Текст книги "Орехово-алый мотылёк (СИ)"
Автор книги: Julia Shtal
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Ты не знаешь, кто такой отец? Правда? – Джованни был так неподдельно удивлён, что Чесио даже смутился: вдруг он и правда не знал каких-то слишком важных для мальчишки вещей и сейчас только позорился перед новым другом?
– Это, ну… типа мамы, только мужчина. Он тоже твой родитель. И заботится о тебе. Тебе немного не повезло. С отцами довольно весело, хоть они и бывают строги и иногда могут выпороть ремнём.
– Хм… – Чесио всерьёз задумался. – Я не помню, чтобы кто-нибудь называл кого-нибудь своим отцом. Может, это у нас по-другому называется? Потому что я знаю кучу взрослых дядь, с которыми весело и иногда они бывают строги, но, конечно, не ругают таким образом. – Мальчик запустил руку в карман и с жалобным вздохом вытащил склизкую намокшую бурую кашу из сплётшихся травинок, цветов и орехов – он забыл про них, когда пытался сделать большую, чем у Джованни, волну. Невредимой осталась только булавка, а всё остальное пришлось выкинуть.
– Нет, тогда ты точно из другого мира, – решительно заключил Джонни и сурово хмыкнул. – Мне иногда кажется, что я повернусь, а ты, цветочный мальчик, станешь и впрямь цветком, м?
– Мне нравится имя цветочный мальчик… – довольно улыбнулся Чесио и вдохнул полной грудью. – Не поверишь, но иногда и мне самому кажется, что скоро я обращусь в какой-нибудь цветок и стану чувствовать весь лес целиком, – он прикрыл глаза и ощутил, как ему легко и невозможно просто всю вечность лежать здесь, около реки, и рассказывать-рассказывать самому принцу о своей жизни как о жизни волшебной, магической, сверхъестественной (хотя ничего такого там не было), а, когда закончатся истории, взять Джованни за руку и пуститься к озеру, к горам, к равнинам, чтобы создавать новые истории и вечерами перед жарким костром пересказывать их. Это было и правда чудесное будущее.
После этого Чесио говорил о чём-то ещё, о чём-то лёгком, красочном, звонком и пропитанном сладким запахом тенистой рощицы, в которых он часто представлял, как будет рассказывать свои невероятные истории кому-то. Джованни перебивал, хмурился, не соглашался, резко настаивал на своём, в конце концов, смеялся над ним как над глупеньким, но, видно что, был совсем счастлив, лёжа сейчас вдалеке от своего дома, от своих проблем, брата, матери, некоего отца и порки ремнём. Были только они, зелёные своды над головами, прекрасное лазурное око, старавшееся растянуть для них время, и журчащая прохладная река, манящая в свой зеркальный, но будто совсем похожий на наш мир, но ведь по факту решишь туда попасть – и только почувствуешь каменное дно; река, конечно, была хитрой.
Чесио ощущал, как где-то в области грудной клетки затрепыхалось нечто, похожее на ажурный цветок, нечто лёгкое, капризное, быстрое и переменчивое. Оно задрожало и старалось вырваться изнутри; Чесио мысленно старался договориться с ним, но оно совершенно никого не слушало и только касалось лепестками его рёбер ещё сильнее. Случилось это, когда они замолчали, рассказы, естественно, ни в коем случае не закончились, Чесио просто думал, как интереснее рассказать о своей недолгой дружбе с ежом, что почти каждое утро носил ему на своих колючках мелкие фрукты, даже ждал его некоторое время, а потом, к сожалению, пропал. Солнечное пятно покинуло их, и только мягкая, почти осязаемая и гладкая тень деревьев накрыла теперь с головой. И вот, неожиданно среди этого всего, а в груди расцвёл какой-то цветок и нервно затрепетал лепестками. Это было нечто хорошее, чувствовал мальчишка, но с привкусом горькой неизвестности, которая, как известно, тяготила. Краем глаза он смотрел на лежавшего рядом Джонни, и ему казалось, может, и слишком наивно, глупо казалось, что у того в груди тоже некто неспокойно скребётся и просит чего-то, чего ты ему дать не можешь. И его едва видное дёрганье губами – просто попытка договориться с этим цветком или кем-то другим.
