Текст книги "Несчастные девочки попадают в Рай (СИ)"

Автор книги: Kerry

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Одним движением руки я освободила подоконник, отчего глиняные фигурки разлетелись на куски. Плевать. Оторвав от стены кусок фанеры, я закрыла им окно, а следом придвинула небольшую тумбу. Вот так-то. Уволившись на матрас, я накрыла голову подушкой, но через худую ткань все-равно просачивались едва разборчивые слова. Проклятье.

– Выходи, поиграем!

– Ты не спрячешься!

– Я найду тебя! Найду!..

– Я нашел тебя. Кто прячется в овраге, Злата? – говорит Саша, не скрывая своего разочарования и протягивает мне руку.

Поджав губы, я выкарабкиваюсь из своего убежища, которое до этого момента считала вполне достойным.

– Эх, не думала, что ты найдешь меня меньше чем за минуту.

– За пол минуты, – гордо поправляет он. – Нужно уметь находит укромные места, если ты не хочешь быть пойманной.

– Например?

– Есть масса примеров. Ты мелкая, а значит, залезешь даже в лисью нору. Можешь между плит просунуться. Да хотя бы в домик на дереве – куда лучше, чем торчать из ямы. Тебе может быть больно, страшно, неудобно, но самое главное – не попасться.

Саша слишком серьезно относиться к несерьезной игре, отчего мне становиться смешно, но я не подаю виду.

Мы шагаем по пшеничному полю, молчим и любуемся облаками.

– Я влюбилась, – признаюсь я, а следом добавляю: – В эти облака, в солнце. Раньше я не замечала, как это здорово находиться в гармонии с природой. Раньше, солнце было просто солнцем, а облака – всего лишь белые пятна на небе. Но сейчас все изменилось. Я влюблена в каждую травинку, – слегка наклонившись, я отламываю колосок пшеницы и подношу его к губам.

– Что ты делаешь? – хмурясь, спрашивает он.

– Нюхаю, – хихикаю я. – Это тот редкий «цветок», который я могу вдохнуть. Сема показал мне его. На той неделе он принес мне целую охапку.

Саша усмехается.

– А ты жестокая, Злата. Ты ставишь цветы в воду, подвергая их на медленную мучительную смерть вместо того, чтобы просто оставить их в покое. Жестоко, слишком жестоко.

– Глупости! – возражаю я. – Все дарят друг другу цветы.

– Не глупости, – утверждает он и выбивает колосок из моих рук. – Через несколько часов он превратиться в подобие на гербарий, и это будет снисходительно, нежели ты забудешь про него, оставив догнивать в мутной воде да в пыльной вазе.

Переварив его речь, я встречаюсь с ним взглядом. И, в это же мгновение понимаю, что мой любимый цвет – цвет его глаз. Лазурная бездна так и манит нырнуть в самую ее глубь и коснутся запрещенного дна.

Мне пятнадцать, и я понимаю, что так и не научилась плавать.

– Почему ты во всем видишь жестокость и несправедливость? – спрашиваю я, борясь с хрипотцой в голосе.

– Мои глаза широко раскрыты, я вижу реальность, но не жестокость. Даже тебя я вижу насквозь, – его шершавая рука касается моей щеки. – Твоя райская оболочка скрывает черную сущность, и мне это нравиться.

Я хочу воспротивиться, но Саша не дает мне открыть рта, он продолжает:

– Природа наградила тебя невинной ангельской внешностью, но и наделила другими качествами. Ты способна хладнокровно лишить жизни того, кого любишь.

– Что? Но это не так.

Иногда Саша говорил загадками, а иногда говорил такие вещи, которые попросту не укладывались в моей голове. Все это походило на речь настоящего безумца. Правда, невероятно красивого безумца.

– Ты только что призналась, что ты влюблена, Злата. Влюблена в небо, в природу и тут же цинично погубила часть этой природы, – он держит мое лицо слишком крепко. Мои скулы начинают побаливать. – Люди слишком часто губят то, чем действительно дорожат, и мне непосильна их логика. Впрочем, я ничем от них не отличаюсь, – после этих слов он накрывает ладонью мой нос и губы, а другой удерживает затылок.

Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из его хватки, но все тщетно. На любимое лицо попадает любимое солнце, делая момент еще более хладнокровнее. В легких и сердце поселяется боль. На душе обида. В глазах слезы и ужас. Я издаю молебные звуки, а Саша продолжает улыбаться. На последних минутах жизни, я вонзаюсь ногтями в его рубашку…

Я проснулась от хриплого кашля. Оторвавшись от подушки, я попыталась восстановить дыхание. Сердце трепыхалось, кожа лица продолжала гореть, словно жуткий кошмар был явью. Как жаль, что теплые воспоминая были изуродованы настоящим. Даже во сне Соколов не упустил возможности навредить мне.

Убрав с лица прилипшие волосы, я огляделась. Пашка спал на горе вещей и тихонько похрапывал. Закрытое окно создало в комнате настоящий мрак, отчего я поспешила на улицу. Я подумала устроить Каштанке вечернюю прогулку и проветриться самой. Братство «V» давно покинуло улицу, но я решила перестраховаться и еще несколько раз заглянула за забор, прежде чем выползти наружу.

Тонкая линия оранжевого заката прощалась с нами до следующего дня. Перепрыгнув овраг, я направилась на пшеничное поле. Толстая кофта защищала от колючей травы, а Каштанка – от мелких грызунов. Почему-то сейчас, я чувствовала себя более чем безопасно. Я не шугалась посторонних шорохов, так как пшеничное поле и мягкие волны ветра – сплошное шуршание. Мне были не страшны черные силуэты, потому что костлявые деревья, словно один высокий колючий забор защищали от внешнего мира. Черничное небо не давило на меня, напротив, делало малозаметной. Оно отлично спрятало меня.

Пробравшись в самую глубь, я нырнула в высокую траву. Теперь я была в домике, а знали о моем убежище только несколько новорожденных звездочек.

Неугомонная Каштанка, требуя игры принялась кружить вокруг меня, а потом и вовсе тянуть за косу. Проказница, она метила оставить меня лысой.

– Ну хватит, – смеялась я. – Фу, не надо! Перестань! Ах ты Какаштанка!

Пасть собаки растянулась в человеческой улыбке. Трясущийся язык создавал морось из пахучих слюней.

– Что смотришь, Каша? Не хочу я баловаться, отдыхать хочу.

Смирившись с моей ленью, собака прилегла рядом и положила влажную морду мне на живот.

– Хорошая девочка, – приговаривала я, наглаживая ее макушку и уши. – Помнишь, когда тебя подарили мне на Пасху? Тогда я подумала, что ты маленький медвежонок. Впрочем, ты любила мед, а пчелы любили тебя. Особенно твой нос. Ох, ну и шнобель у тебя был, хоть куртки вещай.

– Что с вами случилось? – кричит мама и хватается за сердце.

С моих волос срываются куски грязи и падают на пол, а следом и капля крови из разбитого носа. Но даже через распухшие пазухи, я чувствую запах свежеиспеченных пирожков с капустой.

– Каштанка увидела кошку, – пищу я, – и помчалась за ней. Наверное, если бы я не привязала ее к велосипеду, то такой напасти не случилось.

– Злата, – вздыхает мама, словно не узнает во мне свою дочь. – Ты только посмотри на себя. Это просто немыслимо.

Мне восемь лет, и я впервые слышу слово «не-мыс-лимон».

Я опускаю голову и рисую сапогом грязную радугу.

– Ох ты ж, батюшки! – креститься дедушка. – Что за чудо-юдо к нам пожаловало? А вторая кикимора где?

– В луже плескается, – мычу я и растираю рукавом по лицу кровь с грязью. – А можно пирожочек?

– Конечно, – смеется Федор, – только когда по булочкам получишь.

Мои глаза распахиваются. Я смотрю на маму жалобным взглядом надеясь на помилование.

Губы мамы трясутся то ли от слез, то ли от смеха. Она растерянна.

– Чего встала, Катька, как куча сена? – гремит дед. – Иди мой засранку да пирожков в рот натолкай, нехай жует. А я пока блохастую вымою, а то Райку до инфаркта доведет. Она мне давно говорила, что по ее двору чупокабры всякие бегают. Да я сам чуть не обсерился, когда нашу Златку увидал.

Мое лицо расплывается в довольной улыбке, отчего в рот попадают капли грызи.

Миновало.

Я почувствовала, как от давних воспоминаний разбухло мое сердце.

