Текст книги "Звезда и волк (СИ)"
Автор книги: Imlerith
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
========== Его время ==========
Приглушенный свет трёх лун пробивался в небольшую комнату сквозь неплотно задернутые шторы, освещая массивный мужской силуэт рядом с чьей-то кроватью. В помещении было тихо, и звуки тяжелого, размеренного дыхания казались поразительно громкими, будто дышал не человек, а по меньшей мере слон. Но даже это казалось ничем в сравнении с протяжным и недовольным стоном, послышавшимся со стороны кровати.
Имлерит резко дернулся и вскинул голову. Он не должен был позволять себе даже дремать, но длительное время без сна и тяжелая, изнуряющая битва истощили его внутренние ресурсы, позволив провалиться в неприятную дремоту. Их Леди, его настоящая госпожа, наконец-то очнулась, сев на кровати и потирая раненное плечо.
– Вам не стоит вставать, миледи, – он хмурил брови, наблюдая за тем, как она старается размять кости и прийти в себя окончательно. Её волосы растрепались, разметавшись по лицу и закрыв собой не только отсутствующий, но и здоровый глаз; выделенная лазаретом одежда измялась и сидела совсем не так, как она сама бы хотела; а некоторые из длинных ногтей, сломанных во время поединка, неприятно царапали открытые участки кожи, когда она пыталась до них дотянуться. – Это опасно.
Она только отмахнулась и принялась разбираться с неудобной повязкой.
Это Имлерит ранил её, это из-за него она чуть было не попала туда, куда даже врагов он отправлял с огромным сожалением, и по этой причине он чувствовал себя виноватым. Его ярость, неконтролируемая и тяжелая, наконец-то вышла за все возможные рамки, а она, его маленькая сестренка, ни перед чем не остановилась, чтобы его спасти: ни перед разницей в габаритах, ни перед явной опасностью. Она просто ответила той же животной яростью, вот только повреждения, полученные самим Имлеритом, уже почти сошли на нет.
– Это опасно, – он повторил свои слова с большей уверенностью, схватившись своей рукой за её тонкое запястье. Это было тяжело, но Лорд Заточения старался не причинять Синдрит лишних неудобств или боли, несмотря на свою силу и разницу в строении их тел.
– Нет, – коротко отрезала она, встретившись с ним взглядом. – Не опасно.
На какое-то время они так и застыли в этой нелепой позе, внимательно разглядывая друг друга и не позволяя себе даже моргать. А через несколько секунд его рука сползла вниз, сжимаясь не на запястье, а на ладони женщины. Глупый, наивный Имлерит всё ещё полагал, что в таких прикосновениях нет ничего странного. Он больше не мог звать её настоящим именем, но они всё ещё оставались близкими людьми. Ему казалось, что оставались.
Иногда, как сейчас, он подолгу засматривался на её губы – асимметричные и тонкие, они казались ему красивыми и даже привлекательными. Вслед за этой мыслью в голову проскользнуло ощущение приятной бархатистости кожи её рук, внезапное осознание яркости её глаза и красноватых отблесков на серебре её волос. Почему он думал об этом тогда, когда просто хотел её успокоить, позволить ей оправиться от полученных в бою ран?
Голос правды, противный и неприятный, пронзил его рассудок резким заявлением: он до сих пор видел в ней женщину. Опирался на то, на что недопустимо было опираться; где-то внутри лелеял надежду на то, что однажды она вспомнит об этом, что ему суждено будет получить кусочек симпатии не только от своей хозяйки и госпожи – от своей сестры.
– Давай, – свистящий, почти змеиный шепот прорезал повисшую в комнате тишину.
Пожиратель времени не задумывался о том, что имела ввиду Синдрит на самом деле. Он основывался на своих мыслях, был сосредоточен только на них, и для него эти слова были приказом – ясным и четким.
