Текст книги "Переговоры (ЛП)"

Автор книги: Glare

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– У тебя такие вежливые собачки, – говорит Ти ему, наблюдая, как Ардва засовывает в чашку всю мордочку, чтобы достать до сливок на дне.

– Спасибо, мэм.

– Мэм! Ох, какой вежливый молодой человек, – она садится в кресло напротив него, греясь в сиянии солнца, медленно появляющегося наконец из-за утренних облаков. – Что же такой приятный юноша, как ты, сделал, чтобы получить такое, а? – она указывает на его глаз и, кажется, хмурится, наклоняясь ближе и понижая голос, чтобы никто их не подслушал. – Никто ведь тебе этого не сделал, правда?

Его рука дрожит, касаясь синяка, и он жмурится, когда тот – предсказуемо – болит.

– Нет, – врет Энакин сквозь зубы, пытаясь убедить ее. Ему бы не стоило лгать, но он врет. – Нет. Я, эм, просто споткнулся. Ударился головой о кофейный столик, когда падал. Я немного неуклюжий.

Это довольно жалкая отмазка, подкрепленная еще более жалкой попыткой улыбнуться, и Энакин знает, что Ти в нее не верит. Она подозрительно щурит глаза за стеклышками очков, но уступает – вероятно, из-за отчаяния, написанного на его лице.

– Ладно, милый, – успокаивает она, накрывая его ладонь своей. Она не поняла, что он вцепился в салфетку. – Я понимаю. Но знай, что, если тебе когда-нибудь захочется с кем-то поговорить, двери мисс Ти всегда для тебя открыты.

– Спасибо, – бормочет он, не в состоянии поднять на нее взгляд, и Ти снова касается его руки.

– Позволь, я дам тебе немного вкусненького в дорогу, милый.

Она поднимается с кресла, возвращаясь в кафе и игнорируя попытки Энакина объяснить,что он не может принять ее подарки. Но он действительно берет коробочку сладкой выпечки и засовывает деньги, которые пытался ей отдать, обратно в карман под внимательным взглядом Ти. Вернувшись в машину, он открывает коробочку и обнаруживает салфетку с надписью, которая, как он думает, должна оказаться номером Ти. Он сворачивает ее и убирает в другой карман, пытаясь отогнать стыд за то, что знает, что, вероятнее всего, никогда ей не позвонит, и заводит двигатель, чтобы ехать обратно в хижину.

***

Паркуясь, Энакин замечает на мордочке Ардва застывшие сливки. Большую часть пути он пытался слизать их, но безрезультатно. Даже длинный собачий язык не мог дотянуться до пятнышка, а Трипио, кажется, больше нравилось наблюдать за тщетными попытками своего друга, нежели взять и помочь ему избавиться от сливок.

Входная дверь в дом по-прежнему распахнута настежь, и неудивительно, что Оби-Ван вылетает на крыльцо до того, как Энакину удается выбраться из машины. Он выглядит еще хуже, чем когда Энакин уезжал, его одежда запачкана липкими пятнами крови вдобавок к мятым складкам. Его грудь вздымается, и Энакин думает, что костяшки обеих рук могли опухнуть от того, чем он занимался последние несколько часов. Бедный мистер Хардин.

И хотя очевидно, что Кеноби очень хочет просто сбежать по лестнице и обнять Энакина, он заставляет себя остановиться на крыльце и позволить Энакину подойти самому. Несмотря на отчаяние и неверие во взгляде, которым он окидывает фигуру Энакина, он явно понимает, что существует границы, которые из-за вчерашнего спора он не может перейти. Вместо этого он просто странно и нерешительно застывает на крыльце, продолжая бороться с желанием проверить состояние Энакина лично.

Энакин ничего ему не говорит, возглавляя небольшой парад в направлении хижины. Кеноби следует за ним, достаточно близко, чтобы Энакин чувствовал его дыхание на своей шее, но достаточно далеко, чтобы они не соприкасались. Позади плетутся Ардва и Трипио, очевидно, обрадованные тем, что они дома, после богатого на события дня. Все они направляются на кухню, где оставляют коробочку сладостей, которую дала мисс Ти. Энакину придется обернуться, он знает. Ему придется поспорить с Оби-Ваном о том, что было прошлой ночью, но он осознает, что сейчас попросту изо всех сил пытается собраться с духом.

