Текст книги "Орехово-алый мотылёк (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Нам срочно нужно бежать!.. Джованни, эй! – Чесио аккуратно выбрался из кустов и потянул парня за рукав кофты. Тот явно не спешил и был почти спокоен.

– Ты думаешь, это и есть житель того дерева?.. – он повернулся к нему и окинул вопросительным взглядом. Чесио ощущал свою видимую дрожь, ощущал, что сердце сжалось в маленький плотный комок и пускало сигнальные импульсы по телу. Колени жутко замёрзли, а ладони шаркали по земле от дрожи. Рычание зверя уже поселилось внутри Чесио и пересеклось с шумным биением сердца, превратившись в леденящую кровь загробную мелодию. Такую мальчик слышал всего один раз, очень-очень давно, и не совсем понял, к чему это было.

– Я не знаю, Джованни… Не знаю! Но надо бежать! Это очень странный зверь! Ты видел когда-нибудь таких? Даже я – нет! – схватив его за руку, почти умолял Чесио, едва перебирая во рту сухие травники, застрявшие там после взбирания по склону. Джонни только хмыкнул, но наконец развернулся, приготовившись залезать обратно по склону.

– Ну ты и трусишка! Ладно, так и быть, пошли. И что тебя напугало, его глаза? – Джованни даже усмехался, а Чесио, не слыша его, не понимая, удивляясь его смелости и частично коря себя за боязливость (хотя поджидать эту тварь в кустах было всё равно сущей глупостью, пусть и имея при себе тесак), обогнал друга и пытался не светить макушкой над кустами.

– Не знаю… Джонни… это ведь совсем ненормально. Это не животное. – Джованни едва поспевал за ним, чтобы слышать его слова, и до сих пор сохранял полную невозмутимость. – Да ты что так спокоен? Ты видел разве что-то такое в своей жизни?

– Вроде бы нет, но мне кажется, что существо напоминает то самое, которое я прогнал с нашего огорода… помнишь, рассказывал? – тут Чесио остановился, пристально и дико уставился на друга.

– То есть… оно ещё и добирается до деревень? Ужас! И я… если оно сидит в дереве, то тогда в прошлый раз я так запросто убежал от него?.. Странно, что я вообще жив оказался… – Чесио вновь стал забираться дальше, как услыхал, что рычание теперь слышалось совсем недалеко. По жилам пустили не иначе, чем осколки льда, которые оцарапывали, холодили и заставляли кривиться от редких болезненных импульсов.

– Оно… оно добралось до кустов цистуса. Где мы сидели. У подножья… – заговорил Джованни, обогнал его, схватил за руку и буквально потащил за собой. – Но оно с другой стороны. Пока ему не видно нас. Надо встать и бежать, если хотим скрыться от него.

– Нас будет видно, если…

– Нет! – Джонни распрямился первым и серьёзно, внимательно заглянул ему в глаза. – Уже, на самом-то деле, всё равно. Существо давно не у дерева. Поэтому мы успеем.

Глаза Джованни, казавшиеся перламутрово-серыми сейчас, были одним скоплением покоя, теплоты и разумности. Ровно с таким же взглядом он бы пошёл с тесаком на почти росомаху, думал Чесио, когда податливо встал следом за другом и, вцепившись в его ладонь, позволил тому буквально тащить его за собой. «Только движущихся деревьев напугался, но это, конечно, нормально для первого раза. Джонни же не лесной житель и потому такой неучёный насчёт этого…» – промелькнуло в голове у мальчика. Наконец, впереди стал виднеться край склона, за которым их ожидало спасение, если бы они тут же рванули куда глаза глядят. Однако и росомаха был не глуп: казалось, его фырканье и рычание, сосредоточенное принюхивание только-только пропало из головы, оставив после себя лишь мутное, прерывистое сердцебиение, как неожиданно по ушам резанул пронзительный крик, хруст кустов, звонкое лязганье клыков.

