Текст книги "Chorus (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Отбрасываю металлическое лезвие как можно дальше, оно втыкается в песок и хищно поблёскивает острым краем, но Маркусу уже ни за что не успеть до него добраться раньше, чем его побег заметят сайлы. Усмехается и больше на меня не смотрит.

А зря, сдаваться я не собираюсь, особенно, когда позади меня Влад сжался в комок из нервов и истерики, покачиваясь, а его сайл не обращает внимания, готовясь к битве, которая не нужна и не имеет смысла.

Я не чувствую страха, решительно подхожу к ним и чётко произношу:

– Хватит.

Слышат. Оба подняли головы, зажгли полосы под глазами. С моей стороны это никакая не наглость, я – «стая». Имею право голоса, меня поэтому и сюда приволокли. Оборачиваюсь к сайлу-«папе» Влада:

– Он твой.

– Помощник, – возражает мне серый Архивариус. – Спор.

– Маркус – помощник, – киваю. – Но Влад – нет. Влад – твоя «стая». Твой «сын».

Инсектоид отступает на шаг, полосы под глазами вспыхивают. Лиловый Архивариус наклоняет голову, как будто силится меня рассмотреть внимательнее. Да, я действую против его интересов, и ещё не являюсь «стаей». Сомневаюсь, что он меня вообще таковой признает, но хоть Мэлло обнадёживал, что стая у нас не вполне общая – трахаться сразу с двумя сайлами не обязательно. «Семейка свингеров, блядь» – истерично хмыкаю про себя. И не боюсь. Совершенно. Боль в руках чувствую, а значит, не так уж и перекрыт психозом. Может, вообще почти в норме.

– И судить Маркуса надо не как помощника, а как того, кто покушался на жизнь единицы Роя. Ребёнка Роя.

Не знаю, есть ли вообще такой термин, но «папа» Влада меня прекрасно понимает. Резко, скачком разворачивается и идёт, взмётывая фонтанчики песка, к Маркусу, что вновь хохочет. А я…

Обхватываю себя руками, отворачиваюсь. Конечно, можно убеждать себя, что такие поступки нельзя оставлять безнаказанными, что Маркус сам – псих и убийца, и неизвестно, выживет ли Адам-Белоснежка… Вздрагиваю, когда хохот прерывается треском, бульканьем и чвоканьем. В ноздри ударяет резкий запах крови и желчи, так, что желудок скручивает.

Лиловый сайл замер, полоса под глазами – тусклая. В очередной раз остался без помощника. Судьба такая, видимо.

На почти негнущихся ногах подхожу к Владу, что теперь уже оцепенело смотрит мимо меня. Да, он всё видел, никто не стал его предупреждать. Так много ужаса за столь короткое время, что я боюсь за его здоровье. К тому же, ему по-прежнему нужно остановить кровь из раны на лице, но как только хочу помочь, меня отталкивает язык зелёно-серого Архивариуса.

Наконец-то «папашка» сообразил, что его «сыну» требуется помощь. До сайлов, как я уже успел понять, очень плохо и медленно доходит, если люди вдруг получают травмы. Ещё бы, инсектоидам и потеря конечности – так, царапина. Отрастёт.

Вытягиваю перед собой подрагивающие, испещрённые шрамами, руки. Хорошо, что они ещё у меня имеются. Чудо. Думал ли я, что столь беззащитен и хрупок, пока не прилетел Рой, состоящий из кристаллическо-металлических жуков и их холодных машин и строений? С другой стороны, и подумать не мог, что столь вынослив и живуч. Прошлый «я» решил бы, что загнётся и после первого изнасилования. А «я» нынешней – что ещё и не от того не сдохну. Если, конечно, у меня не началось заражение крови после опытов сайла-психа.

Жарко. Не хватает воздуха. Подгибаются ноги. И не сказал бы, что меня просто отпустил адреналиновый шок – я оставался почти спокойным всё время. Я просто болен и жутко устал.

Но сесть или, скорее, упасть на песок мне не даёт лиловый сайл, обхвативший языком и бесцеремонно закинувший на спину. Возмущаться? Есть ли смысл, если я и в самом деле мешаю работе машины-очистителя, что лениво выползла на Арену убирать последствия моих решений. Обернуться у меня так и не хватило смелости. Для меня теперь Маркус навсегда – смеётся, глядя куда-то вверх. И этот смех я никогда не забуду.

