Текст книги "Алмазная Грань (СИ)"
Автор книги: Extazyflame
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Лай собак. Утробное рычание голодного зверя. Дежавю? Или я окончательно сошла с ума? Подалась вперёд, вглядываясь в полутёмный угол зала за рингом. Движение, суета… несколько пар светящихся угольков. Глаза питбультерьеров.
Темные тени собачьих тел с играющими под черной шерстью мускулами проступили из темноты. Высунутые в ожидании добычи языки, с которых капала слюна, учащенное, как и стук моего сердца, дыхание. Глухой рык. Собаки-убийцы рвали привязи, лишь по чистой случайности не бросались на удерживающих поводки охранников.
Дмитрий и Константин не сразу заметили совершенное оружие, от клыков которого им предстояло принять смерть. Но когда охрана с четырьмя устрашающими псинами окружила периметр зарешеченного ринга, тишина сгустилась.
Стук сердца. Рычание тварей. Скрип кожи ладоней о стекло бокала – предвкушение зрителей. И я, практически тепличное растение на празднике чужой крови. Зажатое в тисках чужой жажды развлечений и не осознавшее, что именно в этот момент из нежного стебля прорастают стальные шипы будущей брони.
Отсеки решетки напротив стражей с американскими питбулями пришли в движение. Ровно настолько, чтобы впустить внутрь четверолапых убийц, и не дать сбежать их будущим жертвам. Я сжала кулаки, борясь с искушением поджать ноги, когда охранники, словно по команде, одновременно разомкнули карабины на ошейниках уже протиснувшихся в лазы псин – мне казалось, эти убийцы могут с легкостью накинуться и на нас. Но дрессировка взяла свое, плюс узники ринга уже успели нанести друг другу кровавые увечья. Это окончательно сорвало планку у взбесившихся собак.
– Фас, – спокойно произнёс Лукас, и отсеки с лязгом захлопнулись за новыми посетителями ринга.
Они не спешили нападать. Яркий свет прожекторов и замершие от ужаса мужчины на первый миг сбили псов с толку. Собаки принюхивались, шумно дышали, прежде чем самый крупный пес страшно зарычал и с утробным лаем кинулся вперед.
Ад обрушился на землю. Потонул в отчаянном вопле обреченных, рычании, лае, топоте ног, треске рвущейся ткани, клацанье зубов. В воздухе повис тошнотворный запах крови. Он осел на губах привкусом металла и раздавленных томатов. Вкус ужаса и смерти.
Мне надо было закрыть глаза. Лукас бы понял, наверное. Но я, словно сомнамбула, раскачивалась в кресле, сжав бокал до боли в пальцах, и смотрела, едва не ослепнув от увиденного, не оглохнув от самых страшных, душераздирающих воплей умирающих. Навсегда записывала на жесткий диск памяти отвратительную, ужасную картину – оскаленные пасти псов, рвущих человеческую плоть, кровь, капающую на зеленое полотно ринга с острых клыков, тела тех, кто совсем еще недавно весело шутил, играл в рулетку, пил виски… а теперь представлял собой тюки окровавленной плоти. Они мало что имели общего с людьми.
Черный питбуль с белым лепестком клевера – причудливым окрасом на груди – сбил с ног окровавленного Константина, почти добравшегося до решетки. Мужчина пытался воззвать к Лукасу, не понимая, что уже не жилец с подобными ранами, кровь стекала по его подбородку на окровавленные лоскуты костюма. Бросок, и клыки псины-убийцы вонзились в его щеку.
Я закрыла глаза. Тугой узел тошноты рванул вверх по пищеводу, отключая все органы чувств. Кажется, я впилась ногтями в руку сидящего рядом Лукаса. Все это уже не имело значения. Я утратила связь с реальностью. И в то же время… мне была невыносима мысль, что я сейчас забрызгаю ошеломительное платье и кожу дивана содержимым своего желудка.
– Что-то хочешь сказать мне, милая? – ласково спросил мой мучитель, склонившись к уху. Дыхание на щеке успокаивало, но в его голосе было решающее ожидание. И я поняла, что будет, если я начну сейчас сбивчиво шептать просьбы остановить происходящий кошмар, расплачусь или забьюсь в истерике. Проигрыш. Затяжной прыжок в кипящую лаву.
