Текст книги "Chorus (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Сажусь, стараясь минимально опираться на руки. На листы, рассыпанные по полу, падает грязно-белая капля. Мерзко. Встаю, пошатнувшись. Мне нужно вымыться.

Здесь, в бытность Принца, и в самом деле была оборудована полноценная ванная. Сажусь на унитаз с невиданным облегчением. Такое простое, казалось бы, устройство, а как мне его не хватало! Когда большая часть той гадости, которой со мной поделился Маркус, покидает организм, я обнаруживаю рулончик туалетной бумаги. Подтираюсь. Приятно и это. То, что сайлы предоставляли нам в «казармах» или в доме у Мэлло, имело лишь отдалённое сходство с нормальной сантехникой.

Душ, который рядом, также обычный, но и сушилки в нём – нет. Но я всё равно смываю с себя и мазь, и грязные потёки. Лучше быть мокрым, чем вонять Маркусом.

Мыло тут – зелёное, крохотное совсем. Но прежде, чем беру его, ловлю себя на мысли: «а что если Принц пользовался именно им, когда…» Да и ладно. Я – искупаюсь, а не повешусь!

Вместо сушилки зато есть полотенце. Вытираюсь и зачем-то аккуратно вешаю обратно. Как будто это уже мой собственный дом, в котором я сам за порядок и ответственный. С другой стороны – это и есть мой дом теперь, доказательственная надпись на двери – имеется.

Разбросанные повсюду листы распечаток хочу сначала собрать, но руки и правый бок заявляют, что это очень опрометчиво. «Потом» – соглашаюсь я с ними мысленно. И так одно только натягивание комбинезона обратно выматывает почти полностью последние оставшиеся у меня силы.

Банку с мазью, упавшую на пол, от души пинаю ногой. Улетела под диван, в самый пыльный угол. Там ей и самое место. Может, я и пассивный терпила, но никак не проститутка.

В Лепрозории по-прежнему пусто, и теперь я этому уже радуюсь. Не все встречи с людьми одинаково полезны и приятны. В коридорах также поубавилось сайлов. Наверное, на ребёнка-сенсацию все уже насмотрелись и разошлись по своим убежищам, проверять, в порядке ли собственные дети.

Когда я прохожу неподалёку от тоннелей, ведущих к центру Улья, Арене и королеве Роя, становится крайне не по себе. Если сейчас меня опять вздумает изнасиловать какой-нибудь инсектоид-беспредельщик, меня не только никто не защитит – у меня просто организм не выдержит. А умирать – очень больно, и очень страшно. И теперь как-то уже и не хочется. Особенно, если такие пригретые на груди змеи, как Маркус, живут и здравствуют. Вот не сдамся и всё.

В домике Архивариуса, по-прежнему полутёмном, меня ожидает довольно хорошее обстоятельство – хозяин не только в сознании, но уже и опирается на передние ходильные конечности. Общается с машиной, что перед ним.

– Мэлло! – зову его.

– Здравствуй, Ник, – отвечает за сайла его машина.

Почему-то хочется подбежать и обнять Архивариуса хотя бы за ногу, но я лишь спрашиваю, подойдя:

– Ты как?

– Мэлло почти в порядке.

И полосы под его глазами, лиловым космосом, светятся белым и голубым. Как будто кусочек земного неба на фоне бесконечной межзвёздной вселенной. Кажется, я романтизирую, но и правда, красиво. Бросаю взгляд на картину, что подарил Влад. Так и есть. Те же цвета и подмеченный эстетизм. Значит, не один я отбился головой. С ума сходить в компании – всегда интересней.

– Ты знаешь, что у вас в Улье сегодня случилось? – сажусь рядом с инсектоидом, опираюсь на его согнутые задние лапы.

– Ник о новом сайле? Мэлло знает. Слышит Рой.

– То есть вам не нужно лично общаться? – немного удивляюсь, – Знает один, знают и все?

– Да. Рой – един. Единицы мало оставляют себе – потребности, эмоции. Быт, как говорит хорус.

– То есть всё, о чём мы говорим, знают все?

– Если хотят. Это доступно. Если важно, Архивариусы – сохраняют. Ник, потом, – вдруг резко обрывает меня, и делает неудачную попытку встать.

– Куда! – делаю я попытку его удержать, как будто мои руки могут остановить сайла. – Тебе ещё лежать и лежать!

