Текст книги "Противоречия любви (СИ)"
Автор книги: Ка Lip
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
– Сама, – Даре было неприятно чувствовать их руки на себе.
Гер кивнул, и охранники вышли из комнаты.
– А теперь давай вместе посмотрим небольшое кино. Возможно, многие из героев этого фильма тебе известны.
Дара непонимающе посмотрела на Гера, а потом перевела взгляд на включившийся экран панели телевизора на стене. Там беззвучно разворачивался сюжет практически боевика. Из машины вытаскивали парней и тащили их в сторону. Это была первая часть сюжета. Потом на экране появилась запись с другой камеры, уже в помещении. Теперь Дара смогла рассмотреть лица тех, кого поймали – это были люди Шандора. Она помнила их, они приезжали к отцу. Пойманных было четверо. Они пытались сопротивляться, но руки у них были связаны за спиной, и попытки были бесполезны. Дальше их начали бить, и хотя звука и не было, но Дара физически ощущала их боль, видя, с какой силой им наносятся удары.
– Хватит, пожалуйста, – она повернулась к Герману, понимая, что не в силах больше смотреть на избиение цыган. И пусть они из другого табора, но они свои, они цыгане.
Герман лишь надменно улыбнулся и опять стряхнул с сигареты пепел.
– Пожалуйста, скажи им, чтобы прекратили.
В порыве эмоций Дара встала и шагнула к ним.
– Ты знаешь, что должна сделать, чтобы попросить меня, – Герман откинулся на спинку дивана и демонстративно широко развел ноги.
ГЛАВА 9
Дверь в кабинет Мирчи резко открылась, и на пороге появилась Роза, достаточно объемная, чтобы заслонить собой весь проем.
– Твою Дару видели с Полонским, – выкрикнула Роза. – Она теперь с ним по клубам шляется.
– Замолчи, – Мирчи ударил кулаком по столу. – Кто дал тебе право говорить? Совсем распоясалась, забыла, как должна себя вести.
– Это твоя дочь распоясалась.
– Замолчи, – Мирчи опять ударил кулаком по столу, затем сурово спросил: – Откуда ты это знаешь?
– Из табора Шандора Люба звонила, ее сына схватили, говорит, убивать будут… плачет она… горе-то какое…
– Хватит. По делу говори.
Роза театрально протерла платком сухие глаза и продолжила:
– Сын Любы с Шандором в клубе был, они и видели там Дару. Говорит, и плясала она для него, и пела, а наряжена-то как была, как кукла…
– Как же сын Любы это говорит, если его схватили? – Мирчи знал, что его жена очень болтлива, и поэтому понять суть в ее рассказах всегда было очень сложно.
– Сына Любы схватили, это его друг говорит. Он в табор вернулся и все всем рассказал – и про то, что сына Любы схватили и еще троих, и убивать их будут, и про Дару, как она на Полонском висла, ни на шаг от него не отходила…
– Хватит. Пошла отсюда.
Мирчи дождался, когда за Розой закроется дверь, и откинулся на спинку кресла. Затем, подумав, набрал номер Шандора. Ему было неприятно ему звонить, да и не барона это дело – звонить таким. Но речь шла о цыганах и его дочери.
– Здравствуй, Шандор. Что произошло, почему Люба из твоего табора говорит, что ее сына схватили и еще троих с ним? И где ты сам, пока твои люди захвачены?
Шандор снял со своего члена активно на нем прыгающую девушку и сел на кровати.
– Рад тебя слышать, барон. Это честь для меня – твой звонок и то, что ты интересуешься моими делами. Только вот что я тебе скажу: мои дела – это мои дела. И отчитываться я перед тобой не собираюсь.
– Речь идет о цыганах.
– Не лезь в мои дела. Это мои люди, и я сам с этим разберусь. Ты лучше со своей дочкой разберись, а то она совсем стыд потеряла – в ночные клубы ходит, пляшет, поет, Полонского потешает. Кстати, мое предложение еще в силе. Как наскучит она ему – я пока еще готов ее забрать себе.
