Текст книги "Ночной позор"
Автор книги: GO-блин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
– Соблю… Что? – не понял вампир.
– Не соблюли! – с нажимом повторил Рыбка.
Нам вовсе не улыбалось застрять здесь в преддверии новогодних праздников, и хитрый карась задумал отвертеться от выполнения своих непосредственных обязанностей.
Вампир это понял и пошел в наступление.
– Вы мне тут демагогию не разводите! – строго прикрикнул он.– Я, между прочим, глава районного комитета альтернативных форм жизни! Если что, и на Шовенгаса Анатольича выход найду!
Утка с Рыбкой переглянулись и, судя по всему, убоялись. В самом деле, Закидон в подчиненных головотяпства не терпел и за халатное отношение к работе карал сурово. Рыбка безнадежно взмахнул руками и заявил:
– Ладно, показывайте место происшествия. Вот у нас как раз стажер, пускай приобщается, не все же ему дурака валять.
Решив, видимо, вкусить всех радостей от загородной командировки, Утка и Рыбка отвели хозяина в сторону и принялись с ним шушукаться. Мне же предстояло увлекательнейшее разбирательство с возжелавшей чужой крови свиньею.
Вот так всегда. Одним – баня, самогон, рулет из той же поросятины, а другие пускай пашут. Государственное устройство в миниатюре.
– Я его сразу изолировал, чтоб остальных не перекусал,– говорил Александр Павлович. Через плечо у него висело ружье.– Думал, зарежу, от греха, а после сожгу к такой-то матери. Но свинья-то умная оказалась, слышь, сумела как-то дверцу открыть и сбежала.
– А от меня вы чего хотите? – на всякий случай уточнил я.
– Неужели не ясно? Разве можно ей позволить на воле бегать! А если она на людей бросаться начнет? Кого Контроль в первую очередь заподозрит? У меня семья…
Свинарник стоял на отшибе. Вернее, не свинарник, а целый свинокомбинат. Я-то полагал, что увижу обыкновенную сараюшку с двумя-тремя весело похрюкивающими обитателями, и, когда вампир подвел меня к длинному строению, сверкающему кафельными стенами, что отражали яростный свет ртутных ламп, даже не понял сперва, где оказался. По обе стороны центрального прохода, крытого резиновыми дорожками, тянулись длинные ряды свиных рыл. Рыла лезли сквозь никелированные решетки. Решетки блестели, как серебро.
Александр Палыч оценил мое удивление и не без гордости пояснил:
– Пищу содержим в чистоте. Как там у вас, людей, говорится: «Не плюй в колодец…»
В отдельном помещении свиную кровь собирали и консервировали сосредоточенные девушки в белых халатах и валенках сорок восьмого размера.
– На весь район работаем,– сказал Александр Палыч.– Самая свежая и чистая кровь, без посторонних добавок, антикоагулянтов и консервантов.
– Ладно, ладно, давайте скорее к делу,– меня все эти подробности начинали уже нервировать.– Где обитал наш пострадавший?
– Да какой он пострадавший? Скорее преступник. Вон, в самом углу, видите, место пустует.
– А куда ваши свинарки смотрели? Неужели не заметили, как свинья через ограждение перелазит?
– Ночью это было. Я сторожа заклятием усыпил. Захотелось вдруг свежей крови, чувствую, на пустой желудок все равно не усну, вот и решил… Поужинать.
Осмотр свинарника никаких новых подробностей в дело не добавил.
На всякий случай мы заглянули в пасти нескольким соседним со сбежавшим кабаном свиньям: не режутся ли у них клыки. Вроде пока все было в порядке.
Тут меня осенило.
– А следы, следы должны ведь были остаться! Снег как никак.
– Есть следы,– меланхолично ответил Александр Палыч.– Что я, зря, что ли, ружье взял? По следам и пойдем охотиться…
Я переобулся в более подходящие к данным условиям сапоги, в просторечии именуемые валенками. Почему-то вся обувь в поселке Едальцево была только одного размера, зато – сорок восьмого. Ходьба в таких громадинах требовала особой сноровки. Сперва я делал шаг внутри валенка, затем усилием ноги перебрасывал его на несколько сантиметров вперед и вновь переступал в гулкой пустоте.