– И куда ты меня теперь? – спрашиваю лилового Архивариуса.

– Улей. Любое место.

Послушное сайл-такси, вот как? Но возвращаться к Мэлло сейчас не хочется. Не стыдно, а как-то… ему же будет «интересно», как его послушный подопытный стал фактически палачом, можно не сомневаться. Да и нет желания ему показывать собственную слабость и боль в который раз – Мэлло намного хуже, и не хочется нагружать его заботами о своём здоровье.

Усмехаюсь. Ничему я у Маркуса не научился. Никак не приму философию собственного выживания и заботы только о себе. Впрочем, советчика она уже подвела.

Усевшись более-менее терпимо – лиловый сайл и не думал прижимать пластины – высвечиваю на браслете карту и, тыкнув в точку на ней, подношу к одному из задних глаз инсектоида:

– Вот сюда.

За пару секунд сосканировав направление, видимо, сопоставив тот крошечный кусочек карты, что я демонстрировал, и память, сайл рванул с места так резко, что я едва успел уцепиться за пластины на его загривке, уже почти что привычно ободрав руки об острые края – поверх незаживших царапин на ладонях появились новые. Я уже как Влад, почти полностью представляю собой шрам. Бок свело судорогой. Что не было шрамами – было плохо зажившими ранами.

Подъём от Арены сайл осиливает едва ли медленней, чем спуск или любой другой ровный участок коридоров, до места назначения добираемся почти мгновенно.

– Здесь? – уточняет, затормозив.

Я, едва не кувыркнувшийся вперёд, киваю, но затем поправляюсь вслух:

– Да.

– Забрать потом, – уведомляет меня сайл, ссадив на пол языком.

Видимо, всё же не таит на меня обиды и злобы – обращается довольно аккуратно, полосы под глазами тусклые.

– Я сам дойду, – ворчу.

– Забрать, – категорично возражает сайл.

Ну, забрать так забрать. Мне, похоже, кроме всего прочего, придётся познать науку «стаи» и обязанности её членов. Насчёт подтверждения статуса я уже понял, и в этом была ещё одна причина моего нежелания возвращаться. Секс – последнее, чего бы я хотел сейчас.

Поэтому и выбрал отдых в «квартире». Теперь мне там уже никто не мог нанести вреда. Но чтобы добраться до двери с табличкой «Nick», мне ещё нужно было миновать общий зал-«ярангу». И зря я надеялся прокрасться – на полу сидели Дылда и мальчик-дальтоник, кличку его я так и не мог вспомнить, а перед ними красовался уже почти что город из кубиков.

– Привет, Ник, – махнул мне рукой Дылда. – Мы тут позаимствовали из твоей кладовки кое-что, надеюсь, ты не обидишься.

И как я им, занятым столь простым, детским и наивным делом, расскажу, что произошло на Арене? Что Белоснежка, возможно, мёртв, а Влад лишился глаза? Что я сам только что приговорил Маркуса к смерти? Как? Слова застревают в горле тугим острым комком, я даже поздороваться не в состоянии.

И тут вижу, что помимо парней в комнате находится ещё и другое существо. Овальный красно-жёлтый ворсистый слизень, с тремя серыми глазами, внимательно меня изучающими. Сидит или стоит – разбери пойди, находится, в общем, на стуле, как какая-то подушка. Сглотнув, вместо приветствия тихо произношу:

– Вы тоже это видите?

– Эту-то насадку от швабры? – Дылда небрежно указывает на чужого. – Конечно. Он Дракулу ждёт. Кстати, ты не знаешь, где он?

– Зачем ждёт? – тупо спрашиваю, надеясь избежать расспросов.

– Он вроде как для своей расы щёток-переростков Архивариус. Дружат они. Да и кроме Дракулы никто с ним общаться не умеет. Хотя, – хмыкает Дылда, – у тебя может получиться, ксенофил. Попробуй.

Конечно, все меня презирают за то, что я теперь «стая» сайла. У меня же нет наивного обаяния Влада, и память о Принце ещё вполне себе жива. А вот возьму и пообщаюсь. Мне почему-то кажется, что это тот же самый чужой, которого я когда-то уже встречал в коридоре.

– Привет, – начинаю я с банальностей.

