Текст книги "Орехово-алый мотылёк (СИ)"
Автор книги: Julia Shtal
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Мама, мне ведь показалось… что я понял, что значит любовь, – Чесио приподнялся на локтях и глянул на бледную Кармэлу, неподвижно сидящую рядом с ним. – Это совсем не ядовитая бабочка. Это прекрасный мотылёк. У него чудесный яркий окрас, а от его трепета теплеет тело. Только я этого мотылька собственноручно убил. Потому что я слабый и глупый – самые ужасные качества совместил, правда? Но… – голос не поддавался, становился сиплым и глухим, сквозь него слышался болезненный чудовищный взрыв, – но теперь-то что… Теперь… мама, я буквально всё упустил в моей жизни.
Кармэла молча гладила его по плечу, смотря ласково и внимательно – хотела сказать этим, что, если б только знала, о чём он говорил, о какой такой любви, то непременно бы чего-нибудь посоветовала, а так она могла лишь только навредить лишними словечками. Она была удивительно права; Чесио положил голову ей на плечо и выдохнул. Конечно, эта боль тоже уйдёт и забудется, как прошлая, но острое сожаление – неужели по самой боли – будет ещё долго рядом с ним. Ужаснейшее, что может произойти с каждым. Чесио знал: в его случае ничто не может помочь, даже время – нельзя залатать эти раны ничем; однако можно привыкнуть к жжению и продолжить существовать. Изменить сейчас, увы, уже ничего нельзя; «уже» – склизкое слово с оттенком вечного опоздания, придуманное специально для самоуничижения таких, как Чесио. Впрочем ведь, и поделом.
Как ни уговаривал себя успокоиться, в следующие несколько минут, не двигаясь, он смотрел перед собой и ещё подавался панической дрожи, стискивал зубы до скрипа и сглатывал-сглатывал поспешно безнадёжный пустой крик. Всё-таки сложно и неприятно было принять простую истину: его выкинуло из реальности на сотню лет, а между тем происходило много разных событий – Джованни наверняка порядочно дожил свою жизнь, а теперь его уж давно и не было, и имя его, вероятно, стёрлось почти навсегда. Чесио казалось: это слишком много для него; теперь было впору беззаботно впадать в спячку заново, но стало жаль мать – она переживала безумно. Хотя бы ради этого юноша аккуратно встал с колен, поднял Кармэлу и вздохнул, заглянув ей в глаза:
– Я… привыкну. Мне нужно время, чтобы принять. Я не могу ещё до конца поверить, что Джованни давно отжил своё. Люди смертны, я ведь знал, но всё разрушила моя мечтательность и вера в лучшее… честно, больше никогда не буду. – Кармэла молчала, мягко улыбалась и гладила его по щеке – лучше и не придумаешь, пусть ничего не говорит, пусть лучше подумает, что сын малость свихнулся, но хотя бы не лежит безвольной куклой на кровати. Да, лучше так.
Чесио прислушался к себе: где та волшебность, где мягко-рассветная атмосфера живого пернатого леса, где змейка вечно скользящей в нём весёлости, где безмерная мечтательность, что выходила за рамки недоступных мыслей и чуть-чуточку обрисовывалась в реальности, где огненные крылья за спиной, на которых они с Джованни улетали в свою мостовую страну и кормили своих подданных-уток, где неряшливая палитра с его густыми чувствами-красками, что загрязняла скучную действительность и почти захлестнула всех с головой?.. Ничего. Ничего не осталось. Пустая глухота. Глухая пустота. Как ни меняй слова, противно от них одинаково. Лучше бы уж внутри стал стелиться густой отравляющий туман, чем вот это всё. Но пришлось мириться со сводящей с ума, тихой бездной, затягивающей и могущей убить, если долго в неё вглядываться. Юноша нечаянно заглянул туда, на короткий идиотский миг, и едва не сошёл с ума, оглохнув от звонкой тишины, ощутив свою невесомость и ничтожность. Напугался настолько серьёзно, что тут же судорожно отыскал взглядом зеркало в дальнем углу и подбежал к нему. Такое большое и чистое, и Чесио сумел разглядеть себя сумрачного в мельчайших деталях; выдохнул, рассмеялся – боялся увидеть ничего, один большой пропуск реальности вместо себя, боялся, что бездна проглотила его целиком, растворив в мировом прошлом и превратив в ничто. А тут – всё прежний он, такой забавный, если честно, растрёпанный и замученный, бледный и будто рождённый самой тенью – так натурально вписался во мрак.
