Текст книги "Переговоры (ЛП)"

Автор книги: Glare

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

========== 1. ==========

Он тянет наручники, проверяя их на прочность. Они прицеплены к столешнице и удерживают его здесь. Он знает, что никуда не уйдет; но это его не останавливает. Он тянет и тянет, чувствуя, как холодный металл вгрызается в его плоть. Все глубже и глубже с каждым движением, сдирая кожу с мышц. Горячие капли крови падают на гладкую поверхность стола, принося с собой знакомый запах железа.

Эти наручники совсем непохожи на те, что хранятся у него дома – из мягкой кожи, податливо изгибающейся плавными линиями. Те бы врезались в его запястья, удерживая на месте, и он мог бы извиваться в них, не боясь получить ничего, кроме царапин. Он бы посмотрел на то, как он корчится, наблюдая с хищной ухмылкой и блеском в глазах, видном в бледном свете луны.

Господи, он хочет домой.

Домой, обратно в хижину в лесу, к их двум собакам и соседской девочке, которая иногда забегала к ним, чтобы принести свежеиспеченные сладости. Она бы чувствовала себя одиноко, когда родителей не было дома, и он бы никогда не прогонял ее, потому что иногда, когда ему приходилось уезжать в командировки, он чувствовал себя так же. Домой, где он мог дышать свежим, чистым воздухом и сидеть на крыше, и считать звезды, которые из-за смога не удавалось разглядеть на небе Корусанта. Домой, к их слишком маленькому душу и кровати, которая скрипела, если двигаться на ней неправильно. Даже та комната – та, в которую он не должен был заходить, но в которую все равно иногда прокрадывался, – где он мог смотреть, как он работает – как детали его разработок складывались вместе. Где запачканные кровью руки расчесывали бы его волосы и он шептал бы ему ласковые, успокаивающие слова, когда всего становилось слишком много.

Сейчас бы он сам согласился на это: на бетонную комнату с голыми стенами белого цвета – слишком пустого и жестокого даже для холодного оттенка; на флуоресцентный свет, жалящий его глаза, и бесконечную пульсацию в висках, и уязвимость его горла.

Наручники позволят ему дотянуться так далеко, только если произойдет чудо, и он почти рад этому. Он почти рад, потому что дотянуться и ощутить пустоту там, где должен быть его ошейник, – значит сделать все реальным. Они забрали его, он знает; он, застыв, наблюдал, как мужчина в перчатках положил его в пакет для улик и унес. И все же признать его исчезновение станет признанием того, что это – все это – нечто куда большее, чем просто ночной кошмар. Если он не признается, он сможет и дальше продолжать притворяться, что все это не по-настоящему и что в любой момент он разбудит его. Он может подождать. Он может быть терпеливым. Это всего лишь вопрос времени.

Мир вне поля его зрения расплывается, исчезая и появляясь в произвольном порядке. Он не помнит, когда ел в последний раз. На столе стоит вода в стакане, с которого на столешницу стекают капельки конденсата и к которому он не притрагивался с того момента, как ее сюда принесли. Каждые пару часов кто-то приходит и предлагает ему сходить в туалет, но в последние несколько раз ему не нужно было никуда ходить. Невозможно что-то из себя исторгнуть, если внутрь ничего не попадает. Кровь утекает, замечает он рассеянно, наблюдая за тем, как красная жидкость растекается небольшой лужицей воды вокруг чашки, явно не помогая ситуации.

Он дремлет, теряя сознание и возвращаясь в него, едва улавливая, как кто-то открывает дверь, чтобы его проверить. Затуманенный разум отрешенно фиксирует громкие слова, ощущение расстегивающихся наручников, острое прикосновение вонзающейся в руку иглы. Все так далеко, будто он наблюдает за происходящим через замерзшее стекло. Неясные тени и искаженные слова. Он дремлет.

– …ект… Ск…ер? – кто-то зовет его. – Детек… Ск…окер? …ы …слыш… меня? Детектив Скайуокер?

