Текст книги "Chorus (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Скоро конец, – шепчет Влад, попав со своим замечанием как раз тогда, когда затихла очередная волна шума.

Тошнит. Я и сам понимаю, что ещё вот-вот и «увижу смерть» – мой сайл и так был медленней, а теперь, раненый, и подавно. Но всё же не так прост, как кажется – на очередном раунде атакует неожиданно, языком, и сдирает с бока у красного несколько пластин прямо с мясом, обнажая чешуйчатую кожу.

Но это меня не бодрит, я лишь убеждаюсь, какой ужас произойдёт, если сайлы сблизятся на достаточное расстояние для того, чтобы нанести удар. Просто покалечат друг друга, можно не сомневаться ни на секунду.

Однако успех ещё за Архивариусом – следующим ударом его языка-плети удалось достать и пробить ещё один глаз Воина, средний, на той же стороне, что и уже повреждённый. Отпрыгнув, красный тряхнул головой, на песок упали тяжёлые синие капли.

На трибунах зашевелились, сайлы оживились, чуть опустили головы, некоторые зажгли полосы вопросом и интересом. Я уверен, что и загомонили между собой телепатически – никто не ожидал, что Архивариус будет продавать свою жизнь так дорого и долго.

Кажется, мой сайл использует свою, неизвестную мне, фишку – язык у него сильней и подвижней, чем у красного-Воина, потому что часто использовался в работе. Только вот помогало это ему недолго и не особо – красный сайл догадался и прыгнул, уклонившись от острой плети, прямо, вперёд…

Отвратительный стеклянный хруст, звон… Я сначала не понял, что произошло, но потом от отчаянья и ужаса сжался, обхватив себя руками.

Воин. Откусил. Архивариусу. Ногу.

Серединную, с левой стороны, где и так была обожжена передняя. Целиком, полностью… в боку моего сайла – отвратительная дыра, искалеченная конечность выплюнута подальше, почти перекушенная пополам. С пластинами твёрдости алмаза, что не устояли перед зубами… насколько твёрдыми? А мой сайл только и смог, что ободрать бок и брюхо красному от пластин ещё сильней, на что тот отреагировал вообще никак.

Мысли путаются. В голову лезет всякий бред. Так организм пытается справиться со стрессом, отвлечься… Воздуха не хватает. Хочется отвернуться, закрыть глаза, не видеть, как мой чёрно-синий сайл, неизвестно как вывернувшийся и отскочивший, теперь отступает, слишком медленно… слишком.

И вдруг падает, заваливаясь на бок, изломанно, как будто споткнувшись обо что-то, неловко подогнув ноги, песок и камни попадают в рану… и ему уже не успеть, никак не защититься, даже вновь выброшенной вперёд плетью-языком, от прыгнувшего Воина…

Клубок из тел, красно-сине-чёрно-пыльный. Ничего толком не разобрать, но я и не пытаюсь, потому что хруст, этот отвратительный хруст раздираемого пополам брюха инсектоида я уже слышал. И ничего хорошего он не значит. Вот я и увидел смерть…

Сайлы замерли неподвижно, сплетённые в порыве не любви, но смерти. Пульс пророкотал дважды. Что-то шевельнулось. Сайл, стряхнув с себя останки соперника, поднялся. Вверх взмыл язык, демонстрирующий толпе какой-то пульсирующий орган, ярко-голубой, блестящий.

Я почувствовал, что меня сейчас сердечный приступ точно прихватит. Потому что в песок упирались пять ходильных конечностей, а их хозяин, ободранный, с оборванными лентами, пыльный, окровавленный, носил знак Архивариуса на боку – зигзаг.

Я заорал так, что оглох сам, причём мой крик подхватили множество людей позади, но он утонул в беспорядочном топоте сайлов, причём те из них, что были Воинами, ещё и заскребли зацепами по трибунам, явно досадуя.

Случай, вряд ли имеющий прецеденты ранее. А хоть бы потому, что сайл, сейчас гордо держащий трофей над собой, победил противника, не превосходя его силой, скоростью или умением, а стратегией, сначала лишив части брони, а затем обманув его показной слабостью. Чужим это всё не очевидно, сайлы же никогда не лгут!

