Текст книги "Не то время, не те люди (СИ)"

Автор книги: Имир Мади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Увидь она его лицо сейчас, наверняка испугалась бы.

С таким злобным мстительным лицом только людей бы убивать.

Но ему повезло, что она лежала мордочкой вниз, изредка подергиваясь и постанывая от его поцелуев.

– Пора платить по счетам, сучка.

Выплюнул слова как можно суровее, но девочка не испугалась, только едва заметно напряглась, вступая в игру.

– Ка…каким счетам?

Пора было ей показать, кто тут на самом деле командует парадом, а кому положено смиренно лежать и стонать в экстазе. Пискнула, почти незаметно напрягаясь, больше в предвкушении, чем в страхе. Даже позволила подсунуть под таз вовремя замеченную подушку. От торчавшей вверх округлой попки безумие наплывало, как цунами. Безудержно наплывало, безостановочно. Без всяких уловок, лишая даже мысли о сопротивлении этому безумию. А от искренней покорности вылезало нечто непонятное, низменное. Наплывшая чернота перед глазами лишала любых мыслей, но он все еще старался удержать разум на плаву. Так же по-змеиному прошипел, что все-все ей по полочкам разложит. И не заморачиваясь ничем, одним махом втиснулся полностью, упиваясь отлично растянутым и подстроившимся под него нутром.

– Вот… вот это… сучка… За то, что поставила меня на колени.

От своего звериного поведения уже не удивлялся, прекрасно понимая, отчего его так уносит. Лишь позволил себе еще поупиваться заглушенным хрипом женского тела под собой. Ему показалось мало, и он вцепился обеими руками в тоненькую талию, вторым грубым толчком насаживая на себя.

– А вот это… за то, что ножом в горло… ткнула.

Он уже сомневался, слышит ли она его вообще, уж больно красиво изгибалась под ним. Выгибалась, словно сама хотела большего. Не сдержался, ухватился за ее голову, вцепился клещом в спутанные волосы, вдавливая щекой в кровать.

И толкнулся еще разок посильнее.

– Это за то, что мой же ствол к лицу приставила, маленькая идеальная тварь.

Услышав несдержанный вой, не сдержал самодовольной усмешки. Значит, делает как надо.

Но рановато ей еще кричать.

Слишком рано.

Посильнее за волосы утянул, еще и локоть вдавил в изогнутую спинку.

Мелькнула мысль, что он перегибает палку. Но дальше думать было незачем. Второй рукой снова распахнутый рот зажал, почти чувствуя пальцами клокочущие мелкие звуки. И говорил ей что-то, сам не понимая смысла.

Говорил и откровенно насиловал, лишь чудом не ломая ей позвоночник и шею.

Говорил ей в затылок какой-то бред и трахал.

– Теперь можешь покричать для, меня. Кричи, кричи, любимая.

Пришло время и для его крови. В полубезумном состоянии втиснул ей в рот пальцы и в замок зажал.

Открыто предлагал испробовать своей крови.

Острые зубы сразу впились в него, прокусывая без труда. Как лезвием по фалангам полоснула и почти захлебываясь его кровью, глотала запрокинутым горлом, высасывая все до капельки. У него хватило ума выпустить ее волосы, но и сам нешуточно закусил прозрачную кожицу на плече. Таранил извивающееся под ним тело, пока не почувствовал неимоверно сладкие спазмы, что капканом стиснули его плоть, и не услышал последний крик, резанувший по нервам не хуже ножа. Он недолго еще вбивался в пульсирующее, им же нехило растянутое нутро, пока не сломался сам.

Лежал всем весом на ней, пока не стих его собственный оргазм. После сумел сползти на бок, но сразу нахально подтянул ее к себе. А ведьма, едва слышно мурлыча, вдруг его снова назвала зверем. Ненасытным зверем… и он сразу растаял, жесткий комок в груди мгновенно распустился. От ее слов вдруг так уютно стало, что он не удержал радости. Заулыбался как кретин, только морду свою под все еще вытянутыми лапками спрятал. С его неумением показывать нормально эмоции она уж точно за оскал бы приняла.