У Чесио в глазах потемнело настолько, что все тёмные оттенки слились в один беспросветный чёрный, и он пару раз запнулся об корни и пеньки, заботливо поддерживаемый Джованни от больного падения. Где-то среди обрывков скрежещущих звуков, шороха листвы и травы, странного треска, удалось услыхать слегка взволнованный шёпот Джонни: «Он преследует нас». Да и правда, где-то позади можно было различить быстрое перебирание лап, грозный рокот и в некотором смысле ликующее похрипывание. «Не оборачивайся!» – прозвучало где-то над ухом мягкой волной, когда они делали последний рывок, чтобы забраться на уступ и затем уже бежать изо всех сил. Но тут даже оборачиваться не надо – так обострился слух, что вполне себе рисовал густыми чёрными масляными красками картину позади. Каждый резкий штрих – и существо всё ближе и ближе… Нет, это всё же отдалённо напоминало росомаху – и как это умудрился понять Чесио, лишь слушая этого зверя, неизвестно. Затем зрение немного вернулось, представляя мир в расплывчатом виде, будто кто на него ведро воды вылил. Они бежали, держась за руки – отпустить друг друга значило погибнуть тут же, на месте, бежали и всё в тот момент было одним на двоих: дрожь, выскакивающая из тела душа, неприятный, скользкий холодок, явно не из нашего мира, напоминавший о чём-то… Точнее, Джованни был хладнокровным на этот счёт, но из приоткрытого краешка его шерстяной кофты так и сочился страх, незаметной, невидимой струйкой, которую хорошо углядел Чесио.

Но животное, несмотря на видимость неуклюжести и неторопливости, оказалось хорошим бегуном. Чесио и сам не понял, как это смог разузнать; неожиданно он хорошо осознал, что такое восемь с половиной метров и почему половинка от метра является вот такой, а не чем-то другим. Назад не смотрел, но в голове чётко висела картинка: перебирающий лапами зверь нёсся на них и сверкал глазами, и лязгал зубами, и всё никак не хотел отставать, и никак не терял среди запутанных сосен и дорожек, среди густых кустов и пахучих цветков, он чуял запах, такой явный для него, возможно, запах боязни или чего-то такого, но он бежал чётко, слаженно, словно двигался по заранее сделанному плану. А лёгкие всё жгуче и больнее наполнялись раскалённым железом и камнем, ноги уже переставали чувствовать землю, будто он летел, а сознание превратилось в нервозную бездумную птицу, бездельно тилинькающую и могущую улететь восвояси в любое время. Наконец Чесио понял: он сдался. Мысль пришла быстро, легко и безучастно. А он сам на ближайшем бугре с такой же лёгкостью повалился на землю, никак не приготовившись, тупо ударившись лбом о влажную землю и, немого повернув голову влево, увидав, что звёзды на небе закружились в странных витках. Чесио было болью и низко осознавать, как он быстро сдался и как невозможно пал в глазах друга, но встать на ноги и бежать он не мог.

Джованни поднимал его, ставил на ноги, что-то серьёзно и взвинчено говорил, затем закричал, но, вдруг и сам поняв, что дело бесполезное, буквально оттащил его в дальние кусты и приказал что-то, наверное, сидеть тихо, а сам извлёк из чехла тесак вновь и скрылся. Чесио с трудом понимал, что происходило: вся реальность расползлась на кусочки, блёклые лоскуты, а собирать их надо было ещё обдуманно и осторожно. Он ощущал, как вся смелость испарилась, словно помойная лужа жарким летом, и как по щекам непрерывно потекли слёзы, и как хотелось буквально вопить о беспомощности. Тело дрожало, будто у него был приступ лихорадки, а тоненький ствол дерева рядом едва удерживал его тело на себе. Чесио не сразу понял, что сидел, потом не сразу понял, где Джованни. Затем не понял ничего, но услыхал вновь ввергающий в оцепенение скрежет зубами и раскрыл непослушные ветви.