К счастью, ему не приходится начинать первым, поскольку Оби-Ван хрипло произносит:

– Энакин. – Его рука ложится Энакину на плечо, осторожно заставляя обернуться. – Ты вернулся, – выдыхает Кеноби, будто не может в это поверить.

Собрав в кулак все силы, которые у него есть, Энакин отрывает взгляд от пола, чтобы посмотреть Оби-Вану в глаза.

– В следующий раз не вернусь, – резко и неоспоримо. Заявление и предупреждение. – Если то, что случилось прошлой ночью, случится снова, я уйду и не вернусь. Оби-Ван, ты не можешь… Я не могу…

– Я знаю, – он подходит ближе, отчего Энакин врезается в стойку, отступая назад. Сердце молотом бьется в ребрах, а дыхание участилось больше, чем он хотел бы, но Энакину некуда идти, и ему ничего не остается, кроме как позволить Оби-Вану обнять его. – Я знаю. Мне очень жаль. Это больше никогда не повторится, Дорогой мой.

Он удручен, Энакин это понимает, ощущая слезы на своей коже там, где Оби-Ван вжимается лицом ему в шею. Он удручен, и Рако Хардин умер мучительнейшей смертью, от которой Энакин и пытался его спасти в первую очередь.

– Я тебе обещаю, – пылко шепчет Кеноби. – Я люблю тебя.

Ее звали Сири Тачи; Кеноби рассказывает о ней этой же ночью под защитой одеял и под покровом темноты. Они ходили вместе в старшую школу, были друзьями не разлей вода, творили всякие глупости, свойственные подросткам. Однажды в выходные – уже достаточно взрослые, чтобы курить, но недостаточно, чтобы пить, – они пробрались в дом одного из местных студенческих братств по причине, которую Оби-Ван уже даже не помнит. Возможно, это было сделано на спор или они думали, что будет забавно. Возможно, они пытались заявить о себе миру, который, как они считали, их не замечал.

Они были молоды, невоспитанны, и кто-то этим воспользовался. Сири никогда ему не говорила, кто это был; она не говорила никому, кроме копов, которые отнеслись к ее заявлению как к обычному нытью девочки-подростка, сожалеющей о сексе. Ее успеваемость ухудшилась, она начала пропускать уроки, а однажды просто не явилась в школу.

Энакин сворачивается позади Оби-Вана, пока тот рассказывает, как сбежал с уроков, когда она не ответила на его сообщения и звонок. Как примчался к ее дому и как нашел ее там, холодную и ни на что не реагирующую. Передоз – так сказали врачи скорой. Она умерла задолго до приезда Оби-Вана.

Теперь его ярость на Хардина обретает смысл. Энакин чувствует, как ненависть Оби-Вана к парню кипит в его собственной крови, и неожиданно он уже не чувствует такой вины, как раньше, за то, что Оби-Ван сделал с Хардином. Он успокаивает Оби-Вана, крепко прижимая его к себе, и вместе они дожидаются рассвета.

========== 22. ==========

Энакин приходит к выводу, что изменение мнения – довольно честный ход, если у игрока нет определенного плана.

Рако Хардин мертв. Иначе сказать нельзя. Он мертв и теперь гниет в их подвале, потому что Оби-Ван слишком горд, чтобы просто закопать его тело в лесу. Неважно, что то, чего Оби-Ван хочет – отвезти тело в Корусант и развесть, словно мясную пиньяту, – без сомнения, приведет их обоих за решетку. Большую часть дня они спорят на эту тему, крича друг на друга с разных концов комнат, в которых случаются разногласия; никто из них, кажется, не заинтересован в сближении. Энакин знает, что тюрьму не переживет – по крайне мере, в одиночку. Успешная карьера в служении закону точно сделает его главным козлом отпущения на тюремном поле без какого-либо барьера между ним и преступниками с общей зоны, и никакой судья в здравом уме не отправит его и Кеноби в одну тюрьму, учитывая все обстоятельства.

Рако Хардин мертв, а Оби-Ван, как только солнце начало клониться к закату, уехал, оставив Энакина размышлять о последствиях в одиночестве.

