Текст книги "Переговоры (ЛП)"

Автор книги: Glare

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Знаешь, – мурлычет тот, вытирая его полотенцем, собственное обернув вокруг бедер, – если бы я знал, что ты будешь так по мне скучать, я бы уехал гораздо раньше.

Энакин фыркает на это замечание.

– Я не скучал по тебе, – спорит он, совершенно игнорируя тот факт, что почти прилип к Оби-Вану, словно пиявка.

– Конечно нет.

Одев Энакина в чистые штаны, Кеноби отводит его обратно в спальню и укладывает в кровать. Не встретив сопротивления, он решает не занимать свое обычное место, вместо этого предпочитая лечь рядом с Энакином. Тот без особого энтузиазма ворчит на него, но у нет ни сил, ни желания сталкивать его с кровати. Черт с ним, Оби-Ван может спать с ним, пока он держит свои руки при себе.

– Ябду злиться на тебя завтра, – сонно хмыкает Энакин.

– Как скажешь, Дорогуша.

========== 12. ==========

Четыре года назад

По телевизору показывают ангела.

Энакин Скауокер: очередной блудный сын Корусансткого Департамента Полиции. Это поразительно молодой парень с загорелой кожей, завораживающими голубыми глазами и взъерошенными светлыми волосами. Он, ослепительно улыбаясь, стоит перед толпой репортеров и коллег, и на нем отвратительный, слегка кривой галстук. Вокруг него есть определенная атмосфера, притягивающая взгляды зевак, привлекающая их, словно у него своя собственная гравитация, и Оби-Ван не в силах ей сопротивляться.

Оби-Ван, должно быть, видел эту пресс-конференцию уже дюжину раз, но при каждом новом просмотре он сосредоточен, как при первом. Кажется, что в записи еще есть что-то, на что стоит обратить внимание – то, что он не заметил раньше. То, как дрожат пальцы Скайуокера, когда он прекращает играться с манжетой, то, как он, кажется, гордится похвалой, высказанной ему мэром, то, как блестит его розовый язычок, скользящий по губам прежде, чем Скайуокер что-либо говорит. Бессчетное множество подсознательных вещей, которые делают Энакина Скайуокера самим собой.

В свои двадцать три Скайуокер – один из самых молодых офицеров полиции, которые заслужили повышение до звания детектива, и поэтому единственная тема обсуждений во всех СМИ даже спустя неделю после конференции. С его красотой и отличной репутацией, Департамент просто сделал его своим новым лицом. Любимец Корусанта. Его будущее будет великим, если только он воспользуется ситуацией.

Обычно Оби-Ван смотрит всю церемонию – благодарственная речь Энакина, гордая болтовня мэра, вопрос-ответ с журналистами, – но сегодня вечером он чувствует, будто что-то меняется. Сегодня вечером он проматывает до своей любимой части пресс-конференции, в которой Энакин объявляет, что тупица Понг Крелл отстранен от работы над делом Переговорщика и что Скайуокер и его новый напарник теперь будут ведущими детективами. Видимо, он работал на местах преступлений в качестве офицера с тех пор, как вообще у Оби-Вана появилась криминальная привычка, и теперь он надеется, что его прошлый опыт работы с этим делом и внимание к деталям помогут продвинуться там, где других ждал провал. То, что на хвосте такой преданный делу детектив, могло бы напугать кого-нибудь помягче, но Оби-Ван чувствует внутри только наслаждение от перспективы, что все внимание Скайуокера будет принадлежать ему, будет, пусть и косвенно, сосредоточено на нем.

– Твою мать!

Что-то падает за дверью квартиры Оби-Вана, бесцеремонно отрывая его от поклонения. Слышится какая-то возня, сопровождающаяся отборными словечками, и Кеноби ворчит про себя. Домовладелец предупреждал его сегодня утром, что кто-то въедет в пустую квартиру напротив, но не могли бы они, хотя бы из вежливости, делать это тихо? Он совершенно испортили ему настроение.

Он топает к двери, открывает ее, преисполненный намерений упрекнуть нового соседа, но слова застревают в горле от того, что он видит перед собой.

