Текст книги "Встретимся в Загсе или на небесах (СИ)"

Автор книги: Iva River

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава 21. Возвращение

«У каждого человека есть

свой «жизненный полёт»

Джеймс Ирвин,

американский космонавт

«Она стоит на пустых подмостках, такая хрупкая посреди огромной сцены.

Скрипачка…

Жгуче-чёрные волосы, сплетаясь с алым шёлком, струятся по тоненькой одинокой фигурке.

Ресницы опущены, а упрямый подбородок страстно прижат к верхней деке маленькой скрипки.

Движение руки – и музыка впивается в виски, взрывая сознание. А память мученически пытается понять: что это?

Точно Реквием. Но чей? Верди?.. Лист?.. Моцарт?.. Что-то до боли знакомое и в то же время неузнаваемое в её каком-то остервенелом исполнении.

Хорошо. Пусть будет Реквием… по мечте. Неизвестного композитора. Какая, чёрт, разница, когда такая музыка!

Сердце то замирает – пауза… Не только у меня – в зале гробовая тишина. То подскакивает и неистово колотится где-то в горле, не давая вздохнуть.

Стою в проходе, прижавшись к стене и, опасаясь потерять сознание, цепляюсь за портьеру на двери выхода. Сесть негде – аншлаг! Да и зачем?! Если умру, то только с последним аккордом…

За спиной скрипачки вздымается парусом большое белое полотно, уходящее вверх под купол. Какая потрясающая находка!

Оно колышется огромным живым монстром, и на его фоне – тоненькая фигурка с изящным инструментом… – летящая к звёздам песчинка…

Боже, как красиво… И музыка! Белая… чёрная… красная… она закручивается в тугую спираль и уносится ввысь.

Всё, сейчас упаду! Финальная часть. Чувствую…

Вытянулась в струну, вырванным нервом взмах смычка, и… опустила скрипку.

Минута абсолютного безмолвия. Секунда, другая… вечность. И вдруг взрыв симфонического оркестра! И парус взметнулся пламенем!

Огонь! Только огонь! Жгучий… яркий… Стихия!

В горле пересохло, не могу дышать. Нестерпимо хочется пить… Воды! Побелевшие костяшки пальцев свело судорогой.

Почему никто не паникует?! Она же сейчас сгорит!

Хором капелла. Рваные голоса, вспыхнувший шлейф. Струна звенит на самой высокой ноте и… рвётся, рассекая лицо. Это конец».

Я подскочила в кровати. Сердце бешенно колотилось, дыхание перехватывало, в глазах продолжали стоять пылающие подмостки.

Никакие Сашкины таблетки не помогли…

«Да сколько же будет преследовать меня этот сон? Неделю? Месяц? Год? А может, всю жизнь?!»

Первый раз он приснился мне очень давно, а сейчас взялся повторяться каждую ночь. Тяжёлый, осязаемый, и в то же время прекрасный кошмар.

Я никому не рассказывала о нём, слишком он личный, сокровенный, что ли, но сейчас вдруг решила рассказать. Женьке.

– Рит, ну чего ты себя обманываешь, всё ты прекрасно понимаешь! – Мне было хорошо слышно, как его голос расцветает улыбкой, но признаваться, почему я позвонила именно ему, действительно не хотелось. Даже себе. – Деточка моя, пора возвращаться на сцену.

– Жень, я не могу. Правда.

– Глупости, можешь.

– Я всё забыла, я ленивая, я старая и бездарная…

– Ну это-то не тебе судить, – засмеялся он. – Ты была моей любимицей, и ты это прекрасно знаешь.

Ударение на «ты». В самом деле, никогда не говорил, но я знала, и все знали. И завидовали, и ревновали, а некоторые, может быть, даже ненавидели. Актёры – народ эмоциональный. Это только я – рыба замороженная… пока не на сцене. Все эти годы будто спящая в мутных глубинах.

– Мне некогда… я замуж выхожу…

– Ну и выходи себе на здоровье! Одно другому не мешает. Насколько я помню, ты всегда была замужем, – он уже не смеялся, а откровенно ржал.