– Нехорошо. Душно. Мне надо в…
– Прямо по коридору и направо. Все интересное уже произошло. Тебя проводят.
Я поднялась на ноги. Перед глазами плясали кляксы крови. Хрипы и стоны умирающих потонули в накате сердечного стука. Комната кружилась, тугой комок подбирался всё выше и выше. Я думала лишь о том, что меня может стошнить перед всеми присутствующими. Это было недопустимо, пусть даже произошедшее не произведет на них после показательной казни предателей никакого впечатления. Психика щадила меня. Она поставила блок, заставив переключится на более насущную проблему.
В коридор я выбежала, не замечая сопровождения – тех, кто ехал с нами в автомобиле. Именно они открыли двери и подсказали, куда бежать. Едва я захлопнула за собой дверцу кабинки, меня вывернуло наизнанку.
Я потеряла счет времени. Хотелось рыдать, но я знала: если я позволю себе подобное, проиграю. Не сейчас. Пусть даже перед глазами застыла картина, способная лишить рассудка самого отчаянного храбреца: сразу двое псов над телом, не пойми кого, настолько изуродованном клыками. Лужа крови. Зияющий остов ребра сквозь огромную рану. И собаки, с чавканьем и рычанием рвущие окровавленную плоть…
Глава 11.3
Новый рвотный позыв скрутил меня вдвое. Липкая испарина проникла под корсет, осела росой на корнях волос, на лбу, ладонях. Я задыхалась. Невозможно было вдохнуть даже глоток воздуха между атакам горловых спазмов. Меня выворачивало наизнанку даже тогда, когда внутри ничего не осталось.
Наконец, обессиленная, дрожащая, я отползла к стене кабинки и прислонилась спиной, обхватив себя руками. Озноб не отступал, клацали зубы, ледяной пот стыл на коже арктическим холодом. Перед глазами все так же плясали пятна крови, иногда они темнели, иногда наливались алым цветом. Я не знала, сколько прошло времени, прежде чем сумела обрести ясность и подняться. Идти не могла – голова кружилась, сила притяжения тянула вниз. Кое-как смогла выбраться, перебирая руками по стене кабинки, а там, наощупь, уговаривая себя сделать хоть шаг, добраться до умывальника.
Кажется, в дверь просунулась голова кого-то из конвоиров – их обеспокоило мое долгое отсутствие. Убедившись, что я цела, просто стою у вмурованной в столешницу раковины, удерживая вес тела на вытянутых руках, он поспешил захлопнуть двери.
А я боялась смотреть на свое отражение в огромном зеркале. Боялась, что в нем, словно на полотне кинопроектора, оживут картины увиденного кошмара. Дышала глубоко, чувствуя мелкую пульсацию во всем теле, будто оно стремилось распасться на атомы, чтобы не оставаться в реальности, где боль и жестокая смерть – обыденные вещи. Лишь когда открутила кран и подставила ладони под холодную воду, стало легче. Вода очищала и возвращала к жизни.
Зеркало отразило бледное лицо незнакомой мне девушки с размазанной алой помадой, растрепанными влажными волосами, с отголоском безумия в огромных глазах… эта незнакомка не должна была находиться в футляре промокшего от испарины платья. Оно было чужим. Мне надо было снять его сию же минуту… либо сделать так, чтобы я получила право и дальше в нем находиться…
…Клатч на тонкой цепочке. Руки дрожат, высыпая на мрамор столешницы содержимое – маленькую расческу, помаду, упаковку мятных леденцов и влажных салфеток. В мозгу набатом бьется мысль – ты не имеешь права на слабость. Ты видела, что делают с теми, кто за чертой. И ты не хочешь разделить их участь.
Вода отдает хлоркой, но она же и освежает. Набираю в рот и запрокидываю голову, полоскаю, сплёвываю. Снова и снова. Во рту горечь, привкус крови. Ее не смыть ничем, но я пытаюсь до тех пор, пока не сводит зубы, и привкус хлорки не вытесняет вкус желчи. Руки уже не трясутся, и даже сердце бьётся по-другому – оглушительно, но замедлено. И я беру красную помаду. Наклоняюсь к зеркалу и обвожу линию искусанных губ. Четко – просто даю себе установку, что если выйду за контур, случится нечто страшное. Я не хочу этого, и мое тело подчиняется ментальному приказу. Линия четкая.
