Текст книги "Chorus (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Нет, – Архивариус как всегда предельно честен. – Недостаточно информации. Рой знает.

– Не спрашивай, не спрашивай, – машу на него изрядно заполосованными краской руками, – вот.

Конечно же, Мэлло только о костях в моих руках имеет понятие – лечил явно со знанием дела. Но думать, откуда у Роя подробные сведения такого рода, как-то не хочется. Указываю на собственные «дыхательные щели», и Мэлло, примерившись, проводит рядом полосу.

Вдохнув запах, не выдерживаю и громко чихаю, не успев даже прикрыть рот рукой. Сайл отдёргивает конечности, зажигает полосы под глазами ярким вопросом, и тут же интересуется:

– Ник в порядке?

– Я чихнул, – шмыгнув носом, охотно поясняю.

– Нет понимания.

Вот ну кто бы сомневался. Хочется опять впасть в истерику. «Стаей» мы собираемся становиться. Семьёй в понятиях Роя. А не знаем даже таких элементарных вещей друг о друге. С другой стороны, люди тоже не очень разбираются в собственной анатомии и физиологии, а уж в психологии и подавно. И всё равно женятся. Женились.

– Продул «дыхательные щели», – объясняю, едва не смеясь.

– Опасно? – беспокоится Мэлло.

– Нет.

Это Архивариуса успокаивает, и он наконец-то наносит последние линии – полуокружности мне на живот, и длинную полосу до самого члена. Если бы он мазнул ещё бы и по нему, я бы точно не вытерпел – краска всё же жглась. Но на самом сайле не было там полос – неудивительно, свои-то отростки они прятали под пластины.

И я бы тоже хотел сделать что-то подобное, потому что кроме краски мне никакой одежды не полагалось. И предстояло идти куда-то по коридорам Улья пешком, да ещё и на всеобщее обозрение. Но уже поздно было отказываться, и осталось только убеждать себя тем, что сайлы не заметят разницы, а людей будет минимальное количество.

– Ник точно согласен?

Мэлло, кажется, и сам не уверен, то поднимает, то опускает голову. Общается с Роем. И неудобно будет их всех подвести, да и не боюсь я. Уже не боюсь, и обезболивающие в крови тут совершенно ни при чём.

– Пойдём уже. Раньше начнём, раньше закончим.

Похлопываю Архивариуса по передней лапе, привычно-осторожно, хотя мои ладони уже давно – сплошной шрам. Как, в общем, и всё тело. А теперь я ещё и чучелко раскрашенное в довесок. Ну, хоть краска жечь перестала, видимо, намертво пропитав кожу. Всегда хотел татуировку, что ж, эти полосы ничем не хуже драконов и иероглифов.

По пути куда-то сайлы попадаются ничуть не чаще обычного. Напрягает только то, что некоторые из них увязываются за нами вослед, неслышной живой цепочкой. Это те, которым вдруг стало интересно. Я стараюсь нервно не оглядываться, и вообще держаться как можно более непринуждённо.

Мэлло же ведёт себя обеспокоенно, по меркам сайлов, конечно же. Постоянно осматривается, но одним из глаз постоянно фиксирует моё местоположение. Всё-таки удобно, когда их у тебя шесть. Интересно, можно ли подкрасться незамеченным хоть кому-то к любому из этих инсектоморфов? Сколько помню, Мэлло сразу «просыпался», стоило мне хотя бы шевельнуться или на него посмотреть. Конечно, исключая то время, пока был ранен.

Идём мы не на Арену, но поскольку браслет тоже пришлось снять, я догадываюсь, куда именно, только когда перед нашей процессией растворяются двери без опознавательных знаков, выделяющиеся лишь своим внушительным размером.

А уже через пару шагов внутри помещения понимаю, что не ошибся, и был здесь. Те же горы разнообразных вещей вокруг ничуть не уменьшились, а, кажется, только прибавились. Только вот вместо кучки Архивариусов на них и рядом – многие десятки, если не сотни, разных сайлов. Не подумал бы, что опять смогу привлечь столько внимания.