Совсем недалеко стоял Джованни, перед ним – этот зверь. Тесак был готов в любую секунду обрушиться на голову зверю так же, как и лапы зверя были готовы вцепиться в глотку. Они стояли, напряжённые, кажется даже, что одновременно рычавшие, и Чесио знал: кто-то обязан был проиграть полнейшим образом в этой схватке. И ему вновь стало стыдно за себя и за свой страх, за недавние шутки над мнимой боязнью Джонни, за то, что сам первый же и дал слабину, впав в тягостную тоску от непрерывного рычания зверюги. Он хотел броситься сейчас же, взять какую-нибудь палку и помочь Джованни, но не хотел опозориться в сотый раз за сегодня перед ним, нарушив его совсем простой приказ «не высовываться из кустов». Ему оставалось быть немым наблюдателем, впрочем, тело покинули всякие силы; единственно оставшиеся – на угрызение себя самого, это всегда пожалуйста.

Однако ж, не произошло ничего необычного; можно было про себя досчитать до четырёх, и вот зверь, поскуливая, прижался к земле, отвёл уши назад и попятился. Джованни даже не махал перед ним тесаком, а держал его, скорее, больше позади себя, чем спереди. Зверь отходил, отходил, а, когда между ними стало не меньше десяти метров, молниеносно развернулся и неуклюже побежал назад, вероятно, к своему дереву, покачиваясь даже смешно из стороны в сторону. Джованни стоял ещё некоторое время, сжимая в ладонях тесак, а потом бросил его на землю, почти без сил упал на колени и, взъерошив волосы, громко и нервозно усмехнулся. Видимо, он был готов драться на смерть, а такой поворот событий сбил его ещё сильнее. Чесио с трудом верил в происходящее, долго наблюдал за тёмным «мохнатым холмом» между деревьев, который потом растворился где-то в ночной гуаши, откуда и пришёл. Сил в теле так и не появилось, поэтому Чесио считал, что оказался рядом с Джованни не иначе как с помощью Лесного духа, что аккуратно перенёс его туда.

– Что… это было?.. – вздрогнув от своего же голоса – такого хриплого, чужого, слишком громкого посреди ставшей тишины, Чесио прикоснулся к плечу Джонни и сам бессильно присел рядом. Тот довольно тяжко дышал, как будто и вправду дрался, затем поднял совсем растерянный взгляд на него и покачал головой.

– Я… я, правда, не знаю. Я же говорю, что встречал его раньше. Это точно он. Вблизи. Это не росомаха, но что-то похожее. Тогда… тогда я стоял посреди огорода, в ночной рубашке, без всякого оружия и думал, что вот он вцепится в меня. А он также… также заскулил, как провинившаяся собака, и быстро убежал. Позади меня не было ничего устрашающего, рядом – тоже. Да и сейчас… думаю, тесак ему не был виден. Что тогда? – Джованни, кажется, готов был продать всё на свете, чтобы узнать эту тайну – до того горели диким любопытством его глаза, но Чесио знал не больше его, поэтому в ответ только пожал плечами и задумчиво хмыкнул.

– Ты… в порядке? – спросил он, дотронувшись пальцами до щеки рядом с длинной царапиной – и то это оставили злобные кусты, они, как известно, всегда здесь такие. Чесио аккуратно стёр капельку крови, и Джованни наконец посмотрел ему в глаза, пытаясь улыбнуться и сделать вид, что всё нормально.

– А ты и правда волновался… – что-то в этих словах задело Чесио за такую волнительную, чувствительную струну внутри него, отчего тут же хотелось выговориться на полную, если ещё не заплакать. Комкая землю в руках и глядя на притоптанные васильки, он затараторил:

– Я… совсем трус, прости… Не знаю, что напугало, но я совсем растерялся. Прости, что вот вдруг упал и ничего не хотел делать, даже встать не мог. Словно оцепенение, не знаю… Может, я только по деревьям и могу лазить, а больше-то ни в чём и не смелый… прос… – Его голову, зажав между двумя ладонями, быстро, но нежно приподнял наверх Джованни и мягко посмотрел ему в глаза. Потом улыбнулся, а Чесио уже читал его мысли, такие лёгкие и слишком добрые по отношению к нему: «Ну, и дурачок же ты…»

– Слушай, цветочный мальчик, не говори так. Я был и… ну… и рад тебя спасти. Даже подрался бы с этой тварью ради тебя, что ли. Странно звучит. Но всё же, – Джонни начал говорить уверенно, а под конец сдулся на таких искренних, но таких сложных предложениях. Чесио понял это и тихонько рассмеялся.