Мирчи ненавидел Шандора за ту правду, которую он ему сказал, только вот от правды не уйдешь. Он нажал на кнопку отбоя связи и понял, что последняя его надежда рухнула. Он потерял свою дочь навсегда.
Роза, все это время подслушивающая под дверью, с ухмылкой потерла руки, понимая, что с Дарой покончено. Больше эта ненавистная девчонка не будет путаться у нее под ногами. Теперь у Мирчи есть их дочери и сын, им перейдут все деньги барона.
* * *
Ощущение безысходности было настолько сильным, что Даре казалось, она вдыхает ее с воздухом. Безысходность. Ее жизнь стала такой, и все ее слабые попытки изменить это потерпели неудачу. Она смотрела на Гера, видела его холодный взгляд, надменную улыбку. А ведь она так хотела попытаться изменить происходящее, став немного другой. Она надеялась, что если поменяется сама, то и Гер поменяется. Ведь не может же человек быть настолько жестоким? Или может… Там, на экране монитора, избивали цыган, тех, кто был с ней одной крови, и теперь их жизни зависели от нее.
– Пожалуйста, прекрати это, я сделаю то, что ты хочешь, – Дара так нервно теребила браслетик из бусинок на руке, что он порвался, и они рассыпались на ковре перед ней. Гер проследил их падение взглядом.
Он молча достал телефон и набрал номер.
– Хватит пока этих бить, сбавь обороты.
Сказав это, Гер положил телефон на столик перед собой и опять откинулся на диван. Дара видела, что цыган перестали бить.
– Ты их отпустишь?
– Посмотрим. Все зависит от того, насколько ты сможешь меня порадовать.
Дара ненавидела его улыбку. Она выворачивала ее наизнанку, настолько надменно улыбался Гер.
– Отпусти их, и тогда я сделаю это.
– Ты не на рынке, чтобы со мной торговаться.
– Как я могу тебе верить?
– По-моему, ты сейчас испытываешь мое ангельское терпение, – Гер видел метание девушки, ее нервные движения, порванный браслетик из бусинок. Чувство жалости проскочило глубоко внутри. Он перевел взгляд с ее глаз на губы и понял, насколько хочет увидеть, как они обхватят его плоть. Все чувства ушли, оставляя лишь одно – всепоглощающее животное желание.
– Отпусти их, и я сделаю это, – повторила Дара, зная, что должна добиться для цыган свободы.
– Хорошо. Но твой обман дорого встанет твоему табору. Если ты не сдержишь сейчас своего слова, я пошлю людей, и они пожгут ваши дома.
Гер видел, как она побледнела. Он протянул руку к телефону и, набрав номер, произнес:
– Ковало, отпусти цыган. Да, прямо сейчас, просто отпусти.
– Как я могу тебе верить, что их отпустили?
– Мое терпение подошло к пределу. Я сейчас дам команду, и Ковало отправит людей поджечь коттеджи цыган в твоем поселке.
– Не надо.
Гер отшвырнул от себя телефон и стал расстегивать ремень на брюках. Дара, окаменев, следила за его движениями. Он расстегнул ремень, пуговицу, а затем и молнию.
Как же тяжело ей дались эти несколько шагов. Даре казалось, ее ноги налились свинцом, настолько нереально их было переставлять, приближаясь к Геру.
Встав между его разведенных ног, она замерла, перестав дышать.
Гер видел ее состояние и то, как она идет к нему, преодолевая себя. Он понимал, какая борьба сейчас идет внутри нее. А еще он осознал, что впервые в жизни ломать оказалось не так приятно. Вернее, ему это вообще не нравилось – ломать ее. Видя, что он смог и сломал, он впервые не ощущал удовольствия от победы. И он уже хотел прекратить это, не понимая, кому он делает больно – ей или себе. Но девушка опустилась перед ним на колени и провела язычком по своим губам. Он осознавал, что это не специально, только вот все его тормоза слетели, и он почувствовал волну цунами, которая его накрывает. Разум затмился, и осталось лишь желание – или это была страсть? Гер не знал, не понимал, что с ним происходит. Почему с этой цыганкой все по-другому? Почему с ней все по-настоящему – и боль, и удовольствие? Возможно, он привык жить в лживом мире, где все пронизано ложью, даже отношения в постели. Все было ложью, ложью ради денег, богатства, власти… Это был его мир, и он властвовал в нем.