– Не всегда, – возразила я. – Но ты этот период пропустил.

– Жаль.

Почему жаль? Неужели предложил бы руку и сердце? Ведь всегда был капельку влюблён. Это так часто бывает – режиссёр влюблён в свою приму. Хорошо, что умный, и не случилось.

– Поверь мне, по-другому ты от этой напасти не избавишься, – вздохнул он. – Дальше будет хуже. Эта жажда никогда не отпускает. Я-то знаю.

– Ну почему?! Был период, когда она меня почти не тревожила. Совсем недавно, кстати.

– Серьёзно? Это пока ты свою рок-оперу, что ли, ваяла? – насмешливо. – Говорю тебе, возвращайся! Иначе сойдёшь с ума.

Я не хотела сходить с ума, да мне и некуда, и так сумасшедшая. Но дело было не в этом.

– Жень, но ведь никакой личной жизни не будет, – продолжала вяло сопротивляться.

– Личная жизнь актрисы – это её театр, – уже тоном, не допускающим нелепые возражения.

– Да, а потом кто-то уезжает, и она рушится! – Вот мы и добрались до главной причины. – Сам сказал: если и в этот раз не получится…

– Если ты будешь с нами, получится, – твёрдо, уверенно. – Рита, ну блин! Чего я тебя, как маленькую, уговариваю?! Будто ты сама не понимаешь! Мы и так потеряли столько времени! Десять лет! Десять! Вдумайся в эту цифру! Я еле отыскал Сергачёва.

– Ты нашёл его?! – сердце радостно подпрыгнуло. – Где?!

Пауза, усмешка.

– Я знал, что ты вернёшься.

Конечно знал! На то он и режиссёр, чтобы знать.

Это правда, в своё время он изучил нас как облупленных. Каждого. Как духовнику мы несли ему всё, что угнетало и терзало. С радостью реже, но тоже бывало.

Женя был старше нас, как и Влад Сергачёв – звезда нашего театра. Ненамного, но тогда разница в пять – семь лет представлялась огромной, и они, давно преодолевшие четвертьвековой рубеж, казались нам очень взрослыми.

Влад – самородок, актёр от бога, такой, что я и рядом не стояла, почему-то тоже был обо мне на удивление высокого мнения.

Он, женатый и уже имеющий на тот момент двоих подрощенных детей, никогда не появлялся на репетициях, в которых не был занят, и так вышло, что некоторое время мы не пересекались. Но однажды, случайно заскочив в театр, попал на прогон спектакля, где я исполняла одну из главных ролей.

Помню, на меня тогда напал какой-то нездоровый кураж, и я отыграла свои сцены с небывалым ажиотажем, неся полную отсебятину и ахинею.

Ахинея Жене понравилась, более того, после репетиции он сказал мне, что Сергачёв досмотрел до конца, хотя и не собирался оставаться, а потом спросил: «Где ты откопал такое чудо?»

«А ты, действительно, была сегодня в ударе», – от себя добавил режиссёр, с улыбкой похлопав меня по плечу.

Так и не поняла, за что я тогда удостоилась похвалы наших «мэтров», но с того дня мы с Владом крепко подружились, а Женя даже вздумал специально под нас ставить одну из пьес Радзинского. Но не сложилось. Жаль. Уверена, получилось бы весьма оригинальное действо, Женька всегда выдавал в высшей степени неординарные постановки.

Например, моно-спектакль «Записки сумасшедшего» в исполнении Влада я смотрела раз тридцать, и каждый раз, от первого до последнего слова – почти не дыша. И режиссёрская и актёрская работы в нём были потрясающи.

Женя уехал, и, естественно, всё распалось. Театр не может жить без души, а душой нашего был именно Женька.

Некоторое время мы ещё перезванивались с Сергачёвым, а потом как-то в один миг потерялись.

И вот теперь судьба неожиданно предоставила нам шанс вернуться в нашу буйную артистическую молодость.