Он подался вперед быстрее, чем смог осознать, что происходит; его губы столкнулись с её губами нетерпеливее, чем он сам того хотел; его руки почти рефлекторно потянули её на себя, чтобы заставить покинуть кровать и устроиться на его коленях. Он не хотел, чтобы это превращалось в глубокий, почти животный поцелуй, но не мог остановиться. Она слишком много говорила, а он слишком много думал.
Его сестра кусалась и расцарапывала его руки ногтями, силясь добиться того, чтобы он её отпустил, но его железная хватка не ослабевала. Этот странный, болезненный, полный неясного интереса поцелуй продолжался, не собирался останавливаться, а она сама противилась только отчасти. Ей тоже было интересно, тоже хотелось узнать, что это за собой повлечёт; хотелось понять, верны ли её двойственные ощущения. Она хотела рвать его, кусать, принуждать и чувствовать, но только ради того, чтобы верно классифицировать свои впечатления. А он касался её уверенно, но с аккуратностью, терпел её строптивость и даже удерживал её мягко, не позволяя вывернуться, но не причиняя боли.
Она хотела его из интереса, а он хотел её любви.
Длинные тонкие пальцы её левой руки запутались в его волосах, в первые несколько секунд касаясь их мягко и аккуратно, а после крепко стискивая их в районе затылка. Жесткая и своевольная, она не позволяла ему продолжать, удерживая на расстоянии нескольких миллиметров от своего лица, выдыхая ему в губы и наклоняясь, чтобы оставить на его шее яркий след от болезненного укуса.
– Давно? – она крепко сжимала коленями его бедра, продолжала кусаться и держать его на расстоянии, но не отказывала себе в удовольствии насмехаться над ним. Она дразнила его, издевалась, а сама не считала свой почти научный интерес зазорным.
Нет, Имлерит не обманывал себя, он осознавал, что это был именно простой интерес, а не что-либо иное, но сейчас сказать себе «хватит» было просто невозможно, независимо от того, будет кому-то из них больно или нет.
– Давно, – прохрипел он, непроизвольно выгнув шею, и медленно опустил руки чуть ниже её талии. – Очень давно.
Слишком давно, чтобы позволять себе терпеть или пускать происходящее на самотек. Сейчас, когда его рассудок отказывался следовать зову здравого смысла, когда на время забылась важность и опасность раны на её плече, он должен был действовать.
Ему не положено было показывать свой характер, он не должен был противиться воле вышестоящего чина, он готов был следовать этому негласному правилу даже в постели, но только после того, как сможет что-либо почувствовать. Только после того, как крепче стиснет её в своих объятиях; только после того, как ещё раз агрессивно её поцелует, не позволяя кусать себя и блокируя любые движения её языка своим; только после того, как жесткой рукой коснётся её мягкой, упругой кожи под просторной белесой хламидой, вынуждая пропустить первый неровный выдох. Только теперь он сможет попытаться следовать за её свистящим шёпотом, отдающим приказы.
Ему отчаянно хотелось звать её по имени каждый раз, когда она ухмылялась или прикусывала губу; каждый раз, когда она позволяла коснуться губами её шеи или, отбрасывая в сторону лязгающие цепи, болезненно проводила острыми ногтями по его груди, но он мог позволить себе только безличное «миледи», проклиная законы мироздания и невозможность произносить имя столпа, стоявшего на ступени выше, чем его собственная. Он не мог даже помыслить о её настоящем имени, припоминая все остальные, складывая их у себя в голове, когда сквозь пелену своих ощущений разобрал привкус собственного времени.
«Почему не её? – пробившийся сквозь счастливое и томительное желание, рассудок задал своему хозяину вполне резонный вопрос. – Если на моих губах её время, почему я чувствую своё?»
***
Имлерит очнулся так же внезапно, как и погрузился в небытие. Он всё ещё находился в лазарете, его Леди всё ещё была рядом, но пожиратель времени не имел ни малейшего представления о том, сколько провёл без сознания. Да и думать об этом было тяжело.