В первый день он отвлекается на дело подражателя. Оби-Ван не мог рисковать, снова заявляясь в участок следом за тем, как он выкрал папку с делом, так что по большей части они работали с тем, что показывали в новостях, и с сомнительной информацией в различных желтых газетенках. Энакин вырезает зернистые фотографии из журналов, которые Оби-Ван привез из своих поездок, развешивая их на стене около коллажа, который остался в гостиной. Они выглядят значительно хуже других, профессионально сделанных снимков мест преступлений, но это лучшее, что у него есть. После он читает статьи, закрашивая бесполезные отступления черным маркером, а цветным – выделяя то, что могло бы пригодиться. Кроме основных деталей преступления, здесь мало полезного, но иногда он сталкивается с неожиданно гениальными вещами в тексте.

Его внимание привлекает одна конкретная статья, в которой неизвестный источник заявлял журналисту, что он подслушал на встрече важных шишек в участке, что есть подозрения, в преступлениях, связанных с именем Оби-Вана, виновен кто-то из их сотрудников. И хотя это не полная ложь – Энакин действительно приложил к этому руку – это довольно интересная теория. Оби-Ван не может быть копом, но никто не говорит, что их подражатель – тоже. На самом деле, чем больше Энакин думает об этом, тем убедительнее все выглядит.

Кто бы ни вел с ними эту игру, он должен обладать достаточными навыками, чтобы копировать Оби-Вана так, что никто в пределах сомнительно эффективного правоохранительного управления в Корусанте даже не начал догадываться о возможности иметь дело не с одним убийцей. Чтобы копировать Кеноби, понадобился бы доступ к файлам в деле. Журналисты не располагают большим количеством информации, а этот убийца явно знает куда больше. У Энакина по спине бежит дрожь от осознания, что он мог сталкиваться с подражателем раньше. Мог работать над делом или обедать в столовой с человеком, способным на те же ужасы, что и сам Переговорщик

Встав с дивана, Энакин движется к шкафчику и достает оттуда один из блокнотов, которые Оби-Ван там хранит. «Коп?», – выводит он большими буквами на листе, прежде чем вырвать ее и прикрепить рядом с остальной информацией. Он прищуривается, скользя взглядом по своеобразному коллажу.

– Кто же ты? – спрашивает он, но никто его не слышит.

На второй день Энакин начинает чувствовать легкое беспокойство, рождающееся в животе. Оби-Ван обещал не уезжать надолго, вернуться самое позднее на следующее утро, и его отсутствие ощущается, словно зуд под кожей. Энакин начинает думать, что, возможно, Оби-Ван намеренно откладывает свое возвращение, чтобы наказать его за исчезновение после той кутерьмы с Хардином. Эта мысль жалит больше, чем он готов признать: у Кеноби есть право наказать его. Не то чтобы Энакин не делал чего-то, чего тот не заслужил. Оби-Ван нанес удар первым – и в буквальном смысле этого слова. Доказательством служит синяк на лице Энакина.

Это волнение и этот страх быстро обращаются в злость. У Оби-Вана нет никакого права. Никакого права делать это с ним. Он может кричать и ругаться, если хочет, или, наоборот, не произносить ни слова. Энакин мог бы справиться со словами, он мог бы справиться с молчанием. С чем он не может справиться – это с мыслью о том, что Кеноби наказывает его, играя на известных страхах Энакина, появившихся из-за продолжительного существования в этой маленькой хижине в глуши.

Если он хочет играть по этим правилам – ладно.

Содержимое шкафчиков в гостиной рассыпается по полу комнаты; фотографии, статьи и вручную написанные заметки аккуратного коллажа оказываются сорваны со стены в порыве слепой ярости. Они усеивают пол, Энакин топчет их ногами, когда, словно загнанное в клетку животное, ходит по комнате из угла в угол. Он чувствует необходимость что-нибудь разрушить, выместить свою тревогу на чем-нибудь более крупном: коллаж не удовлетворил его так, как он надеялся.