Точнее, не лгали. Потому что один из них точно научился, внимательно выслушивая то, что я отвечал на его бесконечные: «Ник спрашивает». Правила уличных драк и боёв без правил. Побеждает не самый сильный, а самый подлый.

Поворачивает голову, сейчас обезображенную кислотой, ищет фиолетовыми глазами меня и находит. Полосы загораются лазурью и белым, неизвестной до сих пор эмоцией, спросить надо… вот прямо сейчас, кинуться туда, вниз, прижаться к сине-чёрным пластинам. Мне удаётся сдержать слёзы неведомо как, а вот Влад рядом уже трёт сопливый нос, пытаясь зарисовать то, что он видит, но куда там, грифель ломается. Тоже переживал, но едва ли так же сильно, как я.

Мой сайл, покрасовавшись, бросает орган, видимо, аналог сердца, на песок, втягивает язык и делает шаг вперёд. Только вот оставшиеся у него ноги – дрожат. И я вижу причину – по ним струится кровь, жирными ручьями, впитываясь в частички родины Роя. Ещё шаг, медленный, неуверенный – и падает крупный сгусток. Рана на боку от вырванной конечности тут ни при чём – на животе явно прячется намного бо́льшая, нанесённая уже умирающим врагом. И, возможно, смертельная.

========== 13. И насильно причастились ему. ==========

Влад впился в меня ногтями, дёрнул на себя сильнее, останавливая. Я без труда отбил детскую руку, ощерился, готовясь выплюнуть пару-тройку ласковых на его недавнее: «Не ходи». Но меня обвил и стиснул язык серого сайла. Не больно, предупреждающе-чувствительно.

– Ты не понимаешь, – Влад трёт ушибленное запястье, – ты не должен ему помогать!

– Ещё чего! Я его стая!

– Хоть отец родной! Позор – хуже смерти! Нельзя помогать!

– Но он же уже победил, почему я не могу…

– Хор может, – отвечает мне «папа» Влада бесцветным голосом. – Последствия страшнее.

– Ну, хоть сайла послушай! – умоляет Влад.

Я кошусь на арену, и она уже пуста, даже трупа поверженного Воина не осталось, только машины-уборщики заняты делом. Ушёл. Смог уйти. Я вспоминаю крутизну подъёма отсюда, сердце падает.

– Пустите, суки, я должен…

– Оу, – к нам подходит Белоснежка, – принцесса хочет к герою?

– Адам! – одёргивает того Влад настоящим именем.

– Да что я такого сказал? – картинно удивляется тот. – Правду. И что же принцесска будет делать?

Сцепляю зубы, сглатываю. Понимаю, что он просто издевается, провоцирует меня на агрессию тогда, когда я полностью беззащитен – как никто знаю, что будет, если сайл сожмёт меня языком чуть сильней. Но дело не в ярости и не в отчаянном бессилии.

Я действительно не знаю, что буду делать. Как я могу помочь своему сайлу? И ему ли я на самом деле хочу помочь? Или успокоить себя, маленького капризного мальчишку внутри, снять собственный стресс? Инстинкт защиты и заботы. Но не о себе ли в первую очередь?

Отворачиваюсь. Роботы всё так же просеивают песок. Сайлы всё так же шумят, волнуясь, стучат лапами и шелестят пластинами. Многие потянулись к выходам, явно уже посмотрев самое интересное на сегодня. Цежу:

– Ничего. Я понял.

Язык сайла разжимается, я сажусь на место, пытаясь унять дрожь. Другие порядки, чуждые людям. Иной разум и представление о чести.

Белоснежка кажется раздражённым таким поворотом событий, но на хмурящегося Влада смотрит немного виновато. Тот, в свою очередь, отсылает его:

– Всё сказал?

Альбинос явно почувствовал, что зря затеял провокацию, к тому же, провальную. Покривил бледнющие губы, сунул руки в карманы комбинезона поглубже, смолчал и, развернувшись, побрёл вдоль трибуны прочь.

– А где его сайл? – спрашиваю Влада, чтобы хоть как-то отвлечься.

– Они… не ладят. Его… – мальчишка мнётся.

– Насилуют, я понял, – стараюсь дышать глубже. – И никто ничего не может сделать.