– Почему у тебя два имени: Джованни и Джонни? Они звучат, как два разных, – чтобы переключить их внимание с мотылька на другое, спросил Чесио, привстал с уже неприятно холодного камня и протянул руку своему другу, чтобы тот поднялся. Когда они оба отряхивались от сухих травинок, он заговорил:
– Ну, Джованни – в честь отца, а Джонни я приобрёл, когда матери было неудобно звать нас. Она сказала: ты больше Джонни, чем Джованни, конечно. И ребятам так легче было. Так и пошло… – он пожал плечами. – А я сам не определился, которое мне нравится больше. Хэй, цветочный мальчик, нам бы уже пора расходиться. Лично меня и так отругают за то, что не донёс чернику вовремя. А тебе ещё сквозь живые дубы добираться, а вдруг они слегка раньше оживут, м? – Джонни толкнул его в бок, а Чесио ойкнул от неожиданности.
– Нет, только когда солнце уходит, они оживают… Но ты прав, надо идти, – Чесио ощутил неподдельную тоску уже представлял, в какую липкую серо-бурую массу растянуться три дня до встречи с Джованни. – Хотя, знаешь, мне так не хочется, я бы вечно…
–Ну-ну, Чесио, – Джонни аккуратно приложил палец к его губам, – не говори такие глупости. Ты же большой мальчик и прекрасно понимаешь, что одним нам в лесу не выжить и не остаться здесь навечно. Ты хоть и цветочный мальчик, но цветок не лесной, а слишком красивый для этого леса, а цветам нужен толковый уход. Давай переберёмся на ту сторону.
Чесио податливо кивал, а на губах до конца дня оставалось холодное, с привкусом земли и травы прикосновение пальцев. Грусть не ушла, но аккуратно легла куда-то вглубь его души неровным и сухим осадком. Ему вдруг стало тревожно: а что, если Джованни не придёт в следующий раз? Может быть, он ради вежливости такой, а после этого с радостью забудет про встречу? Чесио и не думал, что так уступчив панике, но сейчас какие-то разрывы и надрезы кромсали что-то внутри него. Они остановились рядом с вереском, который Чесио благополучно поломал, и Джованни говорил, что теперь он пойдёт обратно и, к сожалению, не может проводить его дальше, потому что, скорее всего, запутается, ведь дальше не было дорожки. Чесио кивал, старался улыбаться, а потом, когда уже было время разворачиваться и идти восвояси, он судорожно схватил холодную ладонь в свои две и торопливо, беспокойно заговорил:
– Послушай, Джованни, а ты… ты придёшь, правда? В следующий раз? Ведь надо… ещё столько рассказать… и тебе – мне. И мне – тебе. Какие именно рассветы мне нравятся, почему ты любишь дождь, где видел волну, и отчего я ненавижу рисовать растения… много-много всего ведь, поверь! – мальчик чувствовал, что руки предательски задрожали, а взгляд просто не мог встретиться с этими спокойными, тёмно-медовыми глазами. – И… я просто впервые так рад, а мы ведь даже ещё не лазали по деревьям. Да и ты… вроде бы, принц, вроде бы, ворон, а всё равно согласился со мной поболтать… – понимая, что нёс чушь, Чесио зажмурил глаза сильно-сильно, потом распахнул их и бесстрашно поднял голову. – Ну, а ведь принцы-вороны… они… избирательны, что ли…
В ответ ему послышался лёгкий, совсем добрый смешок, а взгляд на секунду зажегся осколком солнца, а потом, правда, вновь стал холодным. Вторая прохладная ладонь накрыла его руки, сцепленные на первой, и Чесио почему-то подумал, что уже знал значение слово «совершенный» – нечто подобное через коду уже проникало внутрь него. Нечто совершенное от Джованни.