Перед трудной и продолжительной прогулкой по морозу следовало обезопасить свой организм от переохлаждения, запасшись как следует теплом внутренним.
– Она что у вас, на машинном масле? – морщась, спросил я.
– Почему же,– ответил Палыч, наливая еще по одной,– нормальный самогон, из патоки гоним. На отходах сахарного производства…
Выпив и закусив как следует, так, что я начал уже ощущать ко всему сущему самую искреннюю и чистую любовь, мы решили наконец двигать на проклятого хряка.
– Ты только ружье не забудь. А то вдруг он бросится,– строго говорил я, натягивая ушанку.– Эх…
И мы грянули, вероятно, для устрашения укрывшегося где-то в лесах порося бодрую и разудалую песню.
– Двенадцать-восемьдесят пять ноль-a! Двенадцать-восемьдесят пять ноль-бэ! – кричал Палыч. Его пошатывало.
– Из-за острова на стрежень, на простор морской волны…– тянул я немного заунывно. Луна над деревней хитро мигала в облаках.
Только выйдя на улицу, я понял, что совершенно непонятным образом уже наступила ночь. Время пролетело незаметно…
Весело переговариваясь, мы отыскали следы беглеца. Палыч светил фонариком, я двигался следом. Вой собак, днем звучавший вполне обыкновенно, сейчас казался каким-то зловещим и даже страшным, но меня это особо не беспокоило. Разве смутишь отважного охотника и следопыта такими глупостями?
Погода вздумала вдруг резко перемениться. Ветер усилился, начал срываться мелкий, сухой и колючий снег.
– Как бы нам следы не замело,– сказал Палыч.
Лично я был бы вовсе и не прочь, чтоб замело. Вернулись бы тогда обратно, и дело с концом. А завтра пускай Утка и Рыбка со свиньей разбираются. Я свой служебный долг и так уже, поди, выполнил.
Но снег, как на зло, не торопился заносить четкие отпечатки острых копытец.
– А что мы с ним делать будем? – спросил у меня Палыч.– Сразу уничтожим или поймаем для науки?
Похоже, его вера в могущество некоторого присутствующего здесь контролера была самую малость завышена.
– Как выйдет,– подумав немного, ответил я.– В зависимости от конкретных обстоятельств.
Хряк, видимо, тоже не дурак был по сугробам лазить и четко держался тропинки.
Пешая прогулка по свежему воздуху делала свое дело, и я не без грусти отметил, что постепенно трезвею. Между тем наша экспедиция ступила под своды древнего и таинственного леса… Или, если быть уж совсем точным, достигли мы обыкновенной посадки. Какие леса в нашей губернии? Тут же испокон веков степь одна.
По дороге Палыч, очевидно, стремясь укрепить во мне боевой дух, рассказывал, почему кабан считается у охотников едва ли не самым опасным и хитрым зверем.
– Лучше на медведя-шатуна нарваться,– говорил он суровым белым стихом,– чем с разъяренным вепрем повстречаться.
– Ну, у нас, по крайней мере, ружье…– неуверенно произнес я.
– Да что ему такой калибр? Разве что раззадорить. Дробь мелкая, заряд слабый. Нет, здесь ваши штучки нужны, боевые приемы, атакующая магия. Может, еще по одной?
– Есть? – удивился (читай: обрадовался) я.
– А то как же.
Вампир вынул из-за пазухи изрядно потасканную пластиковую бутылку из-под лимонада.
Эх, молодость. Вот как стану старый, буду перед внуками хвастать. Мол, молодежь, жизни не нюхали. Вот попробовали бы вы ночью, в лесу, из горла, рукавом занюхивая…
Тут мы услышали какой-то звук.
– Он! – обрадовался Палыч и принялся звать:
– То-о-оля!.. Анатолий! То-ля-толя-толя-толя!..
Из-за деревьев донеслось бодрое хрюканье. Хряк ломился к хозяину, ломая кустарник. И не в лом ему бегать… Эх, Толя, вломить бы тебе ломом промежду глаз, да лома под рукой нет.