Так и лежал, лениво пробуя губами начинающую остывать кожу. Лежал огромным котом, пока ведьма слегка не зашевелила явно затекающими лапками и в душ попросилась. Что-то он тут совсем разомлел, утонул в чужом жаре, расслабился от неописуемого, почти уже родного запаха. Пролетевший стыд, что он тут развалился, а ей наверняка неудобно так лежать, заставил подскочить. Помог перевернуться, как хрупкую статуэтку перекатил. И смог нацепить маску, успев заметить буроватые потеки у нее между ног. Все-таки он был слишком груб. Хотя его ведьма не была целкой, он в горячке все-таки умудрился ее порвать.

Стылый холод потек по венам.

Ему было крайне совестно и стыдно за свою несдержанность, но надежда, что она позволит ему загладить вину, затеплилась в груди, пока он стянутые лапки выпутывал.

Потому что ведьма не орала на него, не визжала.

Только поглядывала хитрыми глазенками и утомленно улыбалась.

Пока рваные лоскутки разматывал, невольно сравнил следы ее зубов на ее и своих фалангах. Подрагивающие подушечки полупрозрачных пальчиков невольно вызывали вопрос, как она вообще умудряется что-либо удерживать. Да и не просто удерживать, еще и умело оружием пользоваться. И дрожащие лапки перед глазами так и требовали его ласки. Что он и не преминул сделать, втайне все еще надеясь, что ведьма не отпрянет, не вырвет из его рта самые вкусные пальчики. Мало ли, что там у нее в голове творится, может сейчас и млеет, а через секунду истерить начнет. Но и в этот раз ведьма молча позволяла ему снова пробовать каждую косточку на вкус. Он так-то помнил, как безропотно она ему в машине Люка свои пальчики подставляла.

– Бен… Почему… почему ты так… смотришь?

Он и не знал, как сейчас на нее смотрит.

Ему было просто приятно стоять на коленях перед ней и облизывать ей руки.

Кому скажи, что ему реально нравится стоять перед этой женщиной на коленях, не поверит никто.

И вообще-то, он все еще не закончил с ней.

– В душ, говоришь… Только вот кажется, что не нужно тебе в душ… Мне кажется, в душ тебе еще рано, слишком рано.

Очнулся, только наткнувшись языком на довольно грубый широкий шрамик на ее ключице. Как ножом в спину ему этот след старой боли аукнулся. Исследуя грудь, наткнулся еще на несколько почти незаметных полосок. И сам не понимал, чего у него сейчас больше. Нежности и открытой любви, или тихой, но начинающей бушевать ярости к тем, кто осмелился причинить ей боль. Давил злобу как мог, благо торчащие соски отвлекли его нехило. Ведьма уже неприкрыто постанывала, позволяя ему потираться пахом о поднятую поближе ножку. От странной ямки на торчащих ребрах его слегка переклинило. Он уже точно решил, что больше не будет грубым. Неправильно сросшийся перелом ребер убедил его, что сейчас уж точно его девочка заслуживает максимум нежности. Длиннющая мутно-белая полоска чуть ниже ребер тоже требовала изучения. Этот найденный шрам угрюмо уходил на бок, исчезая где-то на спине. Значит, надо и там все осмотреть и попробовать. Неожиданно для себя зачем-то перевернул ее на живот.

И не выдержав, мягко втиснулся в испачканную его следами наишикарнейшую дырочку.

Хотя женщина под ним сразу заныла, задергалась, приподнимая попку, он пересилил себя, не стал вытрахивать из нее новых стонов. Просто насадил и держал ее под своим весом.

– Тише, моя вкусная сучка, тише. Терпи. Я еще не всю тебя попробовал…

– Бен!

– Я сказал, терпи.

В этот раз она не захотела быть послушной. Требовательно извивалась, пока он тихо зверел от найденных новых пятен пулевых ран и рвано-тонких шрамов от колющих ударов.

– Бен, ну… ну пожалуйста…

Понимая, что ему уносит крышу не от наслаждения, а от заливающей мозг кипящей ненависти, предпочел перевернуть ее на спину и злобно впиться ртом между резко разведенных ног. И было плевать, что он сам же и слизывает подсыхающую пленку собственной спермы, стараясь поласковей убирать все следы. Тщательно отследил ртом каждую буроватую полосочку, мрачно проклиная себя за жестокое обращение с ней. Обсасывал каждый миллиметр, трахая языком, пока его не отпустили огненные змеи гнева и ярости. Ведьма была как натянутая струна, что вот-вот лопнет от напряжения и он начал поцелуями смещаться к коленкам, как в бреду шепча ей очередные глупости.