Озираясь по сторонам, натыкаюсь вдруг на Архивариуса с антрацитово-чёрными глазами. Рядом с ним даже сородичи стоять почему-то не хотят, а у меня в животе сворачивается плотный ком. Внимательно смотрит. Изучает. Совсем не так, как остальные. Сглотнув, бессвязно мысленно молюсь неизвестно кому, чтобы этот старый чужой не захотел себе в услужение человека. Таких мучений я бы даже покойному Маркусу не пожелал.

Но быстро полностью забываю о нём, потому что вижу сайла с таким странным спутником, что и представить не мог. Нет, летающие «пули» и пушистая «плесень» меня уже не удивляют, а ворсистые цветные «щётки-слизни» вообще воспринимаются обыденно. Но вот это…

Резервуар, наполненный водой, занимает изрядно места, но не закреплён, напротив, парит над полом, и в нём, в жидкости, о составе которой судить трудно, плавает то, что можно, скорее всего, отнести к ленточным червям или угрям.

Создание длинное, но почти полностью плоское, и ярко-синее, блестящее, лента почти, шириной примерно полметра. И не обратил бы я такого пристального внимания, не высунись это существо из своего аквариума едва не полностью и не застынь совершенно вертикально, противореча, возможно, законам физики.

Кажется, рассматривало меня или ещё как ощущало, и я поспешил пройти мимо. Так вот что я видел на Арене выше трибуны для людей – отнюдь не шеи. И как бы мне хотелось узнать, как же всё-таки Рой «был» с этими существами, у которых среда обитания далеко не атмосферная!

А что, вот вернёмся, и спрошу у Мэлло. Не знает он, так знает Рой. Но сейчас у меня немного другие приоритетные задачи. Совсем другие, я бы даже так сказал.

Нам любезно расчистили место, где всё и должно было произойти, и самые любопытные сайлы образовали вокруг этой импровизированной Арены плотное кольцо. И не только они. Люди тоже, напрасно я надеялся, что их будет мало. Знакомые лица. Красотка, Дылда, тот рыжий парень и дальтоник. Даже Белоснежка здесь, при виде меня приподнял белёсую бровь и искривил рот. Кто б знал, о чём он сейчас думает, но явно для меня в этих мыслях находится множество нелестных слов.

Но и люди молчат, в огромной зале лишь шелест дыхания и движений, никаких иных звуков. И эта относительная тишина давит сильнее всего. Выйдя в центр круга, бросаю взгляд на Мэлло. Тот замер, наклонив голову, и это лучший сигнал к тому, что можно приступать. Ну, чего уж тянуть.

Несложно. Уже привычно. Становлюсь на колени, опускаю голову. Но глаза не закрываю, разглядывая утомительно-серый и безупречно-ровный пол. Омерзения, страха или стеснения во мне уже не осталось. Просто тупо жду, когда всё это шоу закончится.

И вот уже казалось бы Мэлло окружил меня лапами и опустил голову, как делают все сайлы, чтобы следить за жертвой и не давать сбежать, но… всё-же медлит. Нервничает, что ли? Усмехаюсь. Я вот – спокоен.

Оборачиваюсь, ободряюще похлопываю Архивариуса по ноге. Пытаюсь улыбнуться. Тишина усиливается, становится уже как будто ватной. Никогда бы не подумал, что и в самом деле буду хотеть, чтобы сайл меня трахнул. Но слишком затянулась уже пауза, и позор будет как раз в том, если ничего не получится.

«Пожалуйста, – шевелю я одними губами, – пожалуйста!». И вздыхаю с острым облегчением, когда наконец-то чувствую кое-что твёрдое и склизское, упирающееся в анус.

Максимально расслабляюсь, но Мэлло осторожен до нежности. Нет, это не отменяет того, что моя задница вновь перерастянута, а скользкий чёрный член погружается глубже и глубже в кишечник, распирая и сдавливая органы так, что дыхание спирает, но… почти не больно, мой сайл делает всё медленно, и даже краями покорёженных пластин на животе меня не задевает.

Слизи очень много, и как только Мэлло толкается в меня, она течёт по бёдрам, и уже через несколько фрикций, отзывающихся тупым дискомфортом, я вдруг оскальзываюсь коленом.

Хоть и не думаю упасть, Мэлло подхватывает меня тут же дополнительной конечностью, и притягивает повыше, так, что я теряю опору на руки, а член сайла погружается ещё глубже, и теперь чувствуется аж под желудком. Вцепляюсь в «руку» сайла в панике, но вовремя вспоминаю, что нужно держать лицо. Вымученно улыбаюсь и расставляю ноги пошире.