Спустя несколько секунд беглая свинья выскочила на поляну. В призрачном лунном свете облик ее был страшен. Из пасти торчали белые клыки, морда была окровавлена. Не иначе, отыскала себе в лесу какую-то жертву.
Кабан замер, настороженно нас оглядывая. Маленькие, сверкающие в темноте глазки уставились сперва на меня, затем – на Палыча. Свинья недоверчиво поглядела на торчащую из-за спины вампира двустволку и начала медленно пятиться к деревьям.
– Толян! Да ты что! – воскликнул Палыч и попытался сбросить ружье на землю.
Хряк понял его движение совершенно по-своему и бросился бежать. Видимо, не знал, что ружье не тем патроном заряжено.
Вот точно, что-то они такое особенное в этот самогон добавляют.
Увидав те места жертвы, из которых готовится так горячо любимый всеми порядочными людьми окорок, я утратил вдруг всякое чувство страха, взамен ощутив ярость настоящей погони.
– Ату его! Ату! – возопил… Так можно говорить? А, хрен с ним,– возопил я и в огромном прыжке попробовал накрыть беглеца сверху.
У меня почти получилось. Укутанное в многочисленные тулупы мое тело рухнуло на свиной круп, то есть зад, я обхватил хряка обеими руками [1]1
Кто сказал, и так ясно, что обеими? Ничего не ясно! Хряка обхватить можно было, к вашему сведению, совершенно по-всякому.
[Закрыть]за талию и весело крикнул:
– Попался!
Услышав над своим ухом мой немного надсадный, пожалуй, вопль, свинья пришла в совершеннейший ужас.
Она завизжала как резаная и ринулась спасать свою жизнь, воображая, должно быть, что на хвосте ее повисли все демоны ада.
– Врешь! Не уйдешь! – сказал я хряку, не разжимая захвата. Несчастное животное неслось вперед, обезумев от страха.
Я честно пытался удержать его, но надолго даже меня не хватило. Как назло, в голову не приходило ни одного подходящего случаю заклинания.
Кабан резко остановился, и могучая сила инерции, в полном соответствии с законом сохранения энергии, перебросила меня через него. Я рухнул на спину. Теперь розовый от мороза пятачок, из которого вырывались струйки горячего пара, смотрел прямо мне в переносицу. Тяжело дыша, мы уставились друг на друга. Где-то вдали замирали крики Палыча.
– Контроль Всему,– сказал я свинье.– Всему бывает контроль… Сдавайся!
Эту фразу я долго отрабатывал перед зеркалом.
Свинья помотала головой, будто давая понять, что без боя не уступит.
– Ну ладно. Тогда держись,– удивительно опасным голосом сказал я.– Контроль никого за здорово живешь не отпустит. Иначе что это за контроль?
Хряк попробовал было совершить коварный маневр, резко метнувшись в сторону, однако от меня разве ж за так уйдешь?
Мы на равных сражались около получаса. Со стороны все это можно было принять за детскую игру в салки. Но постепенно стороны начали уставать, выдыхаться и замедлять ход. Спокойная жизнь в свинарнике изнежила кабана, и выдержать взятый вначале темп он смог недолго. Впрочем, я тоже вовсе не блистаю физической подготовкой, и скоро как преследуемый, так и сам преследователь могли лишь еле-еле передвигать ногами. Но отступаться от своего никто не собирался.
Я совершенно не заметил, как мы углубились в немыслимую в наших широтах чащу. Я задумался о возвращении, лишь когда наткнулся на оставшееся еще с войны полевое орудие, задравшее к небу длинный ствол.
Во время головокружительной погони Палыч совсем потерялся, и теперь единственным для меня шансом выбраться из леса было неотрывно держаться свиньи, у которой ориентирование на местности заложено в генах.
На следующее утро, часов этак через семь, мы с кабаном, пошатываясь, брели по дороге. Я не чувствовал больше ни тепла, ни холода.
Все в мире утратило значение, остались лишь ноги, равномерно переступающие по свежему снегу, и плывущий в нескольких метрах спереди закрученный свиной хвостик.