– Завтра в двенадцать. И постарайся… А, всё равно ведь опоздаешь! – радостно, будто это очень весёлое занятие – считать мои опоздания, сказал лучший в мире режиссёр и повесил трубку.

Я уже знала, что сейчас он арендует малую сцену и несколько помещений в местном драмтеатре, плюс параллельно перестраивает тот самый заброшенный дом культуры, где мы впервые столкнулись с Иваном.

***

К открытию новой театральной площадки Женя собирался успеть выпустить премьеру и силами старого состава восстановить четыре пьесы из прежнего репертуара, одна из которых была новогодней сказкой.

Получилось, что я занята в четырёх постановках из пяти, причём, в премьерной было всего два действующих лица, а роль – идеально подходила для бенефиса. Посему так и порешили: все сборы от первого спектакля отдать в фонд развития театра.

Женя милостиво предложил мне уступить кому-нибудь одну из старых ролей, чтобы не загружать сверх меры, но расстаться с любым из когда-то выстраданных образов было выше моих сил, и я отказалась.

– Ну не потянешь же! – возмущался Женька.

– Потяну.

– Отдай!

– Нет.

– Роль большая, времени в обрез…

– Ни за что!

Мы сидели в соседнем с театром баре, куда заглянули после репетиции.

– Рит…

Я упрямо сжала губы и отрицательно помотала головой.

Женя посмотрел на меня чуть иронично, вспомнив, вероятно, как я упиралась и не хотела возвращаться, а вот теперь рублюсь за каждую роль, и, вздохнув, уступил.

– Ладно. Но увижу, что выматываешься, сниму без разговоров. Согласна?

Я кивнула и заверила, что девушка я выносливая, и такая нагрузка для меня – сущий пустяк.

Но это было неправдой. Морально я была уже достаточно измотана. И дело не только в смерти Саввы и долгом отсутствии Виктора.

В одну из встреч Добромир огорошил меня новым известием.

Мы встретились в кафе на набережной в перерыве между репетициями.

– Маргарита Николаевна, скажите, а вам такое имя – Фалеев Станислав Игоревич – знакомо?

Ну нашёл что спросить! У меня вообще с этими именами беда…

Я порылась в памяти.

– Нет, Добромир Петрович, впервые слышу. А это кто?

– Убийца… – со вздохом сказал он.

– Саввы? – вздрогнула я.

– Нет, вашей Кати… – он полез в папку, но ещё до того, как передо мной легла фотография, в моём мозгу что-то щёлкнуло, и я практически за секунду до этого сдавленно произнесла:

– Кличка Фал?..

Фото опустилось на стол – на меня смотрел знакомый мордоворот.

– Да, я его знаю. Пойдёмте сходим к морю, Добромир Петрович… – мне стало резко нехорошо, горло сдавило спазмом, будто его схватили невидимой рукой, в голове одна за другой проносились картины.

У меня был повод застрелить этого ублюдка![3] Был! И тогда Катя осталась бы жива… На какое-то мгновение весы судьбы оказались в моей руке, только я этого не знала. И теперь корила себя заново.

Второй мой знакомец, Валентин, приятель Фала, встречаясь с сестрой Кати, по случаю познакомил их обеих с Фалеевым, и тот попытался приударить за девушкой. Но получил резкий отказ. Какое-то время он её буквально преследовал, а потом плотно присел на наркоту и на время забылся. А недавно случайно увидел нас с Катей, выходящих из офиса. В деградированном мозгу со страшной силой всколыхнулась обида – стычка со мной тоже ещё не забылась. Услышав от друзей про маньяка, урод решил закосить под него и поквитаться если уж не с обеими, то хотя бы с одной из «этих зазнавшихся сук»…

Собственно, от Валентина, проверяя контакты девушки, Кондратенко и узнал об этом отморозке.

Холодный ветер привёл меня в чувство, но на эмоциях я совсем не ощущала холода. Смотрела на серое море и думала, как примирить себя с этой ужасной действительностью.