– А помнишь, Каштан, как Пашка твою кость сгрыз? – продолжала я. – Так все молочные зубы на ней и остались. А потом его дед прозвал «Гладкий ротик-в попке дротик».

Не сдержавшись, я громко хохотнула. И почему я всегда удивляюсь способности Паши придумывать издевательские стишки? Ответ очевиден: просто он внук своего деда.

Мне нравилось принимать горизонтальное положение, словно только так я могла подумать, повспоминать и помечтать.

Шершавый язык коснулся руки. Пальцы склеила липкая слюна.

– Что это? – спрашиваю я, наблюдая как Саша вырезает «Z» на дереве. Холодное лезвие ножа создает «зайчика», а тот нарочно скачет у моих глаз. А еще эта Каштанка носиться под ногами, лижет руки и норовит поднять мою юбку выше позволенного. – Снова твои мистические знаки? Добро и зло, да?

На лице Саши появляется слабая улыбка.

– Иногда мне кажется, что ты недолюбливаешь мои каракули. Что в этом плохого? Что не устраивает тебя?

Я пожимаю плечом. И только.

Мне пятнадцать, и я продолжаю надеяться на романтику в его рисунке.

– А где Нина и Сема? – спрашиваю я, в попытке перевести тему.

Улыбка Саши становиться шире. Кажется, он о чем-то догадывается.

– Скоро придут. Скоро придут, Злата.

Я распахиваю глаза, вспомнив про Нину и Сему. Я позволила себе отвлечься, позабыв о ссоре с подругой и недавнем поцелуе – это нельзя было так оставлять. Но и как поступить – я тоже не знала.

– Ты слабая, – говорит Саша, наблюдая за тем, как дрожат мои руки. Стоя на коротком пене, я держу в руках палку от тарзанки. Волнуюсь. Переживаю. И, мечтаю сбежать. – Докажи мне обратное, Злата. Докажи, что я не прав.

Я набираю полную грудь воздуха, закрываю глаза и прыгаю. Лечу. Буквально чувствую два крыла за спиной и тут же слабею. Мои влажные пальцы соскакивают – я падаю. Высокая трава смягчает падение. Мне не больно, словно заботливые колоски поймали меня и аккуратно положили на землю. Чудо. Я чувствую жизнь. Я живу.

– Отлично, – на лице Саше нет эмоций. Он похож на сержанта, который подготавливает бойца к службе. – Запомни, никогда не бойся. Если чувствуешь, что можешь – делай. Если под ногами не лава – прыгай. Если впереди не огонь – иди напролом. Если в стакане не яд – пей. Если перед тобой не друг – стреляй. Если не любишь – отпускай.

– Каштанка, домой! – Мой приказ эхом раздался по округе.

От быстроты движения, я чувствовала, как щелкают мои колени. Со стороны я была похожа на Пашку, которому рассказали о прибытие грузовика с мороженным.

Во дворе было тихо, даже слишком. Овчарка нырнула в будку, а я прилипла к соседнему забору. Или семья Соколовых спала крепким сном, или вовсе отсутствовала дома – свет горел только на крыльце. В маленьком железном треугольничке рябицы вместились мой нос, губы и немного щек. В общем, выглядела я крайне нелепо.

– Сема, – тихо позвала я, не надеясь на какой-либо ответ.

Ну почему в этот раз, ты не появился из ниоткуда?

– Бу-гага! – Что-то черное внезапно появилось перед моим лицом.

Громко завизжав, я повалилась на землю. Поясницу пронзила неприятная боль, а перед глазами заплясали искорки.

Господи, изыди!

– Ты чего, Златка? – удивился Сема. – Ты что, решила, что я шуба с носом? – посмеялся он.

– Ты дурак с подносом! Ты напугал меня, придурок! – приподнявшись, я стала отряхивать свою одежду. – И как ты только до такого додумался?

Парень безынтересно пожал плечами.

– Не знаю, само как-то в голову пришло.

Мои ладони стали грязными и липкими.

– Проклятье, я раздавила Пашиного индейца из сосачек. Он лепил его пол дня. Братец никогда мне этого не простит.

– Вот это беда, – с сарказмом пропел Сема. – Там, в мусорке, полно абрикосовых костей, слепим ему нового? Немного меда и у индейца появиться подружка, – парень собрался плюнуть себя в ладонь, но я остановила его.