Только вот с этой дикой девчонкой все пошло не так. Она была слишком настоящей, слишком искренней во всем. Она не скрывала ненависти к нему и свой страх, она не лицемерила и не играла. Наверное, просто не умеет. Ее прямота, без кокетства, лести, заигрывания, выбивала Гера из привычного мира, и он впервые в жизни не понимал, что ему делать. Цыганка – кто она ему? Он вообще всех этих цыган и за людей-то не считает, так, сброд – наркоманы, воры и бродяги. И таково в современном обществе отношение к цыганам. Он тоже считал их такими. И еще он не понимал – почему барон считает, что это его земля? Как вообще этот сброд может считать, что им что-либо принадлежит? Гер знал, что мыслит так же, как и все. Цыгане – отбросы общества. Вот поэтому и эта бродяжка стала для него лишь способом удовлетворения его желаний, не более.
Только что-то пошло не так. Гера это бесило. Разумом он понимал, что девчонка задела в нем то, что за все его годы жизни ни одна из женщин не смогла задеть. Грязная цыганка из толпы попрошаек тронула в глубине его души ту струну, которую он оберегал от всех, так как считал, что чувства глупы. В современном мире нет смысла в чувствах. Зачем они нужны? У него всегда были деньги и власть, и он всегда покупал любовь. Так проще, так честнее. Ты платишь за ночь и получаешь ее. Зато утро остается за тобой. Оно не оплачено, и ты можешь спокойно сказать: "Детка, ты была хороша, но сейчас уходи". Прекрасная модель отношений. Она его устраивала. И вдруг из-за этой цыганки все дало сбой. Она так и не покорилась ему. Она не играла, она искренна в своей ненависти к нему. Даже сейчас, стоя перед ним на коленях и пытаясь сдержать слезы, она источала ненависть.
Гер ощутил себя нацистом из гестапо, и это сравнение его даже повеселило. Глупость какая. Чтобы заглушить в себе совесть, он достал свой член из расстегнутой ширинки и провел по нему рукой. И еще его бесило в ней то, что она его возбуждала. Он давно за собой такой страсти не наблюдал. Почему она? Ведь это вообще не его типаж женщин? Высокие блондинки модельной внешности – вот это его тип. А эта…
Гер не хотел больше думать.
– Детка, возьми его в ротик… только держи свои зубки при себе, иначе можешь остаться без них.
Дара знала, что она должна просто пережить сегодняшний вечер. Значит, нужно это сделать, и чем быстрее она это сделает, тем раньше все это закончится.
Как глупо все происходит в ее жизни. Вот сейчас она стоит на коленях перед тем, кого готова убить собственными руками, и не может его убить. Наоборот, она должна доставить ему удовольствие.
От голоса Гера Дара вздрогнула, возвращаясь к реальности. Она протянула руку и заставила себя прикоснуться к этому…
Член в ее руке пульсировал и был горячим. Ощущения ей были незнакомы, она не знала, как держать это в руке, то, что являлось для мужчин таким важным.
Дара провела по нему пальчиками и почувствовала ответ в виде его пульсации и тихого стона, слетевшего с губ Гера.
Власть… власть над мужчиной… Дара слышала об этом, но никогда не думала, насколько это реально. Она еще раз сделала движение по члену и почувствовала, как Гер становится другим – его взгляд, его дыхание. Зрачки его глаз расширились и стали огромными. Его глаза были медовыми… мед, сладкий и тягучий. Дара провела пальчиком по головке члена, размазывая выступившую смазку, и потом сделала то, что не осознавала разумом. Она поднесла свои пальчики в тягучей прозрачной смазке к губам и слизала все языком.
Дара видела зрачки Гера и видела себя в них. Ей казалось, что она тонет в их глубине, и еще ей казалось, что она пьяна… Только от чего? От запаха страсти, пропитавшей эту комнату, или от вкуса Гера на своих губах? Она не понимала себя, того инстинкта, который заставил ее приблизиться к члену Гера и аккуратно слизать очередную каплю прозрачной жидкости.