– Потомство, – просто отвечает мне Мэлло и снова пытается встать.

– Тем более успокойся, – я повышаю голос. – Нормально всё с твоим ребёнком, сам видел. И тот сайл, что твоя стая, тоже. Он тебя не смог разбудить. Веришь?

Несколько секунд Мэлло выжидает, прежде чем ответить. Наверное, просчитывает вероятность того, что я – лгу. Научил же его плохому!

– Да, – отзывается наконец, доказательством чему служит то, что сгибает и передние ноги, вновь ложась. – Ник не хочет зла.

– И никогда не хотел, – откидываюсь на лапы сайла вновь. – Испытывать злость на вашу расу – надоело за три года, а на тебя лично – не могу, и всё.

– Почему?

Вот, кажется, я попадаюсь в ловушку Архивариуса, в его бесконечные и сложные вопросы.

– Привык, – коротко обрубаю, и задаю уже свой вопрос: – Не расскажешь мне о Принце, Мэлло?

– Помощник до Ника. Умер.

Вот так, лаконично.

– Не с твоей ли помощью? – подначиваю.

– Ошибка. Неверное поведение. Плохо знал хорус, психику. Не предусмотрел.

Заметно, что Архивариус – волнуется, снова строит предложения по старой схеме. Да, его проект по изучению людей тогда был под угрозой, и теперь я – его новый подопытный, попытка реабилитироваться. Может, в этом и кроется причина той решительности, с которой он вышел на Арену. Не просто честь, но амбициозность. Обида на очередную попытку спустить весь его труд в отхожее место. Что, впрочем, безрассудного героизма не умаляет.

– Ты не хочешь о нём разговаривать, потому что не хочешь, чтобы эта информация снова появлялась в вашем этом общем «интернете»?

– Да, – просто соглашается Мэлло. – Ник и так знает о помощнике. Ник был там.

– Это-то ты откуда знаешь? – удивляюсь.

Ни одного сайла, которого бы это интересовало, и близко рядом не было, когда мне Влад сегодня показывал «квартиру».

– Запах. Ник был со стаей, – отмечает Архивариус.

– Маркус мне не стая, – раздражаюсь.

– Ник и Маркус, – сайл выговаривает имя тщательно, – как стая.

– Я не хочу этого, – вырывается.

– Ник должен сказать. Прекратить.

– Я не могу, я…

Не хочется признаваться в собственной слабости, в том, что я просто не могу дать отпор. Особенно тому, кто сейчас и сам – уязвим и ранен. Может, я переношу на сайла свои человеческие понятия, но то, что их раса ценит честь, я уже убедился.

– У людей всё не так просто, Мэлло.

– Ник любит Маркуса? – бесхитростно спрашивает Архивариус.

Я чуть воздухом на вдохе не давлюсь:

– Да с чего ты взял?

– Ник ведёт себя нелогично. Сильно. Люди так делают, когда любят.

Чувствую, что вот-вот покраснею. Искренне ли сайл спрашивает, или в его вопросах есть потайное дно, на котором лежит совсем другое – намёк на то, что я чрезвычайно нелепо и нелогично веду себя как раз в отношении его, Мэлло. Меня это самого пугает, а такие вот вопросы вообще панику нагоняют! Придётся выкручиваться, как только можно. И соврать, само собой:

– Я – нет! Не люблю! Это всё он, Маркус!

Не очень-то и большая ложь, это он, в сущности, таскается за мной, как одержимый, пожаловал мне ранг принцессы и личной девочки. Пусть только заживут мои руки, только пусть заживут! Я тогда этому уроду сломаю пару рёбер, наплевать мне, скольких он там убил. Найду управу.

Я не просил его меня «благодарить» тогда, в лесу. И повторно являться – тоже. Мысль-предатель о том, что мне в жизни так хорошо не было, как тогда, на лежаке в его объятьях – душу́ и выбрасываю. Было. И мне, после того, как меня пользовали сегодня, уже не стыдно за то, что я вытворял с Мэлло. Сайл был нежен, пусть ему и было, возможно, лишь «интересно». И не принуждал меня. И делал так, как я просил срывающимся шёпотом. Да, скорее всего, я совершенно поехал крышей, но выберу ещё один такой раз в объятьях и слизи сайла, чем с Маркусом, даже если он – исправится.