– Конечно, приду! Что ты совсем как девчонка размягчился? Я уже сказал, что ты мне определённо нравишься, хотя, конечно, это всё так сумбурно. Но я приду. Потому что твои рассказы – это ведь просто маленькие прекрасные истории. И ничего подобного я не видел в своей деревне, никого, подобного тебе, не встречал там. Ты самой настоящий житель этих лесов, такой наивный и весёлый. Даже одно наказание можно пережить ради задержки здесь… – проговорил, почему-то быстро замолк, откашлялся, отпустил руки и быстро потрепал его по голове.
– Короче, до встречи, ладно? Через три дня, в то же время. И здесь.
– Да… спасибо… ты… – Чесио не нашёл, что сказать, а только развернулся и быстро-быстро побежал, чтобы не показаться нежной девчонкой Джованни – только они, ей-богу, могли так расчувствоваться от простых слов и не находить в итоге, что ответить. Но, остановившись на склоне, Чесио развернулся и увидел, что Джонни пошёл обратно к реке; момент, и тот развернулся, словно каким-то неведомым образом узнал, что на него смотрели. Чесио не было видно оттуда, но ему казалось, что Джованни улыбался. Они помахали друг другу и пошли каждый в свою сторону. И Чесио непременно, слишком сильно казалось, что своему новому другу он оставил далеко не обычный изумрудно-красный лист… нечто большее, никак не умещающееся в рамки его сознания. И это было по-своему чудесно.
Чесио бежал настолько быстро, насколько мог, чтобы слегка поуспокоить свою разгоревшуюся душу – мать, вероятно, удивится, увидев его в таком возбуждённом состоянии. Но если она докапываться не станет, это сделает Мирэлла, а вот уж кому точно Чесио не хотел рассказывать о своём новом друге. Джованни хотелось спрятать ото всех и никогда никому не говорить о нём, хотя желание выплеснуть эмоции было велико. Именно поэтому Чесио изматывал себя, бежал слишком стремительно, стараясь обесцветить эмоции, но если б он знал, что в его случае это занятие – провальное. К сожалению или к счастью… На ходу он вслух стал придумывать себе историю для Мирэллы, если она вечером шёпотом спросит, где он шатался весь день. Прогулка по пустырю рядом с забором – идеальный вариант, это было в его стиле. Наплетёт сестре небылиц про увиденных больших фиолетовых змей в его рост и толщиной в его тело, и она тут же отстанет от него, сглотнув комок страха – она верила всем страшным вещам.
Мальчик уже почти подбегал к деревне; над головой послышался протяжный крик: там, купаясь в лазурных волнах и отогреваясь солнцем для ночной охоты, кружили буро-чёрные орлы. Это значило, что через час должна прийти Кармэла, поэтому следовало поторопиться. Лес впитал в себя солнце и теперь отдавал рыжим маревом вокруг; ноги утопали в тёплой листве-земле, а ветки перестали быть злыми и больше не царапали лицо. Воздух наполнился сладким запахом ягод, древесным – от остывающих деревьев и орешников, а горьковатым – от полыни. Чесио ощутил, что голова пошла кругом: сегодняшние воспоминания, присыпанные сладкой пудрой-запахами, составляли часть какого-то карамельного, чрезмерно приторного напитка, которым мальчик, казалось, напитал каждую клетку своего организма. Главное было – не продать рецепт такого одурманивающего зелья кому-нибудь другого, а иначе, как водится, эффект пропадёт.
Разогнавшись, Чесио ловко перепрыгнул забор, оглянулся вокруг и побежал привычным путём назад: роща, пустырь, сады, потом тихо пробираться рядом с ограждением вокруг рынка, дальше по дворам и, наконец, вот оно, любимое здание, юркнув во двор которого мальчик мог поздравить себя с успешно достигнутой целью. Ребятишки его приход не слишком-то заметили, а обратили внимание только, когда он попытался покорить вершину тополя, но почти упал, вовремя зацепившись за тонкую ветку бугенвиллии и запорошив землю под ним бледно-розовым снегом. Когда он спустился, новости дошли до Марты, и та немного пожурила его: «Весь день был тихим, ни одной неприятности, связанной с тобой, и вот под вечер разбушевался. Как будто сглазили тебя». Чесио не нравилось слово «сглазить» – оно прямо-таки скрипело на зубах, и он обиженно пошёл ловить бабочек и донимать Карло до прихода матери.