Рядом медленно ехала «Волга» с довольными и румяными контролерами. Позади сидел еще не протрезвевший вампир Александр Палыч. Видимо, бутылка у него была заначена далеко не одна.
– Измором берет,– говорил Утка, не без уважения поглядывая то на меня, то на хряка.– Ты глянь, какая техника. Спортивная ходьба! Всем бы нам такое горячее отношение к делу.
– Настоящий оперативник,– соглашался Рыбка.– Надо его представить к похвальной грамоте. Только вот успеть бы нам в город до Нового года…
Хряк Анатолий оказался впоследствии обаятельнейшим существом. В Контроле он прижился и долго еще бегал по коридорам, выпрашивая лакомства. Кормили Толика столовскими помоями и донорской кровью. Правда, в некоторые фазы лунного цикла клыки начинали особенно выпирать из его пасти, и тогда девушки из бухгалтерии предпочитали Анатолию поодиночке не попадаться.
– Ну сущая свинья,– жаловались они,– уляжется поперек прохода и смотрит, смотрит…
Конец свой славный кабан встретил, нарвавшись на делегацию голодных политических демонстрантов. Демонстранты были из какой-то сельской области и с кабаном управились очень быстро.
Вот так.
ГЛАВА СЛЕДУЮЩАЯ
Как я учился стрелять, а также о массе других волнующих событий
Автомат дернулся у меня в руках, очередь ушла в небо. Несколько пуль, впрочем, оказались ближе к цели, взрыв песок у самых Уткиных ног. Оперативник вздохнул, отобрал у меня «Калашникова», и, приложив деревянный приклад к плечу, повторил:
– На стрельбе по малоудаленным целям прицел должен быть опущен в нулевое положение. Располагаем ствол так, чтобы мушка и прорезь прицела находились на одной линии с мишенью. Задерживаем дыхание на выдохе и плавно нажимаем курок.
Утка плавно нажал на курок, и в живот невесть как оказавшегося в этих широтах пластмассового клоуна впилось несколько пуль.
Кучность стрельбы у оперативника была подходящая.
– Очередь из такого автомата человека может перерезать пополам,– заявил Утка.– Помню, на Севере, году в пятидесятом, стоял у нас один парень на посту, охранял стратегический аэродром. Ну, пьяный прапор и поперся прямо через летное поле, путь срезал, значит. Солдат первогодок был, впечатлительный. Заорал: «Стой! Стрелять буду!» – как полагается. Прапор с перепугу давай убегать. Тот дал очередь в воздух, прапор еще припустил, от страха, видно, совсем голову потерял.
Наш солдатик тогда его прицельным огнем и сбил на поражение. Не поверишь, ноги от остального туловища метрах в пяти лежали. А солдата потом еще полтора года судили. Заразился туберкулезом в тюрьме, пока следствие тянулось, исковеркали жизнь пацану. И если бы экспертиза не показала, что он действительно очередь в воздух дал, по остатку оружейных масел на тех пулях, что в теле прапорщика засели, так бы срок и впаяли…
– Ты-то откуда всю историю знаешь?
– А я как раз в тот момент у самолета некоторую деталь отвинчивал. На нем плохой, несознательный человек собирался за границу слинять. Его наши мнемотехники вычислили. Политического убежища в обмен на секреты Родины просить хотел, мудила. Разбился над Японским морем.
Тут Утка заметил, что за нами из окон столовой украдкой наблюдают юные красотки с пронзительными глазами.
Оперативник перезарядил оружие и провел серию образцово-показательных стрельб из нескольких положений: лежа, сидя, от бедра, перекатываясь, мостиком, через голову, в немыслимой позе, в прыжке, на бегу, в кувырке и в полете. Выглядело все очень впечатляюще, но для меня эффект оказался несколько смазан из-за богатырского пыхтения. Все-таки вчерашняя пьянка не прошла даром даже для нашего несгибаемого оперативника. Что еще раз доказывает…
М-м-м… Но что-то же это должно еще раз доказывать!