– Добромир Петрович, я не знаю, как правильно… Я не хотела стрелять в этого подонка… но не знаю, чего в этом было больше – страха, что меня привлекут за превышение мер самообороны, или принципиального нежелания становиться убийцей…

– Я очень хорошо вас понимаю, Маргарита Николаевна… – следователь взял меня под руку и повёл обратно. – Пойдёмте, а то простудитесь. Нормальным людям сложно принять, что в мире давно идёт невидимая война. Когда перед тобой открытый враг – всё намного проще. А вот так, когда враг неявный – всегда хочется надеяться, что человек ещё не до конца потерян… И тут никто вам не скажет, какой поступок будет правильней. Не корите себя, идеалистам и без того здесь несладко приходится.

Легко сказать – не корите… А как? Если тебя наизнанку выворачивает…

Время неумолимо приближалось к свадьбе, но мне было откровенно не до неё. Приезд жениха по-прежнему откладывался, а сама я не вылезала из театра. И если б не Галка, которая, глядя на всё это, занялась организацией мероприятия, у меня бы, наверное, даже свадебного платья не было.

Хорошо, хоть проблемы со сном прекратились. Вымотавшись за день, я мгновенно засыпала, спала без сновидений и, кажется, даже просыпалась в той же позе, в которой, уткнувшись в текст очередной пьесы, уснула накануне.

[3] Эпизод, описанный во второй книге цикла «Маргарита».

Глава 22. Высокое искусство

– Жень, а нельзя героиню как-нибудь переименовать? Терпеть не могу имя Нина, – я раздражённо хлопнула пьесой по столу.[4]

– Нельзя, – лаконично отозвался из зала режиссёр, на секунду оторвавшись от разговора с незнакомым мне молодым человеком.

– Ну скажи, как такое играть?! – продолжала капризничать я, в ярости меряя сцену шагами. – Жень, мне правда не нравится!

– Ну что я могу поделать? – он вновь посмотрел в мою сторону и развёл руками. – Все вопросы к автору.

Сергачёв засмеялся, знаками показал, что выйдет покурить, пока мы тут разберёмся, и скрылся в кулисе. Вот змей, довёл меня почти до белого каленья и смылся!

Моё раздражение было вызвано не только упомянутым именем, а ещё и тем, что Влад полрепетиции надо мной измывался.

Мизансцена была такая: героиня толкает героя, уперевшись ему в грудь руками, и при этом произносит текст. Выучить всё я ещё не успела, но этот кусок пыталась воспроизвести по памяти, а Влад, поганец, невинно глядя мне в глаза и нагло улыбаясь, всю дорогу шептал: «Сейчас забудешь, сейчас забудешь!» Я отвлекалась, сбивалась, и приходилось в который раз начинать заново.

С чего вдруг на него напало такое ребячество, не знаю, должно быть от радости, что мы снова все вместе. В общем, тот ещё паразит!

Конечно, ему хорошо, у него реплик в два раза меньше, да к тому же часть из-за двери, их можно вовсе не учить. А тут попробуй в короткое время такой объём запомнить, когда мозги совсем не варят!

Ну, а если быть до конца откровенной, то и Влад тут не при чём. Просто я после этих смертей никак в себя прийти не могу. И свадьба скоро, а жених всё задерживается. И работа у него – не прогулка по парку… Вконец тут изведёшься от всего этого!

– Ааааа! – взвыла я и повалилась в «вольтеровское» кресло. – Витя, спаси меня!

– Стоп, стоп, стоп, про художника Витю мы сегодня не репетируем! – Женя оставил своего собеседника и поднялся на сцену.

– Витя – мой жених, – всхлипнула я.

– Замечательно! Смею надеяться, что по этому имени претензий не будет? Полагаю, оно тебе нравится.

– Нравится. Мне Нина не нравится.

– Рит, ну в чём проблема? Играй женщину, которой не нравится её имя!

Я обиженно посмотрела на его ухмылку и с трудом сдержала закипающие слёзы.