Он дышал сбито и шумно, пытаясь сосредоточиться на реальности и отгоняя остатки странного и постыдного сна, всё ещё маячившего перед глазами.
Уже третий раз за последние несколько месяцев он сталкивался с подобными видениями, не в силах избавиться от них в те моменты, когда сознание не подвергалось контролю. Его желания были неверными, чувства были неправильными, он уже давно, очень давно должен был это понять, но подсознание считало иначе.
Подсознание считало иначе и кормило его видениями, в которых ему не нужно было признаваться сестре в любви снова, в которых она сама оказывалась им увлечённой, в которых она не была связана иными отношениями, предрассудками и долгом; в которых она наконец-то вспоминала его. И каждый раз он вновь и вновь находил себя в реальности, понимая, что его единственный шанс быть рядом с ней – ждать и не напоминать ей о своих тысячелетних чувствах.
========== Чистилище ==========
Мрачно. Холодно. Скользко. Над каждым из гротескных серых зданий виднелся дым. На каждой плитке мостовой виднелась кровь. Бардовая, липкая, противная. Сирона никогда не хотела быть здесь. Здесь всё было ненормальным – от зданий, невероятно высоких и серых, до черного неба. Ей нужно было уйти, нужно было убежать, нужно было оказаться как можно дальше от этого места. От огромных часов, косо висевших на одном из домов и противно тикающих, от окровавленных аллей и огромных, намного больше неё самой, вбитых прямо в землю гвоздей. Это место было неправильным. Сумасшедшим. Мертвым.
Она бежала вперед, старалась бежать. Ей нужно было бежать. Но, поскальзываясь на скользкой и влажной от крови земле, на залитых ею плитах, Сирона падала снова и снова. Падала, пачкалась в этой крови и не могла подняться. Её всегда тянуло назад, всегда тянуло вниз. Крови становилось больше, она подступала ближе, казалась живой. Сирона подскакивала и в ужасе прикладывала ладони к лицу, но не могла издать ни звука. Отступая назад, натыкалась на куда более страшные вещи – органы, человеческие или не совсем, кости и хрящи.
– Голову с плеч, – голос слева, поразительно знакомый – её собственный, куда более грубый и суровый. Истеричный, злобный и холодный.
Повернувшись, женщина не обнаружила там никого – стена здания, обвитая странной разновидностью плюща. Вовсе нет. Обвитая липкими и склизкими красными путами – обрывками внутренних органов, фрагментами кишечника, пленкой диафрагмы, пластами рваных мышц и стенками чьих-то сосудов. Чем-то, что когда-то было живым. Она мотнула головой, снова отступая назад и упираясь спиной во что-то влажное. Что-то влажное, противное и всё ещё живое. Спиной Сирона ощущала движение. Резко развернувшись, она уткнулась взглядом в огромное глазное яблоко. Чей-то глаз, огромный глаз с зеленой радужкой внимательно смотрел за ней, вращаясь то в одну, то в другую сторону.
Её не должно быть здесь. Это ужасное место – не её. Ей нельзя быть здесь, нельзя даже думать об этом месте, нельзя вышагивать по проклятой земле. Сирона не знала, куда ей деться. Не знала, куда бежать и где прятаться от этого всего.
– Убила! – совсем молодой голос прозвучал где-то рядом, сопровождаясь смехом и пропадая вдали. – Всех их убила!
Да, всех их убила. Она сама всех их убила – каждого из присутствующих здесь представителей разумных видов, каждого из них. Жестоко или не очень, случайно или намеренно. Всех убила. Всех. Построила этот ужасный город из чужих костей, обрывков чужой плоти и полуживых зданий сама. Убийца! Сирона не хотела быть убийцей. Не хотела и оседала на землю, хватаясь за голову и запуская пальцы в длинные волосы. Она не желала зла этим людям, она не хотела их убивать. Так было нужно, это вышло случайно, она никогда не причиняла вреда без причины и по личному желанию. Никогда не хотела никого убивать.