Ей это нравилось. Его вкус и то, как он застонал, когда она провела языком по его набухшей головке.
– Пожалуйста… – простонал Гер, – возьми его в рот…
Она почувствовала его изнеможение и приблизила губы к его плоти. Это было впервые для нее, и она не знала, как все нужно делать. Только видя перед своим лицом набухшую головку члена, Дара понимала, насколько та чувствительна. Тонкая кожица, покрытая вытекающей смазкой, и выступающие венки – это было так пронзительно-нежно и так откровенно. Полонский был для нее раскрыт и беззащитен. Но Дара не могла причинить ему боль. Поэтому она очень нежно приблизилась губами к розовой кожице и нежно провела по ней языком, слизывая выступившую влагу. Гер вкусный – глупая мысль пронеслась в ее голове, пока она продолжала облизывать его. Почему она взяла в рот его головку и начала посасывать, Дара сама не понимала. Это что-то древнее, неизвестное ей подсказало, что так нужно, так правильно и такова суть всего. Это и есть любовь. Дара гнала глупую мысль о любви. Какая любовь к тому, кто разрушил ее жизнь, кто ненавидит ее. Только ее язычок перемешивал все мысли в голове, работая так активно.
Она ощущала удовольствие от стонов Полонского. Его член бился в ее рту, и было так приятно обхватывать его губами, втягивать в себя, посасывать, а потом, полностью вынув изо рта, слышать, как Гер стонет. Его пальцы в татуировках и перстнях сжимали ткань дивана, показывая его нетерпение.
Гер нравился Даре таким. Он сейчас был другой, настоящий. Хотя, возможно, она себя и обманывала. Только одно здесь было правдой – это то, что она властвует над ним. Проводя язычком по всем венкам, набухшим на члене, Дара ловила стоны Гера, а заглатывая его плоть в рот, слышала учащенное дыхание. Эта власть – доставлять удовольствие другому, – была для нее открытием, как и то, что так просто подчинить себе тигра. Тигра с глазами меда.
Их глаза встретились. Дара видела, что сейчас у Гера глаза медовые, сладкие, как и он сам. Она со всей страстью заглотила его член, упиваясь его вкусом.
Гер понимал, что не властен над собой. Он перестал быть тем, кем был, он стал частью ее. Они слились в единое целое, и она была источником его наслаждения, а он – ее источником. Какая несусветная глупость – слияние мужского и женского, он в это не верил, верил лишь на уровне секса, плотского, животного. Только вот сейчас животное переросло в другое, большее. Гер чувствовал, что это уже не физическое удовольствие, это душевное…
От осознания этого пришла сладость, а потом разум сказал: "Нет". Гер знал, что не должен позволять себе это… полюбить.
Он схватил цыганку за волосы и стал входить в ее рот. Жестко, не жалея ее, видя ее слезы и то, как она задыхается. Но вот это и было правильным – трахать и получать удовольствие.
Дара пыталась вырваться, только рука Гера в ее волосах держала ее крепко и насаживала ее рот на член. Ей было больно физически и душевно, все то таинство, что было еще секунду назад, растворилось в этой грубости. Боль от того, что она поверила в сказку. Боль от того, что она была слишком искренна с ним… открылась ему… обнажила свою душу. Только Геру это не нужно – ему нужно удовлетворить свою плоть.
Удерживая ее голову и не давая ей отстраниться, Гер излился ей в рот.
Дара пыталась вырываться, но Гер держал ее, а кончив, оттолкнул. Она почувствовала, что ее просто использовали, а потом выкинули. Так мерзко ей еще никогда не было.
Гер дотянулся до салфеток и, протерев себя, стал оправлять одежду. Затем встал и подошел к так и сидящей на полу девушке. Он рывком поднял ее вверх и, приподняв ей пальцами подбородок, произнес:
– Ты прекрасна с мой спермой на губах. Я смотрю, тебе понравился процесс, – Гер знал, что хочет сделать ей больно. Он не хотел показать, что был так уязвим.