Я обвожу взглядом трибуну. Наталкиваюсь на взгляды людей, которые они тут же отводят. Нервные позы. Страх или полная апатия. Сайлы лишь приблизительно заботятся о своих «питомцах» и, без сомнения, жестоко развлекаются с ними. Моя спина, сплошной едва затянувшийся рубец, – живейшее тому подтверждение. И тем больнее мне сейчас думать о своем Архивариусе.

Влад, наточив карандаш, чёркает в блокноте, на арене снова гаснет свет, предвещая начало нового боя, но я не смотрю. Зажимаю уши, закрываю глаза, утыкаю лицо в колени. Снова ад беспомощности. Всё, что связано с сайлами, его порождает. Кажется, что физическая боль была пустяком по сравнению с той, что грызёт меня изнутри сейчас. Репутация, честь, какие-то статусы… почему это важнее самой жизни? Почему? Лишь единица Роя…

Через три с половиной вечности Влад трогает меня за плечо:

– Пойдём, всё закончилось.

Открываю глаза, взгляд падает на арену. Два сайла-Воина. Один растерзанный, второй ещё жив, но лужа крови под ним уже даже не синяя, чёрная. Взгляд шести глаз – пронзительно-тоскливый, как у загнанной лошади. Уже ясно, что больше ему не подняться. Ничья. Победила дружба.

– Соболезную, – говорит мне Влад, когда я поднимаюсь.

Рассеяно киваю. Обхватив себя руками, пробираюсь на выход, натыкаясь на конечности сайлов, людей, едва не спотыкаюсь о разноцветного слизня, но плохо вижу, куда иду. Глотаю слёзы, и они омерзительные на вкус, как несвежая морская вода.

В коридоре, сразу за первой примыкающей боковой галереей, не успев сделать и нескольких шагов, вижу впитывавшуюся в пол голубоватую кровь. Теперь уже небольшое пятнышко. Следующее – довольно далеко. Мой сайл бежал, не желая упасть здесь. Честь…

Тоже пытаюсь бежать, тело слушается ужасно. Пытаюсь считать пятна на полу, но вскоре сбиваюсь, перед глазами чёрные, дрожащие круги, в лёгких – горячо и сухо. Мне тоже никто не будет помогать в этом безумном мире, где все – взаимозаменяемые детальки, все заодно и каждый сам за себя. Сайлы проходят мимо. Не смотрят на меня, больше я – не интересен совсем, всё уже решилось.

Раздвижные двери – как последнее препятствие, я исступлённо колочу по ним браслетом, пока не отворяются. Нет у сайлов никаких больниц, и мой Архивариус вернулся умирать домой.

Резкий запах кислоты. Черный, бесформенный силуэт у стены в полумраке. И это меня выбивает из рассудка больше всего. Полумрак, а не обычный, ослепляющий свет. Сайл лежит на полу на боку. Уже не бронированная крепость, а покорёженный металлолом.

Из последних сил делаю несколько шагов, падаю, прижимаюсь, вцепляюсь в чёрно-синие пластины, обрезая руки, тяну за них, дёргаю, кричу. Кашляю.

Полосы под глазами сайла слабо освещаются и тут же гаснут, сами глаза недвижимы. Рядом с его животом возятся две машины, одна чёрная, его собственная, а вторая тёмно-зелёная, незнакомой конструкции, манипулируют какими-то тяжами, лентами. Лечат. А я, почувствовав, какой слабый у сайла пульс, сбивчивый, едва различимый, шмыгаю носом.

И вываливаю всё, что накопилось, не стесняясь в выражениях, сайл всё равно без передатчика не может меня слышать. Про то, где и на чём я видел их дурацкие законы и обычаи, каким идиотом является сам Архивариус, насколько их общество ущербно, насколько мне самому было страшно, и каково это, видеть, что сине-голубая кровь до сих пор не остановилась, несмотря на все усилия машин.

Пытаюсь им помочь, но куда там справиться, незажившими руками. Тем более, что именно делать я без понятия. Лишь держу обломки пластин, пока зелёная машина склеивает их. Не плачу, стараюсь, по крайней мере. Кровь сайла жжёт кожу, разъедает, от отчаяния хочется выть.

Всё сложилось так глупо и неправильно, несправедливо и щемит неизвестностью, я и знать не знаю, сколько мой сайл ещё продержится. И он, кажется, тоже это понимает, открывает глаза и произносит, через свою чёрную машину:

– Имя, Ник. Дай имя. Важно. Больно. Страшно. Имя.