– Убийца, – вкрадчивый шепот прямо над ухом, свистящий и раздражающий.
Она отмахнулась, вскочив на ноги и с трудом сдерживая собственные беззвучные крики. Она не слышала себя, не могла слышать, но разрывалась на части изнутри. Ужасное чувство вины, преследовавшее её всю жизнь, закравшееся глубоко в её сознание, ставшее её клеймом, не давало покоя, грызло изнутри, торжествовало. Всё это – её вина.
В попытке успокоиться, Сирона наконец обратила взгляд на себя – на свой внешний вид, на свое тело. Как и каждая часть этого места, как истинный его создатель, она выглядела подобающе – с ног до головы покрытая чужой кровью, заляпанная ошметками чужой плоти и непонятной пленкой. Это было похоже на самое жуткое платье, какое только у неё было, – из её жертв, из когда-то живых существ, практически живое, держащее форму. Наряд, достойный настоящего убийцы. Достойный маньяка, сумасшедшего, достойный приверженца диких идей. Наряд, достойный Сироны.
– Хватит, – она наконец смогла подать голос, снова оказавшись на земле и сжавшись посреди человеческих и не только останков. Ей хотелось, чтобы её вырвало, но это было невозможно – ни одна из систем организма не отвечала, заставляя только мозг обрабатывать информацию в невероятных количествах. – Хватит…
Это никогда не закончится. Эти глаза, выкатывавшиеся отовсюду, —разные, знакомые или не очень, – они всегда будут следить за ней. Всегда будут наблюдать за её молчаливыми страданиями в этом ужасном месте. Она останется здесь навсегда. Всегда будет видеть и слышать тех, кого когда-то убила, всегда будет рядом, будет отвечать за свои поступки. Она заслужила это. Заслужила это и ничего кроме этого.
Часы продолжали настойчиво тикать, их механический звук пробирался всё глубже в сознание. Громко, ритмично, шумно, раздражающе. Сирона не могла сосредоточиться ни на чем, кроме этого звука. Каждое движение огромных стрелок отдавалось в мозгу новыми мыслями.
Тик – она не заслужила столько времени. Так – всё её время должно было принадлежать тем, кто погиб от её руки. Тик – почему она не может просто отдать его им? Так – разве здесь недостаточно тех, кто так в этом нуждается?
– ХВАТИТ! – чтобы прервать поток несвязных мыслей, ей пришлось закричать, пришлось протянуть руку вперед и ухватиться за один из тех огромных гвоздей, что в неимоверных количествах были вбиты в землю.
Это должно было прекратиться. Ей нужно было уйти. Нужно было сбежать. Сильнее ухватившись за скользкую металлическую поверхность, она заставила себя встать на колени. Нельзя было оставаться на месте. Нельзя, но Сирона не могла двигаться. Она чувствовала себя опустошенной, виноватой, больной, связанной.
Она действительно была связанной. Опутанной по рукам и ногам лентами принадлежащей кому-то синеватой плоти. Этого не должно было быть. Каждый из них давно уже разложился, растаял в материи пространства и времени, испарился, не мог тянуть к ней свои руки. Руки, глаза, любые части тела – никто из них не мог держать её здесь.
Но ведь она действительно это заслужила…
– Заслужила, заслужила, заслужила! – всё тот же молодой, почти детский голос снова смеялся над ней, не позволяя отвлечься хоть на что-то, заставляя сильнее хвататься за гвоздь. – Заслужи-и-и-ила-а-а!
Очередное глазное яблоко, валявшееся у подножья металлического столба, смотрело на неё с укором. Постоянно вращаясь, призывая следить за желтой радужкой, оно снова вызывало у Сироны рвотные рефлексы. Всё здесь вызывало у неё рвотные рефлексы, но каждый раз это оставалось сигналом в мозгу – тело не реагировало, не слушалось и могло только двигаться. С трудом.