Она сбила его на полуслове. Он даже подрастерялся, замер, втайне восхищаясь тем, с какой скоростью она вывернулась. Даже позволил опрокинуть себя на спину. Но на отголосках уже затихшей бессильной ярости вцепился в нее руками и зубами, шалея от резкой смены ее настроения. Тут же расслабился, едва ведьма сумела оторвать от своих ребер его ладонь… и принялась ответно крайне робко возвращать ему ласку. Эту руку она ещё стеснялась, но довольно быстро осмелела и вылизывала его плечо с нарастающей жадностью и страстью. Он мог лишь лежать, стиснув зубы, чтобы не начать тоже извиваться и орать, с тихим мычанием подставляясь под неумело-дерзкий язычок и острым зубам, что выдирали из него душу по мелким кусочкам. Он уже примерялся к багровым искусанным губам, раздумывая, сможет ли она принять его хотя бы на треть. Мысль, что ее губы не растянутся сильно, и максимум, что она сможет – это просунуть в свой ненасытный ротик только его почти гротескно раздутую головку, приводили в странное бешенство.

Но ощущение влажных покусываний на самом низу живота отрезвили, как после неслабой пощечины.

Ведьма успела пересесть на его колени и обхватить одной лапкой торчащий член, но от его мягкого удерживания за подбородок только глянула мутными от возбуждения глазенками. Он не мог позволить ей идти дальше, хотя желал всеми фибрами души увидеть, как она, с трудом растягивая губы, будет насаживаться на него, облегая этими же губками член, попробовать, каково там у нее, на влажном юрком язычке, и узнать, насколько ему будет тесно и жарко в ее маленьком горле.

Не мог позволить ей стать одной из безликих шлюх, что он трахал в подворотнях.

Он по-настоящему обезумел, втянув ее в головокружительный поцелуй и подминая ее под себя. Ведьма больше не желала быть покорной, и он интуитивно желал доказать свое господство кричащей и рвущей его ногтями дьяволице, что снова и снова выгибалась, раз за разом даря ему свои оргазмы. Трахал, не давая ни единой секунды передышки, лишь позволяя себе ловить крошки ее дыхания после каждого ухода за край. Вбивался как умалишенный, намеренно отбрасывая жгучую мысль, что может снова навредить ей, что ей-то жить дальше, если снова порвет, не то, что ходить, сидеть не сможет. Каждая новая царапина и укус за драгоценные подарки принимал, теряясь в коконе эмоций и чувств космического масштаба. Кончал так, что неосознанно разорвал зубами кожу на ее шее, и как вампир, высасывал потеки самой вкусной крови до последней капельки, с безумными завываниями намеренно как можно резче толкаясь в нее. Кончил так безудержно, будто не он тут часами втрахивал ее в кровать.

Почему-то сознание медленно уплывало, утягивая его в спасительную пустоту, он и сам не понял, с какого хрена вообще позволил себе уснуть. Но снилась какая-то невнятная непонятная хрень, которую даже описать бы не смог. Хотя даже сквозь сон он чувствовал под собой горяченную, как печка, ведьму, что-то беспокоило его. И сквозь этот же сон, через необъяснимую пелену дичайшей усталости, непонятно как, но почувствовал, как шевелится под ним эта же ведьма, явно в попытках свалить.

Только проснуться нормально было выше сил. Незнамо как, но сумел ухватиться за ерзающее тельце и дернуть на себя. Даже сквозь сон услышал, учуял, как тяжело задышала сладкая сучка, получившая его дубинку на всю длину. Почти наяву услышал, с какими влажными грязными звуками слышались мелкие шлепки кожи о кожу. Так и не сумев выбраться из грез, и дурея во сне, вульгарными мелкими толчками нагло скользил в отлично растянутой под него обжигающей, как жерло вулкана, пещерке, одновременно обещая, что вот-вот откроет глаза и по-нормальному подомнет под себя свою девочку. Изливался в нее, так и не сумев перебороть снова засыпающий мозг. Едва успел кончить, как сознание полностью отрубилось, окончательно погружая организм в долгожданный отдых.