Однако чем больше он думает о разрушениях, которых хочет: чем больше размышляет над тем, чтобы пойти на кухню и разбить тарелки или сорвать картины со стен, или перевернуть стол Кеноби и разбросать все его содержимое по полу – тем нерешительнее он становится. Что, если Оби-Ван действительно на него злится? Что, если он действительно его наказывает? Если так, то, когда он вернется и обнаружит, что в его отсутствие Энакин устроил в доме бардак, он может разозлиться сильнее?

Этой мысли оказывается достаточно, чтобы страх снова схватил его за горло, заморозив в венах его разрушающий гнев. Что, если Оби-Ван вернется и найдет гостиную в таком состоянии? Он придет в ярость; он ведь доверяет Энакину присматривать за порядком, когда бы он ни отлучался в Корусант. Будет ли он зол настолько, чтобы уехать снова? Если он уже наказывает Энакина, что он потеряет, если уедет еще на несколько дней и оставит его раздумывать над своими поступками?

Прежде чем он осознает это, он падает на колени, собирая разбросанные бумаги и складывая их в аккуратные стопки. То, что лежало в шкафчиках, отправляется на свои места, информация по их делу крепится обратно к стене именно так, как висела до его истерики. Когда он заканчивает, за окном уже давно стемнело, а Оби-Ван все еще не вернулся.

На третий день страх охватывает его полностью, и Энакин не знает, что ему делать с собой. Он оставляет телевизор включенным, пока слоняется по дому, Ардва и Трипио следуют за ним по пятам, нарушая тишину. Он не может взять себя в руки, чтобы сесть и внимательно смотреть на то, что происходит на экране, но шум помогает притушить оглушающее ощущение отсутствия Кеноби.

Булочки, которыми его угостила мисс Ти, лежат в коробочке на стойке, нетронутые и давно зачерствевшие. Он действительно не может набраться сил и поесть… или сделать хоть что-нибудь. Если бы Оби-Ван наказывал его, то он бы не стал так затягивать. Он не настолько жесток – особенно по отношению к Энакину. Он бы уже вернулся, если бы все было в порядке.

Неужели вот так все и кончится? Энакин, запертый в этой хижине только со своими собаками, и Кеноби, пойманный корусантскими до смешного некомпетентными копами? Умрет ли он здесь от голода, как думал в тот день, когда Кеноби запер его в ванной, или Кеноби сдастся и выдаст его местонахождение? Энакин все еще верит, что первое – гораздо реальнее; Оби-Ван не смог бы жить, зная, что Энакин остался беззащитным в этом мире. Если уж он умрет тут, то Кеноби хотя бы будет знать, что с ним случилось.

Стоит ли Энакину попытаться перейти через гору?

Но нет, не то. У него сейчас на это нет сил. Безнадежность давит где-то в грудит, и даже прежде, чем наступает полдень, Энакин осознает, что открывает дверь настежь, чтобы собаки могли выходить и входить по своему желанию. Он снова стаскивает с кровати белье, устраивая себе постель в гардеробной. Он ворочается в темноте и думает, так ли Оби-Ван чувствовал себя, когда проснулся и понял, что Энакин пропал.

***

Рассвет четвертого дня приносит с собой звук шуршащего гравия. Энакин не спал, но шума достаточно, чтобы вытянуть его из собственных затягивающих мыслей. Одну долгую минуту он пребывает в неуверенности, может ли доверять своим ушам или это всего лишь игры разума. Прошло только четыре дня, он не должен настолько отчаиваться, верно? Но затем собаки начинают лаять, и он слышит, как хлопает дверца машины, а всего через секунду до боли знакомый голос зовет: «Энакин?».

Он выбирается из гардеробной даже быстрее, чем успевает ощутить движение, спешно сбегает по лестнице и выходит в прихожую. Он едва может дышать, боясь все разрушить; едва может позволить себе поверить в то, что это происходит на самом деле, а что это не глупая шутка вселенной. Энакин мешкает внизу лестницы; резко, словно кто-то выбил из его груди весь воздух, выдыхает, когда видит Оби-Вана в дверях.

– Ты здесь, – говорит Энакин. – Ты вернулся.