Расческа путается в волосах. Вэл говорила, нельзя расчесывать мокрые, но у меня нет выбора. Вырываю клочья, приглаживая, выравнивая. Локоны практически исчезли, волосы ложатся гладкой волной на обнаженные плечи. Достаю салфетки, тру кожу везде, куда только могу добраться, смывая едкую вонь холодного пота. Шрам на спине саднит, в корсете тесно. Это надо пережить. Я не имею права упасть в шаге от цели. Я прошла самые страшные круги ада не для того, чтобы сдаться у финиша.
Сразу несколько мятных леденцов в рот. Взрыв арктической стужи – тот самый толчок, укол адреналина в сердечную мышцу, что не даст упасть. Раскусываю, не чувствуя языка от ядреного ментола. И комната обретает очертания, перестаёт кружиться. Я снова могу передвигаться, не рискуя упасть. Минуты слабости позади.
Размахиваюсь и бью себя по щекам, по очереди. Отрезвляет окончательно, щеки наливаются естественным румянцем. Пытаюсь улыбнуться, но это слишком. Я не готова. Наклоняюсь к зеркалу, придирчиво рассматриваю свое отражение. Хвала создателю… водостойкой туши и подводки.
Мне надо вернуться туда, где произошла кровавая бойня. В ту комнату, где наверняка еще витает запах крови, а собаки доедают человеческую плоть. И, вашу мать, я это сделаю. Пусть у меня разорвется сердце. Пусть я никогда не смогу уснуть. После этого я все равно не буду прежней. Проникли в мозг, перевернули все вверх дном. Лукас и его грязные игры разума. Ненавижу. Не за то, что он замочил своих партнеров, они, наверное, это заслужили.
За то, что он искупал меня в их крови, привязав к себе самыми прочными канатами.
Охрана курит у дверей туалета. Им весело. Вашу мать, они кайфуют от произошедшего. У них, оказывается, тоже есть эмоции! Знакомый речитатив режет болгаркой по натянутым нервам.
– Умоляли, чтоб простил! Он питбулей в дом пустил. Долго верные братки собирали их куски!
Это «Сказка о братке Салтане». Когда-то кто-то из моих одногруппников распечатал этот текст, заставляющий Пушкина вращаться в гробу, и мы читали его в коридоре в ожидании лекций, смеялись. Это даже не выглядело издевательством над классикой русской поэзии – настолько четко блатная феня легла на канву сюжета. Могла ли я знать, при каких обстоятельствах услышу это снова?
При моем появлении смех прекращается, улыбки сходят с лиц. Не потому, что эти два мордоворота щадят мою нежную девичью душу. У них устав, а кроме того, оба ошеломлены тем, что я нашла в себе силы выйти, да еще накраситься и привести себя в порядок. Кивают. А я мысленно укладываю вокруг сердца гранитные плиты. Крепкие. Непробиваемые. Чтобы ни одна эмоция не пробилась сквозь эти стены. Но никто не знает, как долго я смогу их удерживать силой воли.
В воздухе запах крови, страха, фекалий. Но его перебивает аромат дыма и табака. Не сразу понимаю, что это все – у меня в голове. Ринг уже пуст. Тела убрали. Нет даже крови. Несколько бесплотных теней в комбинезонах заканчивают мыть пол вокруг ринга, другие стелют новые рулоны покрытия. Поверхности не отмывали, их заменили. Исчезла решетка вокруг, исчезли следы кровавой вакханалии, будто ничего и не было. Сколько же времени я провела в туалете?
Лукас и партнеры курят сигары, пьют виски. Кто-то сервировал небольшой столик. Как эти монстры могут жрать тарталетки с икрой после того, как на их глазах рвали на лоскуты тех, с кем они прежде выпивали, ворочали дела, парились в бане, трахали проституток? В какой мир я попала?
– Виктория! Вы заставили нас беспокоиться, – укоризненно замечает мужчина с бородой, выпуская кольцо дыма и сбивая невидимый пепел с сигары. – С вами все хорошо?
Лукас наблюдает за мной из-за бокала. И я делаю то, чего от меня ждут: улыбаюсь. Но это не улыбка. Это оскал затравленного зверя, который так и не дался своим преследователям.