Слишком страшно мне от его улыбки, слишком просто он играет смертью – именно играет. Сайлы – те ещё убийцы, устроившие полный геноцид. Но они – не играли. Они просто делали то, что нужно их расе. Здравомыслящей. Целенаправленной.

– Ник добрый. Слишком добрый.

Мэлло сейчас меня фактически отчитывает.

– Я разберусь. Сам, хорошо?

– Если Маркус делает Нику плохо, больно, страшно, то Мэлло вмешается. Ник – стая.

Внутри меня расцветает крохотный лепесток тепла. Опять меня называют «стаей» и собираются защищать. Даже несмотря на то, что сам Архивариус – ранен, и ещё и встать пока не может. Собрались тут, две калеки, друг за друга заступаемся. И я «принцесса» вовсе не для тебя, Маркус. Выкуси. У меня вот какой есть принц – и рыцарь в броне, и конь – сразу, в одном сине-чёрном флаконе. И перед ним никакой человек, а, тем более, психопат малолетний – не котируется.

Смех-смехом, влияние моей низкой психической стабильности – влиянием, а обо мне в жизни никто так не заботился, и не рвался защищать. Не результаты имею в виду, искренность порывов. А ещё опять себя бесконтрольно, подсознательно чувствую уютно. В безопасности. Как будто полулежать в ногах у раненого сайла – лучшее занятие и место на планете всей. Объективно – нет, конечно. Я на море хочу, пока сезон не кончился. Или куда-нибудь к океану на экваторе, где вообще круглый год можно купаться.

Но и эти ощущения смазаны впечатлением того, как сайл катал меня на спине по волнам. Неужели это самое яркое, что я унёс из воспоминаний о летних каникулах? Не так это. Это самое яркое воспоминание всей моей жизни. Если, конечно, в расчёт принимать только хорошие.

– Не надо, герой, – похлопываю Архивариуса по пластинам, – ты уже и так вмешивался достаточно. Я как-нибудь сам разберусь.

– Если Ник хочет, – смиряется сайл.

– А чего ты сам хочешь? – спрашиваю я у Мэлло. – Не Рой. Ты сам.

Задумывается, полосы под глазами тускнеют, почти гаснут. Наконец, отвечает:

– Путешествовать с Ником. Изучать. Быстрее.

Я сопоставляю то, что сайл говорил вчера, с этим его желанием, и в голову закрадывается призрак осознания:

– Вы, когда далеко, не слышите же Рой, правильно? И Рой не слышит. Ты хочешь мне что-то сказать, наедине, ведь так? – и я сразу же быстро добавляю. – Не отвечай!

– Рой уже знает, – отзывается Мэлло. – Слышит.

– Всё равно не отвечай. Не отрицай и не соглашайся. Тогда это будет лишь моё предположение.

Сайл послушно молчит, лишь цвет полосы под глазами перетекает из голубого в бежевый, и становится чуть ярче. Учится, с моей подачи, не только прямому обману, но ещё уловкам и хитростям. Ох, и не тому бы мне хотелось научить инопланетную расу, как представителю человечества. Не обману. Состраданию. Эмпатии. И, возможно, любви? Хотя это я хватил, ага. Хороший из меня учитель, что в жизни и не любил ни разу, и девочку даже не щупал. Сам стал «девочкой». Передёргиваю плечами.

– Можешь мне рассказать хоть немного о том, что вы строите? Ну, в Улье. Для нас. Или это всё секрет большой?

– Не секрет, – отзывается Мэлло. – У Архивариусов такой информации нет. Нужно делать запрос. Архитекторы пользуются, Архивариусы собирают. Не наоборот.

– А Архитекторы – это кто?

Кажется, я теперь знаю, кто были те сайлы на Арене с непонятным знаком на боку.

– Изобретатели. Творцы. Лучше Архивариусов. Архивариусы хотят знать. Архитекторы – творят. Мэлло известно, что большие строения. Дар. Для Хоруса. Быть почти, как Рой. Знания.

– А подслушать ты ничего не можешь? – с надеждой осведомляюсь.

– Могу. Понять многое не смогу.

– Да, да, – вздыхаю. – Специализация.

– Ник просит?

– Если это не навредит тебе, то сделай. Если можно. Мне интересно.

Да. Очень интересно, что же такое придумают сайлы, «равноценное» смерти и плену всех женщин, и вообще всему тому, что они натворили.