Оби-Ван, похоже, вымотался за эти четыре дня. Одежда, в которой он уехал, теперь измятая и испачканная, упакована в пакет, который он держит под мышкой. Та, что ему удалось раздобыть, плохо сидит и выглядит старой. Его волосы растрепаны, лицо и видимые части шеи исцарапаны, но Энакин думает, что никогда не видел его более красивым. Кеноби при виде Энакина и сам издает вздох облегчения, выпуская пакет из рук и быстрым шагом пересекая прихожую.

Энакин встречает его на полпути, обвивая руками его шею и ловя его губы в горячем поцелуе. Отросшая борода Кеноби царапает кожу, заставляя Энакина сосредоточиться на моменте. Руки скользят на бедра, прижимая ближе, и Энакин не может противиться песне сирены, которой для него становится близость Оби-Вана.

Он совсем не знает, что происходит дальше, ошарашенный восторгом от возвращения Кеноби. Вот они стоят в коридоре, влажно и горячо целуясь, и следом – он уже понимает, что прижат к стене животом. Кеноби ощущается как нечто теплое, крепкое позади, за спиной, а руки Энакина прижаты над головой одной его рукой. Другая – обвита вокруг Энакина и притягивает его ближе, заставляя прогнуться на грудь Оби-Вана.

– Ты такой красивый, Энакин, – шепчет Оби-Ван, проводя носом за ухом. В его голосе слышится нотка оживления, этот тон Энакин хорошо знает: явная, акцентированная тягучесть, появляющаяся, когда он слишком устает от своей маски для публики, и тьма, скрывающаяся в уголках его сознания, старается перехватить власть. Она пугала его прежде, но теперь он не боится. – Мне стоило бы взять тебя прямо здесь, прижав к стене. О, звезды, ты не представляешь, как я тебя хочу.

Дыхание Энакина срывается, когда Кеноби скользит под резинку его штанов и кончиками пальцев едва ощутимо касается его растущей эрекции.

– Т-ты м-мог бы,– заикается он, рефлекторно дергая бедрами. Он определенно не будет возражать.

Энакину кажется, что его кожа горит; они мчатся к неизбежному – тому, что было понятно с их первой встречи в коридоре между их квартирами. В этот момент ему нужен Оби-Ван. Он нуждается в нем, как в кислороде, – нуждается в подтверждении, что Кеноби действительно здесь. Живой. Дышащий. Невредимый. Оби-Ван – его зависимость, и все большая часть его души уверена, что он никогда не сможет от этой зависимости избавиться.

Оби-Ван хмыкает, горячо и влажно выдыхая в ухо. Энакин спиной ощущает его смех, и ему приходится заставить себя прекратить стонать.

– Конечно, я мог бы, Дорогуша, – отвечает он, собственным вставшим членом лениво потираясь о задницу Энакина. – Это никогда не обсуждалось. Думаю, сейчас я мог бы получить все, о чем я тебя просил, но я хочу сделать это правильно. Так что я отведу тебя наверх и исследую каждый миллиметр твоего тела, а потом втрахаю тебя в матрас. – Кеноби подчеркивает сказанное, наконец обхватывая член Энакина ладонью – не так сильно, чтобы он кончил, но достаточно, чтобы от наслаждения по его спине побежали мурашки при каждом ленивом движении. – Ты будешь просить меня, Энакин.

– Пожалуйста, – задыхается Энакин. – Оби-Ван, пожалуйста.

Руки резко освобождаются, Энакин чувствует, что Кеноби отходит от него, и оборачивается, обнаруживая, что тот ждет, вытянув одну руку в безмолвном приглашении. Энакин кладет свою ладонь в его, не в силах оторвать глаза от обжигающего взгляда Оби-Вана. Пальцы обхватывают его руку, и он покорно следует за Оби-Ваном, тянущим его вверх по лестнице.

Кеноби толкает Энакина к кровати перед собой, быстро освобождая от одежды и спиной прижимая к незаправленной постели. Подушки и одеяла по-прежнему в гардеробной, где Энакин их и оставил, здесь же – только простыни. Оби-Вану плевать.

– Я так долго этого ждал, – выдыхает он почти благоговейно. И все-таки в их соединении нет никакого неспешного наслаждения, только животный голод, скрывающийся во взгляде Оби-Вана.

