Текст книги "Переговоры (ЛП)"

Автор книги: Glare

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Оби-Ван кладет полотенца в раковину куда аккуратнее, чем можно было бы с ними обойтись. Энакин подозревает, что тот просто пытается сдержать гнев, и оказывается прав: когда Кеноби начинает говорить, его слова звучат отрывисто и резко:

– Не только он может совершить ошибку, Энакин. При наличии этого подражателя, новых убийств, твои коллеги будут в полной боевой готовности искать того, на кого можно повесить эти преступления. Под угрозой не только подражатель.

Энакин вздыхает:

– Оби-Ван…

– Нет, Энакин. У меня нет никакого желания рисковать моей свободой – нашей свободой – из-за этого киллера. Расстроен ли я тем, что он использует мое имя? Определенно. Но я не настолько расстроен, чтобы так рисковать.

– Он не остановится, Кеноби! – возражает Энакин, вставая, чтобы чувствовать себя не таким беззащитным. Ему не нравится предлагать Оби-Вану убивать людей; это идет вразрез буквально со всем, чему Энакин посвятил свою жизнь. Кеноби не помешает, во всяком случае, выслушать его. – Ты настолько в этом хорош, что шансы на то, что тебя поймают – только если ты недвусмысленно не выдашь себя, – так малы, что я даже описать не могу. В твоем деле я основной эксперт! Без меня там мои коллеги даже не различат вас. Они тебе не угроза!

– Твои заверения не слишком убедительны, Энакин! – огрызается Оби-Ван. – При всем, что я знаю, ты пытаешься использовать это, чтобы заставить меня ошибиться, так же сильно, как пытаешься заставить его.

– С чего бы мне это делать? – удивленно спрашивает Энакин.

– А с чего бы тебе этого не делать?!

Комната резко погружается в напряженную тишину. Оби-Ван пристально смотрит на него, коротко выдыхая, и понимание того, что только что произошло, волной обрушивается на Энакина.

Оби-Ван думает, что Энакин пытается им манипулировать. Он думает, что Энакин пытается использовать этого подражателя и вклад Кеноби в это дело, чтобы спланировать свой побег из этой хижины – вырваться из-под опеки Кеноби. Обвинение потрясает его.

Отчасти ему тяжело из-за того, что Оби-Ван считает, будто он способен на такую подлость; но с другой стороны, отвратительно, что мысль о побеге ни разу даже не пришла ему в голову.

========== 16. ==========

Когда прошлой ночью они уснули в гардеробной, она не казалась такой уж вместительной. Ее размеры, конечно, впечатляют, Энакин это замечает, но было в ней что-то, отчего она казалась маленькой и безопасной; будто четыре стены, обозначающие границы пространства, существующего вне хаоса, творимого грозой за окном, и вне давления, оказываемого на них ролями похитителя и пленника. Но сейчас, когда Энакин сидит, завернутый в одеяла, которые они не удосужились унести обратно, а Кеноби стоит на коленях в дверном проеме, обычный ковер ощущается, как огромное и бесконечное расстояние.

– Я понимаю, что ты зол на меня, – говорит Оби-Ван таким ласковым и тихим голосом, будто разговаривает с раненым животным. – Но должен признаться, я не совсем понимаю из-за чего. За последние месяцы у нас были разногласия по разным причинам. Ты злился на меня за то, что я привез тебя сюда, злился за то, что я вторгся в твое личное пространство, за то, что я убил еще одну жертву. В прошлом ты, казалось, был готов ругаться со мной из-за любой мелочи; теперь же ты злишься на меня за то, что я отказался делать то, за то ты ненавидел меня раньше. Можешь ли ты винить меня за настороженность из-за твоего внезапно изменившегося решения?

Энакин молчит и не двигается, наблюдая, как Кеноби рассматривает свои ладони, потом проводит ими вдоль бедер, собираясь с мыслями. Ему нечего сказать – до тех пор, пока Оби-Ван не закончит говорить сам.