– Ник – Архивариус, – полосы под глазами Мэлло – ярчайшие.

– Я и близко не такой умный, – хмыкаю. – Если что-нибудь узнаешь, я тебя – расцелую!

– Как стая у Хоруса?

Я несколько секунд обдумываю смысл вопроса, но потом доходит.

– Ну, так точно – не выйдет, и не упрашивай. Тебе если в пасть язык засовывать, то без него останешься. А если ты всунешь – то он у меня из жопы выйдет, вместе с фаршем из требухи. Только в щёчку, уж прости.

– У Мэлло нет такого.

Похоже, юмора сайл не понял. Чего и следовало ожидать от инсектоида, раса ему, похоже, только учится.

– Куда-то вот сюда, – подползаю к морде Архивариуса поближе, опираясь на локти.

Обхватываю его голову, и припечатываю звонкий чмок в область между краем пасти и светящейся полосой.

– Так же – не нужно, – отзывается чёрная машина позади голосом Мэлло.

– Нет, не так же, – сайл тёплый, и обнимать его голову, где пластины не топорщатся, приятно. – Как люди в своей «стае». Только мы её называем «отношения» или «семья». Согласен?

– Заранее?

Полосы светятся жёлто-оранжевым. Хитрый какой. И он сам – добрый, а вовсе и не я. Хочет поговорить со мной, ишь ты. Да ещё и о том, что Рой знать не должен. Хотел бы я знать, о чём же.

– Давай сначала договоримся. Ты узнаёшь, что сможешь, а расскажешь – потом?

Сайл, кажется, понимает, какое именно «потом» я имею ввиду. А вербально от меня – всё чисто, не прикопнёшься.

– Да, – соглашается сразу.

– Тогда – демо-версия. Только один! – усмехаюсь.

И дотрагиваюсь губами до одной из пластин у глаз сайла, провожу медленно языком. Когда Мэлло балансировал на грани жизни и смерти, а я замирал, вцепившись в его шкуру, совершенно не ощущал ни вкуса их, ни запаха. А теперь как будто целу́ю форзац старой книги, выхолощено-омертвевший, чуть с кислинкой конторского клея, и запахом сушившихся меж страниц листьев клёна. В детстве от старой пожелтевшей хрестоматии часто отлетали маленькие хрупкие частички, имевшие точно такие же вкус и аромат.

И, как и тогда, во рту – мягкая пыль, чуть прилипающая к зубам. Кажется, я понимаю, что произошло.

– Мэлло, – укоряю я. – Как давно ты купался?

– Мэлло не мог, – как-то даже жалко оправдывается сайл.

А я – тоже хорош. Он и правда – не мог. Сам-то я, подранный и поломанный, мылся часто? То-то же. Даже совестно.

– Я что-нибудь придумаю тогда, – заявляю, как всегда, вообще не подумав.

========== 17. Сплотил и разобщил, возвысил и обрушил, ==========

На что у меня хватило фантазии и ума – так это раздобыть ту самую ткань из рабочего помещения сайла, в которую он меня укутывал. В пыточную комнату, что служила Мэлло “душевой”, я и не заглядывал. Наверняка точно так же, как и в остальном Улье – зловещий блеск острых поверхностей и лабиринт механизмов, случайно приведя в движение которые я рискую превратиться в жюльен.

Можно было бы, конечно, “попросить” у машины-преобразователя что-нибудь подходящее, но я тоже решил не рисковать, и не начинать свои опыты с материализации колюще-режущих предметов – повреждений разной степени тяжести мне в последнее время было более чем достаточно.

Поэтому, вооружившись лишь тканью, которая оказалась весьма объёмной и тяжёлой, возвращаюсь к Мэлло, на ходу раздумывая о том, как и для чего она использовалась до моего появления в этом передвижном доме. Очень новой она не выглядит, хотя и сложена была бережно и аккуратно. Точнее, скатана в рулон. Хотя зачем гадать, если можно просто спросить?

– Мэлло, – окликиваю я сайла, – я возьму?

Инсектоид не мог меня не услышать, но отвечает с задержкой:

– Да.

– А для чего она вообще? – как бы непреднамеренно интересуюсь.

– Это родильная ткань. На неё Рой принимает потомство.

– Тогда я, наверное, не буду…

– Бери, – как будто настаивает сайл. – Интересно.