Из темноты его звал тихий шепоток.

Звал по имени, странно растягивая звуки. Просыпался с таким трудом, будто из болота себя вытягивал. Лапами притянул к себе ведьму раньше, чем вообще успел подумать об этом. Мельком успел понять, что спал весьма долго, потому что она успела помыться и зачем-то одеться. Легкий мыльный запах сливался с запахом ее кожи настолько хорошо, что захотел снова сожрать ее всю. Но сил спросонья хватило только ткнуться ей в шею и замурчать.

– Привет, моя родная. Я что, отрубился? Как ты, сладкая? Я… не сильно тебя… поранил?

– Все хорошо, Бен. Хей, Бен. Послушай…

– Я тебя внимательно слушаю, сладкая.

Да уж, его голосом сейчас только нежности говорить. Охрип, словно это он тут полночи кричал. И ведь почти не соврал, что слушает. Чувствовал себя, как на облаке. Жизнь казалась удавшейся. Его уже завлекло в омут уютного тела рядом, и он был готов к продолжению марафона.

Но пришел он…

Страх.

Смутный, невнятный. Какой-то даже мелочный.

Но страх он узнал сразу.

Потому что ведьма была явно слишком напряженной. Неотзывчивой что-ли. Как-то уж слишком монотонно, как на автомате, гладила его по голове. Вообще не ластилась к нему. И подбородком чувствовал, как рвано, с перебоями непонятными сердечко у нее бьется.

– Бен… слушай внимательно… пожалуйста.

К страху прибавилась паника.

Какие-то невыразимые сомнения засели в голове. Даже запах ее кожи перестал его завораживать. Что-то мешало ему, только объяснить не мог, что именно. И почему-то сказать не смог, что сейчас незачем говорить что-либо.

– Бен…

– М?

– Подожди немного, я….

– Я внимательно тебя слушаю, сладкая.

Какие-то инстинкты двигали его руками, и он уже почти раздел ее. Что-то внутри уже верещало, чтобы он заткнул ее хоть как-то, и слушая внутренние позывы, сползал ниже, интуитивно пытаясь отвлечь.

Но не смог.

Ведьма уверенно выкрутилась из-под него, еще и отодвинулась, одежку поправлять начала. Что прибавило еще тонну непоняток. За лицо его схватилась обеими лапками.

– Послушай меня, Бен, не отвлекайся. Скажи, пожалуйста, тебе когда-нибудь снилось что-то очень важное, что ты запомнил на всю жизнь?

– Ага. Ты. Тебя уж я запомню на всю жизнь, моя родная.

Стриптиз у нее получился дерганый, рваный, будто через силу раздевалась. В одну секунду его на спину опрокинула… и без всякого разогрева в себя его затянула. Краем сознания он понимал, что ведьма была суховатой внутри, и ему было чуть больно. Но все-таки ночью он ее хорошо растянул – миллисекундная боль тут же сменилась невероятным блаженством, и он уже не стал раздумывать, что там нашло на ведьму, и с чего это такая дерганая стала. Уже приготовился окончательно уплыть на сладких волнах, как ведьма снова заговорила:

– Хей, милый… Ты… Ты хотел бы быть бессмертным?

И хотя рвения его девочки хватило на них обоих, он еще больше насторожился. Паника нарастала, уже почти сравнялась размерами с вожделением, ведьма двигалась на нем как взбесившаяся, не давая страху овладеть головой. Ему нравилось все, но одновременно что-то грызло изнутри.

Все было как-то… неправильно.

– Ты знаешь, почему наше небо над головой такое голубое?

– Детка… какого хрена…

Неумело слюнявя его рот, ведьма скакала на нем, с каждой движением бедер ускоряясь. Все выше приподнималась, и резче опускалась. Отвлекала, как могла. Но как-то слишком непонятно его гладила по рукам и груди.

Как-то слишком странно делала все это.

Словно первый раз вообще касалась его.

Будто не знала, как правильно его целовать.

Не знала, не понимала, что вообще с ним надо делать.

