Текст книги "Почему я ненавижу фанфики (СИ)"

Автор книги: Эш Локи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Новиков тихо рассмеялся, но в смехе зашуршали тяжелые предпиздецовые нотки. Крыша плыла. Так что я его поторопил.

Данька возился с презервативом довольно долго. Я успел немного успокоиться и освежить память. Всё-таки собирался дойти до конца.

Приятная жаркая волна обдала тело, когда Данька надавил. И снова внутренности потянуло ноющей неприятной болью. Я приподнялся на локтях, слегка подставляясь. Тут-то от мягкой текучести Новикова предсказуемо не осталось и следа.

Видимо, именно это гаду виделось в фантазии – как я прогибаюсь под ним. Такое маленькое обстоятельство резко поменяло дело, и первый толчок «на пол шишкаря» получился грубый. Я схватил Даньку за запястье, чуть придержав. Он понял и замер.

До меня донеслось сдавленное «чёрт».

В какой-то момент показалось, что в вены набился цемент – настолько всё было неподъемное и недвижимое. Но потом я очухался, аккуратно двинулся назад, расслабляясь и вынуждая себя перебороть странные ощущения.

– Что ты… – хрипло выдохнул Данька. – Костя… не торопись.

В прошлый раз я не смог. Мысль о том, что я какой-то не-до-конца бесила, почти давила на нервы.

Выдох получился по-змеиному шипящий и это меня слегка рассмешило. Было больно и внутри давило, но в целом, я мог это перебороть.

– Стой, – Данька приостановил меня рукой. – Всё нормально?

– Угу.

– Ты весь взмок.

Мы замерли так – напряжённые до последней мышцы, стянутые в общее. А потом я выпрямился и коротко прижался бедрами к его бедрам.

Данька подхватил меня под живот. Дыхание у него сбилось напрочь. Я справился, и это ощущение вызвало в моём теле новый обвал удовольствия. Понятия не имею, что я в этом находил. Наверное, хотелось, чтобы мы могли больше не сдерживаться.

На спину посыпались поцелуи-укусы. Потом Данька запрокинул мою голову назад, теряясь, и я почувствовал, что разум его покинул. Глубокий толчок, затяжной и размашистый, выбил из меня самый развратный стон на свете.

Даня тянул за волосы, с усилием прижимал к себе, вынуждал изгибаться до болезненной судороги в спине. Ещё никогда я не чувствовал себя таким свободным и тупоголовым. Животным. Кем-то, способным отдаваться на полную катушку, руководствуясь только инстинктами и желанием. Уже через пару-тройку минут таких танцев у меня болело абсолютно всё, кажется, даже волосяные луковицы на голове – настолько выматывающим оказалось это мероприятие.

Но чувство – чувство было всепоглощающим и мощным, стоящим всего. Я даже подмахивал, что в моём понимании траха было что-то из ряда вон, но… в тот момент никаких ограничений просто не существовало.

Кончил я Дане в руку и даже осознать не успел, когда он умудрился почувствовать приближающийся оргазм и одарить меня лаской. Но дыхалки не хватало даже на обеспечение организма кислородом, поэтому спрашивать «как» я не стал.

Моё естество стянуло в пламенный ком кайфа, а затем перемололо в какую-то розовую единорожью пыль. Иначе я просто не понимаю причин своего отупело-счастливого состояния.

После того, как кончил Данька, я разлёгся на жирафах. Они всё плыли по своей солнечной Африке, а я плыл с ними, под мокрой разгорячённой грудью, спиной чувствуя лихорадочные удары любимого сердца.

– Твою… мать… Костя… – выдавил Данька спустя пятиминутную вечность. Кое-как отлепился. Зашумел кран, зазвенела вода. Я всё ещё полулежал полустоял, прибалдевший, с саднящей задницей на виду.

– Извращенец, – наконец, мурлыкнул я. Данька занялся приведением нас всех в порядок – себя, меня и жирафов. – Кухня… осквернена. Я не смогу… больше есть на этом столе.