Мир обретает четкость вместе с чьим-то прикосновением к его руке. Это не он, он знает, даже когда туман почти рассеивается. Его руки сухие и чуть шершавые от грубых страниц и тяжелой работы. Эти же – мягкие, ухоженные. Длинные ногти царапают его кожу, и он резко отдергивает руку, насколько позволяют наручники. Боль не так сильна, как была до того, как он потерял сознание; кто-то перевязал его запястья, пока он был в отключке.

Перед ним в кресле сидит женщина. Она знакома ему, как и все прочие люди, которых он до сих пор встречал, но усилие, с которым ему приходится выуживать их имена из долго не используемых уголков разума, того не стоит. Не тогда, когда он мог бы использовать эту энергию для того, чтобы понять, как добраться до дома. Но все-таки он не может избегать их, раз уж одна из них сидит прямо напротив.

– Детектив Скайуокер? – снова спрашивает она нежно и мягко, из-за чего он едва не скрипит зубами. – Вы снова с нами, Энакин?

Он узнает ее по глазам. Они голубые – темнее, чем его, – и в них плещется сострадание, но только на поверхности. Он видит, как за этим взглядом крутятся шестеренки в ее голове, пока она пытается разгадать его. Пытается собрать его в единое целое, будто он – кусочек мозаики с пустыми сторонами и без уголков, и если вдруг ей удастся найти шаблон, то, может, получится и увидеть, чем он стал.

– Доктор Че, – рычит Энакин. От долгого молчания голос надламывается при произношении.

Вокара Че – главный психотерапевт департамента и бесконечная заноза в заднице Энакина. В прошлом он провел кучу времени в ее кабинете. Работа полиции нелегка даже для самых опытных офицеров. Особенно для тех, чьих матерей убили во время неудачного ограбления, а они сами были слишком малы, чтобы что-то сделать.

Че улыбается так, как обычно улыбаются раненому животному, а не взрослому мужчине, но Энакин полагает, что именно таким его сейчас и видят – одичавшим, раненым, обезумевшим. Они вытащили его от первого офицера, чтобы привезти на место происшествия и соскрести кровь из-под ногтей. Мысль о том, намереваются ли они его отпустить, куда-то ускользает.

– Вы помните меня, – подтверждает Че, – это хорошо. Кое-кто сказал, что вы их не узнали. Я беспокоилась, что мы, возможно, столкнулись с некоторой потерей памяти.

Энакин хмыкает, резкий звук проходится по сухому горлу. Он все еще не тянется к воде.

– Я помню. Просто не хотел с ними говорить.

– Почему нет? Вас не было больше года, Энакин. Я бы предположила, что вы пожелали бы поговорить со своими друзьями.

Ответ застревает в груди – хриплые, отчаянные слова.

– Я хочу домой.

В ее взгляде жалость, но ее хватка тверда, когда она протягивает руку и берет его ладони в свои. Он пытается отпрянуть, но она не позволяет.

– Детектив Скайуокер, – умоляет она, и Энакин хотел бы, чтобы она прекратила называть его так. Он не был «детективом Скайуокером» уже очень давно. – Вы дома.

В каком-то смысле она права. Это место, эта работа, эти люди – они когда-то были его домом. Но все-таки не теперь. Он больше не детектив Скайуокер. Он Энакин, Эни, Дорогуша.

Теперь все чужое, и ему это не нравится. Это смущает. Слишком сильно. Ощущение такое, будто два человека борются за контроль в его голове; две совершенно разных жизни пытаются слиться в его памяти.

С его губ слетает стон, но Вокара по-прежнему не отпускает его.

– Детектив Скайуокер, мне нужно, чтобы вы говорили со мной. – Когда он не отвечает, она пробует снова: – Мне нужно, чтобы вы поговорили со мной о человеке, который держал вас в плену, – настаивает она. – Мне нужно, чтобы вы рассказали мне про Оби-Вана Кеноби.

========== 2. ==========

Год назад

Когда телефон звонит, Энакин берет трубку. Он вздрагивает в кровати, уже потянувшись за чистыми брюками, к моменту, когда отвечает на звонок. В любое другое время года он бы ничего не стал делать. Звонок бы оборвался, и этот кто-то позвонил бы какому-нибудь другому бедному придурку. У него, в конце концов, выходной. Но все-таки не сегодня. Не сейчас. Он сбрасывал этот звонок с тех пор, как погода изменилась, с первых морозов. Он наблюдал, как соседи украшают дома к Рождеству, слушал праздничные передачи по радио и, затаив дыхание, ждал неизбежного звонка.