Я вновь взял автомат и, глядя на клоуна сквозь прорезь прицела, попытался пробудить в себе искреннюю к нему ненависть. Навязчивая реклама! Олимпийские игры в Афинах! Когда я в первый раз укусил знаменитый гамбургер, честное слово, показалось, что я отхватил ненароком кусок салфетки. А что произошло, когда я, движимый академическим интересом, разломил его надвое? Что я увидел? Меня оскорбили в лучших моих чувствах. Для любого жителя бывших советских просторов не было в девяносто третьем году более обетованной земли, чем СыШыА. Известная сеть ресторанов для нас была вовсе не пошлым островком заморского общепита, нет, наряду с соса-солой она была символом недоступной красивой жизни, глянцевой, как обложка журнала. И что же? Внутри у воспетого доверчивыми глупцами-диссидентами бутерброда находилась та самая клейкая котлета, что на протяжении поколений встречала любого посетителя совдеповской тошниловки каждый, кроме четверга, рабочий день. Но самым болезненным ударом со стороны гамбургера было другое. Прямо из его разверзнутого нутра на меня нагло пялился, как глаз циклопа, знакомый еще с детского сада желтый маринованный огурец, неизменный атрибут витаминной добавки к овсяной каше и до синевы уваренному яичному желтку. Ни подкупающие улыбки персонала, ни чистый пол, ни сверкающий туалет, где всякому совершенно на халяву предлагались шампунь и сушилка для рук, не смогли оправдать преступления, совершенного перед нашим народом. Настоящий американский бутерброд, жирный, полный канцерогенов и холестерина, заменили какой-то подделкой, суррогатом, эрзац-пищей, вредоносной как для духа, так и для тела рискнувшего вкусить ее человека.
Именно с этих гамбургеров и начался процесс разочарования в демократии и западном образе жизни, в последнее время вылившийся в настоящую ненависть. У Америки не будет ни единого шанса заграбастать нас, пока к нам не завезут настоящие, созданные по лучшему американскому стандарту бутерброды. Только на таких бутербродах население может превратиться в тупых животных, столь милых сердцу любого правительства. Без гамбургеров всякая попытка создать тоталитарное государство обречена на гибель.
Я ощутил во рту мерзкий привкус пережаренного маргарина, смыть который можно исключительно водкой, соса-солой, или, по выбору, черной вражьей кровью. Безобразный клоун в двадцати метрах от меня сделался вдруг проклятым символом, олицетворением всего ненавистного в жизни.
– Сдохни, гнида! – процедил я сквозь зубы и расстрелял в него всю обойму.
Гм…
«…Безупречных Изольде Тихоновне выдается месячное разрешение на использование бытовой магии в особо мелких масштабах, не выходя из квартиры…»
Черт, как же эта карточка заполняется?
Может, лучше таким образом:
«…выдать разрешение на применение магии в работе и быту, но не покидая установленных пределов помещения…»
Высунув язык от усердия, я выводил на официальном бланке различные словесные нагромождения, одно краше другого.
Нет, за применение волшебства для личного обогащения – отдельная такса! Вот, еще бланк испортил.
Я вычеркнул «работу», затем, подумав, скомкал бумажку и взял другую.
Старушка-просительница терпеливо ждала, сложив руки на заготовленном кошельке.
Так, давайте сначала попробуем.
«…в соответствии с установленными нормами оплаты за колдовство выдается дозволение… Вычеркиваем дозволение… Выдается форма на получение разрешения на использование в бытовых условиях мелкого колдовства, оплаченного заранее по прилагаемому тарифу в соответствии с законодательством…»
Фух, осилил. Ай да я!
А то посадили, понимаешь, и говорят: получай. То есть, выдавай. Короче, разрешай, а разрешая – властвуй… А как властвовать, не объяснили.
Сколько сам, бывало, приходил вот так, счета оплачивать на содержание этих дармоедов, и сидит через стол против тебя неторопливая рожа, карандаш слюнявит, так что буквы потом на разрешении выходят мутные и размусоленные, и страшно охота по роже этой чем потяжелее съездить, а нельзя.
За нарушение внутреннего распорядка в помещении Контроля карают весьма сурово, так что приходится сдерживаться.
Я послюнил карандаш и затейливо расписался.