– Не утруждайся, – прерывает меня Дылда. – Они полностью глухие, щётки эти. Не как сайлы. Совсем.

Бросил конструктор собирать, наблюдает, что же я предприму. Ну, видеть-то меня чужой точно видит, поэтому нерешительно делаю приветственный жест. Понимает, явно, потому что в ответ изгибает тело назад, и демонстрирует мне плоский полупрозрачный лист или экран, держа его ворсинками, на кончиках которых имеется что-то похожее на коготки.

Понимаю, почему только Владу и удавалось с ними общаться – сотни ворсинок быстро-быстро двигаются по обратной стороне листа-экрана, и на нём снаружи проступает точный, хоть и контурный, мой портрет. Даже свежий шрам на скуле отмечен. Да, лицо у меня так себе.

Беспомощно оглядываюсь на Дылду:

– Что-нибудь ещё? Жесты там?

– Нет, – качает головой парень, явно насмехаясь. – Рисунки или телепатия, выбирай.

Да я за свою жизнь только хуй в туалете рисовал и цветочки с солнышками в детском саду. В школе ИЗО прогуливал безбожно. Да если бы и умел рисовать что-то сложнее слона в удаве, как бы это помогло? Помимо рисунков ещё должны быть хотя бы приблизительные понятия времени или действий, что никак не изобразить на бумаге так, чтобы чужому было понятно!

Между тем экран гаснет, очищаясь, и ворсинки вновь рисуют, на этот раз – Влада. А сам «щётка» меняет цвет на насыщенно-синий. Вопрос или что? Хоть бы цвета менял, как сайлы! Вообще же ничего не разобрать! И как ему объяснить, что Влад ранен, и сейчас его, скорее всего, выхаживает сайл в своём доме? У меня же нет такого чудо-экрана, а если попытаюсь одолжить, даже не зная, как им пользоваться, чужой вряд ли меня правильно поймёт.

Отчаянно оглядевшись, вдруг замечаю несколько блокнотов, валяющихся на столе. Точно. Надеюсь, рисунок на обычной бумаге тоже будет понятен, хотя сомневаюсь, что у меня получится нарисовать что-то хотя бы отдалённо напоминающее человека. Но мне везёт – пара блокнотов являются начатыми, и в одном из них как раз набросок, что я уже видел – Влад, сидящий на своём Архивариусе.

Показываю «слизню» рисунок, тот изучает его, меняя размер своих ассиметричных зрачков и, видимо, уловив мысль, снова стирает экран и рисует. В этот раз – схему Улья, и не упрощённую, а как у меня в браслете – со всеми закоулками и поворотами. Не может не поражать, как быстро и точно ворсинки её воспроизводят, к тому же, рисует чужой зеркально, а я уже вижу как положено.

Снова синий цвет. Точно вопрос. Посомневавшись в уместности, всё же медленно, чтобы не испугать инопланетянина, приближаюсь и дотрагиваюсь пальцем до того места, где расположены домики Архивариусов. От моего прикосновения на экране остаётся светящаяся крупная точка, и нельзя разобрать, на какой именно дом указывает. Хотя я и понятия не имею, где тот находится.

Однако чужому этого достаточно, он опускается в правильное положение, пряча экран снизу, спрыгивает на пол, и ходко семенит к выходу, приняв свой обычный, красно-жёлтый, цвет и закрыв глаза. Видимо, для ориентации в пространстве они не нужны.

– Гляди-ка, получилось, – присвистывает Дылда. – А мы уж думали, эта щётка любопытная тут вечно торчать будет.

– Ну, так на то я и ксенофил, – едва улыбаюсь, тяжело опускаясь на стул.

Меня мутит, и очень сильно. В боку жжёт, я пытаюсь отвлечься:

– А у них есть какое-нибудь название? Ну, как у сайлов?

– У щёток-то? Нет. Щётки и щётки. Слизняки. Твари ворсистые. Сам у сайлов поспрашивай, любопытный ты наш!

– И спрошу. Назначите меня каким-нибудь министром по переговорам с внеземными формами жизни. Ещё и Влада перещеголяю, – пытаюсь улыбнуться.

– Да ну, не сможешь, – недоверчиво тянет Дылда. – Хотя ты ловко с ним управился. Да, кстати, Влад зовёт его Пинз вроде бы.