Объяснить не мог, но ведьма все делала неправильно.

Понимание ударило по затылку как лопатой. Ведьма его снова гипнотизировать пыталась. Через силу присмотрелся, будто мог увидеть разницу.

Но увидел, всем телом прочухал.

И личико словно было каким-то другим.

И голос не такой… ну не такой звонкий что-ли. Неживой какой-то.

И оседлавшее его тельце было не таким…. податливым. Да и целовала совсем иначе, неумело, неискренне как-то.

Потом только понял. Его ночная ведьма ушла. На ее место пришла вторая.

И эта вторая пыталась с ним провернуть свои колдовские штучки. К страху и панике прибавилось бешенство. Как мог, затыкал ей рот, чтоб не лепетала всякий бред. Чтоб не и думала продолжать нести свою чушь. Ибо нехрен тут решать за него, что ему думать и что помнить.

– Бен! Бен. Послушай…

– Заткнись, моя сладкая… ты задашь свои вопросы потом, хорошо? Все… потом… потом.

– Послушай…

– Не нужно ничего говорить…

– Нет, стой, просто скажи мне, зачем нам пальцы на ногах?

Сучка на нем никак не успокаивалась.

Как и он.

Будто насмерть сражались, кто кого лучше зацелует, кто кого сильнее насадит. Она никак не хотела затыкаться, нужно было принимать хоть какие-то меры, и не придумал лучше, как подмять ее под себя и намеренно медленно лапу на горло положить. Чтоб заткнулась, чтобы поняла, что он тут не марионетка и не позволит ей вертеть остатком его жизни.

– Закрой свой сладкий ротик, детка. Просто… заткнись, детка.

Трахал как можно глубже, сильнее.

Только сам же и терялся среди своих ощущений. Гнев за происходящее давно смешался с невыразимыми молниями по телу, каждая клетка горела в костре подступающего оргазма. Трахал злобно, исступленно выворачивая бедра и все сильнее сжимая руку на тонком горлышке.

Но один брошенный взгляд на начинающее синеть лицо и беспрестанно двигающиеся губы что-то сдвинул в мозгу.

И все пропало.

Все самое злое, жадное, все самое бешеное и яростное исчезло. Осталась лишь грызущая тоска, разбавленная нежностью.

Он позволил себе сломаться. Потому что понял, что не сможет совладать с ней. Ничего не сможет сделать. Его вторая ведьма оказалась упорнее и сильнее духом. Позволив ей кончить, сам почти сразу последовал за ней.

И со страшно-тягучим комком в горле влил в последний свой поцелуй всю горечь и тоску.

Хотел напоследок как можно больше отхватить счастья. Потому что он всего-то хотел помнить до конца своей жизни каждый миг, проведенный с ней. Он все еще помнил, что грохнут его, как только он выйдет из этого подвала.

Но его ведьма решила, что не нужно ему ничего этого. За него и решила.

– Почему сверкает молния, Бен?

Голосок у нее совсем был осипший, все-таки передавил ей гортань.

Впрочем, уже плевать.

Ему вдруг стало все равно.

Похрену было, что он чуть не задушил ее собственноручно. Пофигу, что упал на нее всем весом. Пофигу, что он живет буквально последние часы и его скоро закопают на пустыре. Стало абсолютно все равно.

На все.

Проглотившая апатия было настолько огромной, что даже было все равно, дышать ему дальше или нет. И больше не обращал внимания на новые звуки от манекена под ним. Висел в своем безразличии еще тысячу лет, пока какое-то колючее загудевшее нечто не начало сверлить его, насильно выпихивая из плавающего подвешенного состояния. Что-то новое в бескрайней пустоте равнодушия пинало и пихало его, неимоверно раздражая. Вдруг невероятно разозлившись на помеху, посмевшее его побеспокоить, мрачно вцепился в это, нехотя анализируя.

Апатия слетела вмиг, едва он понял, что ему мешало.

Это Слова мешали, что огромными ярчайшими пятнами перед глазами пропечатывались, как на принтере. Как понял, что эти слова значат, чуть не рассмеялся от радости.

Слова эти поднимали все воспоминания.

Он был готов прыгать и сучить ногами, как ребенок от радости.