А если Архивариус так говорит, то желательно осуществить задуманное. Я же его «проект», и должен оправдывать вкладываемые средства. Поэтому подбираюсь к боку Мэлло, разворачиваю ткань и, обернув ладонь краем, провожу по одной из пластин.

Счищается тонкий слой пыли, и немного обламывается линия края. Я провожу тканью повторно, как бы зачищая грани. Вот почему пластины у сайлов всегда блестящие и острые – они растут, а изношенная кайма – обламывается.

Мэлло приподнял голову и наблюдает за тем, чем я занят. Очистив одну пластину, оборачиваюсь к нему:

– Сойдёт?

– Нет.

Обескураживающий такой ответ. Но вполне в духе сайлов. Нахмурившись, упрямо ворчу:

– Лучше, чем было, свинота.

– Мэлло не свинья. Мэлло – сайл.

Усмехаюсь. Какие же мы всё-таки разные. Таких элементарных вещей не понимает. Стараюсь разъяснить, как ребёнку:

– Мы просто так говорим. Называем друг друга животными, но имеем в виду их характерные черты. Собака – злая, осёл – упрямый, а свинья – грязнуля.

– Правда? – Архивариусу почти получается передать вопросительную интонацию.

– На самом деле – нет, – честно признаюсь. – Обобщённые понятия.

– У Хоруса много таких, – соглашается сайл.

– Ну, если что, спрашивай, я вс…

Замолкаю, потому что отвлёкся, и ткань, зацепившись за одну из пластин, с треском разорвалась. Края дыры сжались гармошкой, что ещё сильнее её расширило. Под глазами сайла мелькнул всполох цвета, но тут же погас.

– Я, это… – пытаюсь разгладить, но замечаю, что это не совсем ткань.

Нет нитей, просто монолит, а там, где разрыв, гофрированные теперь края как будто запеклись по самой кромке. Ну, а чего я ждал от инопланетного материала?

– Продолжай, – настаивает сайл.

– Но она же… нужная, ценная! – пытаюсь возразить.

– Мэлло на ней родился, – подтверждает мои догадки сайл. – Предок. Предок предка. Это с родины Роя.

Наверное, так чувствует себя турист, расколотивший в музее китайскую вазу династии Мин. Всё, что связано с родной планетой сайлов, как я замечаю, – почитаемо. Тот же песок на арене. А я фактически специально угробил не только общую для Роя ценность, но ещё и предмет, важный лично для Мэлло. Молодец, нечего сказать.

– Я её порвал, – сокрушаюсь.

Цветовая полоса инсектоида загорается вопросом или недоумением, но затем сайл объясняет:

– Для этого и нужно. Рвать. Потомство рвёт.

Я видел, как ведут себя младенцы, размахивая ручками и ножками. А если этот «ребёночек» весь в острых пластинах, на лапах – зацепы, изо рта течёт кислотная слюнка… бр-р.

– Её можно зашить?

– Починить? – переспрашивает сайл. – Можно. Продолжай.

Укоряю себя за тупость. У чужих есть машины, которые могут синтезировать вообще всё, что можешь вообразить. А уж починить кусок тряпки – точно не проблема.

– А как вы… ну, рождаетесь? – воспользовавшись возможностью, интересуюсь.

Мэлло отвечает весьма охотно:

– Личинка растёт. Слышит Рой. Потом, когда время рождаться – Рой слышит новую единицу. Выпускает.

– То есть, вроде как роды принимаете? Спускаете раствор, расстилаете ткань… А что носитель? – задаю я самый важный для себя вопрос.

И вот теперь сайл медлит, но с ответом – не лжёт:

– Погибает. Всегда. Рой пытается предотвратить.

– Но не получается, да? – комкаю тряпку, к которой вдруг начинаю испытывать ненависть. – Ещё бы, ваши эти личинки врастают в плоть!

– Гибнут не от повреждений, Ник, – растолковывает Мэлло. – От потери. Тоски. Не могут жить.

Видимо, детёныши сайлов так изменяют сознание несчастных носительниц, что они превращаются просто в инкубатор, но не с питательными веществами, а с эмоциями. Хотя… многие женщины и так добровольно отдавали детям вообще всё, забывая про себя самих. Но хотя бы своим детям, а не инопланетным монстрам!

– А та девушка… тоже?

– Да, – подтверждает Мэлло. – Рой надеялся, что раз Хорус не един, то носитель справится. Нет. Не вышло.