– Ты ничуть не изменился… – тихо проговорила Кармэла и подошла сзади. Она только подумала, что он решил, будто ото сна поплохел или вообще стал другим – о, как это было смешно! Чесио гулко рассмеялся и вновь посмотрел на них в отражении большого, обрамлённого широкой рамой зеркала. Выглядели они, честно говоря, почти как брат с сестрой; впрочем, это было даже более чем нормально и привычно. Юноша рассматривал себя, впервые так подробно, увидел почти изумрудный блеск в своих глазах, пригладил курчавые волосы до плеч и тут же вздрогнул, обжёгшись о мысль. И вокруг всё сразу подвинулось, расступилось, завертелось и взорвалось ежевично-вересковым воспоминанием. Вот наверху раскатисто оглашали всех обитателей хохлатые кукушки, им в такт насвистывали пеганки, а рядом их всех лучше звучала смоляно-серебряного цвета речка; под ногами ощущался древний и надёжный камень светлого моста, а совсем близко стоял Джованни – усмехаясь, что-то говорил и крутил в пальцах его витую прядь, а у самого вороньего цвета волосы золотились на солнце и глаза согревали получше всякого костра, даже горели как-то по-особенному в этот момент, будто и правда, если приглядеться, можно обнаружить там красноватые язычки пламени. И смех, такой нежный, почему-то врезался в Чесио, как метательные ножи – в деревянную дряхлую мишень.
Очнулся он в тот момент, когда мать осторожно трясла его за плечи и взволнованно называла по имени, пытаясь заглянуть в глаза. С подбородка вновь стекали выстраданные воспоминания. Чесио потряс головой, сказал, что всё в порядке – ну, почти, конечно же, и попросил мать вот прямо сейчас же обрезать ему его длинные пряди. Кармэла хотела было отнекаться тем, что не умела делать это аккуратно, но юноша говорил: она должна была вспомнить, как делала это в детстве. Даже если сделает очень плохо сейчас, это будет нестрашно; потому что далее жить с этими воспоминаниями Чесио не мог – сразу перед глазами всплывали руки, пальцы, губы, глаза Джованни, его нежный шёпот и последний истошный крик о любви. Нет. Если заканчивать с этим, то навсегда. Матери не потребовалось долго объяснять; посерьёзнев, она кивнула и сказала, что принесёт всё необходимое, а сейчас он пускай переоденется, вот на полке лежала его новая одежда – всегда менялась в зависимости от эпохи, неизвестно же, когда он должен проснуться.
Чесио думал: и правда, в своей старой светлой одежде он выглядел как-то нелепо рядом с матерью. А новая одежда была странноватой, непривычной и пахла пылью, печными трубами и пожухшей сиренью. Серая кофта и узковатые чёрные штаны. Кармэла, вернувшись после с расчёской, ножницами и полотенцем, сказала, что кофта зовётся вовсе не кофтой, а свитером, а штаны – далеко не те штаны, что он только что снял, а брюки. «Ты запомнишь новые слова быстро, а уж тем более – привыкнешь», – мягко добавила она и показала сесть на стул. Чесио сел, но спиной к зеркалу – пока не хотел видеть, как преобразился и ещё будет преображаться. На вопрос, сколько стричь, юноша неловко ткнул пальцем где-то чуть ниже уха. «Состриги воспоминания посюда, а то однажды ночью они всё-таки придушат меня», – хотелось сказать ему, но он всё же промолчал. Конечно, воспоминания в любом случае будут поддушивать его изредка, в независимости от длины волос, но так было поспокойнее и, можно сказать, почти на полном серьёзе верилось в полное соответствие этих понятий. А глупейшую веру лучше не рушить – хотя бы сейчас.