Она не заметила того, что порезала руки – все они и без того были заляпаны кровью, а боль была слишком приглушенной. Заслужила. Убийца. Заслужила. Часть чьего-то существа отпустила её конечности. Сирона и сама не хотела никуда идти. Её место здесь. Всегда было здесь. Всегда будет здесь. Мрачное, скользкое, холодное, пустое – подходящее место для её души.
– Вы в порядке?
– Что? – нетипичный голос, произносивший совершенно нетипичные слова, заставил её дернуться, вскочить, в страхе прижаться спиной к гвоздю. Почему он походил на четырехугольник? Почему его края были острыми? Почему кто-то, кроме неё самой, разговаривал с ней?
Слабое освещение никогда не было для неё помехой. Каждую из черт того, кто с ней сейчас разговаривал, Сирона могла разглядеть и с такого расстояния. Почти каждую. И его не должно быть здесь. Не должно, нет, ни в коем случае, никогда. Она уже видела его глаза здесь, его просто не может быть в этом месте ещё в каком-то виде.
– Нет, – она мотнула головой, позволяя и без того растрепанным волосам разметаться по лицу, позволяя им закрыть ей какой-либо обзор. – Нет-нет-нет.
Здесь не должно быть живых. Даже она, может быть, больше не живая. Дариэль не может здесь находиться. Он не должен видеть ничего из этого, не должен об этом знать, не должен видеть её в такой обстановке. Ему нельзя. Ей нельзя. Никому из них нельзя.
– Тебя не может здесь быть, – Сирона сказала это слишком тихо, чтобы собеседник мог её услышать. Но ведь не было никакого собеседника, разве нет?
Не было. Не было, не было, не было. Не могло быть. Запустив руки в волосы, она попыталась сосредоточиться. Часы продолжали идти вперед. Назойливо, громко тикали. Да, ей нужно было заставить их замолчать.
Она обошла гвоздь вокруг, покосилась на огромный глаз с зеленой радужкой, напугавший её несколько минут назад, и уверенно побрела вперед, оскальзываясь на окровавленных каменных плитах, без зазрения совести наступая на маленькие копии огромного глазного яблока. Они все уже умерли. Они все умерли и не будет ничего страшного в том, если Сирона сделает им ещё немного больнее. Мертвым не бывает больно. Поэтому ей тоже не больно. Её израненные руки не болят; чужая плоть, служащая ей одеждой, не тянет вниз; порез на спине не ощущается, а рвотный рефлекс не срабатывает. Ей просто нужно немного времени, чтобы освоиться в этом аду. В её личном аду, в котором снова и снова тикают часы.
========== Герой её кошмаров ==========
Ещё в раннем детстве сложилось так, что Имлерит не ладил со своим отцом: слишком разными были их взгляды на жизнь, слишком отличались друг от друга приоритеты. Ни в одном вопросе они не могли найти точек соприкосновения, а врожденное безумие пожирателя времени только веселило его отца, заставляя играть с ним, издеваться, что лишь усугубляло и без того тяжёлые отношения. И сейчас, когда ему добровольно приходилось прибегать к его помощи, более того, просить о ней, Лорд Заточения чувствовал себя скованно.
Совесть подсказывала ему, что поступок был неверным, что это первый шаг в бездну, которой он старательно избегал столько лет, но рассудок твердил: ждать больше нельзя. Он хотел помочь своей сестре, избавить её от напряжения и тех кошмарных снов, какие она видела каждую ночь. Нагрузку на её сознание необходимо было снизить как можно скорее, а он, если не считать Эйдирена, был единственным, кто мог бы ей в этом помочь.
– Никогда не видел ничего печальнее.