Дома Кармэла спросила у него, откуда такие длинные царапины по лицу; Чесио отвечал, что это он упал на бугенвиллию, ничего особенного. Погладив его по щеке, мать сказала, что у него сегодня необыкновенно вдохновенный вид. «Глаза даже будто светятся!». Мальчик отделался объяснением, что сегодня ему удалось сделать почти хорошую сову и он был доволен собой. После ужина Мирэлла забралась к нему в комнату, шмыгнула носом и хотела было спросить, где он пропадал, как Чесио её опередил и поинтересовался насчёт сегодняшнего турнира. «Нет, Элма, этакая ведьма, выиграла… Бантиков сделала меньше, но всё равно вышло слишком безвкусно». Мирэлла, видно было, плакала: глаза её потухли, приобрели серый оттенок. Чесио подбодрил её, достал из кармана целый апельсин и даже почистил его для неё, что уж было вершиной проявления заботы. Добавив, что её кукла была прекрасна, он вскользь упомянул про своё вымышленное приключение и после только поддакивал Мирэлле насчёт недостатков Элмы и возможное пристрастие Марты к этим чёртовым бантикам и к её безвкусице – вообще. Потом разошлись и, сомкнув вокруг себя тёмный небосвод, Чесио, чувствуя совершенно глупую улыбку на своих губах, вспомнил, как они с Джованни барахтались в реке, как разговаривали о серьёзной ерунде, как он шёл сквозь лес и ощущал, что в душе сквозила свобода. Это было запредельно, невероятно и уж точно не в этой жизни; Чесио слышал своё прерывистое дыхание и смеялся, а потом переворачивался на другой бок и вновь вспоминал, как же хорошо было там, вне этих деревянных стен. Их вообще хотелось поджечь, чтобы выпустить всех бедных заточённых жителей на волю. Чесио думал, что немного подрастёт и точно сделает это…
Когда он типично открыл перед сном окно, ожидая увидеть жёлто-синюю стрекозу, в комнату неожиданно впорхнул… мотылёк с большими красными крыльями в коричневую крапинку, которого он ожидал вчера. Беспокойно пролетев под потолком, он неожиданно закружил над Чесио и приземлился ровно ему на грудь, слегка слева от центра. Пару секунд мальчик, не двигаясь и не дыша, с восторгом смотрел на него, потом ощутил колкое тепло где-то в районе сердца и поднял взгляд на густо-жёлтый закат. Ему казалось, от этого должно что-то проясниться, но ничего не прояснилось. Тогда он вновь опустил глаза, но мотылька уже не было; Чесио думал, что он не мог так незаметно улететь… тогда что, растворился внутри него? И стал тем самым острым тёплым ощущением? Мальчик охотно поверил в это, изумился, подумал, что обязательно расскажет Джованни, что он теперь – не иначе как избранный, повелитель большой и прекрасной армии мотыльков, а если пожелает, то сам раскроет красивые крылья за своей спиной, но делать этого, конечно, просто так не будет, только в исключительных случаях.
Наконец, после того, как мать пожелала ему хорошо выспаться, Чесио провалился в свой фантастический сонный мирок, где был уже не один, а с Джованни, и они там управляли всеми бабочками вокруг и создавали феерические картинки из разноцветных насекомых, манерно двигая руками в такт какой-то задорной песенке. И это было более чем идеально.
========== 2’ Мост, дубы и звёзды. ==========
Если ты найдёшь кого-то, с кем будешь счастлив просто держась за руки, всё остальное будет уже не важно.
Клиника (Scrubs) ©.