Он мог попросить бы что угодно сейчас, и я бы выполнил. Но он просит такую малость и такую невероятную сложность – имя. Отрекается от Роя. От желания быть просто его единицей. Просит у меня, как у человека, дать ему личность, индивидуальность. И ему важно сейчас уподобиться мне, жалкому хору. Может быть, только потому, что я остаюсь с ним, когда для Роя он уже не имеет значения и ценности. И я должен придумать ему имя. Сейчас, сию секунду, потому что минутой позже – у сайла могут кончиться силы и жизнь.

Но, как назло, в голову ничего путного не лезет, воспалённый мозг подсовывает мне только собачьи клички да прозвища мультяшных героев. Но разочаровать Архивариуса тоже не могу. Обнимаю его за морду, прижимаюсь, вожу пальцами по разъеденным кислотой, а теперь уже замазанным чем-то твёрдым, пластинам, и меня осеняет.

– Мэлло, – говорю осипшим, немного чужим голосом, отхаркиваюсь, повторяю: – Тебя зовут Мэлло (1).

– Мэлло, – изрекает чёрная машина мысли сайла. – Спасибо, Ник.

Это уже не кажется мне простым подражанием человеческой вежливости. Архивариус действительно благодарит меня. Искренне. За такую безделицу. Единственное, чем глупый и бесполезный я смог помочь – придумывание имечки, теперь уже казавшегося безмерно глупым.

Кажется, сайла покинули и последние силы, потому что полосы погасли, глаза потускнели, лапы и пластины – расслабились. И я ощутил, что там, на трибуне, был не ад, так, максимум бутафорская комната пыток при BDSM-клубе, потому что настоящий, бесконечный ад – сейчас. В каждом промежутке от одной пульсовой волны в теле сайла до другой. Как запущенный неисправный метроном – никогда не знаешь, в какой момент он остановится.

Уцепившись за пластины так крепко, чтобы боль напоминала о том, что я ещё сам жив, сжаться, замереть, не то, что не плакать – не дышать, загадать, как в детстве, что от этого что-то зависит. И осознавать, мучительно осознавать, что я лишь хочу убедить себя в том, что переживаю за изменения в своей судьбе, взаимосвязанные с вероятной смертью моего Архивариуса, а на самом деле – переживаю за него. Да. За чёрно-синего инсектоида, представителя расы, уничтожившей наш мир, убившей мою семью, друзей, лишивших меня всего того, что я имел раньше. Но, в то же время, я как и не имел ничего до настойчивого: «Ник спрашивает», неуклюжей, неловкой заботы, раскаяния после вспышек гнева, просто самого присутствия рядом этого невероятного существа. Раньше казавшегося неуязвимым, всемогущим, сильнейшим, а теперь…

Прижимаюсь губами к одной из пластин. Не бросай меня, Мэлло. Пожалуйста, не бросай. Не хочу я никакого другого сайла, другой жизни, даже мира не хочу, ни нового, ни старого, если тебя, раздолбай, в нём не будет. Но он, естественно, не мог услышать мои беззвучные молитвы, и свидетелями их оставались лишь машины, по-прежнему пытающиеся лечить сайла, за что я готов их боготворить.

– Хреново дело, – тихо присвистнул Маркус, заставив меня открыть глаза. – Правильно, что я своего сайла сюда не пустил. Знатно твоего-то подрали, а? А ты, посмотрю, убиваешься по нему?

Злость пополам со смущением топит меня изнутри, выпускаю пластины из судорожного захвата, на ладонях выступает кровь. Что этот придурок здесь забыл?

– Катись ко всем ёбанным хуям отсюда, – выплёвываю приветствие.

– Это зря ты вестника своей надежды прогоняешь, ой зря, – Маркус раздражающе бродит вокруг, осматривая поверженного Архивариуса.

Меня это дико бесит, вскакиваю, намереваясь вытолкать парня насильно, но тот, растормошив, меня же и останавливает:

– Мне мой сайл сказал, что ресурсов на лечение его стаи, – издевательски играет голосом, – нужно больше. У Роя, просветись, медицина дорогая, все запасы на твоё лечение и на эту машину ушли. И нужно быстро достать больше.

– Как, – я не спрашиваю, утверждаю.

– Я тебе постараюсь помочь, что поделать, – почёсывается, – но так, чтобы срочно – только ты и можешь.