Ножницы со скрипом орудовали в его волосах, пряди скатывались по полотенцу и падали на пол, расчёска приятно расчёсывала непослушные завитки. Совсем скоро Кармэла закончила и предложила ему посмотреть на себя. Чесио развернулся и увидал в зеркале почти другого юношу, такого же симпатичного, но не похожего, наконец, на цветочного мальчика из сказок, а напоминающего разве что жасминного юношу из вполне себе солидных преданий леса. Только одежда, правда, совсем неподходящая, но так было даже лучше: предания просачивались в современную жизнь, так это называлось. Теперь пряди не болтались по плечам, воспоминания не клеймили его душу цветистыми узорами; приглаженные назад курчавые волосы с выбившимся витком на лбу выглядели даже лучше, чем прежняя причёска. Чесио оказался доволен собой и только тогда сказал:
– Теперь я готов исследовать новый мир.
Но исследование пришлось прервать из-за желания покушать – всё же целых сто тридцать лет не ел! Пока Кармэла готовила еду, юноше хватило сполна рассматривать их новое жильё, или, как оно теперь называлось, квартира – целых две комнаты, кухня, балкон с видом во внутренний дворик и одна огромная умывальня под названием ванная комната. Чесио решился раскрыть шторы, но увидел лишь узкий внутренний двор, зажатый высокими домами; единственное, что удивило – это высота их квартиры. Кармэла объяснила, что теперь все дома строились высокими и длинными, чтобы всем хватило жилья. Но они жили ещё совсем низко – на третьем этаже. Потом она стала рассказывать, что гианы переезжали с места на место и поменяли что-то около более двадцати деревень и городов. Сейчас они с Чесио жили в Милане – это север Италии, говорила Кармэла и обещала показать карту современной страны.
На кухне было уютнее всего, пусть там и находилось слишком много непонятных вещей; на столе стояла маленькая вазочка с большими «солнцами» гермини и пушистыми соцветиями фиолетового лимониума, на стенах висели картинки с живописными лугами и селениями, в приоткрытом шкафчике виднелось много узорчатой посуды, а рядом на полке в стопку были сложены цветные полотенца. Пахло сыром, резкими, вероятно, ещё неизвестными Чесио пряностями и сухой луговой травой. Юноша уселся на необыкновенно мягкий стул и потрогал хрустящую белую скатерть. Запахи и краски вскружили ему голову уже тут, поэтому исследование внешнего мира он решил оставить на потом.
Мать готовила прямо здесь, хотя нигде не виднелась печь или нечто похожее; мясо шипело на сковороде, но отчего грелась сама сковорода? Чесио вдруг решился спросить: какой же всё-таки был год на дворе, хотя, честно признаться, ему бы это мало что дало – он смутно помнил, в какой заснул, а сосчитать его, узнав сегодняшнюю дату, навряд ли бы сумел.
– Сейчас наступил 1920 год. Буквально месяц назад был Новый год. А заснул ты, соответственно, в 1790 году. И, знаешь, очень хорошо, что ты проснулся именно сейчас. Если хоть на пару десятилетий позже, мне кажется, тебе было бы уже сложно показать всё то, что изменилось в мире. Потому что оно бы накрыло тебя с головой. А так – мы с тобой не торопясь поисследуем мир. Не волнуйся, всё будет хорошо…
Чесио хотел было приступить к обеду, как вдруг вспомнил: а как же они будут изучать мир? Он сейчас полон людей или гиан? Кармэла ответила, что больше всего людей, конечно же, гиан в мире около пяти процентов от всего населения, то есть очень и очень мало. Ещё в первой половине девятнадцатого века гианы разбрелись кто куда. И жили далеко не в лесах, а среди людей, не выдавая себя ничем. У Чесио волосы встали дыбом от этих слов: что значит среди людей? Разве гианы не опасны для них?.. Мать горько улыбнулась и сказала, что примерно после тридцати или сорока лет его сна было придумано сначала зелье от этого инстинкта, пусть не совершенное и начинённое всякими побочными эффектами, а затем и таблетки, но таблетки появились буквально недавно. Купить их можно было пока только в специальной аптеке в Риме во второй половине всех месяцев без исключения – тогда там работала гиана. У Кармэлы стеклянных тёмно-жёлтых баночек с этими таблетками было много, хватит и Чесио. «На остальные особенности гианы это никак не влияет», – заключила она и улыбнулась.