– Ты можешь иногда (ну, не часто, конечно) показывать свою слабость… только близким людям, конечно… Мне так отец говорил, а потом прибавлял, что, в общем, сильно на меня не надейся – нюни распустишь, получишь от меня ремня. Но… я думаю, ты немного другой. И тебе уж точно иногда можно. – Чесио слушал его, ощущал на своём лице его шершавые ладони и думал, что теперь уж точно знает, что есть на самом деле друг – ну, вот такой, совершенно отличный от него, но похожий одновременно. Небо и бесконечное озеро, почти сливающиеся воедино на далёкой границе, но до границы не дойти, поэтому и кажется, что между ними – ого-го. Но ведь где-то они точно соприкасаются, думал Чесио, хоть цветом, хоть отражением.

– Господи, Чесио, ну, прекрати плакать! – Джонни быстро-быстро утёр ему щёки и грубовато встряхнул за плечи. – Всё ведь хорошо, ну? Даже вон не подрался со зверем. Считай, конечно, что день зря прошёл, но если б я дрался, ты, вероятно, очень сильно бы переживал… – Мальчик сам не заметил, что в уголках глаз скопилось немного слёз, и сейчас же стёр их и рассмеялся звонко, чувствуя, что теперь-то всё стало как прежде. Они, помогая друг другу, встали на ноги, подобрали тесак, и Чесио повёл их к реке, потому что Джованни честно признался, что совершенно потерялся, где они теперь находятся. И Чесио вновь казалось это глупо, ведь как можно заблудиться здесь, когда вот она – осиновая рощица, а за ней-то уже вересковые заросли, и вот она наша река. Джонни опять расхрабрился, начал рассказывать, что этот зверь хоть и с мощными лапами, но уж никак не сравнится с кабаном, на которого они ходили. Так что можно было и потягаться… или даже в недалёком будущем заглянуть под дерево и таки вытащить его оттуда. На что Чесио отвечал: всё, хватит с него таких приключений. Его-то зверь не боялся. Потом они стали раздумывать, что же могло напугать его так; сошлись на том, что род этих зверей издревле боялся воронов, а тут ещё и целый принц-ворон – хоть вообще беги из леса и никогда там не появляйся. Конечно, всё это были глупые догадки и смешные истории. Чесио решил для себя, что это странное пересечение обстоятельств. А может, Джонни и правда обладал магической силой, только пока не знал – тоже занятная идея. Но даже Джонни уже немного позабыл об этом – и Чесио с радостью забылся вместе с ним.

Они шли к реке, по-глупому держась за руки, но по-иному не могли. Джованни предлагал довести Чесио до деревни, но тот отказался, говоря, что кроме этого дерева с живущим там зверем в этом лесу не было ничего страшного. Ему изначально не понравилось это место, и теперь он туда – ни ногой. Оно лежало далеко в стороне от его основного пути, поэтому можно было идти спокойно и даже по пути сделать себе венок из ночных цветков – говорят, такие как раз хорошо успокаивали и помогали крепко заснуть. А вот Джованни обратного пути мог и не найти – естественно, странное для Чесио дело, но он обещал друга научить быть здесь, как дома.

Когда расставались, вновь назначили себе встречу – только, конечно, уже днём и зареклись ночью больше никогда не гулять. Опять через три дня. Джованни потрепал его по волосам, сказал, что сегодняшний день был самый необыкновенный и лучший в его жизни, и признался, что каждая встреча для него – маленькое путешествие, такое сказочное и даже невозможное. Которое возможным делал только Чесио. И Чесио обещал, что так будет всегда. И сам безоговорочно верил во всё это. Они знали друг друга всего три встречи, но эти встречи, вероятно, соткали между ними такую узорную ниточку, что по ней друг к другу перетекали различные мысли, секреты, желания безостановочно, непрерывно. Только покидая Джованни сегодня, Чесио понял, что забыл нечто у него, а потом, усмехнувшись, понял – нет, всё нормально, это небольшой клочок души, так и должно быть. Зато вместо него – такой же клочок, принадлежавший Джонни, который сейчас перелезал реку и тоже вспомнил про него, а затем ухмыльнулся и отыскал у себя компенсацию.