– Говори давай, – я готов убить его за промедление.

– Скажи тебе половину органов продать – ты согласишься, – усмехается.

– Это и требуется? – злюсь.

– Нет, ну только если один… но точно не знаю. Пойдём, в общем, если согласен, по дороге объясню.

– А…

– Да не бойся за своего сайла, мой-то, дружок его, все двери снаружи уже обтёр. А он побольше тебя заинтересован, – опять тот же издевательский тон.

Мне на подобные мелочи наплевать, я вдруг понимаю, что идиот тормозной, и надо было самому бежать за помощью, а не рыдать, как ребёночек. Поэтому любую возможность теперь не упущу, чего бы мне это ни стоило.

Киваю лиловому сайлу, который, и в самом деле, мнётся за дверью. Кто, как не он, сможет лучше позаботиться о собрате. В любом случае окажется полезней, чем я. Маркус же, идущий впереди, посматривает на меня вроде и ехидно, но ещё и с едва уловимыми оттенками восторга, такого, с которым созерцают самоубийц на высотках или акробатов в цирке. Уважение к чужому сумасшествию.

– Так что надо-то? – не выдерживаю молчания.

– Ты продашь себя, всего-то. Цена хорошая, два полных картриджа, плюс специальный, если себя хорошо покажешь.

– Но есть подвох, верно?

Я отлично знаю, сколько именно стоил секс с подобными мне. Несоизмеримо меньше.

– Конечно же есть, – подтверждает Маркус, – этот сайл, к которому мы идём, он… ну как бы двинутый начисто. Архивариус тоже. Дело в том, что никто не знает, что он с тобой сделает.

– Поебать, – храбрюсь, подпитывая свою уверенность, – с чего только взято, что я ему вообще интересен?

– Да уж, не красавчик, – нервно усмехается Маркус. – Но дело не столько в тебе как таковом, но ещё и в поднятой шумихе. И удачно всё для тебя – сайл этот припизднутый так на своих изысканиях помешан, что ещё умудрился из катакомб своих почти не вылазить, и живого мужика не трахать.

– Это повезло, да, наверное.

– Да ты теперь молиться на нас будешь, а мне так вообще жопу подставлять по первому требованию. Ни кто-нибудь, а я сайла своего надоумил, когда он метался «шо делать, шо делать». Предложил тебя в рабство сексуальное продать. Пошутил, типа. А теперь и правда продадим. Давай, заходи.

Указывает мне на одну из дверей в коридоре, примыкающему к зале, где расположены входы в портативные дома Архивариусов. Эта точно такая же, как и в них, но явно в стационарное жилище. Не удивительно, что в Улье существуют и «штатные» Архивариусы – должен же кто-то заниматься переработкой тех данных, что привозят остальные. Маркус хлопает меня по плечу, прощаясь, и я решительно, не раздумывая, подношу к двери браслет.

За ней – такая же, как и везде, стандартная комната, только без окон, яркий свет, безупречная чистота. Навстречу мне поднимается машина-Изучатель, а через несколько секунд из внутренней комнаты появляется сам хозяин. Архивариус стар, едва ли не старше, чем тот, что регистрировал меня. Тёмно-палевый, на пластинах – стёсы, напоминающие чем-то седину, конечности он переставляет осторожно. Но глаза – не мутные, не выцветшие. Абсолютно чёрные, такие, каких я ни у одного сайла не видел. Как блестящие капли нефти, и из-за этого выражения их не разобрать.

Молчит, смотрит на меня. Я тоже молчу, на сайле нет передатчика, а разговаривать через машину с ним как-то очень страшно. Псих и есть, ни один инсектоид так себя не держит и не подаёт – два резких, решительных шага мне навстречу, комбинезон располосован языком-щупальцем, я из него вытряхнут и поднят в воздух.

Дальше – кошмар. Только кошмар и боль. Псих мнёт меня, как тряпичную куклу, каждый сустав проверяется на растяжимость, сухожилия – на разрыв, кожа – на прочность к порезам, чувствительность, всё тело – на гибкость. Скручивает. Бросает. Не просит меня ни о чём, сам грубо принуждает меня ко всему. И это – изучение, машина рядом чуть слышно гудит, помигивая. Фиксирует информацию о том, как мне больно. Слезы текут сами, в голове – пусто.