На полу коридора распластался ангел, отчаянно пытающийся собрать все свои вещи обратно в коробку. Волосы спадают на его лицо, скрывая глаза, но Оби-Ван видит движение завораживающих губ, что-то бормочущих под нос. Энакин Скайуокер чувствует на себе чужой взгляд и краснеет, замечая Кеноби, стоящего в дверном проеме. Глаза Скайуокера мечутся вверх и вниз, осматривая Оби-Вана, и его язык бесконтрольно облизывает губы. Оби-Вану из-за этого приходится проявить чудеса самоконтроля, чтобы не сорваться с места в карьер там же.

– П-привет, – бормочет Скайуокер, поднимаясь на ноги. – Я Энакин Скайуокер. Буду жить вот напротив.

– Я вижу, – отвечает Оби-Ван, осматривая рассыпавшиеся вещи, прежде чем протянуть руку. – Оби-Ван Кеноби.

– Рад познакомиться, Оби-Ван.

– Взаимно.

Оби-Ван чувствует, как его сердце дико стучит о ребра, когда они пожимают друг другу руки, и отчаянно надеется, что Скайуокер не чувствует того, как ускорился его пульс. Видят звезды, этого быть не может. Вселенная никогда не была так добра к Оби-Вану. Может, это просто дурацкая шутка – дать ему в руки то, что он обожает, чтобы после неизбежно вырвать обратно. Или, может, это не проявление жестокости. Возможно, эта вспышка удачи – награда за проживание его жалкой жизни, словно космический счет пришел за все, что у него отобрали, когда вселенная решила отплатить ему Энакином Скайуокером.

Оби-Ван решает, что этот вариант нравится ему гораздо больше.

Если Энакин и заметил, что их рукопожатие длится дольше, чем принято в обществе, то он никак это не комментирует.

– Не будешь возражать, если я помогу тебе собрать вещи? – спрашивает Оби-Ван, когда наконец отпускает Скайуокера.

Энакин улыбается – не той холодной улыбкой, как на пресс-конференции, а мягкой и застенчивой, – и румянец на его щеках становится ярче.

– Будет здорово, спасибо.

Оби-Ван улыбается в ответ, выходя в коридор и закрывая за собой дверь.

***

Наши дни

Хвостом таскаясь за Квинланом, Энакин широкими раскрытыми глазами смотрит на участок вокруг него. Люди – его бывшие коллеги – снуют вокруг, шелестя бумагами и папками. Наливают кофе в кружки, держат телефонные трубки у ушей, но Энакин знает, что на самом деле они не работают. Он чувствует их взгляды повсюду – брошенные украдкой, когда они с любопытством рассматривают его. Это первый раз, когда ему позволили выйти из комнаты переговоров с тех пор, как его привезли в участок, и первая возможность, когда его коллеги наконец-то могут поглазеть на недавно освобожденного детектива.

Энакин не обращает на них внимания. Его совершенно не волнует мнение этих людишек. Прежде он бы устроил представление, но если жизнь с Оби-Ваном чему-то его и научила, так это уверенности в себе. Притворяйся, пока это не станет правдой, или как там говорится. Так что он просто ходит следом за Квинланом, позволяя вести себя в кабинет, который они раньше делили с Квином, и старательно пытаясь не думать о том, как звякают наручники на его запястьях. Квин, думая, что Энакину будет полезно размяться, все равно не доверяет ему настолько, чтобы выводить из комнаты без необходимых предосторожностей. В конце концов, если Энакину удастся сбежать, именно Квин окажется виноват.

В офисе половина Квинлана, на тренированный взгляд Энакина, выглядит почти так же, какой была до его исчезновения год назад. Документы разбросаны по столу беспорядочными стопками вперемежку с полупустыми чашками с кофе и фотографиями с мест преступлений. Стол Энакина выглядел точно так же, когда принадлежал ему. Теперь он едва не блестит, занятый документами новой напарницы Квина. Секура сидит за столом и, бросив взгляд на них, когда они входят, больше не обращает на них никакого внимания.