– Я… Я знаю, что сделал тебе; знаю, что кто-то – и даже, возможно, ты, – истолкует это как жестокость. У тебя была жизнь за пределами этих стен, и я отобрал ее, когда привез тебя сюда. Но у меня только хорошие намерения. Я никогда не хотел, чтобы у нас все было вот так. Мне нравилась жизнь, которая была у нас в Корусанте, но я не уверен, что ты когда-нибудь сможешь понять, как было тяжело слышать, как ты хлопаешь дверью каждое утро, и не задаваться вопросом, будет ли это тем самым днем, когда ты не вернешься ко мне. Были моменты, когда я хотел остановиться тебя и умолять не уходить, но я не решился. Это была твоя жизнь. Но потом произошел этот случай с Молом и Саважем, и я столкнулся с осознанием, что все, что я делал, защитить тебя в действительности не могло. Жизнь оказалась такой непредсказуемой, какой всегда и была, а я позволил себе поверить ложному чувству безопасности. Я хочу остановить этого убийцу так же, как ты, Энакин, но я не уверен, что способен рискнуть так, как ты просишь меня. – Оби-Ван наконец поднимает взгляд на него. Честность в его глазах одновременно волнует и пугает до жути. – Я люблю тебя, Энакин Скайуокер, и я в ужасе от того, что, если я сделаю это, я потеряю тебя.

Какой бы аргумент Энакин ни придумал, он застревает в горле. Оби-Ван выглядит таким потерянным, стоя на коленях на полу, замкнувшись в себе и ожидая эффекта от своего признания. И хотя часть его всегда знала, всегда отдаленно осознавала, что совсем немногие эмоции могут мотивировать кого-то настолько, насколько был мотивирован Кеноби, все равно эти слова, сказанные вслух, приносят какое-то опустошение. Одержимость, собственничество – это он мог бы понять, но любовь? Оби-Ван правда думает, что она выглядит именно так? Когда он привез Энакина сюда, отобрав у него жизнь, которую тот тщательно выстраивал вокруг себя? Когда он сковывает Энакина и оставляет на нем метки? Пока он берет, берет и берет, до тех пор, пока Энакину не начинает казаться, что ему уже просто нечего отдавать?

Резко поднявшись на ноги, Энакин пересекает широкую-и-нет гардеробную, сокращая между ними дистанцию и опускаясь на колени перед Оби-Ваном. Ловит его руки, заставляя прекратить сжимать растянутую ткань пижамных штанов.

– То, о чем я прошу, ужасно; в этом ты прав. Оно идет вразрез с твоими убеждениями так же, как и с моими, но это решение далось мне нелегко. Оби-Ван, я не люблю тебя, – признается Энакин, стараясь не вздрогнуть от подавленности, которую видит в глазах напротив. Кеноби заслуживает той же честности, которую он дал Энакину, если они вообще собираются двигаться дальше. – В любом случае, не сейчас, но это не значит, что я делаю это потому, что хочу причинить тебе боль. Я не манипулирую тобой, не пытаюсь сбежать, или о чем ты там еще думаешь. Я прошу тебя об этом потому, что этого убийцу нужно остановить, и потому, что, изучив материалы дела, я понял: ты единственный, кто может это сделать.

– Ладно, – тихо говорит Оби-Ван, но он больше не смотрит Энакину в глаза. Он снова пристально разглядывает пол.

Энакин выпускает его руки и берет его за подбородок, ласково приподнимая голову Кеноби.

– Хей, – произносит он, – Оби-Ван, пожалуйста, посмотри на меня. – Спустя долгое мгновение тот встречается своим бесцветным взглядом с Энакином. – То, что я не чувствую того же сейчас, не значит, что я не почувствую никогда. Я всего лишь… Я все еще привыкаю ко всему этому. – Он наклоняется ближе, притягивая Оби-Вана к себе, пока тот не опирается на него, а Энакин не упирается подбородком в его макушку. Это ощущается странно – самому успокаивать его, а не позволять ему успокаивать себя.

Для человека сильного, как Кеноби, и способного на такие ужасные вещи, он почти душераздирающе хрупок. Энакин знает теперь большую часть истории, знает, что он имел и что потерял. Энакин тоже терял. Может, не так много, как Оби-Ван, но он понимает его чувства. Он знает, каково это – положить к чьим-то ногам сердце, которое потом будет растоптано в пыль.