Тихая старушка с ненавистью посмотрела на меня и отправилась дальше, по инстанциям. Мою справку предстояло еще завизировать, проштамповать тремя мокрыми печатями, погасить пеню, выставить дату, про-перфорировать в установленных местах и оторвать корешок по пунктирной линии.
– Следующий!
Мне пришлось расстаться со своими друзьями и компаньонами Уткой и Рыбкой. Закидон желал, чтобы я смог проработать во всех отделах Контроля и охватить своим негласным оком… А такое бывает? …и охватить своим негласным оком как можно большее количество народу.
Зовите меня Бонд, просто Бонд.
В кабинет вошел солидного вида мужчина в дорогом костюме. Во вздрагивающих слегка руках он сжимал толстую пачку справок. По недостаточной толщине ее я убедился, что ко мне посетитель зашел преждевременно.
– Вы побывали в комнате номер восемь? – сразу спросил я.– В этом месяце у нас нововведение. Сперва нужно зайти в кабинет девятнадцать, что на втором этаже, где вам выдадут чистые бланки. Затем,– я сверился с планом,– лифтом вы поднимаетесь до этажа семнадцатого, где в удобном, специально отведенном для этого помещении заполняете бумаги в трех экземплярах, проходите небольшой психологический тест для проверки лояльности нашей организации и сдаете обязательный экзамен на знание фактов из биографии Шовенгаса Анатольевича, у него в этом квартале день рождения. Мы должны помнить своих героев. После, опустившись на минус третий уровень, вы должны будете отыскать кабинет номер тринадцать, руководствуясь специально для этого нарисованными на стенах доступными и простыми указателями. Запомните, что нужные вам указатели синего цвета и расчерчены поперечными зелеными и красными полосками. Очень важно не спутать их с указателями, ведущими к пожарной лестнице, на них полоски чередуются согласно солнечному спектру, сперва красный, потом зеленый, а на нужных вам стрелках зеленый стоит впереди красного.
Мужчина почему-то побледнел и попятился к выходу, пухлыми пальцами пытаясь распустить галстук.
– Погодите, товарищ! Я же еще не объяснил! В кабинете номер тринадцать вам объяснят, как попасть к кабинету номер сто сорок восемь. В сто сорок восьмом кабинете вы предъявите документы, которые должны быть заполнены очень тщательно, иначе весь путь придется повторить сначала! Затем вы спуститесь по лестнице этажом ниже, где свернете направо, и будете идти по коридору до третьего по счету фикуса. А оттуда вам совсем легко будет… Эй! Стойте! Куда вы!
Ну вот, еще один убежал.
И что во мне такого ужасного?
Вот так, стараешься, рассказываешь им все подробно, и никто ж не ценит!
В следующий раз просто выдам официальную схему, пускай сами по бумажке попробуют разобраться. Это вам не московский метрополитен.
У моей новой работы, впрочем, есть и свои положительные стороны. Конечно, людская неблагодарность ранит сердце, зато некоторые сознательные граждане с успехом компенсировали мою личностную травму.
– У-у-у… М-м-м… З-з-з… Ц-ц-ц… Т-т-т… А есть ли возможность как-то избежать этих утомительных процедур? – медовым голосом спрашивали они.
Я возводил глаза к паутине на потолке и насвистывал известную песенку популярного когда-то шведского ансамбля «АББА», которая про деньги.
Некоторые, правда, не сразу въезжали, но здесь следует сделать скидку на мои музыкальные способности. Зато под конец дня я до того навострился, что даже вариации пытался выводить, разнообразя таким образом репертуар к вящей и пущей радости трудящихся.
В ящик стола ложился очередной конверт, и тогда я дышал на печать и нежно прикладывал ее к бланку.
На этом, собственно, мои обязанности исчерпывались. Контролю слава!
Конец рабочего дня меня, правда, разочаровал. В кабинет вломились Утка, Рыбка а также с десяток моих новых сослуживцев.
– Что завещал нам великий вождь мирового пролетариата? – спросил Утка. Тон его мне сразу не понравился.
– Ничего не знаю,– заявил я.– Вам чего нужно, товарищи?