Дара ненавидела его за эти слова, за его действия, за то, что он опять растоптал ее. Сейчас она была так открыта с ним, она была искренна и, несмотря на прошлое, в момент этой близости она хотела дать ему любовь. Но Гер все перечеркнул. Подняв глаза и смотря в глаза тигра, она произнесла:
– Я думала о другом, когда делала это.
Глаза Гера потемнели, и Дара увидала в них свою смерть.
Гер ощущал, как ее слова перекрыли в его легких кислород. Другой… конечно, это же тот цыган, с которым она так страстно целовалась. Значит, все, что было сейчас, было ложью. Все было ложью. Ее ласки, прикосновения, легкие касания и искренность в ее взгляде. Все это ложь.
Гер чувствовал, что его окатили ушатом холодной воды.
Он отступил на полшага назад, а потом с размаху ударил Дару по лицу.
Она отлетела к стене. Гер больше не смотрел на нее. Он, повернувшись, вышел из комнаты.
Дара поднесла руку к лицу и почувствовала на ней кровь. Она капала из носа.
В комнату зашли два человека Германа с одинаковыми лицами и в одинаковых строгих черных костюмах.
– Пойдем, – сказал один из них. – Полонский приказал тебя в коттедж отвезти.
Услышав это, Дара даже обрадовалась: она хотела вернуться в коттедж. Внутренняя усталость от всего произошедшего охватывала ее, и постепенно оставалось лишь одно желание – остаться одной и заснуть.
Проходя мимо своих конвоиров, Дара увидела, что один из них протягивает ей платок.
– Держи… у тебя кровь идет…
Даре даже послышалось смущение в его голосе. Она взяла платок и приложила его к носу. Так они и дошли до машин, пройдя по коридорам клуба и выйдя на улицу.
Было уже заполночь, и на улице сильно похолодало. Дара обхватила себя рукой и повела плечами, чувствуя, как холодный воздух проникает под тонкую ткань блузки. Рядом идущий охранник снял с себя пиджак и накинул ей на плечи. Она растерялась от такого жеста. Он лишь, видя ее растерянность, сказал:
– Ты хорошо пела.
– Спасибо… – ответила Дара, то ли за пиджак, согревающий ее, то ли за похвалу ее таланта, и плотнее запахнула на себе пиджак.
ГЛАВА 10
Большой тонированный джип медленно продвигался в Московских пробках. Если бы не кондиционер в салоне, Герман не выдержал бы эту пытку. Расплавленный воздух улицы, перемешанный с пылью и пропитанный гарью выхлопов автомобилей, просачивался в салон даже сквозь плотно закрытые окна. Или Герману казалось, что так тяжело дышать, или это постоянные мысли о цыганке не давали ему вздохнуть полной грудью. Он никогда не думал, что его можно задеть, больно задеть словом. Прожив достаточно и пройдя огонь, воду и медные трубы, он настолько очерствел душой, что слова давно его не ранили. Но она смогла сделать больно, больно настолько… Он и не ожидал, что боль от сказанного слова может быть сильнее физической боли.
"Я думала о другом, когда делала это", – пульсировало в его мозгу, и эти слова он не мог изгнать оттуда. Дара смогла задеть его за живое, да так, что даже сейчас, перед встречей с бароном, его мысли были о ней. За эти слова он ненавидел ее и хотел убить. Как в тот момент он сдержался, Гер и сам не понимал. Только чудо спасло цыганку от того, что он не убил ее. И сейчас Гер был рад, что ее нет поблизости, так как заглушить боль от этих слов он мог только ее кровью. Почему эти слова задели его, почему у него было ощущение, что она, говоря их, будто ножом вспарывала его сердце? Может потому, что в момент близости между ними происходило большее, чем физический акт. Гер чувствовал, что в тот момент он позволил себе открыться – и вот результат. Он знал, что нельзя обнажать свои чувства – за это приходит расплата, и он получил ее сполна. Как юнец теперь сидит с вывернутой наружу душой и пытается стать прежним, доказывая себе, что ему все безразлично. Но только это не так. Ему не были безразличны ее слова, и в глубине души он так хотел, чтобы она сказала, что думала только о нем… Хотя зачем ему все это?