Умерла. Значит, и та, заточённая в колбе совсем рядом рыжеволосая красавица – тоже умрёт. И нет никакого шанса помочь ни ей, ни остальным – даже если оторвать потомство сайлов насильно – всё равно ничего не даст. Слишком поздний срок. Скоро и сын Мэлло появится на свет, как и его отец, и отец отца, – через смерть невинного создания.

Жутко. Дико. Вызывает болезненный спазм в груди. Но с этим уже ничего нельзя поделать. Только смириться. Надеяться, что Влад всё же прав, и женщины в колбах не единственные. Или на то, что когда Рой улетит, в мире останется хоть одна исправная лаборатория, где сохранился хоть один эмбрион-девочка, или хотя бы генетический материал – электричество сайлы не отключали, а сожрать совсем уж всё точно не смогли. Надежда-призрак. Но хоть какая-то.

– Ник скорбит?

– Да, – отзываюсь. – Но не злюсь.

На это сайл молчит, лишь под глазами остаётся тусклое свечение. А я, чтобы успокоиться, продолжаю протирать пластины уже осторожнее, до тех пор, пока руки не устают, и едва зажившие кости не начинают мучительно ныть. А я ещё и до половины тела Мэлло не добрался. Пластин только на вид кажется, что несколько десятков, под большими скрыты средние и совсем мелкие, и в общей сложности их сотни, если не тысячи, и не имеют никаких просветов. Кожу, видимо, только на животе и можно разглядеть, но сейчас у Архивариуса там – месиво из стяжек и кровавых корок.

И почти успокоился. Просто получил прямое подтверждение того, что и так знал. Уже ничего не изменишь, особенно моими слабыми силами. Первостепенной задачей всё равно, как завещал Маркус, является моё собственное элементарное выживание. А значит, нужно беречь остатки здоровья.

Как только я, утомившись, сажусь в ворох «родильной ткани», Мэлло вновь пытается встать. Но если на передние ноги у него получается твёрдо опереться, то на уцелевшую среднюю – никак.

– Ну и куда ты опять собрался? – осведомляюсь. – Мы же уже договорились, лежи!

– Стая, – коротко бросает.

И в самом деле, лиловый сайл, “опекун” Маркуса, вернулся. Просеменил к Мэлло, явно о чём-то с ним общается телепатически.

У меня сжимаются кулаки в бессильной злобе, но от этого боль в руках усиливается, а больше – ничего. Так-то он следит за своим помощником! Хочется спросить, знает ли он, что вытворял Маркус пару часов назад, и знает ли, где он сейчас шляется? Немного понаблюдав, как они сплетаются “руками”, склонившись друг к другу, раздражённо говорю:

– А ничего, что я тоже «стая»?

– Стая? – вдруг переспрашивает меня лиловый сайл.

Оказывается, на нём передатчик. Что даже к лучшему. Я складываю руки на груди, усаживаюсь поудобней, и цежу уже слегка насмешливо:

– Да, стая. Хотя для Мэлло, не для тебя.

– Мэлло? – продолжает изумляться, полосы под глазами зажигаются.

– Объяснитесь уже там, между собой, – фыркаю.

И они действительно продолжают общаться, но явно более активно – эмоции пробегают всполохами цвета у обоих. Мэлло первый расцепляет «объятья» и смотрит на меня:

– Требование доказательств.

– И как же я должен это доказать? – возмущаюсь. – Ты сам меня определил, а я – оправдывайся?

– Добровольные отношения.

– Ну да, я согласился! – раздражаюсь.

– Нет, Ник, – Мэлло, кажется, не хочется произносить это. – Имитация размножения. Секс.

Лиловый сайл, отойдя, чуть опустил голову, разглядывает меня. Индикаторы настроения – оранжеватые. Не так-то прост, понимает, что условие он поставил справедливое, но невыполнимое. Ни один нормальный человек полностью добровольно, без всякой выгоды, под сайла не подставится. Ну, это нормальный человек, а не я, да ещё и с задетой гордостью. К тому же, Мэлло серьёзно ранен, и вряд ли способен на «имитацию размножения». Более того, он ни разу не насиловал меня. Значит, я вообще ничем не рискую, бросив небрежное:

– Сейчас?

– Скоро, – отзывается лиловый. – Ожидание.