Он звонит и сейчас, пока Энакин пробирается на кухню за чашкой – или даже тремя – кофе, натягивая футболку, которая не так отвратительно пахнет, и перешагивая через свернувшегося на коврике Трипио. За окном еще даже не рассвет; он проклял бы любого, кто не был дома и мог заметить, что в такой час вытащило Энакина из постели, кроме местных папарацци, которые вряд ли бы задели его – после заснятой ими целой ночи пьяных развлечений высшего класса Корусанта. Меньше камер и меньше вопросов – больше возможностей сделать свою работу.

– Я буду минут через двадцать, Квин, – говорит он в трубку, прежде чем закончить разговор.

Приятный запах кофе заполняет кухню, помогая сбросить томительную пелену сна. Энакин хватает пакет с собачьим кормом с подставки в кабинете, насыпает в чашку и свистит, подзывая Трипио.

Дворняжка появляется в кухне, но не ест, когда Энакин ставит миску у своих ног. Вместо этого – глядит на него с таким возмущенным выражением на морде, какое только может быть у собаки. Завтрак? В такую рань? – говорит этот взгляд, и Энакин отчаянно стонет. Когда он пришел в приют в поисках щенка, он хотел что-то простое и устрашающее на вид. Собаку настоящего мужика, как сказали бы его друзья. Но ушел он с Трипио, золотистой невротичной собачонкой неопределенной породы. Это жалкое создание уже находилось одной ногой в могиле и стоило слишком дорого для среднестатистического хозяина, и Энакин не смог сказать «нет».

– Ну давай же, Трипио, – умоляет он. – Только один раз. Завтра мы вернемся к расписанию, обещаю.

Трипио, не впечатленный его несчастьем, бросив последний презрительный взгляд на миску, полную лакомых кусочков, скрывается в спальне.

– Ладно, – вздыхает Энакин, ставя миску обратно на стойку. – Сделаем по-плохому.

Последние капли выливаются в кофейник к моменту, как Энакин, зажав кусок тоста в зубах, находит чистую термокружку. Он выливает в нее кофе и отставляет на стойку, чтобы надеть зимнее пальто. Бросив последний взгляд на спальню, в которой исчез Трипио, он собирает вещи и выбегает в коридор.

Далеко уйти не удается, он останавливается сразу же, как вышел из дома. В здании узкие коридоры, в них всегда сквозняк, а входная дверь всегда замерзает зимой, но это все, что Энакин может себе позволить на зарплату копа. Прямо напротив – другая квартира, и он слегка стучит в дверь. Когда первая попытка оказывается безуспешной, он стучит снова.

Что-то падает внутри квартиры, это сопровождается витиеватой руганью, и спустя мгновение дверь открывается, являя раздраженное лицо владельца. Оби-Ван Кеноби – тридцатишестилетний профессор Корусантсткого Университета. Он на пару сантиметров ниже Энакина. У него голубые глаза, золотисто-каштановые волосы и аккуратно подстриженная борода. Он хорошо сложен для человека, который целыми днями сидит за кафедрой, а за его голос любой радиоведущий пошел бы на убийство.

Обычно Кеноби выглядит как влажная мечта любого, у кого есть глаза. Но сегодня он выглядит как Уотто – старый кот его матери, которого она подобрала, когда Энакин был ребенком. Пижама Кеноби помята, волосы взъерошены, а круги под глазами становятся отчетливее, когда он щурится от света флуоресцентных ламп в коридоре. От него исходит легкий запах табака. Энакин не знал, что он курит.

– Господи, Кеноби,– хмыкает Энакин, чувствуя, как внутри становится тепло от такого вида обычно безупречно выглядящего человека. – Смотришься дерьмово. Чем ты занимался прошлой ночью? Участвовал в гладиаторских боях?

Тот фыркает и закатывает глаза.

– Горячо. Я принимал выпускные экзамены.