– Гер… – Ковало понимал, что его пятиминутный монолог прошел впустую. Гер хоть и был в машине рядом с ним, явно мысленно отсутствовал. Видя, что Герман очнулся, Ковало решил кратко повторить уже сказанное им ранее:
– У нас серьезные проблемы с потерей машины с оружием. Африканский князек рвет и мечет, обвиняет нас в срыве поставки, нарушении договоренности и во всех смертных грехах вместе взятых. Да его и можно понять – он там банановую революцию запланировал, а мы его подвели. Он теперь и слышать ничего не хочет, говорит, что выслал людей с нами разобраться… Ты понимаешь, что это значит?
– Понимаю. За такое кидалово, как вышло с этим африканцем, заживо в сере растворяют… Охрану усиль и сам в бронике ходи. Эти папуасы – дикие люди. Не знаю, кого он на нас послал, но, чувствую, без перестрелки здесь не обойтись.
– Сам тоже в бронике ходи, – Ковало знал, что Герман не наденет бронежилет, но все равно сказал это. – Может, сейчас переговоры с бароном помогут. Все-таки у нас его дочь, неужели она важнее машины с оружием… хотя там на два ляма зелени… хотя как поет цыганка – и двух лямов не жалко.
Герман, повернувшись, посмотрел в глаза Ковало, и тот понял, что увлекся и сказал лишнее.
– Извини… ты же помнишь – у меня Ирэн, – ежась под холодным взглядом Полонского, Ковало попытался свести все к шутке.
* * *
Встреча с цыганским бароном проходила в одном из фешенебельных московских ресторанов. У Полонского был заказан столик в нише, чтобы лишние глаза и уши им не мешали. На эту встречу Герман приехал первым и, заказав еды, расположился за столом вместе с Ковало. Его охрана стояла рядом, а часть людей была рассредоточена по залу и, конечно, на улице у машин.
О приезде барона ему сообщили заранее, и он был готов к его приходу. Барон, одетый в хороший дорогой костюм, в сопровождении трех человек прошел к столу Полонского. Поздоровавшись кивком головы, Мирчи сел на стул напротив. Герман невозмутимо ел, хотя и без особого аппетита.
– Угощайся, – Герман кивнул на еду.
– Давай сразу к делу, – барону было неприятно находиться за одним столом с Полонским. Он очень долго решал, стоит ли ему вообще ехать на эту встречу, но потом доводы элементарной вежливости пересилили все остальные.
– Выпить хочешь? – Герман поднес к губам бокал с вином темно-рубинового цвета.
– Герман, хватит ломать эту комедию и изображать гостеприимного хозяина. Говори, зачем меня хотел видеть, – Чечар откинулся на спинку стула и недобро посмотрел на Полонского.
– Твои люди похитили то, что принадлежит мне, – сухо произнес Полонский. Он и сам был не намерен играть в добродушного хозяина. – Я говорю о машине с оружием, которая шла из Тулы в Москву и исчезла, проходя по твоим землям.
– Твои слова ласкают мой слух, Герман, – Мирчи прищурил один глаз. – Наконец-то ты признал, что это мои земли.
– Земли, где расположены твои люди, земли, которые станут моими…
– Это бабушка надвое сказала, – произнес барон с невозмутимым видом.
– Не будем сейчас об этом, – Герман понимал, что опять барон заговаривает ему зубы. Как же он устал от этих цыганских разводов. – Верни мне машину. Скажу даже больше – я готов у тебя ее выкупить, по разумной цене. Там оружие, которое нереально продать здесь, в России… оно не нужно тебе, я куплю его, и мы разойдемся с миром.
– Ты просишь? – Чечар холодно усмехнулся, глядя, как вспыхнули тигриные глаза Полонского. – Раз просишь – значит, у тебя серьезные проблемы, а если у тебя проблемы – я рад этому. Видишь, как все обернулось – есть справедливость на белом свете…
– Хватит, – Герман повысил голос, но потом опять стал говорить как обычно. – Назови свою цену, и мы договоримся.
Барон всматривался в лицо Полонского. Ему нравился такой противник. В современном мире, где мужчины перестали таковыми быть, барон был рад встретить в лице врага того, с кем интересно воевать.