Энакин уже полностью обнажен, когда задней частью коленей он врезается в край матраса, резко падая на его поверхность. Оби-Ван быстро избавляется от собственной одежды, нетерпеливо, как и Энакин, желая почувствовать скольжение кожи по коже, особенно после такого долгого расставания. В то же время Энакин растягивается на простынях, прогибаясь в спине и позволяя Оби-Вану свободно насладиться видом едва загоревшей кожи и сухих мышц.

Одобрительно хмыкая, Оби-Ван забирается на кровать с кошачьей грацией, но в каждом его движении Энакин видит хищника, которым, он знает, тот и является. Он скользит ладонями по бедрам Энакина, его животу, шее, прежде чем встать над ним на колени и коснуться рукой лица Энакина. Наклонившись, он втягивает Энакина в поцелуй.

Отдать контроль – легко; отдаться на волю Оби-Вана так же, как и в других аспектах жизни. Пальцы чувственно двигаются вниз по его телу, изучая его так, как однажды уже было – в то утро после попытки Энакина сбежать в лес. Они плавно опускаются ниже по его ключицам и цепляют вздернутые соски, выбивая из Энакина низкий стон, прежде чем продолжить свое путешествие. Призрачно касаются живота, мягко следуют по дорожке волос ниже, мучительно ласково трогают основание его члена.

Губы Оби-Вана следуют за пальцами, отрываясь от губ Энакина и оставляя легкий поцелуй чуть ниже его горла, прикусывая кожу на груди, языком проводя по линии, что прочертили пальцы, и слизывая пот с его кожи. Энакин сжимает и разжимает простыни в руках, рвано выдыхая, когда Оби-Ван раздвигает его бедра и встает между ними. Он губами касается внешней и внутренней стороны, бородой царапая кожу и избегая единственного места, в котором Энакин хочет ощутить его чертов рот. После он сильнее кусает мягкую кожу на внутренней поверхности. Шипя от странного приступа наслаждения и боли, чувствующихся после этого собственнического жеста, Энакин пальцами путается в и без того растрепанных волосах Оби-Вана и тянет, пока тот, наконец, не выпускает нежную плоть. Укус поранил кожу, там несомненно останется шрам, когда местечко заживет, и Оби-Ван целое мгновение смотрит на ранку, довольный собой до глубины души, прежде чем позволить Энакину направить себя туда, куда тот хочет.

Ему не удается сдержать стон, когда Оби-Ван наконец уделяет внимание болезненно возбужденному члену Энакина, оставляя мягкий поцелуй на головке перед тем, как полностью взять его в рот. Очевидно, прошло много времени с тех пор, как он делал это в последний раз, и Энакин не может не чувствовать удовлетворения от знания, что из всех любовник Оби-Вана – всех, кто стал-бы-мог-бы-стать-должен-был-стать Энакином, – это было тем, чего он им никогда не давал. Кеноби брал у этих мужчин, но отдавал – Энакину. Этот жест, этот момент – только его.

Через пару мгновений Кеноби находит свой ритм, и Энакин почти теряет контроль от одного только вида губ Оби-Вана, растянутых вокруг его члена, влажных и покрасневших от происходящего.

– Оби-Ван, – хрипло зовет он, когда Кеноби резко отстраняется, оттягивая его от желанного края. – Оби-Ван, пожалуйста.

– Еще рано, Эни, – журит его Кеноби, двигаясь назад. – Мне нужно, чтобы ты еще немного потерпел.

Энакин наблюдает, как тот выбирается из постели и идет к ночному столику, что-то там ища. Когда он возвращается, в его руках оказывается маленькая бутылочка, и Энакин чувствует, как его пульс учащается от ожидания. Снова раздвинув его ноги, Оби-Ван встает между ними. Ощущение скользких пальцев, касающихся входа, пугает Энакина, и он рефлекторно пытается избежать контакта. Оби-Ван шикает на него, шепчет что-то подбадривающее и ласковое, вводя один палец.