– Это не смешно, Сема. Я похожа на поросенка. И, хватит ржать!

Мне было пятнадцать, а я выглядела так же, как выглядела в восемь. Чумазо и глупо.

Светлые глаза парня засверкали хитринкой.

– А я дома один. Искупаем тебя?

– Размечтался.

– Просто умоем?

– Отстань.

Он глубоко вдохнул.

– От тебя так вкусно пахнет барбарисками. Так бы и съел.

– Боюсь, я встану костью в горле…

Теперь Семен напрягся.

– Послушай, Злата, я извиняюсь за то, что напугал тебя, ладно? Но может хватит строить из себя смертельно обиженную? Это всего лишь шутка, а ты…

– Нам нужно поговорить, – перебила я, не веря, что выпалила это.

Мое лицо стало серьезным, а вот лицо Семена совсем помрачнело.

– Поговорить?

– Да, – мои губы ловили воздух, словно следующих вдох был последним. – Это важно.

– О чем ты?

– О нас.

Семен был слишком догадлив. Он развел руками.

– Ах, ну конечно, это следовало ожидать! Дай угадаю, наш поцелуй был случайностью, а встреча – роковой ошибкой, так? – он изогнул темную бровь и вынуждающе взглянул на меня.

Губы отказывались шевелиться, но, кажется, все было понятно и так.

– Ох, Семен, я была такая дура, – передразнивал он девчачьим голосом. – Понимаешь, меня закружило, завертело, я сама не знаю, как оказалась у тебя в объятьях. Наверное, это нечистая сила. Да, точно, это была она. Но, башка проветривалась, и ты не такой уж и прекрасный. Да? Это ты хотела сказать?

Даже не знаю, кому было сейчас больней, но я едва справлялась со слезами. Болели глаза, сердце и душа.

– Что же ты молчишь, Злата? – задыхался он. – Валяй, я весь во внимании. Мне не терпится тебя послушать.

Собрав волю в кулак, я, наконец, заговорила:

– Ты хороший друг…

Парень задрал голову к ночному небу и зарычал.

– Друг-недруг, говори сразу – что не так?

Я запнулась. Не могла же я рассказать ему про Нину и ее чувства. И дело не только в ней, ведь, Сема действительно мне небезразличен, но почему-то я постоянно думаю Саше. Только о нем. Плохой или хороший, ласковый или жестокий, принципиальный или же напрочь лишенный совести – мои мысли заняты только «холодным» Соколовым. Неправильно, знаю, но ничего не могу с этим поделать. Я снова и снова прикладываю обожженное сердце ко льду, в надежде получить долгожданное облегчение.

Мне было пятнадцать, и я перестала отрицать очевидное. Перестала противиться чувствам. Перестала себя обманывать. И, перестала себя уважать. Я сохранила чувства к человеку, который без стеснения вытирает об меня свои грязные ботинки. Я послушно принимаю его «удары», но продолжаю любить.

– Я не хочу тебя обманывать, – вымолвила я. – Но я снова запуталась… Споткнулась на ровном месте, понимаешь? Снова. Где-то в глубине души, я чувствую, что совершаю ошибку и причиняю боль другим. Я устала спотыкаться, Сема. Сильно устала.

На лицо Семена упала тень. Он замер, даже не моргал. Я предала его. Обидела. Но, так будет лучше для нас обоих. Или троих. А быть может четверых.

Семен пришел в себя молниеносно.

– Знаешь, Злата, в следующий раз смотри под ноги, перед тем как делать шаг, потому что я устал дуть на твои коленки, – ударив кулаком о железный забор, он пошагал к дому.

Я проводила его взглядом и только лишь потом пустила слезы. Они смешались с кровью. После всего пережитого, я начала по-другому относиться к своей особенности. Это не слабые сосуды носа. Нет. Это слезы. Моя душа плачет вместе со мной. Но на тот раз я плакала и чувствовала облегчение. Наверное впервые, я была честна перед собой.

Мне было пятнадцать, и я с грустью понимала, что влюбилась не туда.

Глава#21

– Как на Златкин день рожденья, нифига мы не пекли, чтобы жопа не толстела, чтоб залазила в штаны. Вот такой ширины. Вот такой ужины. Каравай, каравай, на еду не налегай. Ешь вода, пей вода, ср#ть не будешь никогда! – На этих словах мои глаза распахнулись.