– Ленин, как известно, завещал делиться,– со вздохом сказал Утка, видимо, расстроенный низким уровнем современного образования.
Сердце мое замерло, похолодело и рухнуло куда-то в подвздошную область, что в районе малого таза.
– Не отдам,– тихо произнес я, обнимая стол.– Не заставите! Это бабушке на лечение!
– Видел я твое личное дело, нету у тебя никакой хворой бабушки…– сказал Рыбка, нехорошо улыбаясь.– А мы его еще к похвальному листу хотели представить,– добавил он, обращаясь к остальным.
– А за похвальный лист премия полагается? – воспрянул я.
– Нет.
– Тогда и не надо.
Временами нам приходится подчиняться жестокой воле превозмогающих обстоятельств. Как ни жаль мне было расставаться с честно нажитым, попробовал бы я не отстегнуть львиную долю дорогим сослуживцам. Тем более что был это, как я позже узнал, вполне узаконенный на негласном уровне обычай, такая себе круговая порука. Сегодня ты кому-то на лапу, завтра тебе кто-то на лапу, и все довольны.
После шумных разбирательств и препирательств, посвященных преимущественно вопросу, какую суму я могу выделить в общественные фонды, к моему столу выстроилась длинная очередь.
Казалось, вереница Петь, Саш, Зин, Ань, Юль, Коль, Оль, Толь, Леш, Гош, Тош, Сереж, Вась, Стась и прочих иждивенцев будет бесконечной.
Наконец я отсчитал последнюю стопку банкнот, вручив ее голубоглазому созданию в короткой юбке. Наметив себе в будущем обязательно уделить этому созданию больше внимания, я затейливо сложил остатки своих заработков и красивым движением сунул их в карман.
Наше отделение Контроля Всему расположилось в целях конспирации в здании Мокрорецкого трамвайно-троллейбусного управления. Строителям, правда, пришлось малость поработать в четвертом измерении, расширить со всех сторон, добавить пару десятков этажей сверху, углубить подвальные помещения.
Примечательно, что больше всего жизненного пространства занимал именно отдел бухучета и спецаудита. Остальные, даже влиятельные оперативники и отдел разносторонней разработки, и отдел нестандартных подходов, ютились на жалких квадратах площади.
Должен признать, я проявил известную самонадеянность, вздумав выбраться из корпуса самостоятельно. Просто до этого мне и в голову не могло прийти, что в нем можно так легко заблудиться.
Не случайно более опытные сотрудники Контроля избегают появляться на рабочем месте по ночам. Четвертое измерение шуток с собой не любит, и за использование его в жилищном строительстве приходится расплачиваться.
Вечно у нас не уделяют достаточного внимания биосфере. Всякое расширенное за пределы возможного строение стремится вернуться к нормальным формам. Четвертое измерение попросту выпихивает в наш мир втиснутую в него материю, поэтому построенный таким образом дом необходимо постоянно сдерживать. Не удивлюсь, если однажды по чьей-то халатности стабилизирующие силы на миг ослабнут, и здание взорвут изнутри тонны бетона. То-то будет шуму… Хотя нет, все спишут на хищения при строительстве, а поскольку строили наши, концов все равно не найдут.
На стабилизацию уходит весьма много сил и средств, вот и придумали чьи-то светлые головы на ночь ее немного послаблять. Тогда с корпусом начинают твориться странные вещи. Появляются дополнительные коридоры, проходы, лестницы, курилки и другие места общественного пользования. Поговаривают, что даже привидения попадались, но это уже из области фантастики, привидения у нас все по спискам, не зря же мы контроль всему.
А вот на непонятных личностей, неизвестно откуда взявшихся, нарваться очень даже просто.
Замешкавшемуся на работе бедолаге даются самые разные рекомендации. Кто советует сидеть на месте и ждать наступления утра, когда, по идее, зданию положено прийти в нормальный вид. Кто – вернуться в свой кабинет и там опять же отсидеться. Все сходятся лишь на одном. Бродить по коридорам Контроля в ночное время никоим образом не рекомендуется.
А я пошел, потому что еще ничего этого не знал тогда. Хоть бы какая зараза предупредила!