На белой доске, расположенной между столами, прямо как в чертовых детективных сериалах, прикреплены фотографии и небольшие пакетики с уликами. Квин принес ее в шутку, когда они въехали в этот кабинет, но она быстро стала незаменимой вещью для двух плохо организованных детективов. Чем рисковать потерей чего-то важного среди кучи бумаг, раскиданных по столам, лучше приколоть это к доске, где оно всегда будет в свободном доступе.

Сейчас на доске висят фотографии и документы из расследования об Оби-Ване. Когда Квинлан закрывает за ними дверь и проходит к своему столу, Энакин не может не задаться вопросом: у них это было развешано раньше или они рассортировали все, чтобы его шокировать и заставить говорить.

Упорядоченные ряды фотографий с мест преступлений, сразу под ними – информация о жертвах – едва ли настолько неожиданных, как ожидали детективы. Энакин был частью расследования с самого начала и работал над первыми четырнадцатью случаями с тем или иным успехом. Ну а что до последних убийств – что ж, некоторые несчастные жертвы оказывались сначала в хижине, а не на месте их последней демонстрации, где бы Оби-Ван в итоге ни решал их оставить. Это не повторялось с ужасающим постоянством – случалось только в те моменты, когда Кеноби требовалось достичь по-настоящему замысловатых деталей в его творческих порывах, но Энакин все равно был свидетелем.

Однако он не мог не заметить, что фотографии шедевров Оби-Вана перемежаются с теми, на которых запечатлены определенно не его творения. Кому-то, хуже Энакина знакомому с его работой, показалось бы практически невозможным вычленить их рядов снимков, но Энакину различие бросилось в глаза. Немного неровные порезы, плавные линии, необычное место демонстрации; эти преступления принадлежали совсем другому киллеру, несмотря на жуткое сходство. Эти преступления были целенаправленно совершены, чтобы имитировать стиль Оби-Вана.

Энакин подходит к доске, вытягивая сцепленные наручниками руки таким образом, чтобы можно было сдвинуть фото и соответствующую им информацию на свободное место на доске. Его действия привлекают внимание детективов, внимательно следящих за тем, как он пересортировывает их данные.

Когда он заканчивает, скользя руками над фотографиями, которые, как он знает, принадлежат к совсем другой категории, на свободном месте оказывается полдюжины снимков. Часть его хочет оставить их так, позволить упустить их из виду и приписать к другим успешным делам Оби-Вана, но чем меньше на нем будет висеть убийств, тем меньше вероятность того, что суд вынесет жестокий приговор, если Оби-Вана, видят звезды, вообще когда-нибудь поймают. Кеноби с радостью бы ответил за это преступление, но…

– Что ты делаешь, Скайуокер? – спрашивает Квин, поднимаясь из-за стола, и подходит к Энакину сбоку, кладя руку ему на плечо, намереваясь посмотреть, что же тот сделал. Его прикосновение заставляет Энакина, не привыкшего к контактам ни с кем, кроме Оби-Вана, Асоки и еще парочки местных жителей, которых он встречал во время его нечастых прогулок вниз по горе, поспешно и испуганно отойти на шаг назад. Ему кажется, что он замечает боль в глазах Квина, но тот быстро принимает прежний вид. – Что здесь происходит?

– Оби-Ван не убивал этих людей, – говорит ему Энакин.

Квин поднимает брови в изумлении:

– Я думал, ты отказался говорить о том, что сделал Кеноби.

– Я не говорю о том, что он сделал, – фыркает Энакин. – Я говорю о том, чего он не делал.

– А-а, – тянет Квин, весело ухмыляясь. Он явно понял тактику Энакина. Пока он отказывается говорить о Кеноби, маленькая часть его – та, что все еще детектив, – цепляется за его совесть, заставляя дать его бывшим коллегам хоть что-нибудь. Он не рассказывает о Кеноби прямо. Это ведь не считается предательством? – Ну, давай тогда поговорим о том, чего он не совершал. Почему ты думаешь, что не он убивал этих людей?

– Детали совсем другие. Порезы не такие аккуратные, да и выполнены они не тем ножом. Оби-Ван бы никогда не стал действовать так грязно.

– Думаешь, подражатель?