Я лишь пытаюсь не вырываться, когда вслед за обычным, как оказалось, «осмотром», идёт взятие образцов. Орать хотя бы вполсилы и не сопротивляться пункциям печени, мышц, костного мозга. Не стараться отползти от химических реагентов.

Не осознавать. Забыться. Надеяться, что он не захочет меня вскрыть заживо или взять образец головного мозга. И никогда бы не подумал, что когда мне сайл будет растягивать задницу, а затем вталкивать туда свой отросток так, чтобы он поместился полностью, невыносимо распирая всё изнутри, эта боль будет уже не такой и страшной, а изнасилование – не таким уж и унижением. Благословенна, к тому же, и слизь будет.

Расслабляюсь, позволяя сайлу-психопату надругаться надо мной окончательно, он меня не душит языком и, по сравнению с болью в изувеченной печени, бедре, других органах, – в жопе так, дискомфорт. Я вытерплю, я смогу. Тем более, кажется, сайл, удовлетворив своё любопытство, поутих, сосредоточился на собственном удовольствии, зацепами меня не удерживает. Ну да, просто он же не те городские бродяги, что быстро просекли, как получать от хоров максимум удовольствия и, заодно, сбежать не давать. А я-то не сопротивляюсь, мне раны от зацепов и странгуляционная борозда на шее от сайлового языка вообще не нужны, и так «радостей» хватает.

Сайл, кстати, не такой уж и «мачо», всё заканчивается довольно быстро – замедляется, углубляя толчки, и я, безошибочно распознав эти признаки, готов принять в себя дозу кислоты – этот вечер ничем уже не испортить. Но инсектоид вдруг резко вынимает член, стискивает мне бёдра «руками», сведя их вместе, протискивается отростком между них, двигается, раз, другой, третий, и всё, что предназначалось моей заднице, выплёскивается вперёд, заляпывая мне живот и грудь.

Все покинувшие меня боги, храните научные знания и мои ожоги от кислоты на руке. Догадался, что меня это убить может, надо же.

Кончив таким образом, сайл совершенно теряет ко мне интерес, я устало заваливаюсь на бок, наконец-то заимев возможность зажать рану в правом боку. Отсюда не уйду, пока со мной не расплатятся. Даже если этот безумный учёный передумает, и меня всё-таки вскроет. Не жалею о том, что окажусь пригодным и таким образом. Ад беспомощности – намного страшней.

Комментарий к 13. И насильно причастились ему.

________________

* Помимо очевидной отсылки к “Death note”, имеется отсылка к “Melolontha”(лат.) – майский жук.

========== 14. И стал Дар этот – благом великим, ==========

Давно я не чувствовал такого уюта, такой расслабленности. Казалось, я закутан в огромное пушистое облако, тёплое, наполненное солнцем. Выбираться из иллюзии не хотелось, но пришлось – я уже проснулся. Открыл глаза.

И вмиг меня охватило ощущение нереальности. Того, что сайлов никогда не было… совсем. Я просто напился в дугу, уснул в чьей-то чужой квартире и скоро хозяин, злой и похмельный, будет курить на балконе и ворчать, что всё вокруг засрано до предела. И организует мне завтрак.

Аккуратный пушистый диванчик кирпичного цвета подпирал мне ноющий бок, одеяло в неровную пёструю клетку – укутывало. Горел светильник на зеленоватых обоях в полоску. На ковре валялись геймпады от томящихся в тумбе приставок. Телевизор, немного в пыли. Полки, полные книг. Стол, заваленный ерундой. Чуть покосившийся шкаф.

Незнакомое всё, до самой последней детали.

Я сел, правый бок и руки свело полосующей болью. Не сон. Я не напился, и ленты-бинты – не результаты драки. В воздухе пахло. Тонко, неуловимо. Смертью и кислотой. Вкрадчиво, ненавязчиво. Бескомпромиссно.

Ненастоящий мир. Теперь я расслышал уже и шум Улья, и рассмотрел, из чего сделан потолок. Иллюзия улетучилась, оставив после себя только ломоту во всём теле и горечь то ли лекарств, то ли разочарования во рту.

В комнате, оказывается, была дверь, или очень уверенная её имитация, потому что открылась, впустив Белоснежку:

– О, Спящая Уродина проснулась. И почему в мою очередь караулить?