– Я брезглива. Приношу свои извинения.
Нейтрально, сухо. Никакого порывистого «это ужасно/ мерзко/ бесчеловечно». Пусть думает, что я привыкла видеть подобные смерти и наслаждаться ими.
Кто-то наливает мне шампанского. Я делаю глоток. Ментол уничтожает его вкус. Лукас берет меня за руку, но молчит. Так и проходит эта сигарная вечеринка на костях недавних собратьев – будто ничего не произошло. Мужчины обсуждают вопросы бизнеса, спорят относительно новых назначений. Я ловлю смысл их беседы жадно, словно утоляю жажду. Именно это не дает мне вспоминать. Отводит от пережитого ужаса.
А затем мы покидаем казино, ставшее последним приютом для тех, кто посмел пойти против Лукаса. Ночь на исходе. Холодный воздух заставляет сжаться, вздрагиваю. Прощаясь, каждый из присутствующих целует мою руку и выражает надежду, что я хорошо провела время. Я чувствую себя своей на сходке мерзавцев. Я разделила с ними расправу над провинившимися. Мне хочется кричать, что я не одна из них и никогда не буду, но я улыбаюсь.
В автомобиле тепло. Мы молчим. Лукас разговаривает по телефону, не обращая на меня внимания. А я смотрю на спящий город за окном. Серые предрассветные сумерки превратили его в пейзаж постапокалиптического фильма. Будто все люди вымерли в один момент от неизвестного вируса.
После этой ночи мир никогда уже не будет прежним. В нем нет свободы. Нет больше ничего. Он просто чужой. Или мне нет в нем места, той, что наблюдала жестокую смерть и после этого улыбалась. Кому есть дело до того, что при этом происходило глубоко в душе?
Закрываю глаза. Теперь можно. Бессонная ночь, логично, что хочу спать, верно? Не подкопаешься. Но перед глазами – кровавое месиво из человеческих тел. В ушах – их вопли и предсмертные хрипы. Проглатываю рвущийся крик.
…На Гавайях жарко. Океан лижет песчаный пляж. На горизонте – алая полоска зари. Лодки ловцов трепангов колышутся на легкой ряби волн. Еще немного, и у дальних скал, где бушуют волны, появятся отчаянные серферы. С ними ничего не случится. Смерть бежит прочь от сумасшедших…
Я такая же. Я бегу от себя. Заменяю увиденное картиной какого-то неведомого мне мира, зная, что скоро он может стать моим с той же вероятностью, как и сегодняшнее испытание.
Я выживаю. И не вам меня судить.
– Ты уснула?
Наверное, мне удалось задремать под вполне осязаемый рокот волн у скал выдуманной лагуны. Когда Лукас потряс за плечо, город за стеклом автомобиля исчез. Вновь сад и особняк за забором. Клетка захлопнулась.
– Тебе надо выпить. Поднимемся ко мне.
И я улыбаюсь. Не послушная кукла, а то, что хочет видеть во мне этот мужчина – единомышленница. Принимаю его протянутую ладонь и иду ступенями портала своего нового мира. Опускаюсь в кресло, желая снять с себя платье и забыться. Смотрю, как он разливает виски, принимаю бокал, пью, даже не жмурясь. После всего произошедшего кривиться от его обжигающей горечи – моветон. Лукас приседает напротив. Запускает ладонь под шелковые юбки платья, гладит кожу моих ног. Но при этом в его действиях, как и прежде, нет сексуального подтекста.
– Ты знаешь, зачем я заставил тебя на это смотреть, Виктория? – его голос подобен степному суховею, сгущенному в огненный вихрь. Он ранее пугал меня. А теперь… теперь он почти родной. Делаю глоток виски. Жар внутри. Жар снаружи.
– Ваш мир, сэр. Вы хотели сделать меня частью вашего мира.
– Не только это. – Его рука согревает. Меня должно это пугать, но уже поздно. Он сделал меня частью самого себя. Вшил в сознание свои программные коды. – Скажи мне. Ты считаешь, людям нужно давать второй шанс?
Я хочу спать, а не вести философские беседы. Но у меня нет выбора.
– Второй – да. Но не третий.