Энакин смотрит, как Квинлан большим пальцем проводит по фотографиям с преступлениями подражателя.

– Определенно.

– Ты уверен, что он не сделал это в спешке? – спрашивает Секура из-за своего стола. – Ты не можешь знать обо всех его жертвах, даже если жил с ним.

– К моменту, когда эти люди умерли, мы уже спали вместе. Я бы хотел думать, что я бы заметил, если бы его не было ночью, – огрызается Энакин. Квинлан резко поворачивается к нему, широко распахнув глаза на это заявление, и по лицу Энакина расползается румянец, когда до него доходит, как это прозвучало. – То есть… – запинается Энакин, – у нас не было секса или чего-то такого. Мы просто спали в одной кровати.

Взгляд Квина кажется недоверчивым после жалкого объяснения Энакина, но он больше ничего не говорит. Вместо этого наблюдает, как Энакин наклоняется и среди коллекции убийств Кеноби снимает одну из фотографий, на которую он пристально глядел ранее, и бережно держит ее в пальцах.

– Так нам теперь нужно будет найти еще одного киллера, когда мы закончим с тем, что натворил Кеноби?

– Нет, – вздыхает Энакин, – вы его уже нашли.

– Он мертв?

– Да.

– Мы даже не знали, что подражатель вообще был. Кеноби умный малый. Почему он просто не отступил и не позволил ему взять все на себя, когда мы бы наконец его нашли?

Энакин кривится от одной только этой мысли. При том, как хорошо было бы избавить Оби-Вана от подозрений, он не может даже представить, что бы случилось, если бы Оби-Ван позволил кому-то взять ответственность за его работу на себя.

– Потому что Оби-Ван убивал не просто так. Причины могли быть странными, но он обдумывал каждое свое решение. То, что делал этот человек, было… – он пытается подобрать слово, – плагиатом. Если бы он позволил ему взять ответственность, это бы лишило смысла все то, что он делал.

– Поэтому Кеноби убил его?

– … Вроде того…

– Что ты имеешь в виду под «вроде того»?

Закусив губу, Энакин пялится на фотографию, вместо того чтобы встретиться взглядом с Квинланом. Он не может – не так. Не при том, что он должен сказать.

– Оби-Ван забрал его тело и выставил напоказ, но он не убивал его, – признается Энакин. Снимок в его руке сминается от внезапно сильной хватки. – Квин… Я убил его.

========== 13. ==========

Год назад

Энакин просыпается как обычно: позади лежит Кеноби, подперев голову рукой и смотря так, будто Энакин – самое очаровательное создание из всех, что он когда-либо видел. Может быть, так и есть: Энакин большую часть совместно проведенного времени понятия не имеет, что происходит в его голове. Он знает только то, что он очень – очень – хочет, чтобы Оби-Ван это прекратил. Однако когда Энакин выразил свои опасения, тот просто постарался смотреть украдкой – и стало еще хуже. Теперь же они вернулись к тому, откуда начали. Энакин хотя бы не отшатнулся от него сегодня. Это большой прогресс. Пугающий, но все равно прогресс. Он может жить без ежеутреннего сердечного приступа, спасибо.

– Что? – ворчит Энакин, и от его привычной ненависти к утрам голос звучит особенно искренне.

Оби-Ван невозмутим, выражение его лица меняется с благоговения на что-то, в чем можно было бы распознать очарованность, если он – охотник – вообще способен быть очарованным.

– Ты такой красивый… – мурчит он, отводя спутанную прядь с лица Энакина.

Теперь уже тот отшатывается, и это, вероятно, худшее его решение в жизни – сразу после того, как он сказал Асоке, что он парень Оби-Вана. Оба этих решения, однако, находятся катастрофически ниже дружбы с Оби-Ваном, занимающей первую позицию, но об этом даже упоминать не стоит.

Пальцы Кеноби путаются в его волосах, наклоняя голову Энакина в одну сторону и выставляя напоказ его горло. С губ срывается непроизвольный скулеж, когда горячее дыхание Оби-Вана касается бледнеющих засосов на коже. На мгновение ему хочется воспротивиться – хочется попытаться отстраниться на этот раз. Но идея быстро отходит на второй план – так же быстро, как приближается Кеноби. Должно быть, он заранее почувствовал напряжение Энакина.