И хотя его коллеги когда-то любили пошутить над его иногда блядоватым поведением, прошло много лет с того момента, как Энакин ложился под кого-то. Его телу нужно несколько секунд, чтобы вспомнить ощущения от проникновения и подстроиться под них. Оби-Ван добавляет второй палец, рассудив, что Энакин готов, а следом – третий, разрабатывая его в мучительно медленном темпе. Кеноби не отрывает взгляда от лица Энакина, наблюдает в очаровательном восхищении, как тот жмурится и кусает губы, хныкая от удовольствия, когда пальцы Оби-Вана так правильно сгибаются внутри него.

Наконец, когда его собственное нетерпение берет верх, Кеноби вытаскивает пальцы. Оби-Ван щелкает крышечкой смазки и смазывает свой член, подготавливаясь. Энакин все это время отдаленно помнил о нем, тяжело висящим между ног Оби-Вана и блестящим смазкой на головке, но не уделял ему достаточного внимания до этого момента – Энакин слишком занят собственным удовольствием, а Оби-Ван терпел ради этого момента. Головка его члена касается входа, растягивая, но не переходя границу. Энакин вздрагивает от ощущения, пытаясь резко насадиться до конца, но уверенные руки держат его за бедра и прижимают к постели.

– Энакин, – говорит Оби-Ван. – Энакин, солнце, посмотри на меня. – Тот слушается, смотря на морщинку между бровей и ловя его дикий взгляд, наверное, такой же, как у самого Энакина. – Это твой последний шанс, Энакин, – продолжает он. – Все может закончиться, если ты хочешь. Прямо здесь и сейчас. Все, что ты должен сделать, просто сказать. Это то, чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я остановился?

Даже почти бредя от наслаждения, Энакин понимает, что делает Оби-Ван. О чем он спрашивает. Он помнит первую ночь, когда Кеноби сказал ему, что однажды он не скажет «нет».

– Нет, о, звезды, Оби-Ван, пожалуйста, нет, – просит он, жмурясь. Он не может заставить себя посмотреть на Оби-Вана, когда с его губ слетает: – Не останавливайся.

Открыв глаза, он в ту же секунду жалеет об этом, видя победную улыбку на губах Оби-Вана. Энакин в этот момент понимает, что в той игре, в которую они играли, он проиграл. Он проиграл, и в следующее мгновение Кеноби оказывается внутри него, входя до основания одним быстрым, резким толчком. Минута, уходящая на привыкание, скорее всего, нужна не Энакину, а Оби-Вану, чтобы удобнее встать, больно взявшись за бедра и приоткрыв рот.

Нет никакой медлительности или нежности, но Энакин и не ждал этого; он этого не хотел. Оби-Ван закидывает ногу Энакина на плечо, пальцами при движении безжалостно надавливая на укус, входя так глубоко, как может, с каждым толчком. Они не занимаются любовью, как бы Кеноби ни думал об обратном. Это заявление, и Энакин не может заставить себя захотеть, чтобы Оби-Ван остановился. Всю свою жизнь он изо всех сил боролся то с одним, то с другим: бедное детство, смерть матери, осуждение сверстников, груз ответственности. Он боролся и боролся – и он устал от борьбы. И в том, чтобы сдаться на милость этого человека, который постепенно стал его миром, есть своя прелесть.

Кеноби напоследок еще раз вдавливает ногти в метку – бессловесное напоминание – прежде чем позволить ноге Энакина соскользнуть с плеча, а самому – наклониться ближе и поймать его губы своими. Энакин помогает ему, приподнимаясь на локте и встречая его на полпути, другой рукой обнимая Кеноби, чтобы держаться. Поцелуй выходит влажным, жадным, они больше стонут друг другу в губы, нежели действительно целуются. Энакину плевать; он чувствует, как Кеноби двигается внутри. Он здесь, он реален, и отпечаток ногтей Энакина на коже Оби-Вана от особенно сильного толчка, и его член, задевающий внутри местечко, которое заставляет Энакина видеть звезды. Стона, который он получает в ответ, почти достаточно, чтобы переступить черту.

– Ты такой красивый, – мурлычет Оби-Ван, – такой хороший мальчик. – И одна из его рук смыкается вокруг члена Энакина. Ему нужно совсем немного: толчок бедер Кеноби и мягкое, шепотом произнесенное подбадривание – и он пачкает собственную грудь, кончая. Оби-Ван сбивается с темпа, и ему хватает нескольких толчков, чтобы кончить следом, пытаясь заглушить громкий стон в плече Энакина. Он падает на Энакина, все еще не выходя из него, и осоловело гладит его по голове. – Мой хороший мальчик, – шепчет он ему, и в таком положении они засыпают.