Энакин сочувственно кивает. Он видел несколько работ студентов Кеноби в те редкие моменты, когда покупал ему выпить в ответ на небольшие услуги. Даже на взгляд Энакина, некоторые тексты были отвратительны.

– Чем могу служить вам этим утром, детектив?

– О! – восклицает Энакин. А он и забыл, что пришел сюда не просто так. – Точно. Я хотел спросить, не сможешь ли ты покормить Трипио сегодня? И выгулять его до того, как уйдешь на пары? У нас тут преступление, меня вызвали, при том что у меня выходной, а ты знаешь, как он относится к расписанию, так что он не стал есть так рано и…

Он чувствует на локте руку, прерывающую его бормотание. Кеноби редко прикасается к нему, хотя они знакомы уже многие годы, так что его хватка – довольно эффективный способ заткнуть Энакина. Кеноби улыбается – тепло, если не устало.

– Конечно, я не против, Энакин.

Сердце Энакина бьется предательски быстро от этого выражения, и он пялится немного слишком долго, прежде чем потянуться за связкой ключей свободной рукой, той, в которой не держит кофе.

– Ладно. Хорошо. Спасибо. Да. Я тогда, наверное, должен дать тебе ключи, чтобы ты смог открыть дверь, когда…

Он перебирает ключи, раздражаясь все сильнее оттого, что никак не найдет запасной ключ от входной двери. Господи, почему хотя бы раз он не может нормально поговорить с этим мужчиной?

Он чувствует легкое давление на локоть, снова замолкая, между тем в выражении лица Кеноби появляется мягкое раздражение.

– У меня есть запасной ключ, помнишь? Ты сказал мне оставить его у себя, когда я в последний раз кормил Трипио.

О. Точно. Именно это он и сделал.

– Ох, – снова говорит Энакин. – Ладно. Ну тогда спасибо, Оби-Ван.

– Нет проблем, – отвечает тот. – Удачного дня на работе, детектив.

Кеноби возвращается к себе, закрывая дверь и оставляя стремительно краснеющего Энакина в коридоре. Скайуокеру требуется целая минута, чтобы заставить мозги снова работать, и позже, когда он бежит к лифту, теплое прикосновение Оби-Вана все еще горит на его коже.

Едва начинает светать, когда Энакин добирается до своего напарника Квинлана Воса, постоянно отсылая ему смс. Уже полно полицейских машин, и желтая лента, ограждающая место преступления, светится от их мигающих огней. «Добро пожаловать в Корусантскую церковь Христа!» – гласит знак на въезде на парковку. Уже собралось несколько зевак и скандальных старушек, в такую рань отправившихся вести наблюдение, но Энакин не обращает на них внимания, проскальзывая под ограждением, чтобы встретить ожидающего его Квина.

– Это точно он? – спрашивает Энакин, опуская официальное приветствие и переходя сразу к делу.

– О да, – вздыхает Квин. – Это определенно он.

Их дыхание вырывается в морозный утренний воздух облачками пара, пока они проходят мимо нескольких судебных экспертов к зданию, в котором и находится место преступления. Энакин шагает, засунув руки в карманы пальто, запоздало жалея, что в спешке забыл перчатки.

– Двенадцать месяцев в году, а он решил устроить эту херню перед Рождеством, – ворчит Квин.

Энакин работает над делом Переговорщика все то время, что находится на службе, сначала как офицер, потом – как детектив. Теперь у него уже есть опыт. В ближайшие три недели каникул Переговорщик будет активен, сбросит три тела, а затем – снова заляжет на дно на остаток года. Это будет его пятый цикл – жертвы от тринадцатой до пятнадцатой. Слишком поздно для Тринадцатого, но Энакин, возможно, еще может спасти остальных.

Толпа судмедэкспертов становится гуще, когда они подходят ближе к месту преступления: сцена Рождества на лужайке перед церковью. Искусно вырезанные фигуры изображают культовую сцены, но сегодня все не так радужно. Каменные животные и люди окружают не младенца-спасителя, а разбросанный по траве труп, обнаженный и бледный. Волхвы, вытянув руки, приносят в дар не ладан и мирру, а сердце, легкие и прочие деликатные вещи, скрытые под кожей. Кровь пятнает лужайку, стекает с рук скульптуры; гротескная картина, созданная Переговорщиком.