– Я знаю, что ты напуган. Я тоже. Но все так, как ты говорил прошлой ночью – мы пройдем через это вместе. Я никуда не уйду, ладно?

«Ладно», которым Кеноби отвечает на этот раз, звучит увереннее, и Энакин немного лучше чувствует себя от ситуации, в которой они оказались. И хотя этот разговор не был приятным, он был им явно необходим. Теперь все карты на столе. Они знают, чего хотят; больше не будет неловкостей, хотя бы какое-то время.

Когда Оби-Ван наконец отпускает Энакина, он выглядит более собранным, чем до этого. У него все еще потерянный взгляд, и он как-то беззащитно сутулится, но больше не выглядит так, будто вот-вот сломается окончательно.

– Думаю, мне нужно ненадолго выйти, – устало произносит Кеноби, поднимаясь на ноги. – Мне нужно подумать, и я уверен, что нам обоим будет полезно побыть немного в стороне друг от друга.

– Хорошо, – отвечает Энакин, и сам знает, что его улыбка получается болезненно плоской.

***

Звук захлопывающейся дверцы машины, сопровождающийся – что странно – приглушенными криками, вырывает Энакина из сна. Его спина, шея и вообще все болит после почти целой ночи, проведенной свернувшись на диване, слишком маленьком для его долговязой фигуры, но он хотели знать, когда Оби-Ван вернется. Он не появился в то время, когда они обычно шли спать, и попытка Энакина уснуть в их комнате быстро с треском провалилась. Кровать казалась такой пустой без Кеноби рядом. Поднявшись с дивана и подойдя к двери, Энакин включает свет на крыльце и вздыхает от открывшегося вида.

Оби-Ван стоит на подъездной дорожке, наклонившись к открытому багажнику машины. Что бы ни находилось внутри, оно не слишком-то сговорчиво, и Энакин отсюда видит разочарование Оби-Вана по изгибу его плеч. Он наклоняется – молниеносно быстро – и, распрямившись, вытаскивает из багажника его содержимое: связанного человека с кляпом во рту. Он бьется в хватке Кеноби, когда тот за лодыжки тащит его по гравию в сторону хижины, и кричит в ткань, затыкающую его рот. Скорее всего, именно такое жуткое впечатление производил Энакин в свой первый день здесь – без кляпа, конечно. Оби-Ван бы, наверное, ревновал к любой ткани, которую он мог бы засунуть в рот Энакину.

Он выходит на крыльцо, собаки выбегают следом. Ночной мороз вгрызается в кожу, и он потирает плечи ладонями, спускаясь на землю. Ардва и Трипио с любопытством снуют вокруг несговорчивого спутника Кеноби, отскакивая, когда тот снова приглушенно вопит. Энакин не знает, почему этот парень вообще беспокоится из-за собак; не то чтобы Трипио и Ардва выглядели особенно пугающе. Но он точно знает, что будет совершено вне себя, если их неожиданному гостю удастся удачно выгнуться и поранить хоть одного его пса своим дрыганьем.

– Ну и что это, черт возьми, такое, Оби-Ван? – ворчит Энакин, подходя к нему, игнорируя то, как гравий подъездной дорожки царапает его ноги. Оби-Ван ослабляет хватку на ногах парня, и тот падает на землю с глухим ударом. – Я считал, что ты уехал, чтобы подумать?

– Я подумал, – говорит Кеноби, – и пока меня здесь не было, я пришел к решению.

– И каково оно?

– Ты прав. Подражателя нужно остановить, а твои бывшие коллеги абсолютно некомпетентны в этом вопросе. Мне придется это сделать, и я не могу больше сдерживать себя из-за страха потерять тебя. Ты никуда не уйдешь, а работу нужно закончить.

– Хорошо, но какое отношение все это имеет к этому типу? – спрашивает Энакин, жестом указывая на нежелательного третьего присутствующего.

Этот тип – лысеющий мужчина средних лет в поношенном пальто и испачканных джинсах – медленно, но уверенно полз по гравию на связанных руках с той минуты, как Оби-Ван отпустил его ноги. Он не ушел слишком далеко из-за помех, создаваемых веревками, и того, что ему пришлось стряхивать с себя собак каждые несколько шагов, но надо отдать должное его упорству. Кеноби прослеживает взгляд Энакина, пока тот разглядывает корячащуюся на земле жертву, хмурится, когда понимает, что тому действительно удалось проделать половину пути к лесу за время их разговора. Не то чтобы это хоть как-то ему поможет; Энакин не понаслышке знает, как скверно в лесу даже без веревок на руках.