– Да при чём тут имя?! Ей всё не нравится, ей жизнь не нравится, ей сны странные снятся!

– Ты про дирижабль? – миролюбиво осведомился Женя, думая, разумеется, исключительно о пьесе, а никак ни о моих личных переживаниях.

Я чуть не зарыдала и рванула за кулисы, напоследок выкрикнув:

– Про гелекоптер!

– А я уже и подзабыл, какие они, истерики сумасбродных актрис… – донеслось мне в спину.

Влетев в гримёрку, где в одиночестве курил и пил кофе задумчивый Сергачёв, я вдруг разом успокоилась.

– Отпросилась на перекур? – мирно осведомился он.

– Сбежала. Сигарету дай.

Вообще-то курить здесь не полагалось, но идти в специально отведённое место было обычно лень, поэтому запретом частенько пренебрегали.

– Скоро репрессии начнутся, – вздохнул Влад, протягивая мне пачку. – Это он пока такой добренький, на радостях, а помнишь, как он нас прессовал? Шаг в сторону – расстрел на месте.

– Да ладно, – махнула я рукой, – к нам с тобой он всегда лояльно относился. Так что, думаю, и сейчас не коснётся.

– «Хз», как говорят мои пацаны, – пожал плечами Влад.

– Взрослые уже, наверное, совсем?

– Ага. Борька в этом году в институт поступил, а Лёшка – в десятый перешёл. Твоя тоже невеста, поди? Она, вроде, ненамного младше.

– Да, подросла красавица, скоро приехать должна, она с моими родителями на Кипре живёт.

– Солидно. А папа по-прежнему художествует?

– Ну конечно. Что ж ещё делать художнику? И дочка, между прочим, тоже. Хотя, в последнее время в музыку ударилась, видно, мои гены взыграли. Но папа с этим активно борется, – я вздохнула, представив эти баталии.

– Не, ну классные у меня актёры! – хмыкнул Женя, просунув голову в дверь. – Народ, вы чего наглеете? У нас времени в обрез, а они тут кофеи распивают, да ещё и курят! Рит, а ты чего такая взвинченная? У тебя критические дни, что ли? – решил он проявить заботу.

– Нет, Женя, у меня критический год! – я поднялась, затушила сигарету и со вздохом поплелась на сцену.

Интересно, почему это подобные неделикатные вопросы в Женькиных устах меня никогда не раздражали? Попробовал бы какой-нибудь другой мужик такое спросить!

– «Меня! Феминистку! Какой-то мужичонка!» – потрясая кулаками, выкрикнула я, топая обшарпанным коридором. Встреченный осветитель от неожиданности шарахнулся в сторону.

– Ты чего орёшь? – догнал меня Сергачёв.

– В роль вживаюсь, – скривилась я. – Не знаю, как это играть, не знаю, и всё тут! Понимаешь, она совсем на меня не похожа, ну вот нисколечко!

– А ты думаешь, мы с этим её возлюбленным хмырём Сашей просто близнецы-братья?

– Ничего я не думаю, – вздохнула я. – Мне нечем. Я блондинка.

– Ну я бы не сказал… – засмеялся Влад, критически меня оглядывая. – Волосы у тебя скорее золотистые. Впрочем, определиться с точным названием данного цвета затрудняюсь.

– То-то, а другие считают – натуральная блондинка, со всеми вытекающими прибабахами. Кстати, что это за парень, с которым Женька разговаривал, не знаешь?

– Знаю – дублёр мой. Новенький из второго состава.

– Интересно… А у меня почему дублёрши нет?

– Не нашлось, – пожал плечами Влад. – Женя ищет, но пока никто не подходит.

– Значит, тебе, гениальному, замена нашлась, а мне – серенькому фону твоего величия – почему-то нет, – ехидненько заметила я.

– Восторгов захотелось? – засмеялся он. – Не-а, не дождёшься, я своё мнение о твоих талантах ещё в прошлой жизни озвучил. И вообще, нашла, что сравнивать! На Нине всё действо держится, а мужик ейный – так, бутафория, его, если по-честному, кто угодно сыграть может. Мне бы Гамлета или короля Лира… Эх!