Кажется, мы сейчас показываем новую позу человеко-сайловой «Камасутры», но ох и не завидую я хорам, если чужие возьмут подобное на вооружение. Потому что каждый толчок ощущается волной тошноты, член внутри чувствуется душащим, твёрдым и толстым прутом, что не трахает меня, а как будто убить хочет – у Мэлло то ли мало опыта, то ли свой собственный стиль ебли, но двигается он очень рвано и не ритмично, и я никак не могу предсказать, когда же мне нормально вдохнуть.

А ещё я должен не просто не орать от боли, что всё же потихоньку оживает, нарастая, но ещё и улыбаться. Хотя глаза застилают непрошенные, рефлекторные слёзы, но и от них есть польза – все, кто на меня смотрят, и люди, и сайлы, и другие чужие теперь – смазанные пятна. Трусь головой о «руку» Мэлло, что меня удерживает, не знаю, зачем. Как детёныш животного какого.

Кривлю губы. Бессознательно прошу защиты. У того, кто меня и трахает, уже почти что насилует, скорее, насаживая на член, чем сам двигаясь. И… как-то всё неправильно, и это больше всего отвратительно.

Конечно, я не феечка-стесняшка, и мой первый раз с сайлом был уже страшно давно, и с тех пор насильственный ад, подобный этому, не прерывался почти. И к самому процессу я привык. Сводило спазмом оттого, что это был именно Мэлло, и именно таким стал наш полноценный секс впервые.

Лучше бы он изнасиловал меня в первую же встречу, и делал это постоянно. Тогда бы я… а что? Продолжал бы наивно верить в его заботливость, жить иллюзией защищённости, тепла и счастья? Бесконечно закрывать глаза на то, что Мэлло – представитель расы, что нас поработила, сломила, изнасиловала во всех смыслах, и играется жалкими остатками человечества, как куколками подопытными? И всё происходящее сейчас со мной тоже не более чем эксперимент. Сможет ли человек стать «стаей» сайла. А на деле – сколько ещё унижений и травм способен вынести.

Кажется, я просто-напросто задыхаюсь, перед глазами пляшут чёрно-красные пятна и дрожащие, искристые круги. Сильнее всего болит голова, ломит виски, и обжигающе-горячая чешуйчатая кожа сайла не даёт облегчения.

Я пытаюсь считать толчки, чтобы хоть как-то уцепиться за остатки ускользающего сознания, но сбиваюсь ближе к тысячи. Начинаю считать заново и опять тщетно. Как же мучительно долго. У Мэлло явно какие-то проблемы по интимной части, потому что столько времени подряд меня не ебли даже те сайлы, что специально растягивали удовольствие, или были изрядно заглушены бензином.

Я уже на границе сознания начинаю слышать помимо влажного хлюпанья, что сопровождало весь процесс моего унижения, скребение зацепов об полы и прочий шелест нетерпения. Видимо, у сайлов длительность полового акта не котируется, и всех уже конкретно подзаебало на нас смотреть. И то, что Мэлло наконец замедляется, радует не только меня. Ну, ещё немного, ещё…

Я был готов к кислоте, да к чему угодно уже, даже к тому, что сайл мне шею сломает в порыве страсти. Но нет, всего лишь слизь, хоть и очень много. Мэлло, наверное, рекордсмен по её количеству, лужа подо мной растеклась гигантская. Но это единственное, что меня радует, потому что как только мой Архивариус вытаскивает свой так не утративший твёрдости отросток, мне внезапно хочется, чтобы он его обратно засунул, потому что такое чувство, как будто из меня половину кишок наружу вытащили, а на месте них дыра осталась.

Я даже нервно, дрожащей рукой ощупываю анус, не заботясь о том, как это со стороны выглядит, но тот всего лишь ужасно растянут, даже и не порван, а пищеварительная система по-прежнему внутри. Встать не могу, но испытываю непреодолимое желание покинуть лужу выделений сайла, и приходится отползти на сухой пол на четвереньках, и уже там лечь на бок. Ни на что иное у меня нет сил.