Оби-Ван бредет за мужчиной, извивающемся все чаще в отчаянной попытке сбежать, и по пути бросает через плечо:

– Ты не собирался ничего говорить?

Энакин пожимает плечами:

– Ты бы понял в конце концов. Вряд ли ему бы удалось далеко уйти.

Притащив пленника туда, где стоит Энакин, Оби-Ван ставит ногу ему на грудь, чтобы предотвратить дальнейшие попытки к бегству. Тот уже перешел с криков на тихие, жалобные всхлипы, а все его старания пошли прахом. Энакин, лично знакомый с тем, через что тот проходит, знает, что именно здесь рождается обреченность. Возможно, позже он попытается бороться, когда будет не так измотан, чем бы там Оби-Ван ни воспользовался, чтобы его успокоить, и у него было время придумать парочку планов побега, но пока что они могут договорить, ни на что больше не отвлекаясь.

– Найти грабителя в Корусанте не так уж трудно, особенно для хорошо одетого мужчины, которому пришлось пройти необычно много темных аллей, – объясняет Оби-Ван. – Раз уж ты меньше злился на меня за убийство Мола и Саважа после того как узнал, кто они такие, я пришел к выводу, что ты чувствуешь меньше вины за смерть преступников, чем за смерть невинных людей, которых я отыскивал в баре. Я решил, что найду подходящую жертву, которую ты одобришь, и сэкономлю время.

Энакин смотрит на него сердито:

– И чтобы ты делал, если бы я сказал «нет»? Не похоже, что ты можешь взять и отпустить его без риска, что он все расскажет первому же копу. Ты планировал завести себе гарем из похищенных жертв, чтобы они тебя развлекали, когда тебе нечего делать?

Удивленный вид Оби-Вана, выражающий лишь одну мысль – «я о таком даже не думал», – почти убеждает Энакина. Почти. От него было бы больше пользы, если бы Энакин не жил с ним несколько месяцев, научившись разбираться в большинстве его трюков. Это очередная демонстрация силы, хотя Кеноби никогда в таком не признается. Затащив жертву в дом, он заставляет Энакина лицом к лицу столкнуться с решением, которое тот принял. От этого не получится убежать; вину не получится полностью взвалить на Оби-Вана. Он станет соучастником этого убийства и каждого последующего – тоже.

Оби-Ван проверяет верность, в которой Энакин поклялся ему, заодно подтверждая свой статус того, кто все контролирует в отношениях. Энакин, возможно, уговорил его пойти на это, но он все равно выбирает жертву. Он выбрал преступника, потакая Энакину, и между ними повисла неясная угроза. Если бы он решил вернуться к своему обычному выбору жертвы, Энакину в конечном счете нечего было бы сказать по этому поводу.

– Неважно, – ворчит Энакин. – Бери его и пошли в дом. Тут холодно.

Мужчина начинает орать с новой силой, когда Кеноби отступает и, наклонившись, взваливает его на плечо, вместо того, чтобы, как раньше, тащить волоком. Энакин свистом подзывает собак и возглавляет странную процессию, поднимаясь на крыльцо и входя внутрь, пытаясь игнорировать шум. Энакин отдаленно осознает, что должен быть несколько больше обеспокоен ситуацией, но списывает это на то, что уже смирился с тем, что Оби-Ван снова убивает. Подражателя нужно остановить, и это единственный вариант, не включающий возвращение Энакина к своим бывшим коллегам.

Кеноби открывает дверь в подвал ключом, висящим на его шее, и, кинув на Энакина острый взгляд, скрывается внизу. Ага-ага, не заходить в подвал; он уже это знает.