Чесио был жутко разочарован, тихонько рассмеялся и выпил залпом стакан воды – в горле стало сухо и отвратительно. Он устал упрекать себя, но знал точно: его сон был совсем некстати. Вот вообще. Опять этот наглый Лесной дух распорядился его телом, как бездушной собственностью. Потому что вот эта маленькая круглая белая штучка могла так спасти его положение, зато теперь казалась надсмехающимся над ним существом, передающим привет от духа. Да даже зелье, пусть и с самым тошнотворным кислым вкусом – Чесио бы залпом его выпил, сдержал рвотный позыв, добежал до деревни и сказал бы Джованни обо всём, а потом хоть умер на месте – и такой побочный эффект можно был уже простить. Уж на это бы ему хватило смелости. Он точно знал.
А теперь оставалось лишь горько, убийственно вздохнуть от усталости своего бесполезного и нелепого существования. Джованни сам всё понял, пусть и превратно, может быть, даже простил ему смерть брата, но наверняка выдохнул спокойно, когда осознал: Чесио никогда не придёт к нему.
От этих мыслей надо было отвлекаться, иначе он добровольно и почти сам окунался в свою душевную бездну, оглушаясь и становясь прозрачным. Поэтому он начал расспрашивать мать о Мирэлле, об её нынешней работе, о своих старых друзьях, о новых распорядках, о городе, рассматривал карту Италии, увидел их прошлую деревеньку в лесу рядом с озером; впрочем, там уже ничего не осталось, даже домики обветшали и развалились. Они с матерью проговорили до самого вечера, и у Чесио голова шла кругом от информации, но ему нравилось мнимо заполнять внутреннюю пустоту хотя бы этим.
Кармэла нынче работала швеёй – ничем не отличалась её новая работа от старой, которую застал Чесио ещё до сна, а Мирэлла, безусловно, подалась в манекенщицы – недолго пришлось объяснять, кто они такие и почему именно гиан среди них было подавляющее число. Кармэла и сама подумывала о такой работе, но нужно было завершить со старой. Их знакомые и родные жили недалеко в соседних городах, кроме Мирэллы – та жила в Венеции, где и полагалось жить всем манекенщицам с их временными любовниками: тётя Фелиса – в Пьяченце, Карло – в Генуе, дочка Мирэллы, прекрасная Инес, которая уже давным-давно выросла, расположилась в Лидо-ди-Йезоло, рядом с Венецией, и работала в каком-то дорогом отеле на административной стойке. Одного Луиджи забросило чёрт знает куда: на другой континент, в Америку. Кармэла показала, где это. Однако это было настолько в характере Луиджи, что Чесио не был бы удивлён, если б тот оказался вообще не на этой планете – да, мать кратко его ввела в курс дел насчёт вселенной. Хотя, в основном, гианы разбрелись по всему миру, не только по Италии. А внешний мир, на самом деле, был и правда восхитительный.
Вечером Кармэла написала письмо Мирэлле и пошла на почту отправлять его – захотела обрадовать дочь и пригласить её посидеть вместе наконец-то целой семьёй. Придя назад, она принялась рассказывать, что, на самом-то деле, Чесио пропустил слишком многое: у дочери Мирэллы уже давно появились свои дочери, а у тех – свои и так далее… Некоторые из них не слышали о нём, но, наверное, уже и не нужно было. А рождение новых гиан с помощью людей нынче было строго воспрещено – убивать можно было лишь самых ужаснейших преступников среди них, да и то – по предварительной договорённости. В некоторых тюрьмах крупных городов работали гианы и без проблем предоставляли допуск своих же к особо опасным преступникам, а затем обделывали дело так, будто это было самоубийство. Хотя сами гианы всё же считали, что их и так слишком много, поэтому их число сейчас быстро не увеличивалось.