– Нет, Герман. Я не продам тебе назад это оружие, – уверенно произнес барон, обдумывая полученную информацию и уже понимая, что машину с оружием похитил Шандор. Больше было некому. – Я буду смотреть, как тот, кому ты должен оружие, придет тебя убивать. Поверь, мне это более выгодно и более интересно наблюдать, чем получить от тебя жалкую кучку долларов, и облегчить твою жизнь.
– Тогда ты будешь наблюдать, как я буду убивать твою дочь. Это тоже будет более интересно наблюдать, чем получить ее в обмен на то, что я прошу, и еще и деньги в придачу.
Мирчи помрачнел и сжал кулак так сильно, что побелели костяшки пальцев.
– У меня больше нет дочери.
Герман удивленно вскинул бровь. В тоне Чечара не было лжи.
– Можешь оставить ее себе или выкинуть… ее судьба меня более не волнует.
– Ты так просто отрекся от своего ребенка, – произнес Ковало, который никогда не влезал в разговор, но сейчас не сдержался.
– Наши законы строги к таким, как она. Но таким, как вы, этого не понять – что значит честь…
– Куда уж нам, – зло произнес Гер, – впервые с таким диким средневековьем сталкиваюсь.
– Тебе об этом думать нужно было раньше, – Мирчи встал из-за стола, – а теперь можешь себе ее оставить или выкинуть. У меня больше нет дочери. А за содеянное тобой – тебе и будет расплата от тех, кому ты оружие продал.
Мирчи холодно улыбнулся и, не прощаясь, пошел к выходу из ресторана. Его люди последовали за ним. Ковало и Гер переглянулись.
– Он что, серьезно – насчет дочери? – такое даже Ковало поразило. – Девчонка ведь вообще ни в чем не виновата, да ничего такого и не произошло в целом…
– Дикие люди.
Настроение Гера окончательно испортилось. Он не хотел себе признаваться в том, что слышать слова Мирчи о дочери ему было неприятно.
Между Ковало и Гером повисала тишина, каждый обдумывал услышанное.
– Ладно, хватит, я не намерен решать семейные вопросы между Дарой и ее отцом. У нас и своих проблем хватает, нужно с африканцами как-то разруливать.
– Теперь Дара не нужна, как прикрытие, раз ее отец отрекся от нее. Что с ней делать будешь?
– Пока все оставлю как есть, не до нее сейчас.
Есть окончательно расхотелось и, бросив кредитку на стол, Гер дождался официанта, затем быстро вышел из ресторана. Раскаленный летний воздух не принес облегчения. Дышать было все так же трудно. Мысли вместо двух миллионов долларов и проблем с африканцами возвращались к словам Мирчи о том, что он отрекся от дочери. Глупость какая, на дворе двадцать первый век, а здесь такие вещи говорят, да еще и на полном серьезе. Не понимал он этих цыган – ни Мирчи, ни Дару. Один дочь выкинул из принципа или из-за диких традиций; другая ведет себя так, что постоянно заставляет его срываться и превращаться в монстра. Сев в машину и ощутив прохладу кондиционера, Герман заставил себя переключить мысли на поиски машины с оружием.
* * *
Следующий день для Дары начался, как всегда, с завтрака в ее комнате, который принесла домработница. Видя ее и понимая, что Ковало сдержал свое слово и не уволил ее, Дара искренне ей улыбнулась.
– Доброе утро, Вероника Петровна, – сказала она, пытаясь забрать у нее поднос с завтраком.
– Из-за тебя меня чуть не уволили, – женщина отстранилась от Дары и игнорируя ее попытки помочь, сама пошла с подносом к столу. – Всякий сброд в дом понатаскают, и из-за них у меня проблемы.
Слова больно задели Дару, хотя она уже привыкла, что ее, как и всех цыган, считают сбродом. Она промолчала и, дождавшись, когда домработница выйдет из ее комнаты, подошла к окну. Есть расхотелось, но на конфликт с Ковало не было сил. Она выпила чай, а три кусочка хлебушка завернула в платок и спрятала в карман. Дара уже привыкла скармливать хлеб птичкам – это можно было делать, ведь птицам тоже нужна еда. Сыр или колбасу она отдавала коту, который захаживал в сад Полонского; видно, высокий забор его не останавливал. С котом она тоже сдружилась, теперь он регулярно приходил к ней, зная, что она его покормит.