Строит речь он намного хуже Мэлло, но я понимаю. Это что-то вроде престижа, берёт «на слабо». То есть, если мы прямо сейчас, прямо на его глазах, не займёмся развратом – ничего страшного, конечно, но… всегда есть «но». Я так и не буду считаться стаей, а Мэлло окажется посрамлён, и то, что он мало на что способен сейчас – неважно. Единица Роя должна выполнять функции и обязанности, или умереть, так же?

Встаю, подхожу к раненому Архивариусу ближе, нерешительно касаюсь застёжки комбинезона. Что именно делать – почти не представляю. Может быть, как в прошлый раз, просто погладить? Но созерцая месиво, в которое превратился живот сайла, я не уверен, что с детородным органом у того всё в порядке. А уж как не причинить ему боль и вовсе неизвестно.

Как только нерешительно дотрагиваюсь до самой целой на вид пластины, проверяя, можно ли на неё опереться, Мэлло оборачивается, фокусирует на мне все шесть глаз:

– Ник… – но не договаривает.

Как по команде, оба сайла вдруг резко поднимают головы, полосы-индикаторы синхронно вспыхивают.

– Арена, – громко говорит лиловый сайл. – Идти.

И, высунув язык-плеть, обвивает меня им и забрасывает на спину. Ударившись о пластины, ойкаю, и возмутиться такому обращению не успеваю – уже похищен и унесён из дома. Что? Арена? Драться со мной удумал? Не много ли чести? Ничто же не помешало бы ему расправиться со мной прямо на месте, или в любом коридоре Улья, только если не какая-нибудь неизвестная мне традиция или закон.

В любом случае, пока сайл нёсся гигантскими скачками, при каждом из которых пластины впивались мне в бока, а острый язык сдавливал рёбра, я не мог и попытаться сбежать. Впрочем, бегство от инсектоморфов дело заведомо гиблое – они не только с машину размером, они и скорость развивают автомобильную.

По начавшемуся крутому спуску вниз понимаю – Арена близко, и не успев додумать, уже сброшен на серый песок. Кашляю, сажусь, и передо мной предстаёт картина, кажущаяся перформансом, кадрами из фильма, но никак не реальностью.

На песке, потемневшем от крови – Белоснежка. В него вцепился Влад, половина лица которого также залита кровью. А чуть поодаль один из его сайлов-родителей, тот, что Архивариус, держит, вжимая конечностями в почву Арены, извивающегося Маркуса.

И всё это – тихо, как будто вырубили звук или я оглох. Вскакиваю, бегу к Владу. Вблизи понятно, что у него на лице – жуткая рана, и в наличии ли ещё глаз – неизвестно. А у альбиноса, бессознательно лежащего – бурые пятна на комбинезоне, на груди, животе, руках… Им обоим срочно нужна помощь, и я уже хочу закричать сайлам, что не время просто так стоять, как на арену влетает третий, желтовато-бурый, и кидается к Белоснежке, едва не наступив на меня и Влада.

Это его, альбиноса, сайл. Тот самый, что не обращал внимания на своего питомца, только трахал по предварительному уведомлению. Теперь же – легко поднял над песком, прижал к грудным пластинам тёмно-коричневыми «руками», оттолкнул Влада, да так, что мальчишка отлетел на пару метров, хлопнувшись на бок, и моментально понёсся прочь.

И только теперь появляется первый звук, тоненький скулёж и плач. Подбегаю к Владу, помогаю ему подняться, убираю пряди волос, слипшиеся от крови, но он тут же прижимает к ране шарф, не давая мне ничего толком разглядеть, и шипит от боли.

– Что здесь… – начинаю было я.

– Вот он, – перебив, «вампирёныш» – тычет в сторону Маркуса, который уже перестал сопротивляться, заметив, что и его сайл здесь. – Это он всё!

– Подожди, успокойся, – пытаюсь я неловко обнять Влада.

Но тот отстраняется, и цедит:

– Мы с Адамом гуляли, понимаешь! Свидание! Тут красиво! А он!

Всхлипывает, по лицу его текут слёзы, сопли, кровь, всё вперемешку с песком и грязью, в обрамлении испачканных волос. На шарфе расползается тёмное пятно, комбинезон забрызган, а руки уделаны по локоть в крови Белоснежки.

– Всё, успокойся, – трясу его за плечи. – Адам жив?

– Д-да, – всхлипывает.

– Значит, и жить будет. Я же не сдох! Полечит его сайл, успокойся!