– Нет, Виктория. В моем мире вторых шансов не дают никогда и никому. Ты должна это запомнить. Предавший однажды здесь предаст снова. Вместе с теми, кто не простит тебе слабости первого прощения. И чем скорее ты это усвоишь, тем легче тебе будет идти дальше. Ты готова идти дальше?
Рука ласкает внутреннюю сторону моих бедер. Я киваю, закрыв глаза. Не пойму, чего больше хочу – сна или секса. Но Лукас делает выбор за меня.
– Сейчас отправляйся спать. Ты молодец, девочка. Я доволен тобой…
Встаю. На негнущихся ногах иду к двери, к немому стражу. Он уже декорация. Больше не необходимость. Лукас знает, что я не сбегу. Окончательно запуталась в сетях чистогана, перешла грань, разделяющую наши миры. Мне дали шанс выжить, но для этого навсегда вырвать собственное сердце. Принять новую реальность, позволить ее войти в свою кровь. Стать мною.
Это не последнее испытание. Их будет еще много до тех пор, пока я не сорвусь… или не удержусь в новом мире.
Мне дали шанс стать первой леди самого Люцифера. Если я смогу, я выживу. И в тот момент я сказала себе, что сделаю это. Потому что выбора у меня просто нет…
Глава 12
Глава 11
Утром я почти убедила себя в том, что все случившееся – страшный сон. Это оказалось не трудно. Когда тебе, вчерашней студентке с красным дипломом, показывают изнанку жизни, ты не успеваешь к ней привыкнуть. Не в первый раз. Только непонятно, закаляют тебя подобные испытания или же разрушают.
Платье аккуратно разложено на кресле, бриллиантовый ошейник поверх атласа серого цвета – такого же, как и ненастный день за окном. Мне хочется рассмотреть его в деталях, но я не имею права расслабляться. Бегу в душ, совершаю приятные утренние ритуалы – кожа сияет, волосы блестят, на лице ни следа вчерашней рефлексии. Здесь никто не позволит заигрываться в депрессию. Сияющий внешний вид – обязанность. Дашь слабину, тебя даже голодный охранник не захочет.
Выбираю облегающее платье цвета чайной розы. Как и большинство деталей моего гардероба, оно не похоже на наряд шлюхи. Привилегия фаворитки главного мафиози, подтверждение статуса.
Платье и колье пахнут духами. Не кровью, не потом, не вчерашним шоком. И я гоню прочь воспоминания о прошедшей ночи. Так проще.
Мне приносят завтрак в комнату. Охранник, пряча глаза, поясняет, что босс уехал по деловым вопросам, и что я должна быть готова с ним поужинать. Проклинаю себя за проблеск сожаления. Когда это я успела настолько соскучиться, чтобы желать его общества? И что означает эта дрожь в теле, которую не перепутаешь ни с чем, но я упорно отрицаю ее значение?
Кофе изумительный. Намазываю тост джемом, прислушиваясь к своим ощущениям. То, что плещется в моем теле – желание. Жажда близости. Кожа помнит прикосновения его ладони, сознание – глубину горных озер проникающего взгляда. Уже не ледяных, скорее, манящих искупаться в них. Проникновенный голос что-то будит внутри, забытое, сильное, первобытное.
Я злюсь на себя и ненавижу ту, кем становлюсь. Вчера этот мужчина, не дрогнув кинул на растерзание псам своих партнеров. Заставил меня смотреть, наслаждаясь реакцией. Какого хера, извините мой французский, меня теперь так влечет к нему?
Сильный и властный мужчина, мечта всех девочек независимо от возраста? Положение вещей – я принадлежу ему и душой и телом, что не может не возбуждать древние инстинкты? Ладно, пусть так. Но откуда этот странный диссонанс с желанием накрутить его галстук на свой кулачок и притянуть к себе? Зарыться пальцами в его волосы и натянуть что есть силы? Месть за вчерашнее… или все куда сложнее? Настолько, что я практически ощущаю его участившиеся дыхание, вижу взгляд, в котором мнимая затравленность и обреченность расцветает алым заревом запредельного кайфа?
Об этом куда приятнее думать, чем об окровавленных телах двух камикадзе, осмелившихся играть в свои игры. О риске не оправдать его доверие. Лучше гореть, чем угасать, пусть даже это не единение наших с ним эмоций, а всего лишь мои безумные фантазии, которым никогда не воплотиться в жизнь.