Осознать то, что придётся ждать некоторое время перед очередной встречей, не так легко получилось в наполненной цветами, мечтами и солнцем голове Чесио. Он был слишком легкомысленным и сам страдал от этого, думая, что время будет лететь так, что вот он моргнул – а желанный момент уже настал. Всё оказалось гораздо хуже: дни перед встречей могли и растягивались в целую бездну. Он, вроде, предполагал такое, но всё равно был неприятно удивлён. Да вот ещё новость: в эти скучные серые деньки надо было заниматься чем-то скучным и серым вдобавок. От этого Чесио готов был завыть волком, которые изредка – разве что осенью – появлялись в их окрестностях, становились недалеко от забора и начинали выть. Ночью их вой Чесио слышал прекрасно, и, хоть уговаривал себя не бояться, а кровь в жилах ощутимо застывала – они жили всего в квартале от забора и слышно было жутко громко.
Однако он героически переплыл вязкую массу этих деньков и с победным возгласом вышел на берег нужного момента. В тот день он ещё быстрее старался торопить события, чтобы скорее оказаться около речки, ещё хуже рисовал, менее внимательно слушал задания и в итоге вместо стебелька анемона нарисовал яркую розу с присевшим на верхушку мотыльком, что растворился в нём совсем недавно. Их учитель только покачал головой, неодобрительно сказал: «В твоей голове только ветер, несущий колкую хвою и лепестки» и всё же сжалился, разрешив взять задание на дом. Побросав всё на столе в хаотичном беспорядке, Чесио вырвался на свободу и, душой уже находясь там, около прохладной тёмной водицы, спешил изо всех сил. На ходу раздумывал над словами учителя: он – это, безусловно, ветер, но почему несущий хвою и лепестки? Ему вновь захотелось поделиться с Джованни этим и многим другим, что, словно целых три жизни, а не дня, накопилось у него за последнее время. Он понимал, что вновь будет тараторить и сбиваться, нести иногда полную чушь и странные вещи, но будет совершенно откровенным с Джонни. И тот, кажется, по-своему это оценит…
Ноги утопали в мягкой траве, по лицу хлестали жёсткие ветки, а лёгкие наполнились чужим диким воздухом – воздухом леса. Чесио казалось, что, буквально подойдя к тонкой границе, очертившей владения двух стихий, он уже ощущал, как за спиной раскрывались мнимые лиственные крылья, и на них он с лёгкостью перелетал высокий забор. Сама природа через ограждение вдыхала в него силы, прыть и внутреннюю карту, прикрученную к той части сознания, где лежал неоконченный список удивительных и странных дел наподобие сорвать первую осыпавшуюся ветку жимолости перед зимой или с наступлением первых серьёзных холодов развести на заднем дворе костёр и поджарить на нём яблоко, густо поливая его ягодным вареньем… Чесио думал: может быть, такое есть у каждого жителя его деревни? Просто они все сидели вдали от ограждения и не ведали, что с ними могло произойти, стоит лишь переступить черту. Хотя мальчик почему-то считал, что, конечно, не единственный такой и не может быть в принципе им: потому что ну глупо считать, что природа не соблазнила кого-то ещё. Пусть у него в голове был ветер с примесью чего-то другого, но всё же.
Знакомые узкие тропинки, дубы с огромными корнями («Ну вот, – думал Чесио, – они, конечно же, поменяли свои места!»), склоны, плавно уходящие вниз и заросшие душистой эхинацеей по пояс и мелкими кудрявыми вьюнами, небольшой ров с акациями и каменистыми пластами земли, наконец, кажущиеся бесконечными заросли вереска – будто один большой светло-сиреневый пар, исходящий от реки, наверняка ведь волшебной. Чесио нравилось место, где они повстречались. Оно было простым и до жути неказистым, не живописным, а скорее диким и естественным, но оно подходило им обоим. Чесио раздвинул непослушный вереск и со вздохом облегчения, с безумной улыбкой обнаружил знакомую фигуру, сидевшую на большом тёмно-зелёном валуне. Мальчик не думал, что когда-либо будет выказывать такой восторг от одной встречи, но он и вправду, подойдя к Джованни, потерял все слова, аккуратно сплетённые по бусинке в единое ожерелье заранее, забыл напрочь все рассказы, все яркие пятна, все неудачи и горести, всю тоску, а просто улыбнулся широко-широко и, будто девчонка, промямлил нечто несвязное, кажется, вообще не на итальянском языке. Внутри него затрепетал мотылёк, уже точно поселившийся тогда, когда около его груди исчезла та бабочка, растворившись в уже готовой для этого душе, заполнившейся цветами в тот момент, когда он лежал на берегу реки рядом с Джонни. Чесио чувствовал, что сейчас это нечто стало сильнее и красочнее, а Джованни насмешливо смотрел на него, называл цветочным мальчиком и спрашивал, почему он молчит, разве у него нет историй? Чесио не задавался вопросом, почему рука парня была всегда прохладная, но ощущал нечто более серьёзное, совсем не под стать своему ветру в мыслях, когда рука касалась его головы и аккуратно, нежно боронила волосы.