– Ну-ну, – мягко упрекает Кеноби, свободной рукой обвивая горло Энакина и сжимая его достаточно сильно, чтобы дышать стало тяжело. Энакин знает, что Кеноби не убьет его, но его все равно обдает волной страха, когда легкие изо всех сил стараются набрать воздух сквозь пережатые дыхательные пути. – Нам обоим будет легче, если ты не станешь сопротивляться. Ты знаешь, я просто счастлив сделать это так.

О, Энакин-то знает. Энакин помнит то, что было, наверное, самой унизительной неделей из всех, что он провел здесь, почти позволив Оби-Вану похитить себя. В те дни Кеноби впервые обнаружил, о чем Энакин обмолвился Асоке, и утверждал, что метки Энакина – вопрос первостепенной важности для поддержания их легенды о том, что они пара. Все еще злящийся на него за то, что он продолжил цикл и уехал, оставив его запертым в ванной, Энакин был категорически против этой идеи.

Последовавшая ссора кончилась так же, как и прочие конфликты с Кеноби: Энакин оказался прижат к ближайшей поверхности, а ситуация окончательно вышла из-под его контроля. При всем его превосходстве в физической силе, на стороне Кеноби были тактика и опыт. И тот факт, что Кеноби продолжает осаживать его, не должен был так уж удивлять. Руки, надавливая, обвились вокруг его горла, оставляя следы, которые он будет носить долгие дни.

Так что на этот раз Энакин не сопротивляется после предупреждения. Он заставляет себя успокоиться – насколько это возможно, несмотря на то, что пальцами он впивается в простыни, чтобы не отпрянуть. Кеноби впивается в прежние засосы, повторяя их один за другим, и прикусывает еще чистую кожу, оставляя аккуратные следы зубов на рубцах.

– Почему мы не можем просто быть нормальной типа парой? – шипит Энакин на особо сильный укус. – Без всей этой фигни?

– Потому что мне нравится знать, что ты мой, – сухо отвечает Оби-Ван. – И теперь, когда Асока уже попалась на эту удочку, будет подозрительно, если мы перестанем. Ты ведь не хочешь, чтобы она начала что-то вынюхивать здесь, правда, Энакин?

Энакин ворчит:

– Я не твой, и она через пару дней возвращается в Корусант. Потом не будет никакого смысла во всем этом.

– Тогда мне, наверное, стоит оставить как можно больше засосов, хм? – Кеноби проводит носом под линией челюсти. Они не целовались с той ночи, когда Энакин пытался сбежать, – ну, кроме тех легких поцелуев в щеку в присутствии Асоки, – но Оби-Ван старался выжать максимум из требуемых ролей. – Знаешь, нет ничего плохого в том, чтобы позволить себе наслаждаться происходящим. Я знаю, что хотя бы часть тебя в восторге.

Кеноби с намеком проводит взглядом по телу Энакина и смотрит прямо туда, где – достаточно унизительно – в пижамных штанах у него болезненный стояк. В любой другой ситуации Энакин насладился бы этим; ему всегда нравилось оставлять метки самому и быть помеченным кем-то. Но сейчас все-таки не «любая другая ситуация», и вряд ли кто-то может его обвинить из-за того, что его несговорчивый, предательский член решил неожиданно вспомнить, что Оби-Ван – истинное воплощение фразы «ходячий секс».

– П-пошел в жопу, – выплевывает Энакин, чувствуя, как от пристального взгляда начинают гореть щеки.

– Ох если бы, – бормочет Оби-Ван, соизволив наконец отодвинуться и дав Энакину столь необходимое пространство. – Асока сказала, что она будет у нас к завтраку. Как насчет того, что я начну готовить, пока ты будешь в душе?

– Как щедро с твоей стороны, – тянет Энакин, недовольно ворча, когда Оби-Ван наклоняется и легко целует его в лоб, прежде чем вылезти из кровати. Энакин так устал от этого семейного дерьма.