Жертва – мужчина двадцати с лишним лет. Голубоглазый блондин. Подходит под привычные описания жертв. Его живот вывернут наружу и пуст, лицо искажено в тихом крике, глаза затуманены. Энакин знает, что все жертвы странно похожи на него самого. Это началось во время третьего цикла, его первого года в качестве детектива, работающего с этим делом. Прежде не было ничего общего у мужчин и женщин, которых выбирал Переговорщик. Но с тех пор как Энакин начал вести это дело, все мужчины были такими. Его несчастные двойники, его не совсем братья.

– Эксперты нашли это раньше, – говорит Квин, передавая ему пакет для сбора улик и пару перчаток.

Энакин оглядывает содержимое пакета: одна поздравительная открытка, в уголке запачканная кровью. На лицевой стороне изображен живописный зимний пейзаж, на обратной – ничего, кроме элегантной надписи в одну строку:

«Счастливого Рождества, детектив Скайуокер».

========== 3. ==========

К моменту, когда Энакин возвращается домой, Трипио разносит его кухню в пух и прах. Мусорное ведро опрокинуто, и все его содержимое раскидано по полу, а он сам от ушей до хвоста вымазан в чем-то, пахнущем совершенно отвратительно. Он уделал всю кухню, но, слава богу, не слонялся по другим комнатам, ковры в которых было бы отмыть куда тяжелее.

– Ну и что случилось сегодня, приятель? – вздыхает Энакин, аккуратно пробираясь через беспорядок и бросая документы на стойку, прежде чем взять съежившегося пса на руки. Это не первый раз, когда его собака разносит все из-за своей тревоги, и определенно не последний. Его предупреждали об этом, когда он забирал пса к себе, так что такие случаи вполне ожидаемы. Они все же работают над этим, медленно, но уверенно. С последнего раза прошла пара недель. Энакин считает, что это определенный успех. – Соседи снова спорили? Леди снизу кричала на кошку?

Он устал, проведя весь день в исследовании любых зацепок, которые они смогли найти при осмотре последней жертвы. Им удалось идентифицировать личность с помощью двух патрульных, нашедших бумажник около клуба, в котором Переговорщик предположительно его и нашел. Там не было камер, да и персонал помочь не смог, так что все зашло в тупик. Согласно показаниям друзей, он отошел в туалет и больше не вернулся. Они ушли, уверенные, что он кого-то подцепил. Он иногда так делал, поэтому они не волновались до тех пор, пока не обнаружилось, что он не объявился и утром тоже.

Все подходило под обычный почерк Переговорщика, но не то чтобы Энакин ожидал изменений. Переговорщик придерживался одной модели с тех самых пор, как стал преследовать мужчин, похожих на Энакина. Он находит милых молодых ребят и выманивает их так, что никто не замечает. Иногда он не будет с ними спать, иногда – наоборот, тщательно затем очищая их, чтобы не оставить никаких следов. Это единственное непостоянство в схеме, но им еще только предстоит понять, по каким признакам он выбирает тех, кто окажется с ним в постели. На самом деле это не имеет никакого значения: все парни заканчивают тем, что становятся деталью его гротескных картин, как только наступает утро.

Энакин вздыхает, позволяя запаху мокрой шерсти и знакомому процессу оттирания Трипио успокоить себя. Управление назначило на утро пресс-конференцию, и он знает, что шеф Йода будет ждать речь от него. Он терпеть не может эти глупости, но Энакин – единственный, кому они могут позволить говорить, не давая журналистам заметить их слабость, при том что майор Палпатин дышит их коллективу в затылок, дожидаясь возможность закрыть это дело. Энакин был лицом Управления с тех пор, как его повысили, – «Любимец Корусанта», так они его окрестили в газетах. Он хорошо выглядит, у него есть мозги и трагическая история, и все это вместе делает его просто идеальным посредником между Полицейским Департаментом Корусанта и общественностью. Его слова не вызывают вопросов и возражений.