Он бы и подскочил и начал носиться по комнате, если бы тело его слушалось. Несмотря на усилия, его организм словно крепко спал и не позволял двигаться вообще. Но обездвиженность не помешала ему снова и снова крутить в голове слова. Особенно за одну крайне, невероятно важную фразу, ходившую по кругу заевшей пластинкой. Слова обещали ему забвение. Слова обязывали его забыть ее. Чернильно-нежные слова говорили ему, что он должен забыть, сравняв память о ней, как он обычно затаптывал в пыль воспоминания о других своих женщинах. Слова, что навязывали ему понимание о ней, как об очередной ничего не значащей мимолетной забаве, бесполезном приключении, вместо нужного действия, наоборот, дали сильнейший пинок его сознанию. Фразы пытались заставить его думать о ней безразлично, ставя на одну линию с другими женщинам.

Но именно этим его ведьма облажалась.

Он вспомнил все.

Он помнил все до единой секунды. Каждый миг всплыл, каждое мгновение вернулось на свое место.

Потому что он еще помнил, что вообще-то других баб он имел как бездушное мясо. Трахал только в рот, не обнимал, не ласкал. Других, тех – остальных, он не считал божественными. Других он не видел так хорошо и ярко, не слышал, как ее.

Не ловил у других он вздохи и не впитывал губкой каждый крик. Не пробовал каждый кусочек божественного тела. С другими он не стыдился своей несдержанности.

И он помнил, что это с другими он был безразличен.

Но не с ней.

И было пофиг на все эти ее шаманские штучки-дрючки. Пофиг, что она же ему и впихнула все это в голову. Пофиг, что она хотела выдрать из него память, как прошлый раз. Зато это было только его владения. Эти воспоминания было только его. Все, чем он мог владеть по настоящему, это память о ней. Ведьма облажалась конкретно, и это прямо дергало разум во все стороны, бросая из одной крайности в другую.

Он все помнил. Ведьма облажалась.

И видит бог, он был неимоверно рад этому.

Проснулся уже один. Прохладные потоки воздуха прилично охладили температуру. Он почти замерз, зато подскочил с такой легкостью в теле, будто всю ночь безмятежно спал. Только слегка саднили укусы и недвусмысленно болела кожа на перетруждённом члене. Один брошенный взгляд на мониторы его почти расстроил.

Почти.

Народ уже вернулся и сновал по коридорам.

Мелькнула мысль, что ему может быть удастся проскользнуть в свою комнату незамеченным. Но, увы, Тайлер явно нарочно отирался около двери в подвал. Но было как-то наплевать.

Он был готов.

Прекрасно понимал, что в доме его не убьют. Незачем пачкать стены, убирать еще потом. Машину тоже пачкать не будут, его просто отвезут куда подальше и до встречи в следующей жизни. Еще один внимательный взгляд на людей через камеры и он убедился, что ведьмы там нет. Значит либо вообще в доме нет, либо она еще с ним. Внизу, в подвале, где-то прячется. Хотя тут и прятаться то по сути негде, если только не в туалете засесть. Наспех натянутые штаны и он пополз, как вор, заглядывая за каждую перегородку.

Он был прав, ведьма сидела в туалете.

И горько завывала.

Первым желанием было выломать дверь, даже наяву успел представить, как она там сидит на полу, забившись между унитазом и душевой кабинкой. Вынести дверь, подхватить на руки, прижать покрепче, сказать, что все будет хорошо. И сказать, что ведьма нихрена не смогла сделать. Что вообще-то все-все помнит.

Но он из этого ничего не сделал. Ничегошеньки не сделал. Хотел с ноги вынести дверь… но лишь слегка подергал за ручку. Запертая изнутри дверь осталась на месте.

Он не стал ничего делать.

Если там внутри сидит вторая его ведьма и ревет, значит, ей там плохо.

Ему тоже стало на душе муторно до блевоты. Но он ничего не стал делать.

Если влетит внутрь и скажет, что все помнит, он только хуже ей сделает. Его через полчаса грохнут, а она потом мучиться будет. Он не вправе наваливать на нее еще и это говно.

И прощаться не будет.

Она еще больше страдать станет.

Молча отошел от блядской двери.