Всего лишь несколько дней, говорит он себе, забираясь под струи воды. Еще немного, и Кеноби, черт возьми, оставит его в покое; он практически чувствует свободу на вкус. Никаких больше синяков на горле, выдающих их занятия, никаких больше неловких поцелуев на глазах у Асоки, никаких больше объятий на диване за просмотром телевизора по вечерам…

Острый укол, следующий за этой мыслью, безжалостно топится новой волной гнева. Это глупо – думать, что хотя бы маленькая часть его будет скучать по прикосновениям. Если рассуждать логически, он понимает, что его желание близости с Оби-Ваном – это психологическая реакция на то, что он общается практически только с ним одним. У обучения в Корусанстком Полицейском Департаменте не было слабых сторон, поэтому им читали несколько лекций о привязанности заложников. Люди – общественные создания, а Энакин даже в большей степени, чем прочие, и его драматичное исключение из привычного круга общения заставило его искать любой источник внимания, какой он только может найти. И пока наличие Асоки в его жизни помогало ему не слететь с катушек окончательно, он не предпринимал ни одной попытки сбежать с тех пор, как чуть не замерз в лесу до смерти. Часть его, наслаждающаяся обществом Оби-Вана, возможно, считает, что он и не хочет сбегать.

Прошло почти два месяца с того момента, как Оби-Ван взял его под свой контроль, и, насколько Энакин знает, это не привлекло никакого особого внимания. При всей его вере в своих коллег, его внезапное исчезновение не вызвало ничего, кроме короткого предложения в бегущей строке по телевизору. Никаких признаков того, что он покинул свою квартиру не добровольно, не было, потому что у Оби-Вана есть от нее ключ, а тот факт, что Трипио тоже пропал, только дополнит картину того, что Энакин просто собрал вещи и уехал. Стресс от работы, скажут они, вызванный убийством человека, убившего его мать. Он посещал департаментского психолога, скажут они, так что такое событие не столь уж и неожиданно. Некоторые люди просто не созданы для того, чтобы справляться со стрессом.

И как бы сильно Энакин ни ненавидел признавать это, но это… нечто, связывающее его с Оби-Ваном, – самые простые отношения в его жизни. Есть определенные переменные и четкие границы. Сейчас, когда они привыкли к этой странной тихой жизни, случиться может не так уж много неожиданностей. Он знает, чего Оби-Ван хочет от него, и он – большую часть времени – может решать, что он хочет дать. И хотя Кеноби исследует те линии, что Энакин прочертил буквально на песке, и берет максимум от тех, что еще только предстоит изучить, он никогда не переходил уже установленных Энакином границ.

В любом случае Оби-Ван мог бы взять все, что бы он ни захотел. Энакину некуда бежать, и – если тот факт, что сегодня утром он буквально успокоился и позволил ему метить себя, вообще что-то значит, – у него осталось не так уж много сил на борьбу. Оби-Ван хочет его; Энакин видит это в его глазах, когда просыпается по утрам, или когда они разговаривают за ужином, или когда они сидят в обнимку на диване, а собаки возятся у их ног. Но больше Энакина сейчас он хочет, чтобы Энакин пришел к нему сам.

И если его маниакальный интерес, длящийся последние несколько лет, доказывает хоть что-то, то это значит, что Оби-Ван Кеноби – бесконечно терпеливый мужчина.

К моменту, когда Энакин выбирается из-под душа, его несвоевременная эрекция проходит окончательно, и он может спокойно слоняться по дому без ужасающей возможности наткнуться со стояком на Асоку. Было бы лучше, если бы он просто кончил, он все еще чувствует неудовлетворенное желание, бурлящее под кожей, но он наотрез отказывается делать это с подачи Оби-Вана. Он умрет от недотраха раньше, чем доставит своему похитителю удовольствие, дав знать, что он настолько его завел.

В гостиной включен телевизор на низкий уровень громкости, показываются утренние новости, собаки лениво разлеглись на диване, а в воздухе отчетливо пахнет панкейками (любимой едой и Энакина, и Асоки). И раз уж ее самой пока нет, Энакин намерен воспользоваться своим преимуществом и ухватить как можно больше еды до ее прихода, потому что потом ему придется отвоевывать каждый кусочек. Во всяком случае, он хочет так поступить, пока не цепляется взглядом за заголовок, пересекающий экран телевизора.