Он оказался рядом с ней почти сразу, без труда отыскав эпицентр сновидения, зашоренный множеством чужих голосов и страданий. Среди этого хаоса, выстроенных из боли и чужой плоти городов, внутри дрожащего мира всегда находилась она. Она тоже дрожала и смотрела вперёд, то и дело разговаривая сама с собой, принося извинения чьим-то останкам или со злостью пиная их, пытаясь убить ещё раз. Здесь, где любое чувство находило своё физическое воплощение, где отражалась любая мысль, всё внутреннее наполнение этой женщины становилось внешним. Она мучилась чувством вины и топила себя в нём, но наравне с ним существовало и совсем другое ощущение: ярость. С тех пор, как она лишилась своего правого глаза, оно стало всплывать всё чаще, пусть и не принимало такой яркой окраски, какую принимала ярость самого Имлерита.
– Ты не умирал, – спокойно заявила она, поправив своеобразный наряд, сотканный из чужих внутренностей и частей тел, хлюпающий при каждом её движении. Отвратительный, такой же, как и весь её сон. – Я тебя не убивала.
Тон женщины оставался поразительно спокойным, но руки дрожали, то и дело касаясь чего-нибудь, выдавая её нервозность. Здесь у неё присутствовали оба глаза, её тело не было израненным, почти мёртвым, сочащимся искаженным и поврежденным временем. Здесь отражалось только её искалеченное сознание. Там, в реальности, она выглядела гораздо лучше: всегда держала себя в руках, никогда не позволяла эмоциям выйти наружу. Зря, она делала это зря.
– Я пришёл сам, – Имлерит сел рядом, свесив ноги с обрыва, на котором они находились, аккуратно коснулся её правой руки. Точно так же он делал раньше, когда она была маленькой и её требовалось успокоить – просто брал её за руку и разговаривал. – Вы чувствуете себя плохо, миледи. Кто-то должен вам помочь.
Как и всегда, она отрицала любую возможность помощи. Брыкалась, ломала искусственную, созданную подсознанием реальность и пыталась убить его, несмотря на то, что именно это всегда оставалось самым большим её страхом. Она не контролировала себя, металась от одного состояния к другому, словно в лихорадке, кидалась огромными склизкими, заляпанными кровью гвоздями, но после тут же остывала, забиваясь в угол и задыхаясь безудержными рыданиями с настоящими слезами, какие она не могла позволить себе в реальной жизни.
Её состояние было куда хуже, чем Лорд Заточения представлял себе изначально. Те нагрузки на сознание, какие она испытывала каждый день, делали её поразительно слабой, нестабильной – накапливаясь, это превращалось в истерики, срывы и травмы, а их она тоже хранила внутри. Чужой шепот, постоянно слышимый даже здесь и сейчас, её губы, медленно шевелящиеся, шепчущие приказы и решения – всё это донимало её даже во сне, донимало круглосуточно, без каких-либо перерывов. И это было лишь малой частью того, что она ощущала.
– Почему вы не пытаетесь сказать об этом кому-либо? – он сжимал её в своих практически стальных объятиях, не позволяя избежать их, но стоически выдерживая все удары её кулаков. Она пыталась показать, что ей не нужно кому-то об этом говорить, а уже через несколько секунд плакала снова. – Вам нужно говорить об этом. Я буду слушать, даже если вам придётся убить меня.
И она убивала, убивала Имлерита первые несколько раз, заставляя просыпаться в своей комнате с дикой болью где-то под ребрами, а Эйдирена, всегда остававшегося рядом, – смеяться. Лорду Безумия нравилось наблюдать за этими трогательными отношениями влюбленного брата и давно сошедшей с ума сестры. Лорд Заточения не сдался даже тогда, когда убийства стали жестче, а она стала старательнее – он приходил к ней снова и снова, пока она не начала плакать чаще, чем злиться.
Он выступал её личным психологом каждый раз, когда она ложилась спать, – сейчас это происходило куда чаще, чем обычно – старался слушать её, крепче прижимать к себе, вытирая слёзы, смешанные с кровью. В этом, как часто отмечал его отец, был и его личный интерес, не только бескорыстное желание помочь, но и постоянное влечение, только растущее от этих сеансов психотерапии, но Имлерит убеждал себя в обратном. Он помогал, помогал ей каждый день и однажды она не стала даже плакать при нём, позволив себе сидеть рядом и просто разговаривать – спокойно, размеренно, пусть и о тяжелом. Она позволила себе даже улыбнуться.