В обед приносят ноутбук. Радость временная: никакого подключения к интернету. Зато игр и фильмов немеряно. И книг. Фантастика. Десятки папок под именем автора. И это настолько… трогательно? Не могу подобрать слов. Лукас запомнил все, о чем я ему рассказывала. О детской любви к фантастике, любви, которую мне привил мой покойный отец!
Пропускаю обед, ныряю в миры Роберта Шекли. Чужие миры. Я убегаю от реальности. День переходит в вечер, когда ко мне врывается Вэл.
Она в платье. Черном, облегающим, с узором из пайеток. На ногах – байкерские сапожки до средины икры. Представляю ее верхом на железном мустанге и начинаю завидовать белой завистью.
– Как ты? – осторожно спрашивает подруга. Я улыбаюсь, и виду на ее лице шок.
Лишь спустя несколько минут пытливых взглядов и задумчивого покачивания головой, понимаю: она в курсе происходящего. И по ее логике, я должна рыдать, истереть, забиваться в угол, вздрагивать от отдалённого собачьего лая, но уж никак не валяться на диване у экрана ноутбука с блаженной улыбкой на губах.
– Хотела заказать нам пиццу. Мне сказали, Сам с тобой ужинать будет. Пичалька.
Она все еще косится на меня, пытаясь понять – не сошла ли я с ума после ночного представления. Подходит к платью, осматривает, кивает, довольная. Я не знаю, что ей известно. Рассказали ли ей о том, как меня рвало в туалете после представления, или сама догадалась. Интересно, как бы сама повела себя на моем месте.
– Мне сказали. Только не пояснили, когда у него ужин.
Вэл включает телевизор и запрыгивает на кровать. Осторожность на ее лице сменяется любопытством.
– Как себя чувствовала в таком платье?
Шрам вдоль спины отзывается легким зудом на ее слова. Пожимаю плечами.
– Тесное. Но в целом, круто.
– Говорят, ты произвела фурор. Все только и говорят о новой женщине Лукаса. Мало того, что красива, так еще и умна. Заметь: о женщине, не о шлюхе. Вика, такое мало кому удавалось.
– А что произошло со старой женщиной Лукаса?
Вэл переключает каналы, задерживается на том, что транслирует рок.
– А, так они долго не задерживались. Анаконда, кажется, в эскорт пошла администратором. Да, у него еще и такой, типа легальный бизнес есть, там все по-честному. А жена, он уже давно ее в свет не выводит. Ее вся эта жесть утомляет. Ты думала, он ее зажарил и съел?
Я думаю, с него станется. Но не хочу об этом думать.
– Кстати, он ни с кем раньше не ужинал. Ты первая. Вика, я рада, что у тебя получилось. Правда. Только не форсируй события и не расслабляйся.
Клип какой-то рок-группы прерывает экстренный выпуск новостей. Это городской канал. Я не сразу обращаю на них внимание, мне хочется расспросить Вэл как можно подробнее, ведь она намного лучше знает Лукаса. И хочется поделиться с ней своими фантазиями. У этой девчонки опыт общения с мужчинами колоссальный, пусть пояснит, что допустимо, а что нет.
– Знаешь, меня к нему тянет. Да, можешь передать, пофиг. Он и сам это, наверное, уже понял. Только как-то… нестандартно, что ли.
Мне приятно избегать тему кровопролития. Я знаю, что о ней Вэл говорить со мной не станет: грубо велит забыть, замолчать. А тема мужчин и секса – это наш, девочковый мир. В борделе не говорят о чем-то другом.
– Как? Хочешь отхлестать его плёткой? Вика, он… просил сам?!
От ее проницательности на миг застываю, теряю дар речи. Что-то в ее глазах понимающее, знающее. Перевожу рассеянный взгляд на экран телевизора – всегда в неловкий момент ищешь, на что отвлечься.
На экране картинка из прошлой жизни. Настолько чужой и далекой, что я не сразу пронимаю, что происходит. Узнаю выкрашенный в яркие цвета палисадник, детскую площадку, большие липы, дом. Дом. Половина этажей как будто снесена, из оконных проемов валит черный дым. Фигуры пожарных мечутся вокруг, давят подошвами вылетевшие стекла, растаскивают груды обломков. Струи из брандспойта кажутся крошечными, недостаточными для того, чтобы загасить пламя – теперь я вижу также и его.