А Мэлло… ну что Мэлло. Он просто ушёл. Именно. Неслышно удалился куда-то в сторону нагромождений, вглубь логова Архивариусов. Оставив меня лежать всем на обозрение.

А мне… уже не обидно. И не больно совсем, правда. Никак. Выхолощенно-пусто, и просто приятно дышать в ровном ритме, вот и всё… вру.

– На, держи, иди сюда.

Вот никогда бы не подумал, что такое случится. Мимо идут сайлы, утратив всякий интерес, а ко мне подсел Адам, накрыл материей, похожей на родильную, и почти что насильно притянул к себе.

Обнимает, и я вижу, что сам он едва не плачет, нос и щёки пошли алыми пятнами. Тот самый Адам, что насмехался надо мной, что ненавидел меня за привязанность к Мэлло, и презирал всех людей за то, чем я занялся добровольно.

– Я живой, – с трудом разлепив пересохшие губы, уведомляю его. – И тебе не нужно…

– Нужно, – перебивает Белоснежка. – Он тебя… часа полтора вот так… или больше… это всегда? Молчи. Понятно, что всегда. Ты так улыбался… грустно.

– Не убедил? – и не думаю молчать.

– Ещё как убедил! Меня как парализовало, веришь? Как будто ты этой улыбкой всем нам говорил, что ни за что не сдашься. Как будто ты сам согласился.

– А я и согласился. Сам.

– Ты всё-таки сумасшедший, Ник. Ничем не отличаешься от Маркуса. Мы все здесь сумасшедшие.

Последнюю фразу Белоснежка произносит по-английски, и я понимаю, что это цитата. Ну конечно же, Чеширский кот. Как нельзя кстати.

Но ответить ничего не успеваю, потому что Адам вдруг выпускает меня из объятий, вскакивает и отбегает прочь. И причина этому – Мэлло, что вернулся так же неожиданно, как и ушёл ранее.

Теперь уже он прижимает меня к тому, что сойдёт за грудь, к пластинам, как бы старается укрыть от всего мира. И несёт прочь, осторожно, даже ничуть не качнув. Как будто ничего не случилось, как будто не он только что меня унизительно трахал на публику. Вновь запустил программу заботы, вот как? Так и есть, потому что спрашивает, уже в коридоре:

– Ник в порядке?

– Нет, – устало выдыхаю.

– Будет лекарство, – несколько суетливо заверяет меня Мэлло. – Врач. Что нужно?

– Ничего. Пить и спать.

Архивариус на это не отвечает, но прибавляет шаг.

– Меня хотя бы приняли?

Неизвестно, зачем я это спрашиваю. Мозг устал так, что мне уже ничего не интересно, я просто поддерживаю беседу.

– Да, – заверяет меня Мэлло. – Ник – стая. Рой.

Всё и сразу. Замечательно. И что теперь? Высветлят у меня на боку знак и заставят работать наравне с другими сайлами?

– Другой хор не навредил Нику? – беспокоится мой Архивариус, подразумевая, очевидно, Белоснежку. – Мэлло не забрал Ника сразу, Мэлло говорил с Роем, Мэлло…

– Тихо, – обрываю я сайла, похлопав рукой, что ещё дрожала, по пластинам. – Не нужно ничего объяснять. Надо было, значит, надо.

Вру. Я очень многое хочу и выспросить, и высказать. Поддаться истерике. Просто кричать и проклинать сайла и весь его Рой последними словами, все их традиции и культуру. Дать волю эмоциям.

Но на это уже не хватает сил, которые всё стремительней меня покидают, когда напряжение отпустило. Как слизь мой кишечник, пропитывая ткань.

И я вновь с какой-то тупой и покорной благодарностью принимаю заботу сайла, то, как он меня обтирает, укладывает на лежак, осторожно защёлкивает браслет, сверяясь с показателями моего здоровья. И даже когда набирает воду в пасть, прямо из-под душа, и приносит её таким образом, не противлюсь, послушно тянусь и пью из той выемки, через которую инсектоиды выпускают язык.

Почти и не кислая, но уже не холодная. И, может, и прав Влад, разглядевший в этом ритуале поцелуй. Чем-то похоже, особенно для такого неадекватного сознания, как моё. Стая сайла. Отлично. Вот просто лучше не придумаешь!