Дождавшись своего выгула в сад, Дара пошла за охранником. На улице ее ждали еще двое. Она уже привыкла к такому сопровождению и даже могла не замечать их и наслаждаться красивыми цветами на клумбах или сидеть на скамеечке в тени аллеи. Один из охранников держал гитару. Сделав к девушке шаг, он произнес:
– Это тебе, ты, наверное, играешь на гитаре… ну, все же цыгане играют, – немного смутившись, произнес он.
Дара улыбнулась и взяла гитару. Да, она умела играть. Не то, чтобы правильно или профессионально, она играла обычно, как все – три струны, три аккорда, как ее научили в таборе. Играть на гитаре ей всегда нравилось, как и петь.
– Спасибо.
Взяв гитару, она по привычке провела по ней пальчиками, прислушиваясь к звучанию каждой струны и уже слыша, какая из них требует настройки. Ее природный слух никогда не подводил.
– Сыграешь? – спросил другой парень, и в его голосе Дара тоже почувствовала смущение.
– Да.
Сказав это, Дара пошла к скамейке в тени дерева и сев на нее, еще раз провела рукой по струнам. Немного настроив их звучание, Дара заиграла, а затем и запела. Она пела на своем родном языке, языке ее предков – древнем, как сам мир. Языке, на котором веками пели песни те, кто жил вольной жизнью, кочуя по земле, и был свободным. Песня была грустная и, не зная языка, те, кто слышал ее, понимали слова сердцем. Незнакомые слова проникали в душу и задевали то, что каждый из нас прячет глубоко в себе от посторонних глаз.
Когда последние аккорды мелодии затихли, Дара подняла глаза от гитары и увидела стоящих вокруг нее ребят из охраны. Сейчас они были другими, с них ушло это напускное равнодушие. Дара улыбнулась им. Такими они ей больше нравились. Охранники смутились и опять придали своим лицам суровый вид.
– Ты гитару оставь себе… повеселее с ней будет, – сказал один из них. Охранники отошли от нее и встали на свои обычные посты, чтобы не мешать ее прогулке, но при этом держать ее в поле видимости.
Дара была благодарна, что ей оставили гитару. Действительно, с гитарой было повеселее, если ее жизнь в заточении можно назвать веселой.
* * *
Пойманных цыган избивали уже второй час в заброшенном ангаре. Изредка Гер выходил покурить, потом возвращался и с безразличием смотрел на происходящее. Ковало знал свою работу, но даже он так и не смог добиться ничего вразумительного от избиваемых им парней.
– Ковало, заканчивай с ними.
Ковало, который уже занес биту для удара, задержал ее в воздухе.
– Добить их?
– Нет… так оставим. Поехали.
Гер пошел к выходу из склада, ему наскучила эта картина и это бесполезное времяпрепровождение.
Вскоре из ангара вышли Ковало и его люди. Помыв руки водой из пластиковой бутылки, Ковало подошел к Геру.
– Может, еще стоило их попинать, раскололись бы, – предположил он, застегивая на рубашке манжеты. До этого рукава были закатаны по локти. – Надо же, все-таки кровью испачкал, – Ковало с сожалением посмотрел на пятно крови на белом манжете рубашки.
– Ничего они не скажут. Молчат как партизаны… да и потом, я думаю, это не они, – Гер в задумчивости затянулся сигаретой. – То есть машину с оружием своровали цыгане, но не барона.
– Есть один такой – Шандор… у него свои цыгане. Ты его, наверное, видел, – Ковало кашлянул и замолчал, видя взгляд Гера и понимая, что теперь стоит поговорить об этом. Он достал мобильный телефон, и, найдя фотографию, показал ее Геру.
На Гера смотрел красивый парень цыганской внешности, хорошо одетый и с надменной улыбкой на лице. Гер его сразу узнал – это тот, с кем целовалась Дара в клубе.