========== Границы глупости ==========
Эйдирен любил играть. Он любил представлять людей фигурами на шахматной доске, любил передвигать их как ему вздумается, выигрывать партию за партией у самой вселенной. Он никогда не проигрывал – всё шло чётко по его плану, построенному много лет назад, и уже давно, даже во время его заточения, исполнявшемуся. Он, серый кардинал, стоящий за всеми действиями Синдрит, по факту уже являлся лидером пожирателей времени – его становление частью первого класса было лишь вопросом времени. А то, когда наступит это время, решал он сам. Лорд Безумия мог убить её в любой момент, но она забавляла его – с ней играть было веселее всего.
Закинув ноги на стол, пожиратель времени лениво потянулся. Так легко было играть на чувствах других, если они позволяли себе такую роскошь. К чему ей был этот Дариэль, что такого она в нём находила? Их отношения ни к чему не приводили, их потомство было бесполезным, сам он был до ужаса скучным, но Эйдирену нравилось действовать на них обоих. На Дариэля, вспылившего только потому, что Эйдирен этого захотел; на Синдрит, удивленную и почти впавшую в отчаяние только оттого, что глупый создатель времени вновь от неё ушёл. Ушёл сам, громко хлопнув дверью и обвинив её в самом факте её существования. Работа? Выбор? У неё никогда не было никакого выбора – об этом знал создатель времени, об этом знала она, об этом знал Эйдирен. Он думал, что это правильно – давить на больное место, требовать отказаться от должности и титула, и даже не догадывался о том, насколько больно делает ей на самом деле. Не знал, что это сводит её с ума.
Какой же сумасшедшей она была на самом деле…
Лорд Безумия растянул губы в довольной улыбке, передвинув стоявший на столе стакан в сторону вазы. Догадывался ли создатель времени, что все его мысли – всего лишь фикция, концентрированные желания самого Эйдирена? Нет, он не догадывался, не мог догадаться. Он оставил её, не позволил ребёнку общаться с ней и ни за что не позволит, пока не избавится от своей обиды, – глупец считал её верной – а она будет погружаться в работу, станет закрываться и черстветь, вновь станет ближе к его непутевому сыну, и тогда он, Эйдирен, получит всё, чего так хотел. Получит Звезду и Волка, которых сможет контролировать друг другом; избавится от назойливого жука – его обязательно прикончит Имлерит, зависимый от своей сестры; постепенно избавится от каждого из создателей времени. Тогда ему не понадобится уже никто из них.
– Любовь – самое глупое искусственное чувство, когда-либо встречаемое мной, – улыбка так и не сошла с его губ, когда он поставил в стакан неясной природы синий цветок. – Но ты бы только знала, Синди, насколько оно удобное.
И она знала. Она, его левый глаз, прекрасно об этом знала – она была его частью, его прямым продолжением, ничуть не худшим, чем его кровный сын, и она не могла об этом не знать. Просто Синдрит всё ещё не проснулась – спала и спасалась этой искусственной любовью, которой Эйдирен намеревался её лишить. В конце концов, она могла найти утешение и в чужих объятиях, если ей это вдруг понадобится.
========== Недостойный ==========
Он чувствовал как она дрожала – содрогалась всем телом, стараясь сделать вид, что не дрожит вовсе. Когда она рассказывала ему о себе, когда пыталась посвятить в свои проблемы, она была похожа на маленькую девочку – на такую, какой была когда-то давно, на такую, какой он её запомнил.
Её волосы растрепались, а помада давно смазалась, её чёрное закрытое платье помялось и весь её вид придавал ей сходство с потрепанной жизнью вороной. Ему было очень её жаль, но он мог только слушать – слушать, слушать и слушать, пока она не успокоится и не уснёт, потеряв все силы. Никто не смел доводить миледи до такого состояния, но одному создателю времени она раз за разом прощала эту оплошность. И Имлерит никак не мог понять, почему.