– Молод ты «ишшо» короля играть, – улыбнулась я и по-дружески легонько ткнула ему кулачком в плечо.

– Я?! Девочка, вы что-то путаете. Да мои дети вам в мужья годятся! Учитывая, конечно, геронтофилические тенденции в обществе.

– Ах ты мерзавец! – кулачок врезался намного ощутимее.

– Шутка, Рита, это беззлобная шутка! – засмеялся он, уворачиваясь.

– Да, Сергачёв… А у тебя, похоже, случай впадания в детство! Как тебя только жена терпит?

– С удовольствием. И потом, я же с ней умный, серьёзный и благонадёжный отец семейства.

– Лицедей, – притворно-презрительно хмыкнула я. – Обманываешь порядочную женщину. Вот все вы такие, «знаменитые хреновые актёры Саши»!

– Господа, может, вы, наконец, прекратите этот балаган? – Оказалось, Женя нас опередил, вероятно, притопав в зал другой дорогой, и теперь с недовольством наблюдал, как мы с Владом, пихая друг друга, выкатились на сцену.

– Всё, Жень, мы готовы, – отозвался Сергачёв, напоследок дёрнув меня исподтишка за волосы.

– На чём мы остановились? – спросил Женька.

– На Нине, – пискнула я. – Сменить бы имя…

– Исключено. Да и вообще, ты чего в него упёрлась? Вот смотри: героиня рассказывает экс-любимому о своей подруге Марише, так?

– Ну…

– Говорит, что та своё настоящее имя забыла, и теперь Нина придумывает ей каждый день новое.

– И?

– Так ведь это она ему про себя рассказывает! Это она своё имя забыла! Она же актриса, и не просто актриса, а божьей милостью! Для неё игра и жизнь – синонимы. Сегодня Мариша, завтра ещё кто-нибудь. И не имеет значения, кто, хоть бы и Фортинбрас. Главное – вот она – её Лила![5]

– Жень, да я понимаю, – перебила я, – но орать: «Я – Нина»?! Ну согласись, нелепо. Уж лучше тогда: «Я – Чайка». Всё оно посимпатичней звучит.

– Да как ты не понимаешь?! – Женька с досадой махнул рукой и взобрался на сцену. – Она же Ниной не случайно названа! Знаешь, как истолковывается? Великая! Ты прочувствуй трагичность ситуации – он, ничтожненький актёришко, смотрит со всех афиш, а она – Великая Актриса – никому не нужна! Слишком яркая, ослепительно яркая, слишком эмоциональная, слишком любящая… Всё – через край. А он – маленький и слабый. – Женя схватил со стола распечатку и процитировал: – «Вчера у меня поломалась машина… и я ловил такси… под огромным своим лицом на кинотеатре… Я бегал под собою потный, маленький…» – вот ключевая фраза его образа. Он просто не в состоянии вынести шквал её чувств! И она это всё прекрасно сознаёт: и силу своей любви, и силу своего таланта, и свою полнейшую никому ненужность. – Женя помолчал и перевернул страницу: – «Он: – Тебя держали в театре из-за меня! Я унижался! Я кланялся, и они тебя держали! Не из-за твоего великого таланта, на твой талант они плевали, поверь! Она: – Верю. Верю, что на талант они плевали». И когда она под занавес кричит: «Я – Нина!», неужели ты думаешь, что речь об имени? Нет, дорогая, она кричит: «Я – Великая!» «Я – Великая Актриса!» А ты говоришь, переименовать. Никак нельзя…

– Жень, я поняла.

– Вот и умница.

– Но боюсь, зрители замысел не постигнут. Попроще бы… – честно говоря, я не была уверена, что именно это вложил драматург в свою пьесу, но в целом мне концепция нравилась. Если бы не столь глубокий смысл.