Мои внутренние органы, которые чувствуются сейчас так, как будто распухли раза в два и кровят, только подтверждают разнообразными видами болей, что я окончательно поехал психикой.

А ну и ладно. Белоснежка уж точно прав, здесь все такие. Вот и не буду выделяться.

𐂧🐍💧 ☵ ⫾⫾⫾ 𑗊

========== 21. Излечил, продлил жизнь нам. ==========

Жить урывками мне нравилось всё меньше. Да и просто жить. Особенно если перед глазами, стоит только их открыть, каждый раз – тот же потолок. Мертвенно-серый. Цвет ячеек в осиных гнёздах, которые я на спор сбивал палкой из-под карнизов. В детстве. В иной жизни, что вспоминается как будто сквозь закопчённое стекло. Такое, через которое можно смотреть на нечто слишком яркое, не боясь ослепнуть.

Сейчас же – существование, состоящее из череды унижений и непрерывной почти боли. Такой, что хочется никогда не просыпаться, остаться в душащих объятьях беспамятства, лишённых снов. Никто в Улье их не видит, и каждое бессознательное забытьё – провал в бездну. Поэтому и чувство времени полностью теряется – нельзя сказать, проспал ты час или год. Может, узнать время суток хотя бы, или как это здесь называется, цикл?

Пытаюсь сесть, и если на локти у меня получилось опереться, то дальше… хочется заорать. Всё от поясницы ниже – остаётся абсолютно неподвижным и бесчувственным. Даже тупая внутренняя боль, мой теперь бессменный спутник – как будто обрывается. Ну всё, видимо, приехали, конечная. Парализовало. Удивительно, что этого раньше не случилось, вот что.

Я остаюсь странно-спокойным. Подозреваю, что меня опять накачали какими-нибудь лекарствами, чтобы я, драгоценный эксперимент, не издох. Да сколько можно уже!

С тела исчезли полосы краски, как и не было. Браслет, когда я поднёс его поближе к лицу, засветился приятным оттенком зелёного. То есть получается, что паралич не опасней какой-нибудь царапины, так? А ещё в голову приползла ленивая и лишняя мысль о том, что регулировать индикацию от зелёного к красному – человеческая, а не сайловая, условность. Пытаюсь прогнать её и других, решив осмотреться.

Комната всё ещё моя, но не та, что «имитирует среду естественного обитания», а в передвижном доме Мэлло. Только в ней, похоже, затеян ремонт: стены и пол частично разобраны, около суетятся две машины необычной конструкции. Мало того, что не разбудили меня, так ещё и сейчас аккуратно режут покрытие стены абсолютно беззвучно, мне даже на секунду кажется, что я оглох, или что нас разделяет толстое стекло.

Но обычный шум Улья, напоминающий отдалённый гул, никуда не исчез, да и я вполне слышал собственное хрипловатое дыхание. А вот если машины даже при строительстве не шумят, сайлы тоже тихие, бои на Арене далеко не каждый цикл – что вообще создаёт шумовой фон? Ветер снаружи? Очередные порождения больного и усталого мозга, отравленного неизвестными веществами, вот это что. И всё от безделья. Или холода.

Хоть я и был укрыт какой-то однотонной-сероватой, плотной и тяжёлой тканью, напоминающей что-то среднее между той, которая «родильная» и обыкновенным плотным одеялом, всё равно было прохладно, а воздух в комнате и подавно дарил ощущение той ещё свежести. Изучателя Мэлло рядом не было, греть меня было нечему. Или некому? Насколько развита индивидуальность у машин Роя?

Вот, вот когда я бы мог задавать целый ворох умных вопросов! Только некому сейчас. Да и я бы вопросы не задавал, а только возмущался своим положением.

Пробую сесть. Выходит почти никудышно, как будто полтела у меня от тряпичной куклы. Сдёрнув ткань, обнаруживаю, что полностью голый. Зато хотя бы целый. Ощупывание ног привело к довольно неоднозначным результатам – кое-какая чувствительность у них ещё сохранилась, боль от щипков не ощущалась, а вот сам факт прикосновения – да. Хоть что-то. Пару лет реабилитации я снова хожу! А до этого, видимо, смерть. Теперь уже от скуки.