– Да так, – разлепляю пересохшие губы, – случайно.

Передатчик у меня почему-то по-прежнему за ухом. С другой стороны, зачем кому-то было бы его снимать?

– Знаешь, – альбинос садится на диван рядом, шарит в поисках нужного игрового контроллера, – я, на тебя глядя, кое-что понял.

– Сейчас ты скажешь, что я не очень умный, – разминаю пальцы, пытаюсь повернуть кисти так, чтобы не болели, тщетно.

– Я скажу, что нас всех вместе взятых сайлы так не уродуют, как тебя. А ты всё равно сейчас спросишь, как там твой.

– Ну и как? – стараюсь, чтобы голос не выдал.

– Маркус ещё не поделился столь радостной новостью, – кривит рот Белоснежка, – так что «жертвоприношение» удалось.

– И стоило того. Но тебе, – изменяю голос на презрительный, – не понять.

А что. Если альбинос позволяет себе насмехаться над тем, что мне небезразлично, отплачу той же монетой.

– Куда уж мне, – парень уставился в экран с ползущей полоской загрузки на нём, – не у всех такие добрые сайлы.

– Пробовал поговорить?

– По душам? Ха, – Белоснежка кажется полностью сосредоточенным на отстреле пиксельных монстров. – Я не жалуюсь. У меня тут никакого режима. Сам себе занят. Браслет засветится – тогда уже иду… сам знаешь, для чего.

– Потерпел, подышал и всё? – я опускаю ноги на пол, пальцы блаженно утопают в густом ворсе ковра.

– Угу. Купаюсь, и снова сам по себе. Сайл не знает, что со мной делать.

– Но ты хоть питаешься там, спишь?

– Спасибо за заботу, – альбинос косится на меня, отвлекаясь, и тут же какая-то страхомордия убивает его аватара, но парень спокойно запускает загрузку с чек-поинта. – У меня, как и у всех, ещё и такая же почти комната есть. А это, получается, твоя теперь. «Имитация естественной среды обитания», как Дракула говорит.

– Удачная. Уютно.

– Ты уже как эти твари говорить скоро сам начнёшь, – ухмыляется Белоснежка. – Ещё бы плохая. Это вся квартира почти. Того, кто был до тебя. Даже унитаз рабочий!

– Не расскажешь мне… ну… о том парне?

Представился случай, хотя я планировал у Влада спросить.

– О Принце-то? Он недолго с нами пробыл. Красивый, – издевательски подмечает альбинос, – только очень шуганный. С нами как бы сидел, но разговаривал редко.

– Молился? – я встал, и, осторожно перемещая свою многострадальную тушку, передвигаюсь в пространстве, оглядывая разные безделицы.

Взгляд зацепился за распятие на стене, и несколько книжечек в углу стола. Письменная форма посланий к богу, которого нет. Который нас – не спас.

Белоснежка кивает:

– Угу. Только это ему не помогло.

– Мой сайл его…

– Сложно сказать, что произошло. Видишь ли… он сайлов чуть ли не демонами считал. И когда один из них его… – парень замолкает, подбирая слова.

– Изнасиловал?

– Этим никого не удивишь. Искусил. Возможно, ему даже понравилось.

Хорошо, что он следит за благополучием своего протагониста, да и я отвернулся, изучая рамки с засушенными бабочками на стене – не замечает, какое у меня лицо. К тому же, уверен, что я ещё и покраснел. Не мог не вспомнить себя, униженно выпрашивающего ласку.

– Но морально… – продолжает альбинос. – В общем, повесился. В ванной, не здесь.

Как будто это имеет значение. Отчаянная надпись: «он убьёт меня», нацарапанная на полу, вполне могла принадлежать этому же юноше. К тому же, теперь полностью понятно, почему так испугался мой са… Мэлло, когда я сиганул в воду. Решил, что я тоже счёты свожу с жизнью. Плохо знал меня. Даже если и подохну, то точно не так.

– Понимаю, почему вы меня недолюбливаете.

Белоснежка, кажется, задумывается, прежде чем выдать:

– Вышло так. Просто Принц он… такой ранимый был. А сайл тебя, как замену, чуть не через неделю привёз. Уверенного, расслабленного, смирного. И… обычного.

– Какой есть, – пожимаю плечами, – не надо мне завидовать.