Это выматывает. Первую половину конференции он понятия не имеет, о чем говорит, вторую – подразумевает не то, что говорит. Он стоит перед напуганными гражданскими и кормит их дежурными фразами и пустыми обещаниями светлого будущего, которое может никогда не наступить. Они вгрызаются в его слова, благодаря за службу, и у него внутри все сжимается от стыда каждый раз. Будь он хотя бы наполовину таким хорошим детективом, каким его видит толпа, Тринадцатый бы утром вернулся к друзьям вместо того, чтобы светить своими внутренностями.

Когда Трипио оказывается чист, Энакин насухо вытирает его и запирает в спальне, пока сам убирается на кухне. На секунду он подумывает дойти до Кеноби и пригласить его выпить в качестве платы за то, что тот кормит Трипио, но быстрого взгляда на часы достаточно, чтобы понять, что уже слишком поздно, чтобы его беспокоить. Он пригласит его завтра утром, решает Энакин и сворачивается в кровати. Это хотя бы станет тем, чего он будет ждать во время пресс-конференции.

***

– Нет, – говорит Кеноби.

Энакин хмурится, в замешательстве сводя брови, потому что он еще ни о чем не спросил. Дверь открылась, Кеноби оглядел его с ног до головы и, когда Энакин открыл рот, чтобы пригласить его выпить, грубо перебил своим резким комментарием.

– Прости?

– Твой галстук, – вздыхает Кеноби, показывая на него, будто вокруг шеи Энакина висит мертвое животное, а не подобающе праздничный галстук. – Я не могу, находясь в твердом уме, позволить тебе выйти из здания в таком виде.

Оби-Ван отступает внутрь квартиры, оставляя дверь открытой, явно приглашая Энакина следовать за ним.

– Что не так с моим галстуком? – спрашивает он, когда Кеноби скрывается в своей спальне.

Планировка такая же, как в квартире Энакина. На всех видимых поверхностях – кипы газет и бумаг, на кофейном столике – чашка остывающего чая. В отличие от других домов, которые он мельком видел за прошедшие недели, здесь нет никаких праздничных украшений, про которые можно было бы поговорить. Даже ни одного венка. Это немного странно, но, возможно, у Кеноби еще не было времени их развесить. Этим оправданием пользуется сам Энакин, объясняя, почему его собственная квартира так пуста.

– Ты выглядишь так, будто Духа праздника стошнило на тебя, – отвечает Кеноби, пошуршав чем-то в спальне.

Он появляется парой мгновений позже с двумя простыми голубыми галстуками. На неопытный взгляд Энакина, они выглядят одинаково. Он, однако, достаточно сообразителен, чтобы понимать, что его чувство стиля блекнет по сравнению со стилем Оби-Вана и что между галстуками определенно есть какая-то неуловимая разница.

– Мне нравится мой галстук, – ворчит Энакин, пока Оби-Ван выбирает галстук, расправляя то один, то другой и критически их разглядывая.

– Будет лучше, если ты его сожжешь, – отвечает он, очевидно, решив выбрать галстук в левой руке. – Это жестоко по отношению к человечеству.

Выбранный галстук свисает с его руки, другой – откинут назад, и Кеноби приближается и хорошо отработанным движением обвивает вокруг шеи Энакина небрежную петлю. Во рту пересыхает невероятно быстро, и Энакин изо всех сил старается ответить, когда Оби-Ван спрашивает, в честь чего он вообще сегодня решил надеть галстук. Обычно вид у Энакина куда более неформальный, так что то, что он внезапно решил соблюсти дресс-код, – это аномалия. Часть его удивлена тем, что Оби-Ван заметил, как он оделся, но опять же: они уже три года живут друг напротив друга. Он полагает, что это одна из тех вещей, которые ты так или иначе узнаешь о соседях.

– Сегодня, э-э… пресс-конференция, – говорит он, принимая свой праздничный галстук из рук Кеноби, когда тот освобождает от него воротничок. Энакин теребит пальцами мягкую ткань галстука, пока Оби-Ван поднимает воротничок его рубашки, видимо, намереваясь самостоятельно повязать новый галстук. Щеки начинают краснеть, и Энакин надеется, что Оби-Ван этого не заметит. – Управление рассчитывает, что я скажу пару слов.