Пару раз окликиваю машин-строителей, но тщетно. Впрочем, не то чтобы я удивился, слышать могли далеко не все изучатели, а что бы строители… Можно было, конечно, помахать руками, или как-то иначе привлечь к себе внимание, но как знать, какие у них инструкции насчёт меня, не сочтут ли помехой в работе. А как расправлялись сайлы и их механизмы с теми, кто сопротивляется, я ещё не забыл. Сглатываю тугой нервный ком. Хотя, казалось бы, кошмары уже меня не мучают.

Голова постепенно проясняется, в неё закрадывается не только покалывающая, пока ещё лёгкая, боль, но и некоторые идеи. Например, что браслет на моём запястье – не просто монитор здоровья и красивая манжета с зигзагом. Можно носителя такого знака вызвать. Архивариуса. Моего Архивариуса.

Но в качестве идеи это выглядело просто и понятно, а вот когда дело дошло до попытки реализации – я вновь почти бесцельно тыкал вкладки, пытаясь хоть как-то сообразить, как это работает. Я только в механике немного соображал, ну… телефон использовал. Как и все. Ничего особенного. И имел почти полное отсутствие пространственного мышления в довесок. Зато у меня было предостаточно времени, и больше никаких других возможностей себя развлечь.

Был ещё вариант, где я засыпаю или просто жду, когда за мной придут поухаживать. Но его отбросил, потому что заснуть, когда рядом ходят две посторонние машины, а сам я не могу даже лечь поудобней, не получится никак.

Минут потратил изрядно, но всё оказалось намного проще, чем я думал – тот значок зигзага во вкладке, где высвечивалась моя биометрика, я ошибочно принимал за стилизованную пульсовую волну, эдакую пометку. Забыл, что у сайлов нет никаких украшений. И надо было всего-то, что подержать её пальцем, пока не изменит цвет. По крайней мере, именно это я и сделал, и в меня ткнулась огромная чёрно-синяя морда через какое-то совсем уж незначительное время.

Мэлло. Совершеннейшая радостная собака, только инсектоид. Со светящимися голубым и белым полосами под глазами, и со своим синтетическим:

– Ник.

– Ну я, я, – отпихиваю руками пасть сайла подальше, потому что острые пластины впились в плечо.

– Есть? Пить? Врач? Чиститься?

– А у вас есть различие между есть и пить? – вместо чего-то вразумительного выдаю я одну из химер, порождённых разумом.

– Нет. Другой обмен. Не нужны жидкости.

Мэлло отвечает тут же, как будто всё так и должно быть.

– Однако вы нажираетесь бензином.

– Жидкости – еда.

Вот, удачное я подобрал слово. Общесмысловое. Нажираются.

– Есть? Пить? Врач? Чиститься? – повторяет сайл в точности свои вопросы, как будто он на них запрограммирован.

– Ничего и новые ноги, – бурчу. – Что со мной опять?

– Не больно. Нику не больно. Мэлло просил. Блокада.

Отступив и наклонив голову, Архивариус нерешительно переступает передними конечностями. Не может выразиться ясней, опять не хватает ему слов, а мне – смысла.

– Какая блокада? Ленинградская? – злюсь.

– Лекарства. Нику дали лекарства. Внутрь.

Вот, так уже понятней. Только что это за таблетки-то такие?

– И прорыва этой блокады тоже два года ждать?

– Нет понимания.

– Ну, когда я двигаться смогу?

Приходится перефразировать. Как будто с ребёнком общаюсь, который не знает о сарказме и прочих вывертах, принимая всё за чистую монету. Даже хуже. Дети быстро учатся понимать интонации, и не верить всему, что говорят. А сайлы обитают в своём, стерильно-логичном информационном мире, где единственная ложь, которая может существовать, – заблуждение от недостатка данных.

– В следующий цикл. Через два цикла покинем Улей.

– То есть как? Зачем? – вновь пытаюсь сесть, но тщетно.

– Работать. Мэлло – Архивариус. Ник – Архивариус.

– То есть как? Что… а что… делать? – сбиваюсь я на лепет.

– Ник – единица Роя. Рой. Должен приносить пользу.

– Ага, – огрызаюсь. – А этот твой Рой мне что?

– Условия жизни. Машину. Одежду. Еду. Тепло. Защиту. Рой дарит тебе Рой.