Рубашка была без единой пуговицы, так и накинул на себя. Только телефон подобрал с пола и пошел наверх.

Он был готов.

Опасался лишь того, что горевшая яркими пятнами память успеет поблекнуть до того, как ему вышибут мозги. Он даже не удивился, с первого же шага за дверь, наткнувшись на Тайлера.

Но удивился, когда тот окинул его неприязненным взглядом… и ушел. Ни слова не сказал, хотя точно должен был заметить его расхристанный вид. И уж точно должен был понять, откуда он вообще вылез. Ошарашенный донельзя, доковылял до уже не своей комнаты и принялся закидывать в сумку вещи. Кое-как запихивал, все равно смысла не было шмотки аккуратно складывать. Даже переодеваться не стал, так и вылез с сумкой в руках и чужой рубашкой нараспашку. Шел как робот, без единой мысли в голове.

На улице его ждал непонятно чему радующийся парнишка из группы Тайлера. Он и понятия не имел, как того звать. Забивать голову причинами столь явной радости парнишки не стал. Уже сев в машину сзади, вдруг вспомнил о Люке, как этот же самый клоун сам спросил:

– А этаааааа… А Люк куда укатил-то? Тай говорит, звониииил ему, но телефон аааааатключен. Мыыыы-то дууумали, он тебя сам заберет.

Он смолчал.

Если дядька его успел свалить, хорошо.

Но его потом все равно найдут. Убить не убьют, все-таки Тайлер вроде адекватен и должен понимать, что Люк был ему не указ. Но чуть покалечат точно.

Но было почти пофиг.

Сейчас он не мог думать ни о чем. Мог лишь прокручивать в голове прошедшую ночь и упиваться своими воспоминаниями. Даже не смотрел в окно. Да и незачем разглядывать проносящиеся мимо домики и магазинчики. Он с закрытыми глазами раз за разом вспоминал каждый сладчайший поцелуй. Руки давно зудели, требуя вот прямо сейчас вернуться и сграбастать под себя ведьму, но он был и без этого рад простым воспоминаниям. Рад, что хоть это вырвал из лапок ведьмы и оставил себе. Плавая в облаках, не сразу понял, что они давно остановились. С легкостью в голове выдохнул, открыл глаза….

И знатно подохренел.

В уши тут же услужливо влез обычный городской шум. Парниша вместо пустыря привез его к какому-то торговому центру. Еще и съехидничать не преминул.

– Нуууу ты этааааа. Дальше сам. Таакси там выыызови или как. А то у меня дела коээээ-какие есть.

Как пыльным мешком пришибленный, послушно вылез из машины. Едва захлопнул за собой дверь, парниша с визгом шин рванул прочь, оставляя его полуголого с сумкой в руках стоять с разинутым ртом. Подумал только, что может у них там какие-то прямо совсем срочные дела и некому, да и некогда им заняться. Мелькнула тихая надежда, что может его и оставят в покое, но сразу откинул это незваное чувство.

Ничего страшного, ему дали ещё немного времени на жизнь.

Он был готов.

И он подождет.

Даже убегать не будет.

Бросил сумку под ноги и принялся обшаривать карманы в каждых джинсах. Найденная давным-давно позабытая двадцатка принесла ему столько удовольствия, будто целый миллион баксов наковырял. На такси до дома не хватило, но оставшиеся пять кварталов дошел, глупо улыбаясь всем встречным, что с недоумением или язвительным хохотом провожали его глазами.

Ему было похрен. Он был готов. Он действительно был готов к смерти.

Прямо хоть сию секунду.

Провонявшая квартира встретила его таким затхлым воздухом, что сразу пошел открывать настежь окна. Пыли и грязи было столько, будто он сто лет тут не был, а позабытая пачка сигарет на столе вдруг напомнила ему, что он за все время, что провел рядом с ней, даже и не вспоминал о куреве. Первая же затяжка залила горло чудовищной горечью и зацарапала вилкой легкие.

После первой же затяжки затушил бесполезную сигарету. Курить уж точно не хотелось и вся пачка улетела в мусорку.

Он честно ждал неделю.

К концу недели пришлось идти мыться.

Принципиально не принимал душ, пока ее запах на нем не начал забиваться вонью немытого неделю тела.