Я выросла в этом доме. Там, где бушует огонь и валит дым, раньше жила тетя Наташа. Я дружила с ее дочерью. Соседний подъезд вроде не тронут. Там живет моя мать…
Крик рвется из горла. Подношу ладони ко рту, а внутри все обрывается. Голос репортёра местных новостей холоден, лишен каких-либо эмоций, как глаза Лукаса. Отдельные фразы впиваются в сознание стеклянными сталактитами выбитых окон.
Взрыв газа. Эвакуация. Не удается загасить огонь. Семь пострадавших. Трое погибли на месте, четверо госпитализированы.
Трое. Четверо. Погибли. Госпитализированы.
Я уже не вижу и не чувствую ничего. Вэл трясёт за плечо, я трясусь в такт ее жестам. Мама. Мамочка. Боже. Так не бывает. Не может быть такого ужаса подряд, удар за ударом. Боже, нет. Только не это. Пусть меня убьют, порвут питбулями, зароют живьем, только не она!
– Лера! – я не узнаю свой голос. Это вой раненого зверя. – Лера, там… там моя мама… я должна быть там!
Не слышу, что она говорит. Подрываюсь с места, ищу комнатную обувь – не нахожу. От боли парализует, ноги подкашиваются. Падаю, едва не заходясь в рыданиях.
– Телефон… дай…
Она напугана и шокирована. Переводит взгляд с телевизора на меня, буквально ползущую к двери. Пытается поднять, шепчет, что не имеет права, просит подождать, успокоиться. Потерпеть еще час, она подготовит кого-то из девчонок под клиента и поедет лично разузнать все на месте. Я едва ее понимаю. Знаю, у нее есть мобильный телефон. Ей ничто не стоит позвонить моей матери, ее номер я помню наизусть – сама лично дарила ей мобильник и выбирала номер, который легко запомнить. Вэл качает головой. Говорит, что запрещено, будет плохо нам обоим. Мне плевать. Мне уже не будет хуже, чем сейчас. Цепляюсь за подол ее платья, пайетки впиваются в кожу.
– Лерочка, родная… один звонок… я не скажу ни слова… прошу…
Нет, не слышит. Авторитет Лукаса превратил ее в бездушную куклу, нетерпимую к чужой трагедии. Своя шкура дороже. А я с неконтролируемой яростью толкаю ее в живот, бегу прочь. Плевать на крики, на обещание сейчас же сходить к боссу, который не откажет… да плевать я хотела на эти обещания!
Охраны нет, я бегу по коридору, не разбирая дороги, захлёбываюсь в слезах. Пожалуйста, мама, только не ты! Боже, если ты есть, не забирай ее, молю, забери меня!
– Вика! Он не зверь, просто подожди…
Он не зверь. Он хуже. Но только в его власти, сойду я с ума или нет. Крики Вэл остаются позади, я выбегаю на улицу, под моросящий дождь – босиком, в слезах. Нет, я не остановлюсь. Может, именно сейчас ей нужна моя помощь, и счет идет на минуты!
Лай собак вдалеке. Я не задумываюсь о том, что они могут со мной сделать. Крики, кто-то их сдерживает. Гравий впивается в ступни, а я, не разбирая дороги, интуитивно угадывая вене направление, бегу к особняку, где находится резиденция Лукаса.
Охрана не успевает меня задержать. Здесь мало что угрожает их боссу, оттого они расслаблено дымят в беседке, позволяя мне беспрепятственно приникнуть в дом. Сшибаю с ног кого-то из прислуги с подносом, бегу по лестнице вверх. Вот кабинет Лукаса. Здесь тоже охрана, заняты тем, что зажали в углу перепуганную рыжую девчонку в наряде горничной. Одна из девочек. Им не дают прохлаждаться. Пользуюсь замешательством, открываю дверь.
Мне нечего терять. Не обращаю внимания на маты и крики опомнившихся секьюрити, топот ног по лестнице. С разбегу влетаю в огромный стол, чудом удержавшись на ногах.
Лукас не один. Двое мужчин, узнаю в них вчерашних посетителей казино, и дама неопределенного возраста в ярко-красном брючном костюме. Похожа на бандершу, а не на бизнес-леди, впрочем, так и есть. В тот момент мне плевать на социальный статус присутствующих.