– А ты постарайся, чтобы постигли. И потом, нельзя опускаться до уровня толпы, – назидательно сказал режиссёр. – Всё, звезда моя, работаем. Сейчас пройдём самую первую сцену, до звонка в дверь, а потом повторим, как Саша врывается в квартиру. Влад, пойдём пока к нам. Нина, поехали.

Я забралась с ногами в кресло и взяла телефонную трубку:

– «Мне приснился сон… Мой экс-любимый Саша сел на дирижабль и полетел по проспекту Вернадского… Но в этот момент позвонила ты, и я так и не узнала – разбился ли он», – захохотала я.

Монолог был длинный, но начало я выучила и шпарила наизусть, не заглядывая в текст. Незначительные проблемы иногда возникали с имитацией смеха, но сейчас, после того как мы порезвились с Сергачёвым, и это получалось нормально.

– Стоп, стоп, – прервал меня на середине Женя. – Ты чего в этом месте постоянно спотыкаешься? Я ещё во время читки заметил.

– Жень, я не могу спокойно произнести фразу «А во-вторых, с некоторых пор я ненавижу котов…», – пожаловалась я. – Дохожу и начинаю тормозить. У меня язык не поворачивается, такое чувство, что я их предаю…

– Кого? – не понял Женя.

– Котов своих, кого же ещё?! Я их слишком люблю, чтобы правдоподобно сказать, что ненавижу. Я даже пальцы скрещиваю и про себя говорю: «Это неправда, неправда, неправда!»

– Блин, Рита, ты меня с ума сведёшь! Ну я не знаю, представь что-нибудь омерзительное: змей, пауков, тираннозавров, в конце концов, любое, что ты способна ненавидеть и условно назови их котами.

– Это невозможно, – отрезала я.

– Хорошо, ладно, вернёмся к этому позже. Влад, давай на сцену. Нина зачарованно поворачивает ключ в замке, с хохотом врывается экс-любимый. Поехали.

Я «распахнула дверь».

– Рита, с начала! Я сказал – зачарованно. Она же идёт за дудочкой, выманивающей из квартир тоскующие души! Идёт на голос далёкой птицы… за сказкой! Она поверила, что человек за дверью – несчастный клоун с большой ногой!

– Жень, как она может поверить, если знает, что это экс-любимый, а никакой не клоун?! И что он это всё специально выдумал. Она же его в окно видела!

– Рит, она уважает чужую Лилу… – проникновенно сказал Женя. – И подыгрывает ему. Но она не умеет играть наполовину! Она живёт этим, ну ты же знаешь! Поэтому подыгрывая, делает всё по-настоящему, и за дудочкой идёт именно заворожённо, несмотря на то, что Саша не может видеть этого за закрытой дверью. Это для неё очень важно – играть на пределе даже для одного зрителя. Даже в отсутствие зрителей! Кстати, в этом месте, действительно, будет звучать дудочка. Точнее, свирель, фрагмент «тоскующая Ассоль» из твоей оперы. Всё, начали!

Вот так, позволяя на время забыть о реальности, проходили наши репетиции.

Я любила здесь всё: и запах пыльных кулис, и блеск тающего в нагретом софитами воздухе грима, и гомон заполняемого зрителями зала, и дрожь в коленях перед выходом на сцену, и аплодисменты – робкие поначалу хлопки, подхватываемые по нарастающей до бурных оваций. Но особенно… особенно, неповторимую тишину перед началом спектакля, изредка нарушаемую чьим-нибудь приглушённым покашливанием.

Я с замиранием сердца ждала, когда смогу вновь полностью окунуться в эту потрясающую, пронизанную высоким искусством атмосферу, пока довольствуясь малым – собственными репетициями и спектаклями приютивших нас хозяев площадки, и с надеждой думала, что всё непременно как-то наладится, потому что в мире, где есть театр, не может померкнуть свет…

[4] В произведении использованы отрывки из пьесы Эдварда Радзинского «Убьём мужчину?» ("Я стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано…»).

[5] «Лила» – божественная игра (Санскритский термин).