– От слова «шавка»? – вяло переспрашиваю я, а потом сразу же поправляюсь. – Щётка. Мог бы сразу сказать.

– И как бы тебе это помогло? Он же всё равно глухой, – парирует Дылда.

Сглатываю. Тошнит. Я даже точно не пойму, что именно со мной не так, но почему-то вдруг становится слишком холодно, и речь слышится, как будто пропущенная через слои ваты или кто-то бубнит через стекло:

– А ты сам что такой бледный? Эй, эй, что с тобой? Ты как?

В боку нестерпимо дёргает, кажется, что-то мокрое и холодное стекает по коже. Комбинезон прилип к телу, как фольга, и совсем не греет. Чувствую, как меня встряхивают за плечи, пытаюсь вяло отбиться, вскакиваю, но не могу удержать равновесия – дыхание обрывается, а мир – опрокидывается во тьму…

🔪⾎💧🐌⾀🛸꩜🦇👾

========== 19. Освятил остальных и путь указал им. ==========

– Тебе снятся сны? – спрашиваю я в потолок, но не сомневаюсь, что меня услышали.

Белоснежка наклонился надо мной, и с крайне озабоченным видом помахал рукой:

– Эй, ты хоть помнишь, как тебя зовут, где ты?

Вздыхаю, сажусь, осматриваюсь. Тело подозрительно лёгкое, но, в то же время, как и не моё вовсе. Вместо комбинезона – какие-то повязки, но ни боли, ни какого-либо другого дискомфорта не ощущается, только тихий звон в ушах.

– Меня зовут Ник, ты – Адам, мы в грёбаном Улье, и ты с какого-то хуя пнул меня ногой, хотя я тебя не трогал, – огрызаюсь.

– А я уж хотел тебя сразу прирезать, если не в себе будешь. Как и Маркуса надо было.

Адам сжимает кулаки. Под тканью его комбинезона, точь-в-точь такого же, как мой – чёрного, с зигзагом на груди, теперь скрываются, без сомнения, страшные шрамы. Решаюсь подбодрить:

– Ты вполне себе жив, а я так и вообще хорошо себя чувствую. Обошлось.

После этих моих якобы ободряющих слов Адам вдруг резко меняется в лице, и его лилово-алые глаза кажутся провалами в бездну.

– Ходить можешь? – спрашивает меня сухо и резко.

– Да, и даже бегать! – отзываюсь нарочито весело.

– Пойдём, – делает знак рукой.

Вскочив на ноги и убедившись, что я явно живее всех живых, бегло осматриваюсь.

Ещё одно «имитированное жилище», наверное, самого альбиноса или кого-то из других парней. Просторно, уютно, обжито. И лежак на полу, с которого я поднялся, кажется лишним, находящимся явно не на своём месте. Как и аккуратно сложенный комбинезон, поверх которого лежит браслет.

Раздумывать, как они и я сюда вообще попали – некогда, одевшись, я тороплюсь за Адамом в другую комнату.

Там – что-то сродни утопическому райскому уголку, который так любили показывать в сопливых мелодрамах или в рекламах безумно дорогой мебели на заказ.

Спальня, белая-белая, но не как больница, а уютным и тёплым цветом. Пушистый ковёр, небольшой комод, полки. Роскошная, огромная кровать, оформленная, как и вся мебель, в светлое дерево и металл. А вот на кровати…

Я не сразу узнаю Влада, таким худым и маленьким он сейчас кажется. Как будто крепко спит, но слишком уж неестественно-ровная у него поза, слишком редко поднимается и опускается одеяло на его груди, натянутое едва не до подбородка. А ещё…

Его шикарные, длиннющие, густые, но всегда ухоженные и заплетённые волосы – отрезаны или даже сбриты, и на голове теперь красуется какой-то тугой белый чепчик… повязка, прикрывающая Владу ещё и левый глаз.

– Что… что с ним? – выдыхаю я очень тихо, хотя разбудить его можно не опасаться.

– То, чем его ударил Маркус, – Адам, присев на край кровати, отвечает глухо, и не сводит взгляда с любимого человека, – отломилось. И осталось внутри… в мозге, понимаешь? Я уже в себя пришёл, и Влад… выглядел нормально почти, а потом… упал.