Он сует свой галстук в карман и пытается взяться за свободные концы нового, когда Оби-Ван завязывает его вокруг шеи. Кеноби отводит его руки, и Энакин безвольно опускает их, подписываясь на такое положение. Он держит голову поднятой, так что ему не приходится видеть внимательный, сосредоточенный взгляд Оби-Вана, пока тот завязывает гораздо более аккуратный узел, чем те, на которые способен Энакин, и продолжает говорить, чтобы отвлечь себя от неприемлемых мыслей, рождающихся в голове. Они почти чувствует исходящее от Кеноби тепло – так близко они стоят.

– Переговорщик подбросил очередной труп прошлой ночью. От меня, как ведущего детектива по этому делу, Управление будет ждать, что я выступлю с заявлением. Что мы нашли, как мы планируем предотвратить следующие преступления и то, что мы близко подобрались к человеку, который все это совершает.

Он не видит, когда руки Оби-Вана вздрагивают, нарушая движение.

– Подобрались? Близко к нему?

Энакин выдавливает горький смешок.

– Конечно нет. Этот парень не оставляет нам никаких улик. Но я не могу прийти и сказать: «Простите, ребята, но еще два несчастных недотепы в конечном итоге умрут в этот праздничный сезон». Публика начнет паниковать.

– Нет, думаю, ты не можешь, – мягко усмехается Оби-Ван, заканчивая с узлом и приглаживая галстук. – Ну вот. Теперь ты выглядишь презентабельно. Голубой подходит к твоим глазам.

Энакин сглатывает, несмотря на сухое горло, и наконец набирается смелости взглянуть на Кеноби. Тот улыбается ему абсолютно приятной улыбкой, но в ней есть что-то еще. Что-то такое, что заставляет его желудок сжаться – определенное самодовольство, о котором Энакину никак нельзя думать, когда он вот-вот предстанет перед населением Корусанта.

– Спасибо, – выдавливает он и отходит назад, намереваясь броситься к двери.

Оби-Ван останавливает его раньше, чем он успевает зайти слишком далеко.

– Тебе было нужно что-то еще, Энакин? Кроме помощи стилиста?

Дразнящие слова, напоминающие о том, что только что произошло, совершенно не помогают успокоить нервы, но он выдыхает истинную причину, по которой пришел к Кеноби.

– Я хотел спросить, не хочешь ли ты выпить позже? В качестве благодарности за то, что ты покормил Трипио вчера?

– Звучит чудесно. Просто постучи, когда журналисты перестанут тебя терзать. Я должен проверить несколько тестов, так что я буду здесь.

– Хорошо, – говорит Энакин, и Оби-Ван не следует за ним на этот раз, когда он идет к двери. – Тогда увидимся вечером, профессор.

– Будь осторожен, детектив.

***

Квинлан ждет прибытия Энакина, он блестяще выглядит в своем шелковистом черном костюме и подходящем галстуке. Как напарник Энакина, он будет с ним на сцене, но, скорее всего, скажет не особенно много. Все разговоры обычно ложатся на Энакина. Квин только улыбается и производит отличное впечатление – а уж в этом он хорош.

– Новый галстук? – спрашивает Квин, шагая бок о бок рядом с Энакином. Вместе они пробираются через битком набитый участок к конференц-залу, где все должно будет происходить. – Я ждал, что ты наденешь свое красно-зеленое уродство, как в прошлом году.

– Что сегодня не так со всеми и с моим галстуком? – раздраженно выдыхает Энакин. Заметив недоумевающий взгляд Квина, поясняет: – Я пытался прийти в нем. Дошел до коридора, и мой сосед заставил снять галстук. Сказал, что это «жестоко по отношению к человечеству» или как-то так. Этот галстук – его.

– Твой сосед? – спрашивает Квин, выгнув бровь. – Ты про того горячего соседа, Кеноби? Про которого ты мне постоянно рассказываешь?

Что-то в его тоне заставляет Энакина покоситься на него.

– Ага, Оби-Ван. Не знаю, про какого еще соседа ты подумал, учитывая, что я ни с кем больше не разговариваю.