А так гианы спокойно привыкли жить среди людей, привыкли к их смертности, уродству, старости, необузданным чувствам и иногда умело подыгрывали. Правда, ни одна гиана так и не женилась и не вышла замуж – в любви они ничего не мыслили, понимали только её физическую сторону и никак не могли позволить кому-то сковать себя по рукам и ногам тем, что для них было загадкой. Поэтому они обзавелись золотым правилом: ноль привязанностей, ноль добродушия, больше лживости, больше вранья, больше случайных временных связей, но меньше внимания к своей персоне. Так, потихоньку, и появился немой человеческий вопрос: почему большинство красивых людей так холодны изнутри? Гианы сами не хотели вести себя так, но иначе могли бы попасть в крайне ужасную ситуацию и стать объектом опытов, в которые люди не жалели вкладывать жестокость. Хотя если гиана знала, что человек не привяжется за ней, как лишний хвост, или это случайный прохожий, то она была совершенно добра и очень даже заботлива.
Вот что ожидало в недалёком будущем Чесио: частые переезды, смены паспортов – эта бумажка нынче говорила тебе, кто ты есть, смена работы, но главное – смена личности. Тут бы не потеряться, кем ты являешься на самом деле. Гиана могла жить на одном месте не больше тридцати или тридцати пяти лет – потом ей надо было срочно уезжать в другой город, а желательно, в другую страну. Но если в пределах одной страны, то обязательно на север, если до того она жила на юге, и наоборот. Паспорт менять надо было незаконно и платно, но в современном мире была налажена целая система таких махинаций, поэтому просто знай места, приходи туда, давай денег и получай бумажку с каким-то именем. Кармэла сказала, что сейчас она, честно говоря, и не Кармэла вовсе, а некая Адриана Сарто, и Чесио может взять своё настоящее имя не чаще раза в половину столетия. Потом объясняла, что такое фамилия, а затем, наконец, начала обрисовывать ему будущие планы.
– Ты точно не останешься без образования. Как только ты попривыкнешь к городу, к новой жизни, сразу же отправишься в школу, правда, совсем другую, не ту, которую ты себе представляешь. Там тебя будут обучать более серьёзным вещам. Но не бойся, ты ни в коем случае не попадёшь к малышам, хотя тебе и нужно начинать прямо с первого класса. Есть специальные курсы при школах, немного ускоренные программы, но тебе подойдёт. Они сделаны специально для людей, которые якобы не смогли окончить школу в нужное время по каким-то своим причинам. И решили сейчас нагнать. Не удивляйся, там будут люди и старше тебя, и чуть младше. Ты выглядишь моложе двадцати пяти, на самом деле. А потом, после окончания, ты получишь нужную бумажку и дальше можешь становиться тем, кем захочешь. Посмотри, к чему тяготеет твоя душа. И смело осваивай это дело, – говорила Кармэла и приятно улыбалась. – А после того, как закончится твой срок с этим именем, ты переедешь в другой город, предварительно, конечно, сделав себе новый паспорт и купив аттестат какой-нибудь средненькой школы – чтобы не было подозрительно. Не удивляйся так, всё сейчас можно купить! Надо просто знать места… Но именно на сегодня мы не купим тебе аттестат, потому что тебе важно освоить какие-то азы и понять структуру мира, научиться грамоте и математике, физике и химии. Страшно пока звучит, да? Но вскоре ты всё поймёшь. С любым аттестатом и сданными экзаменами ты сможешь научиться чему захочешь в любом университете – это следующая ступень образования, правда, по желанию. И дальше работать. Да даже на учёбе можно где-нибудь подрабатывать, я тебе в первое время помогу с этим, а потом будешь сам.
– Звучит так, будто я буду проживать чьи-то жизни за место тех людей, чьи имена я себе взял.
– Зато ты можешь пробовать, бросать и браться за что-либо другое. Люди в этом плане скованны временем. Но мы – нет. Мы скованны лишь нуждой, разве что. Найти заработок – вот и всё. При этом попытавшись удовлетворить себя морально удовольствием от выбранной профессии.