Белоснежка сглатывает, видно, что слова ему даются с большим трудом, что ему больно рассказывать об этом, но всё же продолжает:

– Сайлы отвезли его в больницу, нашу, его прооперировали, осколок достали… дышит он сам, иногда даже чуть двигается. Прогноз, как говорится, благоприятный… – голос Адама вздрагивает, он замолкает так надолго, что мне приходится осторожно поддержать разговор.

– Но?

– Но я не знаю, когда и каким он проснётся, – резко выдыхает Белоснежка. – Мозг был повреждён и… может быть, это уже будет совсем не тот Влад, которого мы знаем, которого я…

Замолкает, так и не сказав самого главного. Понимаю. Только не при мне. Но на неприятном, бледном лице и так всё слишком ярко отражается. Многое говорит и поза, и сжатое в пальцах одеяло.

История нежной и неловкой, только-только проклюнувшейся любви между ними вмиг превратилась в кровавый ужас, боль и трагедию. Я переживал за Адама, его раны казались такими страшными даже в сравнении с травмой Влада, но оказалось…

И Белоснежка прав. Шанс на то, что Влад очнётся тем же жизнерадостным мальчишкой-художником, потрясающе открытым миру, который даже сайлов смог назвать своими родителями – очень мал. И чтобы как-то отвлечь Адама, спрашиваю:

– А со мной-то что было?

– А ты не чувствуешь? – оборачивается альбинос, щурясь. – Да так, пустяки почти. Перитонит, заражение крови тебя обошло. Чертовски везучий ты малый, Ник.

– Не сказал бы.

– А то нет. Сколько раз тебя уродовали, насиловали, чуть ли не выкручивали? А смотри-ка, живой, и даже бегаешь. Кстати, скажи спасибо Дылде. Он тебя лечил. Ну, не только он, но в основном. Оперировал – так точно он.

Заметив моё наверняка недоверчиво-озадаченное выражение лица, Адам добавляет:

– Что, неожиданные музыкальные инструменты по лесным насаждениям расставлены?

– Рояли в кустах, – усмехаюсь.

Всё же коммуникаторы не всегда переводили адекватно, особенно с пословицами и разными фразеологизмами выходила иногда полная белиберда, как сейчас.

– Я так и сказал, – пожимает плечами Белоснежка. – Ну да, Дылда – врач, молодой, но уже практиковавший хирург, кстати. Ты просто с нами мало общался, чтобы это знать. Я, например, повар. Кстати, есть хочешь?

До этого вопроса я вроде как не чувствовал голода, а теперь понял, что зверски хочу есть. И поэтому энергично кивнул.

– А то нет, – хмыкнул Адам. – Пойдём, соображу тебе пожрать.

Встав с кровати, он ещё несколько секунд смотрит на Влада, потом резко отворачивается и уходит, я тороплюсь за ним.

– Я тут за вами обоими вроде как приглядываю, – боковая комната оказалась кухней, и Белоснежка возится там с преобразователем. – Переворачиваю, вытираю, всякое такое. Как только самому полегчало, так и начал. Хорошо, что ты оклемался, Влада как-то приятней трогать.

– Вот уж спасибо, – бурчу в смешанных чувствах, присев на один из стульев вокруг стола.

Оформлена кухня очень красиво, с едва уловимым национальным оттенком, я долго приглядываюсь ко всем мелким предметам, прежде чем додумываюсь. Италия. Значит, Адам всё-таки итальянец, и это явно его жилище.

– Тебе вообще нужно сидеть, жевать и не отсвечивать. На вот, – Белоснежка ставит передо мной тарелку, на которой красуется кусок питательного концентрата.

Тоже мне повар. Криво ухмыляюсь, но только до тех пор, пока не откусываю. Да это же…

– Пицца… – изумлённо выдыхаю.

– Ага, – чуть улыбается Адам. – Заставить эту машину сделать настоящую пиццу почти невозможно, а вот вкус мне удаётся. Не всё получается, например, панна-котта никак не поддаётся. И этот ваш русский борщ. Так что извини.

Я мотаю головой с набитым ртом, мол, ничего страшного. Никогда бы не подумал, что мне удастся ещё хоть раз ощутить хотя бы вкус кусочка пиццы. А если глаза закрыть, так я и вовсе как в забегаловке с итальянской кухней, и очень колоритен говор Белоснежки.