При всех привилегиях, которые имеются у Энакина теперь, по сравнению с его первыми днями в хижине, подвал все еще под строгим запретом. Ключ по-прежнему висит у Оби-Вана на шее, несмотря на то, что на цепочке он остался один, а нижний уровень домика все еще остается для Энакина загадкой. Иногда Энакин думает о том, что же там внизу, но большую часть времени он уверен, что не хочет знать. Оби-Ван с большой радостью предоставил ему доступ ко всей его поразительной коллекции ножей для готовки, но не к подвалу, а это что-нибудь да говорит о его содержимом. Когда он заглядывает на лестницу, дверь за вошедшим Кеноби еще не закрыта; все, что он видит, – это голое пространство бетонного пола.

– Я иду спать, – кричит он вниз, но не получает ответа. Пожав плечами, скорее для себя, он разворачивается и уходит. Оби-Ван присоединится к нему, когда бы он ни закончил размещать их… гостя.

***

– Это странно, – ворчит Энакин, запихивая в рот очередной кусок бекона следующим утром. В доме светло от мягкого утреннего света, а в воздухе вкусно пахнет свежесваренным кофе; мужчина, которого Кеноби привез ночью, привязан к креслу между Оби-Ваном и Энакином.

– Всем нужна еда, Энакин, – сообщает ему Кеноби, намазывая масло на печенье и кладя его на тарелку их гостя, где оно, скорее всего, так и останется нетронутым. – И я сомневаюсь, что наш друг имел возможность поесть прошлым вечером. Я все-таки нашел его довольно рано.

– Уверен, что он и правда оценит твою заботу, когда ты убьешь его.

Они оба глядят на пленника, чье имя Энакин не потрудился узнать. Он не вмешивается в разговор, вместе этого ковыряясь в еде пластиковой вилкой с энтузиазмом человека, знающего, что конец уже близок – с нулевым. Энакин бы забрал его тарелку и доел сам, чтобы еда не пропала зря, но слишком уж велика вероятность того, что в нее что-то подсыпано. Энакин оставался присмотреть за мужчиной, пока Оби-Ван готовил, и потому не знает, обычное ли дело – использование седативных препаратов, или он был особенным. Об этом никогда не писалось в отчетах патологоанатомов, но, в зависимости от того, что он использовал, наркотик мог выйти из организма быстрее, чем они его обнаружат.

Оби-Ван издает такой звук, что можно предположить, что он разочарован гостеприимством Энакина по отношению к их другу с незавидной судьбой, и делает глоток из своей чашки с чаем. Шкафчики забиты разными сортами кофе, но Энакин уже знает, что на самом деле Кеноби предпочитает чай. Кофе хранится на случаи, когда ему нужно в город, и на начало весеннего семестра, когда он оказывается завален эссе на проверку. Энакин понятия не имеет, как у него это получается: ему самому кофе по утрам нужен почти так же, как кислород.

– Я пойду в душ, – объявляет Оби-Ван, когда заканчивает пить чай и берет тарелки – свою и Энакина, – чтобы вымыть (они недавно перешли на неодноразовую посуду), а также тарелку пленника, чтобы ее выбросить. – Присмотри за ним.

В кухне повисает долгое молчание, когда Оби-Ван уходит. У Энакина нет никакого желания разговаривать с мужчиной, а присмотр за ним заключается в том, чтобы убедиться, что он не переворачивает кресло и не пытается уползти. Его руки развязаны, чтобы он мог поесть, а до узлов, которыми к креслу привязаны его ноги и туловище, он не дотянется. Энакин пристально смотрит на мужчину; тот пялится на свои руки, переплетя пальцы на столешнице.

– Ты должен отпустить меня, – наконец произносит он, отчаянно смотря на Энакина. Энакин игнорирует его взгляд, отпивая из кружки, так что мужчина продолжает, но уже громче, – Пожалуйста, ты должен развязать меня!

– Я ничего не должен.

– Пожалуйста! У меня семья! Ты должен отпустить меня, чувак!

Энакин ставит кружку на стол с громким стуком, остывший кофе выплескивается за край. Мужчина вздрагивает от резкого движения.

– Ты имеешь хоть малейшее понятие о том, что он со мной сделает, если я тебя отпущу? – рявкает Энакин. – И что ты будешь делать, даже если я тебя отпущу? Единственный ключ от машины у него, ты не сможешь побить его, и я по личному опыту могу сказать, что ты замерзнешь до смерти в лесу, если попытаешься перейти гору.