Последнюю фразу Мэлло произнёс, подняв голову. Вроде как это должно было что-то означать, но пока я видел лишь сплошные проблемы.

– А потом, когда я не смогу выполнять вашу работу, потому что я, блядь, человек, Рой меня вышвырнет! Или что у вас делают с беспомощными!

– Ничего, – Мэлло вновь наклоняет голову, чтобы лучше меня видеть, – Рой каждой единице найдёт выполнимую работу.

– А если я не хочу? – возмущаюсь, сложив руки на груди.

– Нет понимания.

– Не хочу. Не буду. Просто так.

– Нет понимания. Единица должна.

– Зато я понял, – выдыхаю. – На самом деле у вас нет свободы воли, ведь так? Как там? «Рой должен лететь?» Вы – один послушный организм. А у клеток не бывает собственных желаний!

– Единицы желают, – возражает мне Мэлло. – Рой должен лететь, каждая единица желает, чтобы Рой летел. Зачем желать другое?

И ведь задумаешься же! Зачем, если тебя с детства этот Рой растит, воспитывает, не бросает, обеспечивает всем для жизни и развития? Зачем им ненавидеть и не подчиняться системе, если личной выгоды этим не достичь, а занятием любимым делом, которое по душе – да?

Тихо усмехаюсь. Нет у сайлов понятия бога. А значит, и никаких «бессмертных душ» тоже нет.

– Мелло, – уже смирно спрашиваю я, – а куда сайлы деваются после смерти?

Прежде, чем ответить, Архивариус подогнул ноги и лёг.

– В преобразователь.

– Нет, не тела… то, что внутри. Душа… личность, память, – подбираю слова точно так же, надеясь на понимание.

– Единица становится Роем. Отдаёт память.

– Но… эмоции, чувства… если бы ты умер, что бы запомнил Рой обо мне, о нас? Сухие факты? Информацию?

Осекаюсь. А что было-то? Кроме них? Это лишь я, как дурак, переживал, расстраивался… много чего ещё, а Мэлло… не знаю. Было интересно?

– Да, – получаю честный ответ. – Только информацию.

– Значит, когда вы умираете, вас больше нет? Совсем-совсем нет? Но это же… грустно.

– Нет, – немного подумав, отзывается Архивариус. – Рой остаётся. Летит. Благодаря единице. Каждой единице, живой или мёртвой. Не грустно.

Замолкаю, обхватив себя руками, даже не заметив того, что, в общем-то, мне удалось сесть. Осознаю. Пытаюсь осознать. Понять эту простую, но в тоже время такую чуждую философию жизни. А, главное, побороть себя, и принять тот факт, что это – лучше. Во много раз лучше всех этих беспомощных фантазий о загробном мире, рае, аде, сансаре и прочей эзотерической чуши.

А ещё сайлы не боятся. Им неведом самый главный страх человеческой жизни, такой, что преодолевшие его считаются героями. Страх смерти.

Мэлло двинулся настолько плавно и бесшумно, что я опомнился только тогда, когда вокруг меня обвились его дополнительные конечности и слегка сжали. Но в этом не было угрозы, наоборот, это странным образом напоминало…

– Мэлло, а что ты делаешь? – осторожно спрашиваю.

Может, это ещё один какой-нибудь странный ритуал, о согласии на который меня не спросили, а приобрету я ещё больше неприятностей.

– Объятья. Хорус так делает.

Моё нелепое предположение оказалось верным. Обнимашки. От огромного инсектоморфа, которому раздавить меня – раз плюнуть, а такие неловкие, как будто на первом свидании в жизни.

– Правильно? – уточняет Мэлло.

Киваю, но вспоминаю, что он не может меня видеть – я ровно под его головой, прижат к грудным пластинам. И уже, если признаться, почти против воли разнежился в охватившем тепле.

– Да, – отзываюсь вслух. – Но зачем ты это делаешь?

– Нику грустно.

Я только собираюсь возразить, что ничего мне не грустно, и даже ноги, кажется, уже начинают отходить, по покалыванию похоже, что как после укола, но Мэлло продолжает:

– Хорус не хранит память. Хор умирает один. Всегда один. Умирать одному – грустно.

– И страшно, – полушёпотом добавляю я.

– Ник теперь единица Роя. Не страшно. Не грустно.

– Но я же его «не слышу», – вяло возражаю.