Добравшись до дома ближе к раннему рассвету, когда небо становилось тёмно-аметистового цвета, а звёзды наливались сочным спелым цветом, Чесио блаженно упал в свою кровать, переодевшись и зарыв все следы ночной прогулки, но понял, что сегодня не встанет никуда. Скажет матери, что заболел живот, и пролежит весь день дома. А по факту: будет со сладостной улыбкой прокручивать в голове вспоминания, теперь уже смеясь над своей робостью тогда и безумными словами. Бесспорно, они с Джованни сегодня были самыми счастливыми людьми во всём мире. Пусть так могло показаться далеко не каждому.

========== 3’ Встречи, костры и липовый чай. ==========

Ты – мое окружение, всё, что меня окружает,

Ты проносишься эхом над горным массивом

В моём левом полушарии.

Ты – мое окружение, всё, что меня окружает.

Это ты крутишь калейдоскоп

Моего сознания,

И я буду держаться за тебя.

«Holding on to You» Twenty One Pilots ©.

Наконец, то ли время смягчилось, то ли логичная пауза в три дня хорошо закрепилась в сердце, но Чесио научился пережидать часы от встречи до встречи достойно и даже в каком-то смысле полезно. Подумал, что Джованни нужен, конечно, интересный друг, образованный, могущий рисовать не только облака, но и спелые арбузы, грузно лежащие на помятой клетчатой ткани вместе с сочными виноградинами. И не только это, естественно, но и многое другое; он стал куда больше прикладывать усилия к рукоделию, чем вызвал восторг учителя, но делал это не для него, а для таких же распахнутых в удивлении карих глаз, когда дотаскивал до их мостика очередную объёмную штуковину из листьев, веток и ещё какой-нибудь мишуры. Чесио часто думал над заданием, вкладывал в него свою душу и неумеренную фантазию; Кармэла стала говорить, что наконец-то его воображение пошло в верное русло. А мальчик не совсем понимал, почему верное было одним единственным, и не переставал в свободное время заниматься глупостями и ради поимки золотистого жука глухо падать с хлева на землю и получать кучу синяков. Ему просто нравилось казаться для Джованни необычным, могущим придумать какие-нибудь милые вещички. Но, безусловно, умения и мастерство нарабатывались со временем… Впрочем, несмотря на свою ещё более безграничную, чем фантазия, нетерпеливость, Чесио аккуратно справлялся, пыхтел, иногда хмурился и цокал, когда не получалось, но всё же шёл к цели.

Однако ж через месяц занятия закончились, и все ребята, и старшие, и младшие, ушли на заслуженный отдых вплоть до момента, когда лес за пределами деревни станет одной большой оранжевой массой. Чесио только-только стал втягиваться в безумный вихрь своих цветастых идей, а тут уже делать ничего и не надо было… Но он не расстраивался, а потихоньку продолжал выдумать самодельные клетки для птиц из прочных веток, украшал их розами и ромашками и, показав сначала Джованни, поставил в углу в своей комнаты до лучших времён. Не только это: ещё соорудил прекрасный подарок матери на день рождения, обмакнув шишку в золотистую краску и обсыпав её резными лепестками, потом приготовился к празднику Мирэллы и нарисовал ей чудесный лесной склон, по которому каждый раз спускался к Джованни, – она-то таких и не видела… В общем говоря, каждый день он старался придумать нечто красивое и почти полезное, даже начал изготавливать хлипкую кормушку для королька – наверное, он тоже жутко хотел какого-нибудь подарка от него, но просто не мог сказать, конечно. Но для Джованни Чесио не спешил с презентом, потому как хотел ещё немного поучиться и выдумать уж что-нибудь совсем чудесное и гениальное. Поэтому часто, усевшись дома в полном одиночестве, мальчик раскладывал вокруг себя множество всяких жестяных банок, выточенных самостоятельно свечек из воска, незаконченных картин с фиолетовыми, жёлтыми и розовыми лесами и равнинами, целые кучки разномастных оливковых, коричневых, жёлтых веток, горку орехов и еловых, сосновых шишек, потом охапки неказистых цветочков с долины у подножья холма в лесу и ещё бесконечно много радужных мотков ниток, полуоборванных цепочек, не слишком ценных камней, булавок, ремешков и отдельный мешок с лоскутами ткани разной текстуры и цвета. Раскладывал это всё благоухающее ветром, травой, еловыми ветками и домашней пылью богатство и думал, что же можно сделать. В итоге Чесио оставлял в дальнем углу комнаты незамысловатое описание своей очередной идеи, пользуясь значками и рисунками (писать их пока не учили) и вытачивая это дело прямо на деревянной стенке с помощью маленького тяжёлого ножика. Он очень надеялся, что Кармэла никогда не увидит это, а если увидит, не будет ругаться слишком сильно.