– Должен быть способ!…

– Его нет! Я торчу здесь уже несколько месяцев! Если бы был способ сбежать, я бы уже его нашел, – откидываясь в кресле, Энакин вздыхает. – Будет лучше, если ты смиришься.

Мужчина хнычет:

– Я не могу тут умереть.

– Если тебе станет легче – хотя вряд ли, – его жертвы никогда не страдают долго, – говорит Энакин с уверенностью, которой на самом деле не чувствует. Осознание того, что все это происходит на самом деле, быстро накрывает его с головой. – И кроме того, это ради благого дела: ты поможешь нам поймать серийного убийцу.

Мужчина сердито глядит на Энакина и – предсказуемо – не прислушивается к его словам.

Оби-Ван возвращается вскоре после этого разговора, вытирая руки о посудное полотенце.

– Надеюсь, вы оба вели себя нормально? – спрашивает он, кладя полотенце на стол и затем вставая за креслом мужчины. Походя он ерошит волосы Энакина, и ему стоит огромных усилий не вздрогнуть. На него, привыкшего к прикосновениям Кеноби, ситуация давит, заставляя нервничать.

Энакин наблюдает с вынужденной беспристрастностью за тем, как Кеноби связывает руки пленника, а после освобождает его от других оков. Он тянет его из кресла, одной рукой придерживая за запястья, а другую положив ему на плечо.

– Может, хочешь что-нибудь сказать? – спрашивает Оби-Ван, с радостью раздражая Энакина.

Пленник окидывает Энакина умоляющим взглядом, и последнее отчаянное «пожалуйста» срывается с его губ. Энакин отводит взгляд в сторону.

Он не поднимает глаз от стола, когда слышит, как Кеноби уходит, как мужчина сопротивляется, как тот пытается задеть Оби-Вана словами, а не действиями. Он двигается, только когда слышит, как хлопает подвальная дверь, и взбирается по лестнице в ванную комнату, как раз вовремя, чтобы впервые за несколько недель выблевать свой завтрак. Собственный голос настойчиво звенит в ушах:

Это ради благого дела.

========== 17. ==========

Энакин совершенно не знает, сколько времени он проводит, укрывшись одеялами и свернувшись посреди кровати. На языке еще горчит вкус желчи, несмотря на то что он упрямо пытался избавиться от него в ванной, когда его наконец перестало тошнить, а пустоту в груди, кажется, ничем не заполнить. Он знает: это плата за то, что он сделал; за то, что попросил Оби-Вана о том, о чем, как он думал, никогда не попросит. Внутри как будто дыра, словно Энакин Скайуокер теперь – всего лишь ракушка, которой он когда-то гордо был.

Снизу он слышит, как открывается и закрывается подвальная дверь. Шаги становятся громче, фоном звучит царапанье собачьих когтей по деревянному полу, и знакомый скрип извещает его об открытии входной двери. Значит, Оби-Ван закончил со своим… делом… в подвале. Энакин представить себе не может, чтобы тот в середине процесса прервался на перекур; слишком уж много у него энтузиазма по этому поводу.

Вытащить себя из-под одеял оказывается куда сложнее, чем на самом деле должно было быть, но Энакин вынуждает себя вылезти. Пустота внутри вгрызается в него, и быть одному сейчас ему совсем не хочется. Компанию Оби-Вана он предпочтет отсутствию таковой, если это поможет заглушить пульсирующее гулкое ничто.

Он обнаруживает Кеноби на крыльце; тот вглядывается в лесную темноту, где собаки играют в замерзших зарослях. У него чистые руки, но на рубашке и брюках видны брызги крови. Волосы растрепались, несколько прядок выпало из обычно аккуратной укладки, челка спадает на лоб, а в пальцах зажата сигарета. Когда тот поворачивается навстречу Энакину, в его глазах заметна знакомая дикость. Он ничего не говорит – ждет, пока Энакин сделает первый шаг.

Энакин молча становится сбоку от него, хватает пачку сигарет и зажигалку с перил. Вытягивает одну сигарету и зажимает ее между губами, пытаясь прикурить дрожащими руками. Ничего не выходит – так сильно его трясет, – и он уже готов сдаться, когда Оби-Ван отбирает зажигалку и дает ему прикурить.