Чесио вполне понравился такой ответ, потому он переключился на другую тему. Под вечер, когда голова опухла от невозможно быстрого и невероятного потока всяких разных фактов, они с Кармэлой принялись исследовать дом и мать показала ему много полезных в быту вещей, которые появились сравнительно недавно, а некоторые – вообще в прошлом веке. Больше всего Чесио удивляла газовая плита – не иначе, как чудо, и удобная духовка – почти как печь, только дрова теперь больше были не нужны. Потом он совсем потерялся в названиях столовых приборов, кроме известных ему пресловутых вилки, ложки и ножа; Кармэла показала ему холодильник – совершенно чудесное изобретение, теперь не нужно было хранить мясо и птицу в прохладном погребе. Конечно, для юноши все эти новые штуки пока казались только волшебством; лишь много позже ему удалось привыкнуть к волшебству и даже понять его. Затем пришлось сначала отшатнуться в ужасе, ничего не понять, откуда шли звуки, а потом даже наслаждаться какой-то незатейливой музыкой, шипяще льющейся из радиоприёмника. От всякой канцелярской – боже, какое неприятное слово – новых штучек голова пошла кругом, и Чесио не запомнил почти ничего. Комната, в которой он проспал последние двадцать лет, была довольно пустой и холодной, но мать сказала, что это сделано специально, чтобы, когда он проснулся, не испытал слишком большой шок. Однако самым приятным из всех изобретений оказался душ с ванной: стены отделаны голубой светлой плиткой, потолок выкрашен в белый, на полу лежал зелёный резиновый коврик, а ванна казалась вернувшимся из детства тазом, в котором мать мыла его, когда ему было не больше трёх лет. Только теперь, конечно, этот таз преобразился неожиданно: стал больше, продолговатее, светлее и глаже.
Видимо, Чесио с таким восхищением оглядывал ванну, что Кармэле оказалось несложно понять его нарастающее желание; положив руку ему на плечо, она сказала, что он может опробовать ванну. С куда более изумлённым ахом юноша повернул какие-то кранчики, на которые ему указала мать, и почти подпрыгнул от полившейся воды – она лилась сама, без его помощи, только пару движений ладонями, и вот – хочешь, тёплая, а хочешь, холодная! Заткнув пробкой ванну, он с вниманием слушал рассказ Кармэлы о водоснабжении и изумлялся гениальности людей. Потом мать достала баночку из шкафа с какой-то светло-сиреневой жидкостью (тут вообще все баночки были радужных цветов) и подлила густую субстанцию в воду. Через пару минут всю водную гладь заняли натуральные пушистые белые облака – пена. Мать ушла, и Чесио, раздевшись, осторожно залез на облака, а затем потонул в них с головой. Правда, потом долго отмывал глаза от едкого мыла, зато был доволен, как маленький ребёнок.
Ночью юноша долго не мог уснуть от переизбытка эмоций и информации; мир показался ещё куда более широким, чем был до того – сколько, сколько же ещё интересных фактов он скрывал! Чесио напоминал себе: это он ещё не вышел за пределы квартиры. Что-то да будет завтра… Но усталость взяла своё и прервала его безумные идеи насчёт завтрашнего дня.
Утром он проснулся по привычке рано и подумал, что мать, наверное, ещё спит. Оказалось, что Кармэла чтила их давнишние традиции и проснулась ещё раньше. На кухне стоял чудесный, горьковато-знакомый аромат, но Чесио отнюдь не знал, что за продукт так пах. Мать пояснила: такого они в деревне не пили, да и не могли. Этот напиток назывался кофе; его надо было варить, потому что растворимый, конечно, для слабаков. Кармэла налила ему в чашку тёмно-коричневой пенистой жижи, добавила сливок, что разошлись белой струйкой по поверхности, и положила ложку сахара. «Кофе взбодрит тебя на весь оставшийся день. То, что нужно перед походом по городу». Чесио сделал глоток и ощутил, будто внутри него загорелось здоровое приятное пламя; горьковато-сладкое сочетание вместе со сливками так понравилось ему, что после первой чашки он попросил вторую. И с тех пор, конечно, навсегда влюбился в кофе. Кармэла предупреждала его: нельзя пить кофе во второй половине дня, иначе будут проблемы со сном, но почти с того самого дня он тайком пробирался после полуночи на кухню и тихо варил кофе – сначала неумело, пачкая всё вокруг на добрых два метра, а потом всё лучше и лучше. Проблемы со сном, естественно, были, но Чесио был слишком увлечён своей кофеманией, чтобы жаловаться на бессонницу, а вскоре вообще перестал её замечать и засыпал нормально.