Всё лето можно было спокойно раздумывать над подарком Джованни, часто даже в полнейшей тишине – Мирэлла уходила гулять с подругами, лишь к обеду возвращалась, чтобы встретиться с той самой тётей Фелисой и пообедать, а потом обе уходили – и уже никого до прихода Кармэлы. Поэтому Чесио легко мог улизнуть в лес тогда, когда ему нужно было, и никто не спрашивал, что он делал весь день, только вечером мать критично оглядывала его на наличие новых синяков или ссадин и, если таковых не было, целовала в лоб и улыбалась, а если были, то тоже целовала в лоб, вздыхала и мазала своей чудесной лечебной мазью. Тётя Фелиса не жаловалась на него – и это уже было замечательно; а так-то каждый, кто знал его, думал, что весь день он пропадал по чужим задним дворам, проскальзывал куда-нибудь в подвалы, словно маленький коричневый кот, гулял среди аллей, собирал цветы и фрукты, приносил к себе в комнату различную мелочь, добирался до гнезда угольной качурки, едва не упав с дерева, и всё в таком роде. Большего счастья Чесио и не представлял.

С Джованни они теперь встречались около их мощного и древнего моста; иногда сидели рядом, болтали без остановки (в основном, конечно, Чесио, его друг на этот счёт был поспокойнее) и звонко смеялись над шутками друг друга. В такие моменты коричнево-алый мотылёк внутри Чесио почти загорался, становясь огненным, приятно-огненным и дурманящим. Мальчик ещё с трудом догадывался, как обозвать его, но изредка раздумывал всерьёз над этим. Потом они залезали на деревья, отдыхали в теньке, развалившись на корнях, как в креслах, купались в речке, когда она уже более-менее нагрелась, прыгали в неё с моста, ныряли в глубину, доставали с илистого дна несколько железных ржавых штуковин, о назначении которых так и не догадались, и грелись на солнечных камнях своей крепости, и даже увеличили количество своих подданных от одной утки до мраморного чирка, такого красивого перламутрового цвета, что Чесио заявил: он теперь их доверенное лицо при дворе. И много, много смеха от этих мелких происшествий; каждая встреча – маленькая история, такая чудесная и необыкновенная. Чесио всё больше окунался в эту местами темноватую душу друга, слушая его порой невесёлые истории о той малость дикой, жестокой жизни в другой деревни, где встречали рассвет без всякой радости, проживали день без единой улыбки и уходили спать, лишь прочитав какую-то молитву и хорошенько проплакавшись. Мальчик с трудом верил, что где-то могло существовать такое, но, похоже, в каком-то смысле Джованни был жутко счастливым, что позволил мраку проникнуть в себя лишь частично. На самом деле, Чесио понимал: знай он, что в действительности происходило в этой душе и какой она по началу могла казаться грубой, он бы побоялся подойти к нему. И его счастье, что не знал, а бездумно вышел из кустов вереска и почти бездумно стал лепетать свои бесконечные слова о каких-то мелочах. Теперь не жалел, что имел рядом с собой такого друга, который начинал понемногу спасаться от съедающей его темноты и приоткрывать ему душу. И Чесио был рад спасать, вытаскивать и рассказывать ему очевидные вещи про природу и про то, в чём настоящий смысл его баночки всех первостей мира. Всегда казалось, что времени слишком мало, хотя они вдвоём резвились от полуденного жаркого солнца до солнца, приближавшегося к закату. Чесио, как мог, восполнял рассказами все прошлые годы и старался делать это быстро, но ведь бывала такая мелочь, что хочешь не хочешь, а для собеседника она близка, понятна, и вы оба окунаетесь в перекидывание фразами «Да-да, у меня было также, как понимаю тебя, оно точно такое!». И ничего не было лучше в тот момент, когда меж полюсами их миров находилась янтарная тёплая точка соприкосновения и их души-цветы находили друг друга тонкими кудрявыми стебельками и оплетались вокруг. Ради таких моментов Чесио становился ещё интереснее, чтобы до конца понять душу Джованни.