– Помолчи, а, – фыркнул Новиков, натянув на меня штаны и собрав в кучу с намерением утащить тело-улику в ванную.

Он был совершенно очаровательный. Лохматая шевелюра приобрела веерообразную форму, смуглая кожа покрылась влажной солоноватой плёнкой. Оживший богинь из камасутры, как он есть.

Вдоволь налюбовавшись этим, по прибытию в ванную я торжественно объявил:

– Я такой гей.

– Ага. Качественный.

Возникла пауза. Приятная, глубокая пауза, немного устаканившая наши чувства.

– Твоя фантазия сбылась? – слабо бормотал я, пока Даня настраивал температуру воды и натирал меня гелем для душа.

Нос у Новикова покраснел. Я был этим фактом чрезвычайно доволен и потому веселился от души.

– Лучше, – прошептал он. – Если бы мне однажды пришлось представить тебя страстным, я бы представил что-то намного скромнее. Ты, блин… говорят же – в тихом омуте…

– Мой омут не такой уж и тихий.

– Зачем тебе понадобилось… весь? Я же говорил, что не обязательно так… прямо… да, бля.

Даня дернул душевую шторку, как будто она была виновата в том, что он не может подобрать слов.

– Весь твой член? – подкинул дровишек я.

Меня обдали взглядом, полным смешанных чувств. Однако приязнь, притом откровенная испанская мачо-приязнь, перевешивала всё.

– Он самый.

– Хотелось не сдерживаться. И чтобы прихлопывало.

– Блэкджек!

– Ну, понимаешь ли, чтобы яйцами звенело!

– Ты, блин!

– Шлёп-шлёп, как в грубом БДСМ-порно!

– Я тебя убью, – он смеялся, забираясь ко мне в ванную. Конечно, до его роскошной кабинки нашей средних размеров чугунной чаше далеко, но лично мне было отлично где угодно, лишь бы с Данькой.

Я решил довести его окончательно и потому с милой улыбочкой протянул ладонь.

– Дай руку.

Он выполнил просьбу без всяких задержек.

– Надо же, с тобой работает и без котлет, – давясь смехом, сказал я.

И Данька, растянув губы в нелепой улыбке, в сердцах запульнул в меня мочалкой.

========== 29 – Спэшл: прочность (Лёша/Никита) ==========

Всё оказалось просто.

Сильные руки. Инструменты. Любовь к машинам. И чуткость, свойственная людям, которые вынуждены постоянно быть внимательными к деталям. В прямом и переносном смысле.

– Придётся подождать, – мягко улыбнулся Лёша, завязывая на затылке узелок банданы. – Но ты ведь хотел?

– Да, – отозвался Никита, провожая его заинтересованным взглядом.

Гараж был большим. Не монстроподобным, конечно, но места хватало на простаивание четырёх машин, плюс пятая ремонтировалась над ямой. Стены были изрисованы причудливыми граффити, всюду царил торжественный мужской бардак «нет лучше места этой штуке, чем тут», хотя, пожалуй, стенды со всякого рода инструментами и автомелочёвкой – ключами, прокладками, свечами, пребывали в имитационном порядке.

Дементьев работал автомехаником. Как он сам сказал, мастером по подвескам, хотя Никита подозревал, что он принижает свои навыки – мотоциклы, что гоночный, что повседневный выглядели ухоженными, каждый миллиметр был тщательно обработан, с заботой, трепетно и аккуратно.

Это было даже веселее, чем Никита себе представлял – вот почему он без труда справился с дверью, вот почему добрался за считанные минуты. Он привык выезжать по первому зову клиента в любое время дня и ночи, словно какой-то супергерой с ключом, и для него такое поведение стало нормой жизни.

Ну, а какие проблемы могут возникнуть с хлипким дверным замком… который, кстати ему же пришлось поменять на новый.