К концу второй недели с ужасом понял, что память начала блекнуть. Уже не так ярко помнил детали той ночи, не так быстро тело реагировало на воспоминания. К концу второй недели он уже дрочил гораздо медленнее, намеренно затягивая процесс. И к концу второй недели уже не опасался, что за ним придут, а он со стояком наперевес.

К концу третьей недели его начало ломать. Уже и намерен был сам идти вешаться, но каждый раз что-то останавливало. То веревки нет, то патронов не нашел сам себе мозги вынести. То жрать невовремя захочется. С огромным трудом сам себя тормозил, чтоб не ломануться к ней.

И через двадцать дней одиночества заявился Люк.

Ввалился чистенький, умытый, как обычно благоухающий своим вонючим одеколоном и мерзким табаком. Почти нормальным выглядел, только мешки под глазами и слегка трясущиеся лапы сразу заметил. А дядька оглядел гору коробок из-под пиццы и пакетированного сока… и дернулся от звонка в дверь. Не стал ерничать по поводу нервозности дядьки, просто пожал плечами и пошел открывать дверь. Курьер с пиццей привычно сунул ему в руки стопку тонких коробок и подвинул ногой упаковки с соком.

Без слов, без эмоций.

Привычно принял деньги, найденных совсем нечаянно и туго свернутых рулончиком в одном из домашних загашников. Искал патроны, а нашел бабло.

А он привычно закрыл дверь и также привычно сложил еду на стол. Последние дни он не мог ничего жрать кроме пиццы. Алкоголя в доме не было, а выходить в магазин он ни разу не удосужился.

Пицца и сок.

И воспоминания с необъяснимой радостью и нежностью. Голые чувства, скрытые стенами его квартиры. Эмоции, что кидали его из одной крайности в другую.

Но при дядьке он привычно напялил свою маску и сидел, выжидал. Не просто так же босс приперся к нему посреди бела дня. Или ночи? Было пофиг. Появление дядьки ему помешало вновь окунуться в начинающие мутнеть воспоминания. Ему повезло, Люк не стал рассусоливать. Кинул на стол увесистый пакет… и закурил свои вонючки.

– Тут деньги. Прайм заплатил… За помощь… Ты… Ты… молодец. Я рад, что… что ты сдержался, приятель. А то было бы…

– Я всю ночь ее трахал, Люк. Тайлер видел, как я полуголый выходил утром из подвала.

Дядька заткнулся с круглыми глазами. Все его мысли и вопросы читались у него на лице. Но вслух так ничего и не спросил, сам додумал и сделал выводы.

– Тут… твоя доля. Уезжай. Пересиди где-нибудь еще с пару месяцев. Или лет. А там…

– Что-то еще, Люк?

– Ну… я много думал… Черт! И ведь никто ничего никому не сказал! Как же так! Я думал…

– Что-то еще, Люк?

Да-да, он тоже был в шоке.

Что никто никому ничего не сказал.

И что он еще почему-то жив. Спрашивать дядьку, что вообще тот делал все это время, не стал.

Было пофиг.

Еще чуть помявшись, босс молча свалил, оставив его равнодушно пялиться на пакет с деньгами.

Прайм был щедр. Очень щедр. Даже стало любопытно, с какого вдруг хрена старик Прайм был настолько щедр. Навскидку в пакете было как минимум полмиллиона. Где-то вдалеке пролетела мысль, что это даже для него огромная сумма.

Он еще честно прождал неделю.

Никто за ним так и не пришел.

На двадцать восьмой день одиночества он собрался с силами и вышел из дома. Семьдесят тысяч за новый эскалейд он отдал без раздумий. Еще пять тысяч и он уехал из салона уже с готовыми документами на своей новой машине.

Очнулся поздней ночью в припаркованной машине прямо у въезда к ставшему чужим дома. Сам не помнил, как он вообще очутился тут.

У ее дома.

До утра сидел и ждал, когда же хоть кто-нибудь выйдет из дома поинтересоваться, кто там засел у ворот. Никто не вышел, хотя он прекрасно понимал, что уж ведьма должна была его заметить через свои камеры. Темные окна мертвого дома ехидно иногда подмигивали ему блеском наружных фонарей.