Но время понемногу двигалось вперёд: постепенно от беспробудной жары, от которой приходилось часто обливаться холодной водой, пить её же, наедаться спелыми арбузами и дынями, а больше ничего и не нужно, дело перешло к незаметной лёгкой прохладе в воздухе. Момент, и вот уже нет желания беспрерывно бегать к колодцу и выливать прям там же на себя ведро воды; да и в реку с моста прыгать стало как-то свежо – та стала синее, глубже и прохладнее. Потом Кармэла принесла ему спрятанную в кладовке целую стопку шерстяных кофт, тёплых штанов, собственно связанных носков и чёрные сапоги. И добавила: в одной рубашке и коротких штанах теперь за дверь – ни ногой. И так Чесио понял, что наступила осень – совсем неожиданно, резко, нисколько никого не подготовив. Только он немного заработал себе кашель, но подумал, что просто пересидел в холодной воде. А оказалось – нет, всё же осень. Солнце никуда не девалось, да и днём кофту приходилось снимать, оставаясь в одной рубашке, но с утра и вечером всё в точности напоминало осень: низкие густые облака, приглушенное тресканье в печке, плотно закрытые окна, вечные носки на ногах и запах мятного или жасминного чая, сладкого липового мёда, хрустящего корочкой чернично-клубничного пирога и горьких лечебных трав, сушащихся наверху, по всему дому. Но всё же в этом было больше прелести, и Чесио не переставал радоваться и даже пару раз отнёс Джонни кусочки сладких пирогов, а тот ему взамен – куски от пирогов с мясом, и это оказалось очень даже вкусное решение!

А если наступало вот это всё, да ещё иногда и дожди начинались, то можно было говорить с уверенностью: завтра, проснувшись, можно точно обнаружить все деревья вокруг подёрнутыми осенним огнём, который обжигал листья и те стыдливо показывали свои истинные краски. А стало быть, совсем скоро начнутся занятия – пусть теперь и не обременительные, но всё равно это вам не лежать весь день в захламлённой комнате. Даже пришлось прибраться и кое-что с сожалением выбросить. Но отчего-то нынче ни одна вещь не могла расстроить Чесио; он и сам понимал, что это всё, кажется, из-за его друга принца-ворона. Он был виноват во всём его радостном настроении. И это всегда вспоминалось с таким трепетом, что мотылёк внутри чересчур сильно заходился в молниеносном похлопывании крылышками.

Впрочем, деньки текли – какие мимо Чесио, какие сквозь него, но всё равно он старался ценить каждый такой. За немного прохладной зимой, которая отличалась от осени лишь частым отсутствием солнца, последовал Новый год и тут Чесио резко осенила идея, что подарить Джованни. Пришлось вновь достать из всех шкатулок и коробок все запасы, разложить вокруг себя и отыскать целую медную цепь – в своём роде, почти бесценная вещь среди его хламья, нашёл на дороге по пути к игровой площадке ещё давным-давно. И теперь, немного почистив её, он увидел: цепочка вновь заблестела тёмно-оранжевым радужным отблеском, значит, он на верном пути. Тут же с лёгкостью отыскалась пустая серая подвеска со створкой – если открыть, внутрь можно было положить что-нибудь овальное. И овальное было тут как тут: чудесный камушек бирюзы, ну ровно по размеру! Чесио приклеил его туда, а внутри створки нашкрябал своё имя – для этого пришлось спрашивать у матери, как же оно всё-таки писалось. Когда всё это закончилось, мальчик положил цепочку в одну из маленьких деревянных шкатулок и безоговорочно решил пожертвовать ею – нельзя было такую вещь вручать просто так. И сам же расписал её красками, изобразив и шикарные гвоздики, и подсолнухи, и фруктовые рощи, и ещё много маленьких мирков, что окружали их. Чесио остался довольным подарком и с нетерпением ожидал праздника.