Это никогда не успокаивает, мальчишка рыдает ещё горше, навзрыд, и кажется сейчас особенно маленьким и жалким. Краем глаза замечаю, что двое сайлов сблизились, и явно о чём-то, или, скорее, о ком-то, распластанном на песке, спорят.

– Ну-ну, – пытаюсь я вновь убрать с лица Влада налипшие волосы, утереть кровь, – всё образуется.

Мотает головой, отчего переплетённые косы купаются в пыли и волокутся по песку, как змеи:

– Нет, не будет нормально! Он просто пришёл, подошёл к нам, поздоровался и…

– Чем он тебя так? – интересуюсь.

Конечно, мальчишке нужна помощь, он в шоке, может не осознавать, насколько сильно ранен, и потерять много крови. Но сам я – ничего не сделаю, а сайлы позади – вот-вот сцепятся.

Сверкают яркими полосами под глазами, перебирают конечностями, мотают головами. Им не до нас сейчас, видимо. Лиловый хочет отбить помощника, а «папа» Влада его ни за что не намерен отдавать. Оно и понятно.

– Н-не знаю, – хнычет «вампирёныш». – Может, и ножом. Просто ударил, а Адам…

Давится слезами, и я принимаю решение увести его прочь отсюда, всеми правдами и неправдами – между сайлами сейчас, похоже, разыграется настоящий гладиаторский бой, как и те, что я видел ранее, только не церемониальный. Хватаю за руку, но мальчишка сопротивляется:

– Нет, нет! Не пойду!

В истерике, что с него взять. Не чувствует себя больше в безопасности. Так и я, уже каждого угла шугаюсь, и если Маркус меня всего лишь насиловал и глумился, то на него – напрямую напал, и Адама на его глазах зарезал.

Оглядываюсь, как проверить, не зацепят ли нас сайлы, когда начнут драться, так и поискать нож или другое оружие, с которым Маркус напал на парочку. И натыкаюсь на его взгляд.

Маркус лежит на песке, хотя сайл его уже не удерживает, и смотрит на меня с Владом. Без ненависти, без мольбы. А так, несколько расфокусировано. И совершенно безумно.

Он окончательно спятил, понимаю я. То, что он вытворял со мной, было так, первым актом пьесы. А что им могло двигать? Да никто не знает, у психов нет в поведении ничего, поддающегося логике! Как, например, вот это.

Закидывает руки за голову, изгибается и хохочет. Весело, искренне, заразительно. Эхо хохота отдаётся от стен Арены, распадается, множится, уносится вверх отголосками.

Сайлы замирают, Влада вдруг начинает бить крупная дрожь. Вскакиваю и, пройдя пару шагов, вижу на песке продолговатый блестящий предмет. Только подхватить его, только пробежаться и вбить его в хохочущую глотку, избавить сайлов от дилеммы, отомстить… и я ускоряю шаг.

========== 18. Отделил избранных и проклял их служением, ==========

Это даже и не нож – скорее, грубая попытка его сымитировать. Впрочем, у повредившегося рассудком Маркуса и не получилось бы попросить у машины-преобразователя ничего вразумительней. Это не важно, при желании человека можно и голыми руками убить.

А желание у него было, хотя сейчас в тёмных глазах не отражается ничего, кроме истерического веселья и некого… вызова? Он прекрасно видит меня, стоящего над ним с окровавленным и запорошённым песком Арены орудием убийства. Маркусу, кажется, просто интересно, хватит ли у меня духу совершить то же, что и он. Уподобиться ему.

Мальчик-бродяжка, обречённый на страшную смерть. Благодарный, готовый мне отдаться. Мой любовник на тёплом лежаке в доме Архивариуса. И… я понял момент, когда он уже был не в себе.

Маркус, сидящий за столом в «яранге»-Лепрозории и издевающийся надо мной – уже не был тем «Маркусом-из-леса». Никто не знал его другим, а я не обратил внимания. С тех пор его безумие лишь прогрессировало. Что произошло за эти пару дней – я не знаю, и теперь уже никогда не узнаю.

Зато знаю, что тоже не в себе. Схожу с ума, и с каждым днём всё сильнее. Не могу поручиться, что весь этот жуткий перформанс вокруг мне не кажется. Но не имеет значения, реальность это или порождение моей воспалённой фантазии для выбора, что я делаю.