– Я рад, что тебе нравится, но доедай и выметайся. Обрадуй своего сайла, что не сдох. Он задолбал по пять раз в цикл приходить и спрашивать.

– В смысле приходить? – я едва не давлюсь.

– Да он живее всех живых, давно уже бегает. На них всё заживает… ну, как на них же, – Адам разводит руками, не найдя подходящего сравнения.

– А сколько я тогда провалялся?

– Да не знаю я! В Улье время не имеет значения, а циклы не совпадают с сутками, потому даже если будешь спрашивать – не посчитаю. Найди внешнее окно, выгляни. Снег лежит – значит, зима. Снега нет – не зима.

– Твоя логика имеет один недостаток. Мы в Перу, в грёбаной степи, если не пустыне.

– Я забываю, – Адам трёт лоб и морщится. – Я снаружи больше двух лет не был. Сначала мой сайл меня брал с собой… но я ему редко нужен… сам знаешь, для чего. А потом я сблизился с Владом, и как-то всё равно стало, что там, снаружи.

– То же самое, как в Улье. Никто не покидает городов, неба не видно. Иногда только падает снег или листья летают. Ну, ещё температура меняется. А так… никакой разницы.

– Ник, – зовёт меня Адам глухо. – Ты же знаешь, что сайлы заберут нас с собой. И всю оставшуюся жизнь мы проведём в этом Улье, в этих же стенах, на том же положении. И выход из этого только один…

– Ты ещё скажи, что Принц был прав! – вскакиваю, едва не опрокинув стол. – И тебе вообще должно быть всё равно, лишь бы Влад был рядом!

– Много ты понимаешь.

– Достаточно, – бросаю ему напоследок, уходя.

В общей комнате никого нет, и спросить о времени нет возможности. В Улье, похоже, нет никаких календарей, и на браслете у меня горит только «завершение цикла». Но какого из них по счёту? Всё же сайлы как-то считают время, Мэлло без труда называл и свой возраст, и длительность полёта Роя. Может, считают какие-то машины, может, единый разум всех сайлов. Неудивительно, что Адам, прожив здесь так долго, утратил ощущение времени. А вот Влад почему-то нет, сразу пояснял, сколько я был без сознания, и так категорично заявлял, что ему тринадцать.

При мысли о нём внутри сжалась боль, граничащая с обидой. Неправильным, нереальным кажется то, что в этом гнезде огромных, почти безразличных инсектоморфов, до которых даже дотронуться нельзя, чтобы не порезаться, самым страшным оказался человек.

Возвращаться в то место, что теперь имитирует мой дом, видеть кривоватую надпись «Nick» на двери, а потом сидеть на оранжевом диванчике в пожирающем душу одиночестве мне крайне не хочется. А вот увидеть Мэлло – очень хочется. Я… соскучился, наверное? Мотаю головой, пытаясь отогнать это чувство. Просто кто, как не мой Архивариус, может знать все подробности.

Решаю отправиться туда, где припаркован его домик – как звать сайла через браслет я, по своей недалёкой тупости, так никого и не расспросил. По коридорам туда-сюда деловито снуют инсектоиды, иногда посматривая на меня, но только за тем, чтобы случайно не зацепить. Я надеюсь, что после того, как мой Архивариус доказал на Арене, что меня трогать не стоит, никто и не будет.

Но дойти не успеваю, едва на половине дороги из-за поворота в очередное ответвление Улья на меня резво выскакивает Мэлло собственной персоной, перебирая пятью ногами едва не резвей, чем когда был здоров. И на одну из них, переднюю, не успев затормозить, я натыкаюсь с размаху. Как в нашу самую первую встречу, но теперь уже – не падаю, потому что меня мгновенно подхватило и обняло щупальце-язык, и я мягко уткнулся в подставленную сайлом голову, ровно между глаз, подсвеченных снизу голубым и белым.

И ничего другого не осталось, как обнять Архивариуса и потереться давно и капитально небритой щекой о его прижатые пластины. Теперь уже невозможно скрыть, что я очень рад его видеть. Но и не нужно, наверное.

Молчит, и я, выпустив его голову из объятий и вновь твёрдо встав на ноги, вижу, что передатчика меж пластин нет. Значит, он не услышит меня и не ответит.