Придурковатый Павлик скакал козликом по комнате, вертя в руках воображаемые фонарики. На его щеках красовались угольные полосы, а белесые кудри были собраны в «фонтанчик». В одно мгновение утро перестало быть добрым.

– Чего орешь, ананас? Я спала вообще-то.

Глаза Пашки расширились от изумления.

– Кто ж спит в такой праздник?

– Праздник? – фыркнула я. – У меня будет настоящий праздник тогда, когда твоей мозг станет больше муравьиной задницы. А сейчас я намерена провести это утро в постели, с закрытыми глазами и в полной тишине. Ты меня понял? – я приняла исходное положение и притворилась мертвой.

Неделя была трудной. В школьном журнале напротив моей фамилии выстроился целый ряд «лебедей», что не особо радовало тетушку. Клавдия была в бешенстве. Каждый вечер она трясла своим пухлым пальцем перед моим лицом и щедро обрызгивала слюнями. Домашний уют был изничтожен необоснованными оскорблениями и невыносимым запахом лаванды, котором пропахли все стены. Черт, даже мои волосы пропитались этой вонью.

Мне было шестнадцать, а я пахла как шестидесятилетняя тетка.

Учебные дни превратились в настоящие испытания. То этот Рыбин обкидывает меня бумажками, то забирает мои тетради, потому что его были потрачены на патроны, а потом снова рвет их в клочья и продолжает унизительный обстрел. Благо Соколов старший позабыл о моем существовании, словно дал передохнуть. Что ж, о лучшем подарке на свое шестнадцатилетние я не могла и мечтать.

В отличии от Семена, Павленко не прекратила общение со мной. Напротив, как только она перестала видеть нас вместе, то заметно расцвела. Теперь ее спортивный стиль разбавляли пестрые ободки да яркие бусы. Выглядела она нелепо, но до боли счастливо. Я не стала посвящать ее в наши с Семой разногласия. Да и какой в этом толк? Нина не из тех девчонок, которая благодарно примет «такую» жертву, а значит пусть болтается в неведенье. Хуже от этого уже никому не станет. Мне уж точно.

«Что касается Семена – меня вообще не касается», – примерно это говорил его взгляд, когда я подбегала поздороваться или спросить, как его дела. Признаться честно, мне надоели эти шахматы. Эгоистичная «ладья» и высокомерный «ферзь» превратили меня в мелкую «пешку». Сделав нелегкий выбор, я все-равно остаюсь виноватой. Серьезно. Мои плечи не успевают распрямляться, голова опущена, шеи не видно, словно это естественно – не честно.

«Мне было шестнадцать, и я нагрешила», – так бы сказала девчонка, утопившая новорожденных котят в ведре, потому что не уследила за своей кошкой. Но что сделала я? Влюбилась всего-то. Да, в двоих одновременно, знаю. Ну и что? Нужно выбирать, да? Я едва разбираюсь с электрической вафельницей, а в своих чувствах и подавно не смогу. Для этого нужно время. Много времени. Целая телега времени. А пока я качу эту тяжелую телегу с надписью «любовь» и виновато сутулюсь. Однако даже сейчас мои чувства разняться. И, если в Сашу я влюбилась однозначно, несмотря, что он недостоин этого, то с Семой все немного сложнее. Я все никак не могу смешать эти разные ощущения воедино, не могу найти нужного определения, ведь слова «вдружилась» не существует.

Эх, мне было шестнадцать, а я совсем не повзрослела. Разве что стала выше.

– Ах вот вы где? – огненная голова тетушки показалась из-под крышки чердака. К моему большому удивлению, Клавдия улыбалась нам. С непривычки на ее щеках образовались ямочки, а лиловая помада разошлась по швам. – А я вас обыскалась.

Я протерла сонные глаза, сославшись на дурной мираж, на неожиданную близорукость, но это был не сон, не слепота, а огромная улыбка, сантиметров так пятнадцать, если поднести линейку. Я даже на секунду решила, что Клавдия сошла с ума и теперь соберет нас за круглым столом, зажжет свечи, нальет бензина в чашки и взорвёт тут все к чертям!

– К тебе гости, Злата, – пояснила она приторным голоском.

Ах вот в чем дело. А я подумала о тех сигаретах, которые редко покидают ее рот – вдруг, они напичканы травкой? Все может быть.