«Новое нападение Переговорщика?!»

Энакин замирает на середине движения, наблюдая за журналисткой, которая подробно рассказывает о новом ужасном месте преступления, обнаруженном корусантской полицией сегодня утром у главного входа в Сити Холл. Несмотря на то, что он слушает, его разум воспринимает минимум услышанного. Все, что он может слышать, это невнятное гудение в ушах, когда он изо всех сил старается соединить всю информацию, что у него есть. Он тянется к пульту и ставит новости на паузу, когда на экране показывается снимок места преступления.

Это… неправильно. Оби-Ван ведь никогда не убивает вне цикла, так? Конечно нет. Не когда Энакин здесь, в его доме, в его постели. У него просто нет на это причин. И все же Энакин узнает детали – специфические черты. Публичное место, символизм в расположении тела, сама жертва. Очередной мужчина, которым мог оказаться Энакин; очередной брат, проигравший кровожадности.

Злость, которую ему удалось унять ранее, одолевает его снова, и прежде, чем он может себя остановить, он влетает на кухню, чтобы посмотреть Оби-Вану в глаза.

– Какого черта ты сделал? – шипит он, заходя за угол и яростным взглядом приковывая удивленного Оби-Вана к месту.

– Извини? – спрашивает Оби-Ван, быстро смотря то на Энакина, то на панкейк, который он пытается не сжечь.

– Прошлая ночь, Оби-Ван! Что ты сделал? Ты думал, что я не узнаю?

Вопросы, кажется, ничуть не проясняют ситуацию для Оби-Вана, который кладет на тарелку последний панкейк и отставляет ее, разворачиваясь к Энакину лицом.

– Энакин, я понятия не имею, о чем ты говоришь. Что происходит?

Энакин проносится через комнату, хватает Оби-Вана за локоть и утаскивает из кухни. Протесты «плита включена, ты спалишь весь дом» игнорируются напрочь.

– Вот! – рычит Энакин, беря пульт и с силой нажимая на кнопку, позволяя новостному выпуску идти дальше. – Вот что происходит! О чем ты, черт возьми, думал? Когда ты вообще нашел время на?..

Обрывая сам себя, Энакин видит, что Оби-Ван стоит, замерев, и не пытается выдернуть руку из его крепкой хватки на бицепсе. За прошедшие месяцы Энакин видел Оби-Вана в разных степенях злости: от средней раздраженности от сгоревшей на плите еды и разочарования из-за заводящегося от мелочи Трипио до откровенного гнева, в котором тот пребывал, когда Энакин ударил его сковородой и попытался сбежать. То, что он видит сейчас, не подходит ни к одному случаю, и все инстинкты Энакина кричат о необходимости найти укрытие.

– Что это? – рычит Кеноби, и от его голоса у Энакина по спине пробегает дрожь.

– Хочешь сказать, что это был не… ты? – нерешительно спрашивает Энакин, тут же понимая, что крупно облажался, когда Оби-Ван набрасывается на него.

– Что ты хочешь сказать, «это был не я»? – огрызается Оби-Ван, вырывая руку из захвата Энакина. Несмотря на то что Кеноби на сантиметр или два ниже Энакина, кажется, что Оби-Ван от злости нависает над ним. – Я несколько дней был постоянно у тебя на глазах! Где я должен был найти время на отъезд, не говоря уже о достаточно долгой дороге до Корусанта, убийстве человека и возвращении обратно так, чтобы не заметил моего отсутствия?!

Энакин отступает, съеживаясь.

– Я н-не знаю, – бормочет он. – Я просто подумал…

– Подумал что?! – рычит Кеноби. – Я не могу верить тебе!

– Ты не можешь верить мне?! Ты убил больше дюжины людей, Оби-Ван! Что, мать твою, еще я должен был думать?