– Не знал, что ты куришь, – комментирует Оби-Ван, наконец нарушая молчание.

Энакин делает глубокую затяжку, давясь и закашливаясь сразу же. Он не курил с тех пор, как был подростком, и он растерял опыт.

– Я не курю.

Кеноби хмыкает, затягиваясь собственной сигаретой и выдыхая дым подальше от Энакина.

– Я тоже.

Они больше ничего не говорят. Глаза Энакина прикованы к лесной тьме, но он знает, что Оби-Ван внимательно смотрит на него. Он чувствует это – на шее волоски ощутимо встают дыбом. Он знаком с этим взглядом – у Кеноби есть привычка глядеть пристально, – но почему-то в этот раз взгляд практически невозможно игнорировать: это взгляд хищника, преследующего свою добычу.

Он винит во всем пустоту в груди, когда Оби-Ван выхватывает сигарету из его пальцев и тушит ее в небольшой пепельнице, стоящей на перилах; когда видит, как Оби-Ван тушит свою; когда не сопротивляется Оби-Вану, который поворачивает его спиной к перилам и кладет руки по обе стороны его бедер. Он винит во всем пустоту, когда подается навстречу его губам.

Все начинается медленно, неспешно, и табачный привкус почти такой же, как был во время их первого поцелуя на диване, в старой квартире Кеноби. Но только теперь Оби-Ван пьет с его губ смерть. Борода слегка царапает губы и щеки, а руки крепко вцепляются в бедра Энакина – в противовес мягкости поцелуя. Он скользит языком по нижней губе Энакина, и тот податливо открывает рот, обвивая руками шею Оби-Вана, потому что не знает, куда деть руки.

Тихий стон срывается с губ Оби-Вана, когда их языки встречаются, Энакин уступает контроль Оби-Вану и позволяет ему исследовать свой рот. Кеноби давит сильнее, наклоняется ближе, вплетая в поцелуй страсть, на которую Энакин тут же отвечает. Руки с его талии соскальзывают на задницу, и он все понимает, когда Оби-Ван вжимает его в себя, заставляя ногами обхватить за бедра и сильнее обнять за шею.

– Собаки… – выдыхает Энакин, на мгновения снова мысля рационально, пока Кеноби вносит его в дом.

– Знают, что им нельзя уходить, – отвечает Оби-Ван, осторожно опускаясь на диван и усаживая Энакина себе на колени.

Поцелуй длится недолго; они трутся бедрами, пока Оби-Ван легким толчком не сталкивает его с колен. Он ласково давит Энакину на плечи, опуская его вниз, пока тот не оказывается на коленях между его разведенных ног. Деревянный пол не очень удобен, как и рука, путающаяся в его волосах, толкающая его вниз – заставляя, наконец, опереться ладонями о бедра Оби-Вана, чтобы сохранить хоть какое-то подобие расстояния между ними.

Свободной рукой Кеноби нащупывает пояс своих брюк, расстегивая его ровно настолько, чтобы высвободить свой член. Он уже стоит, влажный и возбужденный, а на головке блестят первые капельки предэякулята, и Энакин застывает, увидев его.

Повисает долгая пауза, необычное спокойствие, и рука в волосах Энакина ослабляет хватку.

– Хей, все хорошо, милый. – Он слышит тихий проникновенный голос Оби-Вана будто из другой галактики. Ладонь, прежде державшая его, теперь мягко поглаживает по щеке. – Ты не обязан этого делать. Я не заставлю тебя.

Он мог бы сказать нет; Энакин точно это знает. Кеноби может испытывать на прочность неопределенные правила, но он уважает явно прочерченные границы. Если бы Энакин сказал «нет», его бы отпустили. Кеноби бы позволил ему спрятаться где угодно в доме и сам бы справился с проблемой, не задавая никаких вопросов. Слово уже чувствуется на кончике языка, и Оби-Ван пальцами чуть царапает его голову, и член тепло прижимается к щеке Энакина, и в ноздри ударяет запах мускуса – определенно Кеноби, – и Энакин почти произносит его имя. Почти.