Подождите… Гости? Что еще за гости? Эти те ребята, которые без спроса выламывают дверь и выбивают мои окна? Ну уж нет, извольте, я лучше поменяюсь с Пашкой местами и навсегда заточу себя в теле хромоного дегенерата, чем останусь с ними в одном помещении даже на долю секунды.

– Привет, Апчишка, – поднялась Нина, и я облегченно выдохнула.

– Привет, Мартышка, – следом показался Семен, и я снова напряглась.

Что они тут делают?

– Мы пришли тебя поздравить, ты не против?

Павленко нагло уволилась на мой матрас в верхней одежде, а Семен нажимал ногой на крышку чердака, толкая голову тетушки куда-то под пол.

Я натянула одело, чтобы спрятать свою заляпанную ягодным чаем сорочку и еще несколько дырочек, которые все не могла заштопать.

– Это тебе, – Соколов протянул мне две пластмассовые чашечки. – С днем твоего старения, Златка.

Я поморгала, но приняла сомнительные вещицы.

– Что это?

– Наколенники. Я подумал, что они нужны тебе. Ты ведь любишь спотыкаться? – подмигнул он и расплылся в луковой улыбке. Как ни странно, парень был весел и совсем не обижен. По крайней мере я этого не заметила. И если это такая «поблажка» на праздник, то я совсем не против.

Распахнув свою мешковатую куртку, Нинка достала из закромов пару старых кроссовок, к подошве которых были прикреплены несколько железных колесиков. Поделка весьма странная, но очень забавная.

– С днем рождения.

– А это что? – изумилась я.

Нинка выставила вперед свои вареники и нахмурилась.

– Так и знала, что тебе нужно было дарить очки моей покойной бабки. Там просто вот такие огроменные линзы, – она развела руки, а потом пощелкала пальцами перед моим лицом. – Ау! Это ролики! Классняческие ролики от «Нино-производства». Четырехколесные. Гарантию давать не буду, но за полученные эмоции отвечаю.

– Спасибо, – пискнула я и прижала необычные подарки к груди.

И могла бы я разрыдаться от умиления, но у меня было слишком хорошее настроение. Такое хорошее, что хотелось танцевать.

И почему я приготовилась провести этот день в одиночестве?

– А для меня что-нибудь есть? – ананасовая голова посадила себя посреди комнаты.

Вставив руки в боки, Семен наклонился к мальцу и прищурился.

– А ты у нас кто?

– Матрос, – растерянно пролепетал Пашка.

– Да ну, серьезно?

– Да, это точно я.

Семен поджал губы и покачал головой.

– Ну не знаю. Наш Матрос в тельняшке бегал, а ты глаза накрасил и прическу сделал. Не верю. Ты не Матрос, ты, наверное, Златкина сестра, о которой я раньше не знал. Маленькая несимпатичная сестра.

– Да я это, – обиделся Паша и принялся вытирать свое лицо кофтой, а следом распустил кудри. – Теперь вишь? Это я!

Мы с Ниной давились беззвучными смешками.

– Теперь вижу.

– Ну, и что ты мне принес? – не унимался малец.

Сема полез в карман штанов и достал оттуда «дулю». Совсем как дедушка.

– Держи.

Пашка разочарованно похлопотал губами.

– Не надо. Такая у меня уже есть.

Это был не самый плохой мой день рождения. А точнее, прекрасный. Мы шутили, пили чай с барбарисом, ели окаменевшие пряники и дрались подушками. Я буквально видела краснеющее лицо тетушки, на которое хлопьями падала известка с потолка, и это радовало меня еще больше. Да и тот факт, что недавний конфликт с Семеном сошел на «нет», попросту окрылял. Я смеялась, бесилась, давилась пряниками, позабыв обо всех неприятностях. Крохотное мгновение напомнило мне, что жизнь продолжается. О том, что я должна жить. О том, что мне есть ради кого жить.

Кажется, даже на Земле случается Рай.

Ребята покинули меня уже вечером. Уставший Пашка лег спать, а я продолжала болтать ногами в воздухе, изучая свои пальцы. И почему придумали большой и мизинчик? Эти два уродца явно отличаются от остальных. Если бы я была пальцем, то ни за что бы не захотела быть мизинчиком. Такой корявый. Некрасивый. Убогий. А этот толстый главарь? Наглядное олицетворение силы и отсутствие ума. Все толстяки такие. А жирдяй из братства «V» прямое тому доказательство.