Есть лишь одна, совершенно особая порода людей, которой не страшны никакие ловушки бурлящего по ночам здания.
Технички, уборщицы, вахтерши, ночные повелительницы госучреждений. Вещие старушки в синих халатах, счастье, что вы не осознаете собственного могущества!
Ни министр, ни даже сам президент не способны сопротивляться вашей гипнотической силе. Кто из нас не втягивал голову в плечи, осторожно ступая на цыпочках по смоченному грязной тряпкой кафелю, кому не приходилось, засидевшись на работе, с видом униженного просителя умолять сонную вахтершу, чтобы она открыла запертые на ночь двери и выпустила на волю?
Страх перед уборщицей воспитывается в нас с детства. Такова система.
Кого в школе боятся даже самые отпетые хулиганы? Кто не стесняется входить в мужской туалет, веником изгоняя курящих там старшеклассников?
Технички неподконтрольны никакому начальству. Самые строгие директора и завы теряются, наталкиваясь на их сгорбленные фигурки, и растерянно поднимают ноги, уступая тыканьям длинной, хищно бросающейся швабры.
Они держат в своих руках ключи от тысяч жизней. Кто запирает ходы на пожарные лестницы, загромождает их инвентарем и старыми плакатами?
В здании Контроля единственным спасением для бедняги, которого ночь застала где-то на половине пути между родным кабинетом и выходом, было найти бабушку-уборщицу. Почему-то они совершенно беспрепятственно проходили по пустынным коридорам, особыми маячками отмечая найденные скелеты тех, кому в этом путешествии повезло меньше. Скелетов этих обыкновенно бывало множество.
Некоторые усматривали даже особые закономерности, мол, у этой бабки найденышей немного, а у той пачками обнаруживаются.
Может быть, старушки специально заманивали несчастных навстречу гибели? Такая у них с этим зданием договоренность, оно их не трогает, а они взамен…
Бр-р-р… Чего только человек себе не напридумывает с перепугу!
Я шел, опасливо вздрагивая при каждом шорохе.
Ничего необычного пока не происходило, но я уже задницей чувствовал: что-то не в порядке. Будто смотрит кто-то, наблюдает из-за угла, прячется за пожарными щитами, за пыльными пальмами в кадках, таится в темноте плохо освещаемых переходов.
Приключения мои только начинались.
Цветные стрелочки на стенах в наступившем полумраке нисколько не помогали. Отопительный сезон был в самом разгаре. Экономия электроэнергии входила в нашей стране в решающую фазу.
Я начинал беспокоиться. Пора бы уже и к выходу выйти, а он все никак.
Может, где-то свернул не туда?
Пока еще не особенно переживая, я попробовал вернуться обратно и повторить весь путь сначала. Не тут-то было.
Огромные размеры здания позволили чьему-то инженерному гению развернуться со всей присущей нашей ментальности широтой и необузданностью размаха, и даже запутанная конструкция этого предложения вряд ли в полной мере отражает вычурность планировки.
Такая роскошь, как окна, доступна была только редким счастливчикам. Большинство помещений имели глухие стены и с внешней средой сообщались исключительно посредством вентиляции.
Поэтому я страшно удивился, когда коридор вывел меня к окну, подоконник которого был густо уставлен пустыми банками из-под кофе. В банки служащие запихивали окурки. Вони от этого безобразия было на несколько метров.
Я немного полюбовался видами ночного города, вдохнул через форточку свежий зимний воздух и пошел обратно, проклиная собственную рассеянность.
Мне показалось, что на другом конце коридора мелькнуло какое-то движение. Не раздумывая, я бросился вперед, догонять случайного попутчика. Вот до чего доводит служебное рвение. А то сам я здесь и затеряться могу! Будут потом останки показывать в назидание посетителям.
Однако впереди идущий шаги тоже ускорил и на мои возгласы никак не отреагировал. В конце концов, не вытерпев, я побежал, но он с удивительным постоянством удерживал разделяющее нас расстояние, переходя на бег и останавливаясь вместе со мной. При этом таинственный незнакомец ни разу не оглянулся.
