рот! – я не узнала собственный голос, но мне это понравилось. – Закрою свою вонючую пасть!
Меня остудила болевая пощечина.
– Не смей повышать на меня голос, курва!
С этого дня я возненавидела эту гадкую женщину. Ее съедала собственная злость. Она была не в себе. Что она такое несет? Воры? Наркоманы? Тогда я решила, что при первой же возможности обращусь к участковому с просьбой оградить нас от этого ужаса. Я была готова уехать в детский дом, дабы больше никогда с ней не встречаться.
Лежа на твердом матраса, я гладила Пашку по маленьким ягодицам. Даже через плотное трико, я чувствовала взбухшие полосы на нежном месте.
– Гадина, – выругалась я, прокручивая в голове недавнюю тетушкину выходку. – Сволочь. Тварь последняя. Свинья жирная. Ублюдина.
– Сука, – возмущаясь, добавил Паша, отчего получил легкого подзатыльника.
– Ай! Тебе одной что ли можно? – обиженно пробурчал он.
– Ты, конечно, прав, но больше никогда так не говори.
– Хорошо, – опечаленно выдохнул он и вывалил нижнюю губу. Так сильно, что можно было поставить на нее одну из моих глиняных фигурок.
Сильный ливень тарабанил по крыше. Погода была мрачная, как и наше настроение. Я крутила в руке мамин кулон, размышляя на тему несправедливости. Интересно, дедушка и родители видят, в какую ситуацию мы попали? Ведь если верить словам Нины, то они наблюдают за нами с небес.
– Как мы без тебя, дедушка?
– Ничего. Ты справишься. Все проходит…
– Вы не должны были бросать нас! – выкрикнула я в потолок, морщась от слез. – Вы оставили нас! Вы обещали быть всегда рядом, а вас нет с нами! Предатели!
Простынь затрещала в моих кулаках. Скулы заныли от боли. Из глаз покатились потоки соленной воды.
– Зось, ты чего? – Пашка поднял на меня испуганные глаза. – Совсем дура уже?
– Такая же, как и ты. Мы с тобой – одна кровь, дурилка. Значит, мы оба – дуры.
– Фигасе, ты выдала! Это у тебя кукушка поехала, я, ведь, на потолок не ругаюсь!
Пашка был прав, мои нервишки конкретно шалили. Я была готова ругаться на весь мир – так сильно меня завело.
– У тебя кровь, Злата. Прям так и течет из носа.
– Ну и пусть…
– Ты чего? Мозги вытекут. У Пети Галкина вытекли. Теперь, он тупой.
И не один он.
Рукавом пижамы я вытерла надоедливое кровотечение и закрыла глаза.
Я представляла себя на кладбище. У могилы родителей, и теперь уже дедушки. Мне не хватало уединения. Я мечтала о тишине и спокойствии. На кладбище я всегда чувствовала себя по-особенному. Легко.
– Зося, – тихо позвал меня Пашка и принялся ковыряться у меня в пупке, – а Клавдия тебя обманула. Она не кормила Каштанку. Она пнула ее, а та ее укусила. Я сам видел.
– Знаю, родной.
– Эх, – вздохнул он и продолжил терроризировать ямку на животе. – Бедная, бедная наша Каша.
Мои веки распахнулись, а брови нахмурились.
– Что еще за Каша?
– Я Каштанке новые имена придумал, – Пашка принялся загибать пальцы, а я закатила глаза. – Каша, Кашечка, Касюндра, Каска – танка, Какаштанка…
О, мой бог.
Вспомнив про Каштанку, я решила спуститься во двор и отпустить ее с поводка. Ливень только усиливался и мог затопить будку. Мне было плевать, что на это скажет Клавдия. Пусть хоть порвет рот от криков, больше она не посмеет нам указывать.
Тетушка мирно спала в своей комнате. А точнее, в комнате дедушки Федора. Одна лишь мысль, что она касается его подушки своими сальными волосами, выводила меня из себя и вызывала приступ гнева.
Натянув на голову продуктовую сумку, я проскочила к собачьей будке. Каштанка была освобождена. Собака благодарно облизала мои руки и запрыгнула на крыльцо – здесь, непогода была ей не страшна.
Я уже собиралась покинуть двор, как меня неожиданно окликнули:
– Златка! Постой, пожалуйста!
Обернувшись, я увидела Нину. Девочка стояла за калиткой, она морщилась от дождя и, кажется, плакала. Такая печальная. Уязвимая. Совсем на себя не похожа.
– Я так больше не могу, Златка! – надрывисто кричала она. – Я знаю, что ты не хочешь никого видеть, но мне не хватает тебя! Знаешь, как скучно одной шататься по деревне? Ни с кем не поговорить, не подурачиться…
Я проглотила тугой ком. Горло саднило. Мне стало совестно. А еще неловко – цветастая авоська на голове не придавала мне шарма.
– Хватит прятаться, а! Мне не нравиться эта игра! Я не знаю правил!
Я истерично вздохнула и сняла свою позорную шлюпу. Сумка в руках тяжелела, набираясь дождевой водой.
– Если хочешь, я буду всегда молчать! Ни словечка не скажу! Рот изолентой закрою и росто буду рядом! Пожалуйста, Златка…
Нина аккуратно открыла калитку и зашла во двор.
– Я тебе гороха молодого принесла, как ты любишь, – девочка полезла в карман, но ничего не достала. – Чертова дырень! Вечно я все теряю!
Я хохотнула, одновременно выпустив несколько слезинок.
– Ну, так что? Потерпишь меня последние летние денечки?
Она была настолько трогательной, что я не сдержалась. Я кинулась подруге на шею, и, наконец, почувствовала долгожданное облегчение. Какая же я была дура, когда отказалась от этого общения…
***
– Боже, она храпит пуще моей покойной бабки, царство ей небесное! – шептала Нина, проходя мимо комнаты со спящей Клавдией. – А у моей бабули, между прочим, был хронический гайморит. Но, эта женщина уделала ее, как дилетантку. Да нам дом сейчас на голову рухнет.
– Ничего, – тихонечко посмеивалась я, пытаясь беззвучно закрыть дверь. – У меня есть защита. Моя авоська оберегала военных от вражеских пуль. а тут всего лишь крыша.
– Ага. Еще скажи, что ее вместо парашюта использовали.
Мы незаметно забрались на второй этаж. Звуки дождя на улице приглушили скрип полов и старых лестничных досок.
– Ого, моряк, и ты здесь, – возрадовалась Нина, разглядев младшенького. – Я уже и забыла, как ты выглядишь. Ты подрос.
Пашка поднял свой указательный палец к потолку.
– Я – Матрос, а не моряк.