Тьфу ты! И зачем я только о них подумала?

Сбросив с себя одеяло и натянув теплые вещи, я вышла на улицу. Задрала голову к сумеречному небу. Закрыл глаза. Вдохнула. Мелкая морось остудила лицо. Проказливая Каштанка не упустила момент и бросилась на меня с грязными лапами.

– Фу! – взвизгнула я, и собака осеклась.

Сделав губы трубочкой, я нагнулась к питомцу и протянула:

– Фууууууу, – звучало устрашающе. Ну, или максимально глупо.

Будучи в отличном расположении духа, я крутила большие пальцы у висков, опускаясь ниже уровня Павлика.

– Фууууууу.

Каштанка навострила уши и склонила голову набок. Похоже даже собака усомнилась в существовании моего интеллекта. Что ж, какая есть. И, да, я не только чихаю, покрываюсь сыпью, хнычу, но еще и радуюсь. Да-да, я умею это делать.

Когда-то в детстве, это было моим излюбленным занятием. Я радовалась солнцу, потому что могла болтаться на улице и бесконечно плескаться в бочке. Я радовалась дождю, потому что могла строить домики из покрывал и стульев, а потом бесконечно плескаться в луже. Я радовалась ветру, потому что он уносил моего воздушного змея высоко в облака. Я радовалась грому, потому что в эти моменты дедушка рассказывал про одноглазых русалок и пугал электрическими усами.

Дедушка.

С грустью осознав, что главные люди не присутствовали на празднике, я направилась на кладбище. Слишком давно я не уединялась в «любимом» месте, что было совсем на меня не похоже. Я менялась. Не внешне, а внутренне. Будто в мое чистое содержимое попала капля яда. Она отравляла все – кровь, сердце, душу, память. Все привычное вдруг стало непривычным; все незабываемое – забытым; все второстепенное – значимым, а аморальное – любимым.

Дожди размыли лесную дорогу, поэтому, я то и дело скользила на грязи, теряла равновесия, падала, поднималась и снова подала, кряхтела, но продолжала идти. Такое упрямство было для меня в новинку. И неспроста, ведь я стала старше, а значит – сильнее духом. Плакаться непозволительно, если тебе шестнадцать. Слезы, они для слабаков.

На кладбище было так тихо, что если бы Нинка начала жевать крапиву, я бы услышала ее за километр. Слабый дождь аккуратно касался земли, словно боялся потревожить матушку. Величавая луна отражалась на могильных плитках, освещая тонкую тропинку.

Меня бы ни за что не смутило кладбище, даже ночью, если бы на могиле моих родителей не показался черный силуэт. Сначала я притормозила, но потом любопытство взяло вверх над разумом и, мои ноги понесли меня к пугающему незнакомцу.

Он сидел на сырой земле и практически не дышал. И я могла бы спутать его с кем угодно, могла представит шубу с носом или же принять его за цыгана, но мое сердце автоматически распознало его.

Почему-то силуэт не удивился моему внезапному появлению и продолжал разглядывать пустоту.

– Что ты тут делаешь? – спокойно спросила я, усаживаясь рядом.

Тьму разбавила подожженная спичка.

– Пришел в гости, – невнятно ответил Саша, зажав в губах папиросу. – А что?

Меня возмутила его наглость. Он говорил уверенно. Не стесняясь.

– Не хочу тебя расстраивать, но ты ошибся адресом, Саша.

– Не ошибся. Я пришел к Федору, – воздух проткнула густая струя дыма. – И, я желаю остаться в одиночестве.

Негодование проплыло по моим венам.

– Что? Ты выгоняешь меня? Это могила моих родителей, забыл? Здесь лежит мой дедушка, не твой.

Саша смотрел перед собой. Он будто не замечал меня. Не хотел замечать. Казалось, если я закопаю себя в одной из этих могил – он даже глазом не моргнет.

– Иногда мне кажется, что я больше достоин тут находиться нежели ты.

Его заявление покоробило меня. Охладило. Обидело.

– Уверен, ты понимаешь, о чем я.

Не понимаю!

– За что ты так со мной? – из тысячи вопросов, лотерейным оказался только этот.

Саша усмехнулся, но ничего не ответил.