– Ты должен был верить в меня больше! У меня есть определенный образец – почти рутина! Я бы никогда не начал без причины! – увлекшийся своей пламенной речью Оби-Ван, кажется, совершенно не замечает, как собаки соскакивают с дивана и несутся к входной двери. Он не слышит громкого стука костяшками по дереву или звука открывающей двери. Но Энакин все замечает. – Я думал, ты понима… м-м-пф!

Схватив Кеноби за рубашку, Энакин притягивает его ближе, накрывая губы своими и эффективно затыкая его прежде, чем Асока услышит их спор или – спасите, звезды – то, о чем они спорят.

Его смелое решение вызывает именно ту реакцию, которую он хотел: Оби-Ван окончательно отвлекается. Их спор быстро забывается в порыве поцелуя, который становится горячее куда быстрее, чем Энакин ожидал. Кеноби целует его так сильно, что у него слабеют колени, даже если именно этот поцелуй гораздо грязнее предыдущих; даже если он снова и снова говорит себе, что не собирается сдавать Оби-Вану вот так. Если бы не руки Кеноби, поддерживающие его, вцепившиеся в талию Энакина, словно тиски, он бы вряд ли устоял на ногах.

Его смелое решение вызывает именно ту реакцию, которую он хотел, но влечет за собой неожиданное последствие, подливая огонь в костер сексуального желания Энакина и, о да, ему определенно стоило бы заткнуться и просто подрочить в душе, потому что так было бы значительно менее унизительно, чем сейчас: тихий стон срывается с его губ, когда руки Кеноби соскальзывают на его задницу, благодарно сжимая ее ладонями, прежде чем прижать Энакина ближе, толкнувшись ему навстречу бедрами; Оби-Ван часто дышит ему в ухо, когда он наконец отстраняется, чтобы вдохнуть, все еще прижимаясь бедрами к бедрам Энакина; со стороны входа звучит неловкое покашливание, разрушая момент и заставляя их обоих застыть на месте.

Они все еще не отошли друг от друга (Энакин старается скрыть вернувшуюся эрекцию), когда они оборачиваются посмотреть на гостью, они выглядят одинаково пристыженными. Асока стоит в дверях, а на ее щеках застыл румянец смущения. Ей удается произнести только одно слово – тихое, еле слышное: «Отстой».

========== 14. ==========

За завтраком Энакину неловко так, как не было никогда в жизни.

Асока молчит, уплетая еду за обе щеки с еще большим, чем обычно, энтузиазмом. Она едва отрывает взгляд от тарелки, поглядывая на Энакина и Оби-Вана, занятых собственной едой. И ее глаза не задерживаются на них надолго: стоит ей только взглянуть на них, как ее щеки вспыхивают от стыда. То, что происходило, когда она вошла, висит над ними, и ей явно понадобится некоторое время, чтобы переварить увиденное в гостиной. Энакин не может винить ее, учитывая, что ему самому необходимо время, чтобы принять тот факт, что он решил выбрать оптимальным способом успокоения Оби-Вана именно петтинг в их гостиной.

Оби-Ван тоже молчит, хотя и по совершенно другой причине: не из-за стыда, а потому, что Энакин никогда не видел, чтобы ему было за что-то стыдно. Не отвлекаясь на сексуальное напряжение, которое удерживало его на грешной земле, его ум теперь возвращается к теме, которая и вызвала это маленькое представление в первую очередь. Он очевидно раздосадован новостью о подражателе, хотя Энакину еще только предстоит определиться: кто-то копирует Оби-Вана в принципе или намеревается присвоить заслуги Оби-Вана себе. Кеноби пристально смотрит в свою тарелку, беспрестанно тыча вилкой в еду и не проглатывая ни кусочка – просто раздирая беззащитные панкейки на куски. Энакин вздыхает, привыкший – с раннего детства, проведенного в нищете, – всеми силами избегать бесполезных трат, и осознает, что, доев свою порцию, через стол тянется за тарелкой Оби-Вана, уминая нарезанные кусочками панкейки, хотя уже вполне наелся. Кеноби, нахмурившись, смотрит на него, хотя сейчас уже не так зло. Он правда не злится на Энакина – только на саму ситуацию.