Первый выход в город выдался головокружительным, иногда едва получалось сдержать эмоции и юноша начинал хлопать в ладоши, как будто ему было не больше десяти лет. Специально для прогулок Кармэла год назад купила ему пальто почти по последней моде: коричневое, тёплое, с шершавыми медными пуговицами и широкими карманами, куда можно было складывать всякую мелочь. Почему-то очень надеялась, что её сын проснётся именно в эту эпоху; и отгадала. Чесио накинул на себя пальто, застегнул на все пуговицы, затем мать завязала на нём тонкий чёрный шарф и подала клетчатую кепку; юноше понравилось своё отражение в коридорном зеркале, даже слишком, а тёмные ботинки нисколько ни жали ногу, как боялась Кармэла, хотя и были непривычны. На матери же было длинное, до колена, ярко-красное платье, а сверху было накинуто пепельного цвета, в тон туфлям, пальто, чуть короче платья; в пшеничных волосах по-прежнему горело закатное солнце рубина, а губы были неестественно розового цвета. Как оказалось, это косметика – одна из атрибутов, с помощью которых люди женского пола пытались быть похожими на красивейших гиан без косметики, но всё становилось напрасно, когда гианы всё-таки красились, ни одно солнце не могло их затмить.
Взяв Чесио под руку, Кармэла вывела его из подъезда, к которому тот уже привык, как и к тому, что теперь в одном большущем доме могло жить сразу несколько десятков человек. Чесио вдохнул свежего февральского воздуха и оглядел глазами серо-песчаную улицу с небольшими четырёхэтажными домами; земля под ногами была тёмно-сизой и подозрительно гладкой. Мать сказала, что это – асфальт, а в старой части города всё уложено булыжником – идти трудно, особенно с непривычки, но довольно весело, если не упадёшь. Первое, что заронило сомнение в душу, большой кусок асфальта посередине, по которому не шли люди; неожиданно из-за поворота, грохоча, вылетело что-то ярко-синего блестящего цвета и пронеслось с чудовищным гулом мимо. Чесио вздрогнул и отпрыгнул подальше от дороги, судорожно ворочая языком, спросил, что это был за страшный зверь; мать объяснила: это – машины, на них можно ездить далеко-далеко, причём довольно быстро. «Мы с тобой так называемые пешеходы, а вот это – проезжая часть. Из-за того, что машин становится многовато, приходится отводить пешеходам узкую полосочку для ходьбы. Но ничего, в сердце города всё становится почти наоборот». Чесио некоторое время вздрагивал и едва проглатывал крик удивления, когда эти разноцветные сверкающие монстры разных размеров и форм проносились рядом, но вскоре привык – а привыкать нынче почти было священным необходимым правилом, и даже принялся рассматривать машины в подробностях, а также тех, кто ими ловко управлял.