Боль. Охранники настигают, скручивают мне руки за спиной, насильно ставят на колени на мягкий ворс ковра. В воздухе сгущается изумление. Четыре пары глаз недоуменно смотрят на меня – босую брюнетку в дорогом платье, с укладкой, с заплаканными, безумными глазами… и босиком.
– Отставить! – разлается негодующий голос Лукаса. – Виктория, ты… ты лишилась рассудка?
В его голосе предупреждение и обещание семи египетских кар – я плохо вижу через пелену слез, чувствую кожей. Причин множество. Нарушила переговоры, ворвалась без спросу, дала визитерам повод обсудить произошедшее, сломала вчерашний имидж личного помощника главного. Это не имеет значения. Я знаю, что моя мать в опасности. Я хочу верить, что она жива. Что я смогу ее спасти. Что потом, все равно.
Меня отпускают – видимо, думают, что никуда я не денусь. А я не принадлежу самой себе. Лукас выходит из-за стола, руки скрещены на груди, сверлит меня взглядом. Вот сейчас огласит приговор. Я не могу терять времени.
Кидаюсь ему в ноги, в буквальном смысле. Обнимая колени, сбивчиво рыдаю, пытаюсь объяснить, что произошло. Вряд ли внятно получается. Пальцы свело, он итак сильно сжаты, что простреливает болью, когда Лукас пытается их разжать, без особой нежности.
– Уберите ее отсюда! Сейчас же!
Меня накрывает. Трясу головой, вырываюсь из грубых захватов охраны. Форменная истерика. Конечно же, главный босс не намеревается развлекать гостей подобным, как и выслушивать рыдания очередной рабыни, пусть даже на ступень превышающей всех остальных.
Меня тащат. Не ведут, именно тащат, больно сжав предплечья. Голос Лукаса глухой, словно сквозь вату.
– Приношу извинения, рабочие издержки. Итак, Людмила, я жду ваших пояснений: как вышло, что клиент недоволен поведением вашей лучшей эскортницы?..
Я не верю. Он не может так от меня отмахнуться и решать вопросы, которые и рядом не валялись с тем, что сейчас происходит у меня внутри. Но меня вытаскивают в коридор и продолжают тянуть дальше. Не бьют, видимо, на это счет были четкие указания. А я теряю связь с реальностью. В голове набатом пульсирует оно и то же:
Мамочка, нет. Только не ты. Прошу, только не ты.
Рыдания выгибают судорогой. Я не чувствую боли, когда меня осторожно, но в то же время без особой нежности толкают на пол пустой комнаты. Скрежет замка режет нервы и сгибает меня пополам.
Рыдаю, понимая, что, возможно, уже поздно. Проклинаю Вэл и Лукаса. Им ничего не стоило спасти меня и, возможно, мою маму!
Время останавливается. Давит ледяной глыбой, не позволяя встать на ноги. Я так и лежу, свернувшись калачиком, посреди комнаты, в той самой позе, в которой меня оставили. Все было зря. Я могла выжить в этом ужасном мире, но не тогда, когда это предполагает отказ от родственных связей. Я проиграла. Но, возможно, умирающим дадут последний шанс…
Время играет против. Тревога окончательно лишает рассудка. Я уже не рыдаю, скулю, словно раненый зверь, обхватив себя руками, внутри стынет холод. Перед глазами – лицо мамы. Я как будто удерживаю ее на этом свете усилием своей мысли, и, если отпущу, шанса помочь ей уже не будет…
За окном вечерние тени, усилившийся дождь. Холодно, болят израненные гравием ступни, но я не замечаю боли. Слезы высыхают, внутри пустота. Я выгорела. Здесь, за десятки километров, не в состоянии помочь самому близкому человеку, в абсолютном неведении. Что дальше? Ничего. Лукас не простит проявления слабости. Не перед свидетелями, во всяком случае. Я только надеюсь, что больнее уже не будет.
…Яркий свет бьет в глаза. Я так и лежу на полу, потерявшаяся между забытьем и реальностью. Тело оцепенело. В тот момент я с пугающей ясностью понимаю: мне все равно, что будет дальше. Я не смогу жить, зная, что мамы больше нет.