***

К моменту, когда Энакин просыпается, Оби-Ван уже не спит, он принял душ, оделся и выглядит как никогда безупречно. Энакин совершенно не понимает, как ему это удалось, учитывая, что он чувствует себя так, будто его переехала патрульная машина. Тупо болит укус на бедре, и он вполне уверен, что умудрился потянуть мышцы там, где бы не смог. Простыни все еще пахнут сексом, а садиться – явно плохая идея, потому что поясница отзывается болью от грубого обращения. Но он садится, хотя бы для того, чтобы выяснить причину откровенно растерянного взгляда Кеноби.

Энакин замечает в его руках коробку. Простая и без украшений, формой подозрительно напоминает те, в которых обычно хранят драгоценности. И все равно он не понимает, почему это заставляет Оби-Вана нервничать. Настолько, что он даже не смотрит Энакину в глаза, разглядывая вместо этого край кровати.

– Хей, – зовет Энакин, стараясь привлечь его внимание, – что случилось?

– Ничего, – отвечает Оби-Ван, пальцами постукивая по крышке коробки, и это совершенно противоречит его словам. Он тревожно облизывает губы, сглатывает и на короткое мгновение смотрит на горло Энакина. – Я хотел бы кое-что тебе предложить, – объявляет он. – Пожалуйста, пойми, что ты ни в коем случае не обязан это принимать, если это вызывает у тебя дискомфорт. Я сделал это год назад – до сих пор не понимаю, о чем я думал, – но теперь, когда ты здесь…

Он неловко протягивает коробку, все еще не глядя Энакину в глаза, и на секунду, когда тот пытается взять ее, кажется, что Кеноби не отпустит. Он с трудом разжимает пальцы, замешкавшись, и после кладет руки на колени, сжимая пальцы и не зная, что делать с руками. Он не смотрит, как Энакин открывает коробку.

Внутри оказывается ошейник. У Энакина пересыхает во рту, когда он выуживает его из коробки, отставляя ее в сторону, чтобы лучше рассмотреть содержимое. Дорогая темная кожа, очевидно, изготовлено на заказ. Металлические детали, швы и небольшое D-образное колечко выполнены в золотых тонах и выделяются на коже, не касаясь ее. Еще Энакин замечает пластинку с именем, прикрепленную прямо к самому ошейнику, а не к колечку, как бывает обычно. Аккуратными витыми буквами там написано: Энакин Скайуокер.

Прошло много времени с тех пор, как Энакин носил чей-либо ошейник. Ни разу с тех дней, когда был молодым и глупым и нуждался в твердой руке, наставляющей на путь истинный. И хотя за эти годы у него случались романы, он никогда не думал, что будет кому-либо настолько доверять. Если бы кто-то спросил у него, он бы ответил отказом.

Он скользит пальцами по ошейнику, пристально разглядывая его, и возвращает Оби-Вану. Тот принимает вещь, и Энакин смотрит на него, замечая боль в глазах Кеноби, когда тот тянется к коробке на ночном столике.

– Н-нет! – запинается Энакин, понимая, что его неправильно поняли. Оби-Ван, сбитый с толку, замирает. – Я имею в виду, можешь ты… надеть его на меня?

И есть что-то удовлетворяющее в том, чтобы видеть, как на лице Оби-Вана проступает понимание, потерянное выражение сменяется на другое, лучащееся радостью.

– Конечно, Дорогой мой. Иди сюда.

Энакин двигается ближе, наклоняя голову, чтобы оголить горло, и сидит идеально спокойно, пока Кеноби обматывает его шею полоской кожи. Его руки дрожат, но он чрезвычайно осторожен, приближаясь и затягивая застежку, скользя парой пальцев под ошейником, чтобы убедиться, что вещь сидит удобно. После он отстраняется, проводя ладонью по коже ошейника и любуясь контрастом между ней и кожей на горле. Энакин думает, что выражение лица Оби-Вана можно описать только как благоговение.