Когда они повернули с тихих улочек на большие и шумные, у Чесио глаза стали разбегаться в разные стороны от такого разного народа: почти впервые в жизни он увидал некрасивых людей, старых людей, стареющих людей, толстых людей, излишне худых людей – словом, не идеальных внешностью людей. Но все они были отчего-то слишком счастливы. Говорили, смеялись, примеряли длинные красивые пальто, пили кофе с большой пенистой шапкой – капучино, курили длинные коричневые сигары – юноша тоже теперь знал об этом грешке подрастающего поколения, как, в общем, и о самом слове грех. А ещё эти люди ходили за ручку, обнимались и показывали рукой на что-нибудь занятное, что происходило в этом кипучем, оглушающем мире, от которого у Чесио голова шла кругом. Глаза их светились чем-то лукавым и пламенным, и Кармэла вовремя стала объяснять, что вот она, та самая опаснейшая любовь, от которой их лукаво укрыл Лесной дух – многие гианы понимали, что напрасно их спасли, но ничего не могли поделать. Лишь неправильные гианы радовались, но недолго – вплоть до смерти объекта своего обожания. Всё это были мужчины и женщины, парни и девушки, такие увлечённые собой, что даже Чесио понимал: для них не существовало реального мира. Как и для них с Джованни когда-то…
Юноша сжался, вновь чуть не упал в равнодушную бездну своей души, вновь чуть не потерял силы; одно слово – поздно – резало и успокаивало его одновременно. Проговорив его много-много раз, Чесио устало выдохнул и, дослушав мамин рассказ о том, что такое кафе, срочно захотел посидеть в одном из таких. Залить горечь душевную горечью кофейной – одно из немногих правил, что серьёзно помогли ему выжить в будущем, когда нервные, подпорченные временем воспоминания о далёком, умершем принце-вороне проползали к нему в голову и пытались задушить. В тот момент они добрались до центра, где Чесио уже порядком устал и чувствовал себя так, будто раздал кусочки своей души в каждую вещь, которая его изумляла. А изумляло его, честно признаться, почти всё.
Они уселись в кафешке, что напомнила дом, в котором он заснул на долгие тридцать лет: темноватая, с пучками сухой травы по стенам, со странными зверями на фресках и с удивительно громоздкими столами из пробкового дуба; через стекло жизнь продолжала гудеть и громыхать, люди спешили куда-то, размахивая кейсами и сверкая очками на солнце. Всё это ослепляло и удивляло Чесио, поэтому он отвёл взгляд и уткнулся в кожаное меню, где с трудом мог разобрать написанные слова – иные буквы были даже непонятны. Кармэла заказала им по капучино, а Чесио таки отвлёкся на улицу, где по искрящимся от солнца рельсам – боже, сколько новых названий, м? – катился пузатый полосатый трамвай, придерживаясь рогами за провода; почти каждое слово – новое, но он их выучил вполне. Трамваи ужасно громыхали, но Чесио захотелось в них покататься, потому что сквозь окна он увидал внутри чёрные сиденья и жёлтые поручни, а ещё подумал, какого это – сидеть в таком грохочущем механизме, и после кафешки мать пообещала прокатить его там.
– Почему люди любят лишь противоположный пол? Сегодня я видел только парочки из мужчин и женщин, – Чесио и сам не знал, зачем спрашивал – может, чтобы лучше понять, что же такое с ним было в прошлом, а может, из праздного любопытства только отошедшего ото сна разума. Кармэла, закурив (в этом кафе можно было), усмехнулась, сказала между делом, чтобы он не вздумал курить никогда в своей жизни, потому что гиана, конечно, не умрёт от заражения лёгких или от новомодного рака, но зимой будет болеть часто и подолгу. А это так отвратительно, ей-богу, но ничего с собой она поделать уже не могла! Золотисто-серый, как и её пальто в отражении витражных окон, дымок вился тонкой раскидистой струйкой к потолку, и мать сделала пару затяжек, потом заговорила по теме:
– Да потому что сейчас запрещены такие отношения. На самом деле, всем плевать, кто лежит в твоей постели, но если будешь акцентировать на этом внимание – накажут. Гомосексуальными называются эти отношения. По-моему, тебе бы, с твоей миловидной внешностью, это слово не помешало бы знать, как и то, что для таких ты – приманка, перед которой невозможно устоять. Хотя бы посмотри, как этот официантик ставил твою чашку с капучино: медленно, а сам разглядывал тебя, мыслями уже давно раздев и… Не смотри на меня так. Ох, ты ещё многого не знаешь. Не волнуйся, поговорим об этом позже. Думаю, хочешь спросить, почему же я так равнодушно отношусь к этому? Во-первых, я и сама пару раз пробовала быть с девушками, а во-вторых, физическая сторона любви отнюдь не вредит гианам, когда они знают об этом и когда их не принуждают, а очень даже наоборот. Впрочем, что с мужчинами, что с женщинами – мне показалось всё одинаково. На самом деле, скучноватая у нас в этом плане жизнь. Без реальных чувств всё выходит не то. В этом плане можно даже позавидовать людям…