– Посреди уродов – уродлива нормальность.

Я открыл было рот возразить, но альбинос обернулся, поставив паузу в игре, и сощурил лилово-алые глаза в обрамлении белоснежных ресниц:

– Только не вякни о том, что «ты и не заметил», «все одинаковые».

Я потупился, смолчав. Действительно, сказать такое – бестактная, фальшивая глупость. Если меня в «цивилизованном человеческом обществе» часто подкалывали по поводу роста, то как травили их всех – лучше не задумываться. Что сто́ит только один пример Влада, даже в обществе безразличных сайлов заматывающего лицо шарфом, и постоянно прячущем руки? Разговор дальше, кстати, как раз о нём:

– Ты лично мне не нравишься. Что ты с Дракулой сделал?

– С Владом? – изумляюсь. – Ничего.

– Ах, для тебя теперь он Влад… – глаза Белоснежки сужаются в две щёлки, полыхающие багровым пламенем чистой ненависти.

– Кто меня звал?

Лёгок на помине. В неизменном шарфе, но прикрывающем теперь только кончик подбородка. Длиннющие волосы забраны в косу, и всё равно даже она доходит парнишке чуть не до колен. Рапунцель он, а не Дракула.

– Заходи давай, – внезапно меняет голос Белоснежка.

На неестественный, преувеличенно-весёлый. И дело не в нашей недавней ссоре, совсем… неужели.

– Ник, ты как? – Влад внимательно осматривает меня, тянет руку.

Но я, поймав незамутненную ненависть фиолетовых зрачков альбиноса напротив, отступаю, не даю до себя дотронуться:

– Поживу ещё. Есть новости?

– Только хорошие, – искренне улыбается «вампирёныш», бросив взгляд на таблицу игровых достижений, выведенную на экран, – Маркус говорит, его сайл вообще не беспокоится. Хотя сам он не ходил, не смотрел.

Видно, что Белоснежка хочет отпустить какую-то колкость в адрес меня и моего отношения с инсектоидами. Но молчит. Ещё бы. Для Влада же сайлы – «родители», причём оказавшиеся лучше биологических, мальчик сильно привязан к ним.

– Тогда я ещё посижу здесь, раз всё хорошо, – позволяю себе крохотную колкую улыбочку, адресованную альбиносу.

Но я только на словах – герой. На деле – силы просто кончились. И упругая поддержка диванчика мне как нельзя кстати. Странно. Ни есть, ни пить, ни даже в туалет не хочу. А вот ещё немного посидеть оцепенелым комочком под одеялом – как раз то, что нужно.

– Ты ему рассказывал? – спрашивает Влад у Белоснежки.

– Угу, – кивает тот, ероша ёжик бесцветных волос.

– Ну, может, зря, – тянет «вампирёныш» – но так уж получилось. Уверен, твой сайл перестроил бы здесь всё, как ты хочешь!

– Мне и так нравится, – пожимаю плечами, и тут же жалею – боль в боку взрывается сотней огней.

Представить, что здесь будет точная копия моей комнаты, квартиры… где всё напоминало бы о родителях, сестре, друзьях… остаться в ней в одиночестве… Я не возьмусь осуждать Принца, что бы им ни двигало.

– Приспособленец, – цедит сквозь зубы альбинос.

– У него в кладовке – тонна «Lego», – примирительно произносит Влад, легко дотрагиваясь пальцами до руки Белоснежки, отчего тот замирает. – Я бы тоже ничего не менял.

– Хоть я его и люблю, – улыбаюсь, – собирать пока нечем.

– У тебя в теле ещё осталось что-то целое? – усмехается альбинос.

– Не дождёшься, – отшучиваюсь.

– Адам, ну что ты, в самом деле, как дикий зверь!

– Ему просто не понравилось, что мы вместе купались! – ехидничаю.

Скрип пластика. Два жутко красных лица – у Влада – от смущения, а у Белоснежки – от злости.

– Надеюсь, это не правда? – вымучивает из себя последний в адрес «вампирёныша».

Так всё очевидно.… И, когда Влад опускает глаза, силясь найти оправдание, я понимаю, что даже он догадывается. Нет. Точно знает. Иначе бы не уткнул лицо в шарф вместо ответа, и не выбежал бы из комнаты, едва ли не заплакав.