Чесио откровенно говорил, что сильно рад видеть его, поведал о том, какими невесёлыми и трусливыми казались ему ребята во все дни, о том, как он сам чуть не засох и как, между прочим, сумел стать повелителем бабочек. Он, как всегда, тараторил, перескакивал с одной темы на другую и сам понимал это, краснел, задыхался, но не спускал взгляда с Джованни. Неожиданно тот перебил его, нахмурившись:
– Ты что это, получается… скучал по мне?
– Да! – Чесио не хотелось видеть суровый взгляд того, и он опустил глаза. Его ладони мягко коснулась рука, и Джонни потянул его в сторону, при этом смеясь так заливисто и добро, что мальчик и не знал, что думать.
– Ты и правда… совсем другой. Поговорить с тобой немного – всё равно что очистить душу от печали и горести. – Чесио, восторженно смотря на него и покорно идя за ним по скользким камням, думал про себя кротко, что для него Джонни – нечто похожее, нечто идеальное, идеальный вариант друга, нет, даже так – идеальный вариант идеального друга. Чесио не знал честно, чем таким необычным мог обладать, чтобы заставлять друга забывать о печалях, но слышать это было так приятно, что к щекам, узорно пробираясь по сосудам, прилила кровь. Смутившись, он начал говорить совсем о другом, потому что побоялся показаться недогадливым и спросить «Что именно ты чувствуешь?»
– Куда мы идём? – Ступни, наконец, ощутили влажную мягкую почву вместо привычного камня, а с глаз ушла обычная для раздумий пелена. Чесио огляделся и понял, что они прошли немного влево от того места, где познакомились, и здесь было, честно говоря, намного лучше. Река постепенно расширялась, а они шли рядом с небольшой грядой камней, наваленных почти у самого берега. Здесь радостно купали свои длинные тонкие веточки пушистые ивы, рядом брезгливо стояли кривые левады, а позади них живописно росли кустарники филлиреи с узкими длинными листиками и ещё неспелыми бледно-фиолетовыми ягодами. Наконец, когда река в ширину стала что-то около шести метров, Джованни потянул его ближе к неровному болотитстому берегу и только тогда вспомнил про вопрос.
– Сейчас ты увидишь… это просто находка!
Вместе с его словами они резко остановились у края воды и отодвинули ветви плакучей ивы; по левую руку открывался вид на… целый маленький мостик, составленный из двух арок. Чесио не видел чего-то подобного в своей жизни и, держась за влажную ветку ивы, чуть не упал в воду, засмотревшись. Мост был песочно-соломенного цвета, старым, выщербленным, и Чесио думал, что в прошлых веках он наверняка был чересчур важным и по нему шагали загадочные маленькие человечки, которые не умели переплывать реку, так как их могло снести течением. Сейчас в нём, конечно, смысла не было, ведь человечки либо выросли, либо уж давно перешли на другое место. Теперь мост выглядел забавно, нелепо и удивительно среди глухого леса на совсем узкой речушке.