Но и без слов понятно, что и сайл ждал нашей встречи и озабочен мной. Скорее всего, во всех смыслах, слишком уж часто оглядывается, проверяя, иду ли я за ним, не отстал ли. Нет уж, теперь никуда не отойду и ни в какие проблемы влезать не буду. Хватит. Никакого своеволия, я буду ходить везде только в его сопровождении, а без его общества – тихо сидеть, кушать, спать. Никакой больше самодеятельности.

Пока идём, в несколько непривычном и даже напрягающем молчании, украдкой рассматриваю затянувшиеся раны сайла. На морде остались повреждённые кислотой пластины, с животом пока не понятно, а вот на месте конечности образовалось какое-то нагромождение из маленьких, колючих пластин, которое иногда шевелится. Отрастающая заново ходильная лапа, вот что это такое. Удивительно для меня, как для человека, но обычно для сайлов.

В домике Архивариуса, где я вздыхаю совсем свободно, ощутив себя в полной безопасности, терпеливо дожидаюсь, пока сайл закрепит преобразователь, услужливо поданный ему машиной-изучателем, что теперь кружит вокруг меня, моргая светом, и если бы имела хвост, наверняка бы им виляла, по-собачьи радуясь.

– Ник, – это единственное, что слышу.

– Так-то ты приветствуешь свою стаю! – чуть не обижаюсь. – Ничуть и не рад! Значит, я буду спрашивать. Как сам? Как сын, не вылупился ещё? Какие новости?

– Много вопросов, Ник, – Мэлло как будто укоряет меня.

– Так ответь хоть на один! – бурчу.

– Мэлло восстановился. Сын не вылупился, Рой его не слышит. Стая… – тут сайл делает паузу, как будто подбирает слово. – Проблема.

Я сажусь на пол, поджав под себя ноги, и похлопываю изучатель по тёплому боку. Машинка вновь, похоже, вернулась к обязанностям опеки надо мной, и теперь честно греет.

– Ты полюбил другого? – криво ухмыляюсь, хмыкнув.

– Любовь – нет понятия, – уведомляет меня Мэлло, но поясняет: – Нельзя назвать стаей Ника открыто. Ник – не часть Роя.

– Вот как, – тяну. – Значит, ты мне наврал всё, пока было «интересно», а теперь соскочить хочешь? Нет, не выйдет. Не убедил.

Во мне, скрестившем сейчас руки на груди, говорили чистое упрямство и обида. Мне было бы и легче не быть «стаей» Архивариуса – ничего, кроме бесконечных травм это не принесло, но теперь было уже досадно.

– Мэлло хочет Ника, хочет стаю. Другие единицы Роя – не понимают. Архивариусы, Архитекторы. Не было так. Нельзя.

– Ой, просто признай, что хочешь меня трахать, вот и всё, – зло цежу. – Не надо тут про отношения. Я, как видишь, не сайл, и не могу быть «стаей», даже если согласен.

– Ник согласен? – полосы Мэлло светятся ярко, цвет похож на тот, что выражает удовольствие.

– Ну да, – пожимаю плечами. – Твой фиолетовый друг же просил «доказательства». А они, как я понимаю, секс. Так дело-то невеликое, хоть сейчас нагнусь, особенно если ты пообещаешь быть поосторожней. Только это ничего не решит.

– Решит, – возражает Мэлло. – Но не личное дело. Ритуал. Проводят единицы сами, Рой узнаёт. Но Ник не может позвать Рой, ответить.

– Ну да, не могу, – кривлю рот.

– Мэлло и Ник могут не сказать Рою, что стая. Показать. Многим.

– То есть ты предлагаешь выйти на Арену и трахнуться там, чтобы все видели? – истерично усмехаюсь.

– Не Арена. Но многие. Сомневающиеся. Желающие. Будут смотреть. Но… – сайл чуть ли не впервые замолкает, не закончив мысль вслух, а лишь оформив её в цвет полос под глазами, но столь сложный, что я не разберу.

– Что? – нервно переспрашиваю.

– Хорус называет это «позор». Это – наказание для Ника.

Обхватываю голову руками и едва не подвываю от накатившего внезапно приступа истерического смеха, и едва могу из себя выдавить:

– По каким законам? Средних веков? Да вы нас уже три года трахаете без зазрения совести где попало в любой компании, и плевать хотели, насколько это унизительно! Думаешь, есть теперь хоть какая-то разница, сколько пар глаз будет смотреть на то, как я добровольно дам в задницу, если до этого никого не ебало, сколько будет наблюдателей того, как меня насилуют? Наказание? Тогда скажи мне, раз такой умный, за что мне и всем остальным – вы? Вы и есть наказание, боль и смерть, а унижения я так и быть, потерплю. Что, первый раз, что ли!