Но он ничего не говорит, потому что пустота все еще выгрызает его изнутри. Он не хочет, чтобы Оби-Ван отпускал его; он не хочет оставаться наедине со своим горем и виной. Рука в волосах удерживает его от бесплотности, которую он чувствует, а голос Оби-Вана – прекрасный якорь, приковывающий его к здесь и сейчас. Так что вместо ответа он поворачивает голову именно так, чтобы осторожно коснуться губами основания члена Кеноби, мысленно улыбаясь тихом «ох», слетевшему с губ Оби-Вана от малейшего прикосновения. Пальцы тянут волосы сильнее, а когда Энакин смотрит на него, его глаза зажмурены.

Он оставляет легкие поцелуи по всей длине члена, беря его в руку и слизывая смазку с головки. Он целует еще раз, прежде чем провести языком по всей длине, увлажняя и снова крепко обхватывая член, накрывая ртом столько, сколько он вообще может принять.

С последнего раза, когда Энакин кому-то отсасывал, прошло довольно много времени – из-за того,что он застрял в этой хижине, но ритм вспомнить легко. Член Оби-Вана не поражает своей длиной и вполне удобно почти полностью помещается Энакину в рот, чтобы тот не задыхался, но он достаточно широк, так что Энакин чувствует, как устает держать челюсти открытыми. Отдаленно часть его сознания думает о том, что Кеноби чувствовал бы внутри него: желание растянуть и заполнить своим членом, – но Энакин резко отбрасывает эту мысль. Он, может, и не против это сделать, но это – совсем другое, и ему не кажется, что он уже к такому готов.

– Ох, ты так… Ах! Так хорош для меня, Энакин, – шипит Оби-Ван, еле слышно выдыхая проклятия, когда Энакин осторожно проводит по члену зубами. – Такой хороший мальчик. Давай, вот так.

Рука в волосах теперь не просто держит его – она направляет, ведет его, задавая ритм, от которого дыхание Кеноби учащается. Он заставляет Энакина взять глубже, чем Энакин бы хотел, но недостаточно, чтобы заставить его давиться. Он проводит по всей длине скользкой от слюны рукой, одновременно с этим двигая головой вверх-вниз.

– Ох, Энакин, кажется, я… – задыхается Кеноби, вскидывая бедра. До сих пор ему удавалось не толкаться навстречу рту Энакина – он куда более сдержан, чем некоторые бывшие любовники Энакина, – но его контроль, кажется, слабеет с приближением разрядки. – Твою мать… Ох, блядь, Энакин!

Он захлебывается солоноватым, горьким вкусом на языке, изо всех сил стараясь вырваться из хватки Оби-Вана, скинув его руку с головы. Тот позволяет ему только выпустить член изо рта, а следом ловит снова, зажмурившись и кончая, выплескивая оставшуюся сперму Энакину на щеки и переносицу.

Долгое молчание между ними нарушается только тяжелым дыханием Оби-Вана, и Энакин не смеет двигаться, чтобы не ухудшить свое состояние.

– Не двигайся, – наконец говорит Кеноби под шуршание какой-то ткани, а после Энакин чувствует, как что-то касается его лица, стирая следы оргазма Оби-Вана. Он распахивает глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Оби-Ван отбрасывает свою грязную рубашку и и теперь сидит с голым торсом, покрытым тонкими дорожками пота.

– Поднимайся, – неразборчиво говорит он, тянет Энакина с пола и усаживает снова к себе на колени. Втягивая Энакина в глубокий, влажный поцелуй, он скользит рукой под резинку штанов Энакина, надавливая на очертание его возбужденного члена, пальцами касаясь влажного пятна, расплывающегося на ткани. – Ты так стараешься для меня.

Энакин задыхается, когда Оби-Ван окончательно высвобождает его член, оттянув резинку, и проводит по нему в том же медленном ритме, в котором до этого вел Энакина. Он кусает Энакина в шею, водя рукой, шепчет ему на ухо ласковую похвалу и непристойные обещания грядущего. Приходится закусить губу, чтобы не застонать, когда Оби-Ван тщательно и детально описывает, как бы хотел взять Энакина, как бы он трогал его, как бы почувствовал его, как бы Энакин чувствовал внутри его…