– Как я провинилась? Ты говоришь загадками, они сводят меня с ума. Справедливости ради, ответь. Мне надоело чувствовать ничем необоснованную вину. Черт, скажи, что я сделала? Пожалуйста, Саша, не молчи.

Он запустил пальцы в волосы и нервно посмеялся. Ему было смешно, а я была готова разрыдаться. Курил он, а задыхалась я. Он обжигал пальцы об уголек, а больно было мне. Он ненавидел меня, а я его любила.

– Тебе лучше уйти, – сказал он, потушив окурок. – Они придут. Очень скоро. Не думаю, что тебя захочется видеться с ними.

– Меня не волнуют они, Саша! Я хочу поговорить с тобой!

– Плевать.

– А мне нет. Я не уйду, слышишь?

В это же мгновение моя коса утопла в вязкой глине. За шиворот попала дождевая вода. Горло сдавила сильная рука, а в лоб вонзился стальной взгляд.

– Я сказал: «убирайся», – прорычал он. – Вон пошла!

Несколько капель дождя упало на мои веки, прежде чем я открыла глаза.

– Защищаешь? – хрипло произнесла я, впиваясь руками в липкую землю. – Не хочешь, чтобы я попалась? Волнуешься… Так почему душишь?

Окаменевшие черты лица выронились.

Черт, какой же он красивый.

Я могла бы оттолкнуть его, но зачем-то расслабилась. Я изучала каждый сантиметр его лица, дабы сохранить его в своей памяти. Спокойного лица. Агрессивные гримасы стали для меня привычными, а эта была редкостью. Снова закрыв веки, я запечатлела его таким – переживающим и растерянным.

– Уходи, Злата, прошу, – прошептал он. – Дурой не будь.

– Я и есть дура, забыл? – не сдавалась я.

Тежолое дыхание касалось моих губ. И хоть Саша держал свои ладонь на моей шее, задыхалась я совсем по другой причине. Страх, волнение, любопытство – как он дальше поступит?

Но, на его лице промелькнуло лишь сожаление.

– Поздно, – константировал он.

Послышались шорохи, и я тепрь конкретно напряглась.

Из лысых кустов выскочила беззаботная Каштанка и накинулась на нас с языком. Мрачный момент престал быть мрачным. Потому что лохматое чудище скинуло с меня Сашу и принялась умывать парня.

– Каштанка! – Далее Саша выругался. – Вот барбосиха! Хватит!

Приподнявшись на локти, я невесело хохотнула.

– Молодец, Каштанка. Давай, приведи в чувства этого скрягу.

Захватив шею собаки, Саша повалил питомца на землю.

– Против меня пошла, девочка? – парень игриво натирал кулаком макушку собаки. – Неверный выбор.

Объятая Сашей Каштанка наслаждалась вниманием. А Саша наслаждался нездоровой игрой. А я наслаждалась картиной, которая предстала перед глазами. Грязь так и липла нас. Мы походили на поросят.

– Ты проиграла. Умри, – приказал Соколов, и собака притворилась мертвой. – Отлично. Хорошая, девочка, – его пальцы разгладили жесткую шерсть.

Мне было шестнадцать, и я мечтала покрыться жесткой шерсткой.

– Вы только посмотрите, Соколов старший умеет улыбаться, – ехидничала я, позабыв о недавней хватке.

– Вы только посмотрите, – передразнил он, – Цветкова пытается дерзить, не заткнув при этом свой слабый нос.

Мои глаза расширились.

– Гад! – замахнулась я, но ударить не посмела.

И все бы было хорошо, если бы не появилось братство «V». Размахивая палкой, первым прервал нашу беседу Рыбин. Он одарил нас злобным взглядом. Таким ненавистным и тошнотворным, что я пожалела, что поужинала.

– Молодец, Саня, хорошая ловушка, – похвалил Вася, явно сомневаясь в собственных догадках. – Что ты ей наплел?

Схватив мое запястье, Саша поднял меня вместе с собой. Резко. Дико. Грубо. Не жалея.

– Она сама пришла, – бездушно заявил он, и тогда мои ноги затряслись. – Тупица, что с нее взять?

– Это точно. Нам же лучше. Выбирай могилу, Цветкова.

Рыбин расплылся в довольной ухмылке, а его бригада стала натирать переносицу, словно ожидала чего-то максимально аморального.