– Он знал, что у тебя сегодня конференция? И он повязал тебе свой галстук?

– Да?

Квинлан ухмыляется, сдерживая смех, и Энакин щурится.

– Что, Квин?

– Чувак, – шепчет тот, понизив голос, чтобы никто их не подслушал, потому что они уже подошли к переполненной комнате. – Ты такой идиот.

Энакин скулит.

– Какого черта это значит?

– Да то и значит! Ты. Полный. Дебил. Ты собираешься давать интервью на национальном телевидении, Энакин, и ты носишь галстук Кеноби. Даже если никто об это не знает, все население увидит тебя в галстуке твоего соседа, – Квин произносит это с нажимом, будто Энакин мог забыть, о каком конкретно галстуке идет речь, по дороге от квартиры до участка. – Если это не заявление, то я даже не знаю, что это. С таким же успехом он мог на тебя нассать.

– Квинлан! – возмущается Энакин громче, чем хочет, притягивая к ним взгляды ближайших журналистов, пока они занимают свои места. Он краснеет и внимательно следит за тоном голоса, шипя: – Оби-Ван не такой. Кроме того, если бы он предпочитал мужчин, он, я чертовски уверен, мною бы не заинтересовался. Мы соседствуем уже почти три года, и он не выказал ни малейшего интереса. Я для него – неудачник, живущий напротив, с невротичной собакой и ужасным вкусом в галстуках. Он просто помог мне.

– Судя по тому, как ты при нем всегда витаешь в облаках, могу поспорить, что ты просто позволил ему втянуть тебя в его квартиру, да? – продолжает Квин, будто вообще не слышал того, что Энакин ему сказал. Энакин краснеет сильнее, и ухмылка Квинлана становится шире от восторга. – Ты позволил! Скайуокер!

Возвращаясь к этому мыслями – к тому, как Оби-Ван настоял на смене галстука, как он повязывал ему новый, как самодовольно улыбался, когда Энакин уходил,– он думает, что Квинлан может быть на самом деле прав. И разве это не ужасная мысль? Что, черт возьми, могло вызвать этот неожиданный интерес?

– Я собираюсь выпить с ним вечером, – шепчет Энакин, безуспешно пытаясь унять свой румянец, встречаясь взглядом с майором Палпатином, жестом призывающего их присоединиться к нему и шефу Йоде на сцене, потому что конференция вот-вот начнется.

– О да, – фыркает Квин откуда-то из-за плеча Энакина. – Ты определенно идиот.

========== 4. ==========

– Мы знаем, что подозреваемый – белый мужчина средних лет, ростом приблизительно 6 футов, – вещает с экрана Энакин. – Также мы знаем, судя по его преступлениям, совершенным в течение последних четырех лет, Переговорщик предпримет попытку напасть еще на двух мужчин…

– Почему они зовут его так? – спрашивает Оби-Ван так тихо, будто обращаясь к самому себе.

Энакин поднимает на него взгляд от бутылки, из-за тревоги едва притронувшись к пиву в ней.

– Извини?

– Переговорщик. Почему они так называют его? – снова спрашивает Кеноби. – Никогда не понимал этого.

– На втором цикле был один офицер, – объясняет Энакин, – который, как мы думали, поймал этого парня прямо во время создания одной из его экспозиции. Была полночь, но он видел, что жертва валялась рядом с обнаженной задницей. Он подумал, что это подозрительно, и когда он подошел поближе, то столкнулся с нашим парнем. Вместо того, чтобы запаниковать или кинуться на полицейского, как сделал бы кто-то другой, тот просто заговорил. Рассказал ему истории о том, как его приятель надрался и позвал его купаться голышом в пруду в парке, и как он пришел за ним. Офицер был новичком и тем еще тупицей, так что он повелся на это. Отпустил его, предупредив о непристойном поведении в общественных местах. На следующий день он рассказал об этом нам, после того, как на дереве – на макушке, словно елочное украшение, – было обнаружено тело. Конечно же, журналисты обо всем прознали слишком быстро и прозвали его Переговорщиком, серийным убийцей, которому болтовня помогает избежать наказания.