– Как тебе? – Джованни повернулся к нему, и мальчик увидел его довольную улыбку и слишком добрые глаза – ну, ведь не бывает таких у принцев, правда? Чесио восторженно кивнул, понял, что будут лепить сейчас околесицу про человечков и потому промолчал – эмоции нынче не только хлынули через край, но и затопили всё вокруг.
– Знаешь, это место как будто специально придумали для нас. Оно невозможно хорошо! – спустя пару минут сказал Чесио, когда они пошли дальше, к мосту. Каждому из них не терпелось залезть на него и, свесив ноги, начать говорить о глупостях, а потом, возможно, позже и даже не сегодня, таки скинуть с себя одежду, разбежаться и прыгнуть в глубокую тёмную воду, позволив течению пронести себя под древними мшистыми сводами и крикнуть вверх, услыхав в ответ своё устрашающее властное эхо. Как единственные короли этой заброшенной мостовой страны, они, величественно пыжась и кривляясь, взошли по истёртым ступеням наверх, потом обратились к народу-течению с пафосной речью о том, что это место слишком долго ждало своих правителей, но вот они здесь и теперь всех ждёт только счастье. Ответом им послужило многозначительное кряканье спрятавшейся в камыше утки, и они залились громким смехом.
Чесио начал с любопытством исследовать их небольшое владение, заглядывал в каждые трещинки, отыскал в самых тайных уголках потрескавшуюся янтарную брошь, сломанный ножик, кусочек холщовой ткани неопределённого цвета и даже моток мгновенно рвущихся ниток. Мальчик сложил их маленькое богатство рядом с бортиком, а Джованни в это время усердно отскребал чёрную плесень и зелёный мягкий мох от стен моста своим ножом. Неприятный скрежет стоял в ушах, но он говорил, что это во благо их будущего владения. А Чесио только смеялся и толкал его в плечо, думая, что вот совсем не ожидаешь, а у тебя уже есть целый мост! Любой из ребят в его группе об этом мог только мечтать; это ли называлось счастьем?
Они с Джованни как-то быстро сошлись на том, что бледные, тянувшиеся аж с самого берега вьюны они оставят – пускай и дальше оплетают камни, а вот найденное барахло на мосту, пожалуй, спрячут куда-нибудь с видного места – слишком оно портило степенный и благородный вид их моста. Потом Чесио забрался на бортик, стянул башмаки и свесил ноги вниз: до серо-синей воды было далеко, но ступни уже ласкала прохлада. Джованни сел близко, касаясь своим плечом его плеча, и Чесио слышал трепыхание крылышек своего мотылька и напрасно старался его успокоить. Чтобы не слышать его, он начал говорить о том, почему любил мамину выпечку, а особенно пироги с грушей и вишней, почему зимой их всех заставляли пить противный горький настой на травах, отчего ему пришлись по душе лиловые облака и как правильно надо отлавливать жёлтых гусениц. Джованни же после начал рассказывать, как впервые охотился на кабана вместе с отцом, как однажды прогнал какого-то непонятного чёрного зверя с их овощной грядки, как выиграл в турнире по своей деревне на лошадиных скачках и почему его брата назвали Джорджио. «Да потому что им лень было придумывать имя, и они нашли похожее на моё, на самом деле!». Чесио слушал его и неосознанно окунался в некую другую жизнь, более грубую и резкую, более неподвластную и внезапную на горестные события. Это было нечто другое, находящееся за чертой природы и вне её законов, но само собой управляющее, пусть иногда и бесстыдно. И Чесио нравилось это, как ни парадоксально; но ещё больше нравилось понимать, что за десять лет своей жизни в такой среде Джованни крупно отличался от злого человека, коих там было много. Может, переступая границу, он вновь натягивал на себя недобрый вид, но его душа, думал Чесио, его душа – это звезда, светящая тускло, но для самого Чесио – ясно и правдиво. Джованни весь был средоточием грубой правды, критической точки зрения, но невозможно яркого – характера. И Чесио было ценно, что тот был именно таким, а не иначе.