– Вот. Память, Ник.

С этими словами сайл протягивает языком откуда-то сверху, наверняка из пасти, странный предмет, висящий на шнурке.

Высвободив одну руку, перехватываю. Что-то вроде амулета или талисмана, кристалл в сетчатой оправе. Но если рассмотреть поближе, заметно, что за сотнями полированных граней скрыта многослойная структура, отражающая свет как бы изнутри, и преломляющая его мириадами искр.

– Что это?

– Рой хранит на них информацию. Память, что больше не нужна. Что не используют.

– И как ей пользоваться? – взвешиваю на ладони камушек, оказавшийся неожиданно тяжёлым.

– Через изучатель.

– О, у меня будет своя машина?

– оживляюсь.

– Да. В следующий цикл соберут.

– Теперь я настоящий, видный Архивариус. Может, у меня ещё и полосы будут?

– Ещё? – уточняет Мэлло.

– В смысле «ещё?», – начинаю фразу, но осекаюсь.

Они уже есть! Верчусь в «объятьях» сайла, пытаясь разглядеть через плечо, но то ли ничего там нет, то ли я недостаточно гибок.

Мэлло же, видимо, расценив всё по-своему, выпускает меня, втягивает конечности под пластины, и ложится на противоположной от работающих машин стороне, слева, но теперь уже рядом, так, что его голова находится около моих ног.

– И где они? – спрашиваю, на самом деле уже догадавшись, и одновременно не желая принимать правду.

– Ник не видит? У дыхательных щелей.

На лице. И значит, то, что я был на всеобщем обозрении под папуаса размалёван, это была так, прелюдия. А теперь мне придётся ходить с двумя зигзагами на носу, кто бы знал, какого ещё цвета, хорошо, если белого. И что-то мне подсказывает, что стирать их будет нельзя.

А самое странно-комичное, что для Архивариуса это «как положено». Значит, весь Рой так считает и пытается подогнать меня, другой биологический вид, под свои рамки. Но получается же!

– Мэлло, – окликиваю сайла, и он реагирует на это свечением полос у глаз, – а эти машины что делают?

– Отопление. Ник мёрзнет, Ник может умереть.

– Наконец-то дошло! А раньше можно было, когда я мёрз, как собака?

– Нет, Ник. Ресурсы. Ограничены…

– Я понял, – перебиваю неловкие попытки сайла объяснить. – Мне уже начинает нравиться быть частью Роя. Но я теперь… твоя «стая». С этим что делать?

– Нет понимания.

Едва не чертыхаюсь. Придётся теперь объясняться, пытаясь хоть как-то обличить неловкость в слова:

– Ну… если всегда так нужно, как ты делал… мне больно было, и… я не смогу работать, если так будет! – хватаюсь я за спасительный аргумент.

– Не нужно. Не бойся, Ник.

– Я не боюсь, – стискиваю кулаки так, что кости ноют, – но ты делал мне больно. Долго. Публично. Опять, опять и опять! А я… я должен был улыбаться!

Сдерживаю злые слёзы, выступившие на глазах. Унизительно. Как же это было унизительно!

– Не смог сразу. Не хотел. Знал, что Нику больно, – Мэлло перешёл на обезличенные фразы, нервничает.

– Знал и продолжал, – зло выдыхаю, но поднимаю руку, прерывая возражения или объяснения сайла. – Так было нужно, ритуал. И сколько ещё таких будет? Сколько раз меня ещё разденут и распнут, сколько раз надругаются? Я устал, Мэлло. Я просто устал.

Ложусь и, после некоторых усилий, поворачиваюсь на бок, отвернувшись от сайла. Мне холодно, и ноги уже чувствуются, но как огромные тюфяки, набитые острой соломой.

Но ткань-одеяло натянуть не успеваю, меня опережает Мэлло, укрыв меня им аккуратно и заботливо. Где он только информации нахватался? Может, фильм какой человеческий посмотрел? Только разве есть фильм, где одеяло поправляет языком-щупальцем инсектоморф с другой планеты?

– Я спать буду. Ты здесь останешься?

– Да, – просто отзывается сайл.

– А тебе разве не нужно работать?

– Нужно.

– Так, а что ты лапы пролёживаешь здесь? Мне ничего не нужно, можешь не сторожить!