Честно говоря, мальчик был настолько в восторге, когда дарил эту вещь и видел приятное изумление на лице Джованни, что совсем забыл о том, что же подарил ему тот. Помнится, это было нечто умопомрачительно вкусное, но что именно – вылетело из головы. Да и дарили они друг другу столько на очередные Новые года, что всё помнить – памяти не хватит. Чесио знал: это всегда было таким неожиданным и приятным, что труднее и труднее становилось держать это в себе. Они расставались на этом мосту, уже темнело, и такое тягостное, но сладкое чувство щемилось в груди, словно кто-то поливал крылышки мотылька липким цветочным мёдом. Но каждый раз приходилось уходить, держа в руках то ли подарок, то ли частичку души Джованни. И Новый год – праздник загадочный, но даже он не давал такого слишком дорогого удовольствия, чтобы остаться вдвоём хотя бы на лишних два часика… Но это всё – лишь капризные мечтания самого Чесио. Похоже, в этих встречах в том и была изюминка, что они недолги и между ними приличная пауза. Чтобы не успеть надоесть, подобрать слова почётче и покраше, и успеть соскучиться. Не мудрено, что так поступила сама судьба: летом неосознанно они поступали также.

Однако в жизни Чесио стали происходить и другие яркие события, помимо вечно солнечных мостовых встреч с Джованни, залезания по сухим стволам, разжигания костров и даже мелких перекусов рядом с ними. Мирэлле исполнилось десять лет, и под её левой ключицей появился символ конвольволо – тот самый, о котором говорил Луиджи. Это было похоже на то, как будто чёрной краской нарисовали на коже такую картинку: две завитушки, вроде как, стебельки, растущие из одной волнистой ветки, а на том витке, который больше, пририсованы два небрежных прямых штриха под углом к основной ветке. Выглядело довольно прелестно. Чесио тогда спросил сестру, в чём смысл знака, а она ответила, что и сама не знает… им, всем десятилетним, обещали рассказать чуть позже. Даже не Марта должна была поведать об этом, а некто другой. Сначала мальчика это интересовало, но через пару деньков желание узнать угасло, забылось, а Мирэлла так ничего и не рассказала ему.

А вот через три года ему пришлось узнать насчёт этого слишком неожиданно. Однажды ночью под левой ключицей стало сильно болеть и чесаться, а на утро там на месте расчёсанной и красноватой кожи красовался символ конвольволо (дурацкое название, считал Чесио, до сих пор язык в трубочку сворачивался от него). Только… минуточку. Он присмотрелся: вместо двух штрихов, перекрывающих виток, был только один. Чесио не поднял панику, а просто нахмурился: в любом случае, до поры до времени он не мог знать, что этот символ значил. Только тогда он вспомнил про сестру, но та лукаво улыбнулась и бросила ему: «Придёт время – узнаешь. Слушай, я тоже сгорала от любопытства, тебе совсем немного потерпеть осталось». Но утаить от неё, почему это он вдруг заинтересовался, не удалось; мальчик сообразил, что раз один штрих – стало быть, не всё так гладко, ведь до того он видел эти символы у человек пяти и везде были два. И потому приоткрыл ворот рубашки наполовину, сославшись на то, что кожа ещё болела; увидев начало штрижка, Мирэлла облегчённо выдохнула и улыбнулась, спокойно похлопав его по плечу. Чёрт знает что значил этот жест, но Чесио напрягся и пребывал в напряжении до самого собрания.