Но каким, каким же безжалостным было время?! Казалось бы, кое-как дошли до событий прошлого года, а тут хоп – и солнце уже близилось к зениту, им пора было бежать по своим тёплым скучным домам и доделывать свои неинтересные дела. С прогретого каменного моста не хотелось уходить, но даже утка, их пока единственная подданная, вспорхнула крыльями и полетела в сторону своего гнезда, беспокойных крикливых родственников и вечной суматохи. Но она точно должна вернуться через некоторое время, ведь правда? Чесио был вновь до серьёзности расстроен, ведь они только-только сумели коснуться до прошлого друг друга, а сейчас надо было вновь разрываться, уходить и оставлять своё владение. А он даже не начал строить догадки, кто же всё-таки построил этот мост и что было вокруг него… Может, чудесные эльфы, а может, и страшные лешие? Он, надевая башмаки, быстро говорил это Джонни, а тот, вздохнув, с печальной улыбкой потрепал его по плечу.
– Не сегодня, цветочный мальчик, не сегодня… – и цветочный мальчик покорно расстраивался и переставал щебетать, тяжко вздохнув. Сильные пальцы схватили его за подбородок и подняли голову выше, чтобы глаза захватывали кусочек неба и немного – души Джованни, рвущейся через тёмные глаза наружу своей почти похожей болью.
– Не расстраивайся, ты же знаешь, что в следующий раз будет ещё лучше, ещё веселее… – шёпот был таким звучным, успокаивающим, даже усыпляющим, и Чесио почти прикрывал глаза, чувствуя прохладное дыхание на своём лице и радостно вспоминая, что им сегодня удалось побывать даже королями и бесстрашными завоевателями бесхозного моста. Да и целый мост – приличный повод для восторга! И он сумел забыть про горечь, которыми сопровождались их расставания; Джонни отпустил его, потом приобнял за плечо, и они, распевая песенку, в которой путали и забывали слова, шли рядом с берегом до места их обычной встречи.
Настало время самого важного: договориться о времени и плане действий того, что произойдёт через три дня, но уже ночью. Чесио насмешливо спросил, не передумал ли Джованни, на что тот, фыркнув, надменно произнёс, что уже подумал было, что Чесио замнёт это, так как сам до невозможности боится. Естественно, чуть не подрались, но вовремя остановились и, будто обидевшись друг на друга, сухо договорились встретиться здесь же, только после захода солнца, когда все дома будут спать. Горделиво подняв головы, потопали в разные стороны, но почти одновременно обернулись, и Чесио взволнованно, улыбаясь, прокричал ему:
– Спасибо тебе за мост! Он мощный и с него можно прыгать в воду! И… что пришёл – тоже спасибо… – Чесио ощутил перехватывающий дыхание восторг и почти заглушил им свой голос, вновь слыша, как на него надвигалась волна, сотканная из какой-то прекрасной, но сильной армии мелких чувств.
– Я всегда буду приходить, Чесио. И… вдруг мы с тобой сумеем победить то существо в дереве? Я принесу большой тесак. Ладно? – Чесио звонко смеялся: посреди ночи, в окружении странных тёмных существ, которых и не узнаешь при свете луны, Джонни хотел ещё и выгнать скрежещущего обитателя из его давнишнего жилища! Ну, не безумец ли?
– Конечно! До встречи! – Чесио бежал и хотел верить, что сердце заколотилось так бешено лишь потому, что он нёсся как угорелый… конечно же, не только это. Он просто знал, что слишком счастлив, слишком неправдоподобно счастлив, слишком большая концентрация радости выливалась в его сердце, и оно едва успевало это впитывать. Во второй раз чувства были прежними, но более острыми, более осязаемыми, точёными, реальными…. Чесио бежал и кричал негромко «Лесные духи, у меня есть друг! Самый чудесный друг!». И ему казалось, что лесные духи ему несомненно завидовали, раз иногда так неожиданно подставляли корневища и толстые лианы под ноги, чтобы он запинался. Но это всё были пустяки, главным был мотылёк с огненными крыльями, что резвился внутри него и ошпаривал душу своим трепетом – конечно, вот что это было, это было то счастье, которое он испытал, когда встретил Джованни.