– Вы уверены в том, что он этого достоин, миледи? – Лорд Заточения в сотый раз задавал один и тот же вопрос, крепко прижимая её к себе и умоляя себя не срываться, не думать о ней как о женщине хотя бы сейчас. Её такую, слабую и растрёпанную, хотелось целовать ещё сильнее, чем собранную и почти идеальную. В таком состоянии она была настоящей – такой, какой он её любил. – Вы уже несколько ночей подряд не можете унять слёз.
Конечно, она не плакала физически – она не могла, не имела никакой возможности это сделать, но ведь Имлерит видел – она очень хотела и делала именно это. Внутри. Рыдала, никак не могла успокоиться, лишь изредка прерываясь на новую порцию решений. Неважно, в каком состоянии находилась его сестра – она должна была работать даже на смертном одре.
– Я не…
– Я вижу, – он не дал ей договорить, заставляя снова уткнуться носом в его широкое плечо, и запустил пальцы в её волосы. Такие мягкие, дрожащие – живые волосы, которые она контролировала с трудом. – Я хочу разорвать его на части.
Она резко дёрнулась, ухватилась за его руки, с отчаянным страхом в единственном оставшемся глазу крепко стискивая их, почти до боли. Её плотно сжатые губы подрагивали, а брови едва ли не сомкнулись на переносице – она боялась и злилась одновременно, не зная, что делать и что говорить. Она запуталась, потерялась, а он всё ещё хотел разорвать его на части. С самого первого упоминания того, что он смог вступить с ней в брак – именно с того момента он хотел разорвать, разодрать, искалечить этого человека, стереть его с лица земли.
– Никогда, – в конце концов хрипло выдохнула она, вцепившись ногтями в его предплечья, оставив на них тёмные следы его времени. – Никогда не трогай его.
Она любила этого создателя времени так же сильно, как сам Имлерит любил её – она думала, что любила. Она готова была умереть за него, убивать за него, готова была следовать за ним повсюду, исполнять любые его приказы. Он унижал её, оставлял её одну, обвинял её в том, что она была тем, кто она есть, а она прощала ему всё – от по чистой случайности причиненной боли до настоящего предательства. Она ждала его, надеялась на него и винила во всём себя.
Но он не был достоин её любви.
– Как пожелаете, миледи.
========== Наказание первого порядка ==========
«Ты делаешь всё не так», – эта мысль уже несколько дней не покидала сознание Сироны.
С тех пор, как Дариэль ушёл, хлопнув дверью, обвинил её сначала в любви к работе, сводящей её с ума и медленно уничтожающей, а потом в некомпетентном выборе, она проводила большую часть времени в своей комнате, глядя на соседнюю стену, прерываясь только на работу.
Её муж считал, что она не уделяет своей семье должного внимания, её дочь считала её пугающей, жестокой и никудышной матерью, а она сама считала, что делает всё не так. Говорит не так, работает не так, даже думает не так, выбирает не так, живёт не так и выглядит не так. Вся она, вся целиком состоит из сплошных «не так» – это очень гнетущее чувство преследовало её уже почти неделю.
Любой, кто не справляется со своей работой или прогибается под ней, должен быть наказан. Сирона уже наказала себя тем, что отказалась от единственного возможного для неё правого глаза, отбросив возможность делить свои обязанности с кем-то ещё. Она умышленно, в тот же вечер, что Дариэль оставил её одну, освободила его друга от обязанностей Палача, вновь взяв их на себя. Но это было наказанием поверхностным, недостаточным. Всей остальной своей вины за глупость, неверность и время, потраченное не на семью, она не искупила.
– Мне нужно наказание, – как Имлерит когда-то, она пришла к Рианнон посреди ночи, почти утром, когда на Этерии только начало светать. – Первого порядка.