– Ник не так понял, – пытается объясниться Мэлло.

Но я его резко перебиваю:

– Как понял, так и понял. И если тебе не терпится меня трахнуть, да ещё и чтобы зрители были, так давай с этим быстрей разберёмся, пока я ещё не сдох! Только в порядок себя приведу, – зло выплёвываю.

Мэлло молчит, и по тусклому свечению полос не разобрать, рад он моей реакции или надеялся на обратное. Но я теперь уже точно не отступлюсь. Желают видеть мой позор? Пусть приходят. Подумаешь, просто ещё раз встать на колени, опустить голову, закрыть глаза и терпеть, пока всё не закончится. Иначе я так и останусь предметом для насмешек Адама и других парней, да и к Мэлло уважения не прибавится в Рое, явно. А я очень и очень многим ему обязан, по крайней мере, хоть я и попадал в неприятности только потому, что встретил его, мой Архивариус честно и бесхитростно пытается всё исправить.

А ещё довольно стыдно признаться, но когда я, стоя под душем, прикрыл глаза и всего на пару мгновений задумался о том, что Мэлло будет прижимать меня к себе, осторожно ласкать и даже брать, организм среагировал почти моментально, наградив меня за фантазии полноценным стояком.

Фыркнув, я перекрыл воду и раздражённо шлёпнул по члену рукой, шипя от досады. И вдруг заметил на локтевом сгибе ряд маленьких тёмных точечек, и небольшой синяк под ними. Уколы. Обезболивающее. Вот почему мне то нервно, то эйфорично, и даже когда я трогал свежий шрам на животе, то ничего не почувствовал.

Значит, нужно становиться «стаей» Мэлло поскорее, пока эффект от препаратов не прошёл, и боли резко не обострились. Наверное, я и склизкого члена внутри почти не почувствую.

Усмехнувшись, решительно берусь за опасную бритву, раскрываю её. Но никаких маниакальных или суицидальных мыслей у меня нет. Я хочу просто побриться. На меня же придут смотреть…

========== 20. Изменил нас, дал надежду, просветил, ==========

В чём-то сайлы схожи с представителями древних и эндемичных племён людей. Например, традицией «боевой раскраски». Ну, одежды чужие не носят, потому что нет в ней никакой необходимости, украшений – тоже. А вот рисунки на пластинах, как у туземцев – реальная практика. Как повседневные, нанесённые каким-то чрезвычайно едким красителем, обозначающие профессиональную принадлежность: зигзаги Архивариусов, петли Воинов, параллельные линии Строителей, волнистый узор Архитекторов и прочие; так и временные, другими веществами.

И вот такие-то мне и наносит сейчас Мэлло. Потому что стать стаей – это вполне себе событие. Надеюсь только, что смогу отмыться. Сайлы-то просто счищают сухую краску с пластин, а у меня такое чувство, что она намертво въедается, кожа болит под полосами, но я терплю.

Себя-то Мэлло давно уже покрыл узорами – бледно-голубыми, ярко выделяющимися на чёрно-синей шкуре, а вот со мной возникли трудности. Сайл благоразумно решил не использовать язык, поэтому касался меня только дополнительными конечностями, и проводил линии столь аккуратно и медленно, что это начинало походить на какую-то эротическую прелюдию. Впрочем, так оно и было, наверное.

Я порывался было ему помочь, но был мягко отстранён от этого, потому что именно ровность и расположение линий имели значение. Мэлло чертил узоры уверенно, но иногда замирал и просто осматривал меня со всех сторон. Ну да, слишком разные анатомически были люди и сайлы, и то, что у нас каким-то образом были возможны половые контакты, что и позволяло мне стать «стаей» – не более чем досадная случайность.

Наконец, Мэлло сдаётся:

– Ник. Где дыхательные щели?

– Ты вообще знаешь, как устроен хорус? – прыскаю.

Где «дыхательные щели». Конечно. А ещё две пары ног, и брюхо, и ещё чёрт его знает, что.