Никита бродил на периферии происходящего, стараясь не мешать Лёше и мужчине, которого буксировали в мастерскую вместе с его хондой. Неподалёку круги нарезал ещё один работник мастерской, очевидно, тот, кто сообщил о поломке и выяснил её причину. Из краткого рассказа Дементьева Никита узнал, что его зовут Олег. И что Олег – «по шинам и вообще-то главный, но не волнуйся, он никогда не был против гостей в гараже. У нас там что-то вроде проходного двора».

И внезапно, внезапно, будто по какой-то причуде мира, Лёша преобразился. Никита долго размышлял о том, что же делает его таким… «не отсюда», но здесь, в мастерской, в футболке, бандане, перчатках и промасленных джинсах он, наконец, обрёл своё место. Его чуткая сторона, скрывшись на время, обнажила обычного спокойного мастера – парня, который разбирается в подвесках и без труда в одиночку орудует домкратом. Парня, который ищет поломку так, будто впадает в глубокую медитацию, сам себе наговаривая что-то вроде «и где же ты у нас поцарапалась…», и больше ничем не напоминает чудовище из сказок и былин.

Никита так заинтересованно следил за его работой, что спустя полчаса с левого фланга к нему подкрался Олег.

– Готовит себе помощника? – весело поинтересовался он, сложив руки на груди.

– А? – не понял Никита.

– Обучает тебя, стало быть? Ремонту?

У Олега были интересные черты лица. Запоминающиеся, хотя и не гармоничные – нос с горбинкой, глаза какие-то орлиные, распахнутые, и голос громкий, будто усиленный устройством.

– Нет, я… просто друг, мне стало интересно, чем он занимается, – размыто объяснил Никита. Не говорить же, что Лёша теперь бдит за ним с таким усердием, что даже в магазин не отпускает одного.

С момента выхода из больницы прошла неделя. И вроде бы, его опека должна была поутихнуть, учитывая, что Никита вел себя покладисто – пил лекарства по утрам, согласился съехаться на время, не злился и даже, подумать только, не язвил. Но нет. Лёша пока не давал ни спуску, ни нагрузки. И ещё он так и не дал никаких объяснений по поводу, какого вообще хрена.

Но Никита был не из тех, кого интересует адекватность бытия. Только бы не чувствовать вечную усталость и одиночество.

– Не грузи его, – спокойный умиротворяющий голос Лёши вмешался в диалог, и Никита отвлёкся. – Пружины надо заменить. На складе что-то осталось?

Далее последовал разговор, в котором Зацепин не понял ни слова. Он просто наслаждался – тут, в гараже, царило какое-то особое умиротворение. Ничего похожего на офисы, деканаты, официальное грузилово. Свои правила и жизнь.

– Ну вот, ты увидел, – сказал Лёша на улице, отобрав незажжённую сигарету и выбросив её в урну. – Что-то понял?

– Понял, откуда у тебя внимательность, – улыбнулся Никита, пряча нос в шарф. – Ты в людях тоже поломки ищешь?

– В людях их всегда слишком много, – хмыкнул Лёша. – Да и чинить бессмысленно…

Впрочем, он даже не пытался. Говорил – сломаю. И не шутил.

По-другому назвать это было трудно, да и названия были не нужны.

– Отпусти меня… – шипел Никита, давясь слезами в сильных, жёстких руках, не дающих отстраниться.

– Нет, – Лёша сидел за его спиной, удерживал тонкие запястья и терпеливо ждал. – Лепи.

Играла музыка. Старый, искажённый артефактами джаз. В комнате витал сигаретный дым. Дементьев разговаривал полухрипами – безжалостно и точно воссоздавая атмосферу.

Окуная в неё снова и снова, не давая опомниться, заставляя захлебываться.

– Мне страшно!

Никита вырывался, извивался змеёй, хныкал, скулил. Всё бесполезно – Лёша дожидался, пока иссякали силы, а затем снова и снова заставлял его опускать руки вниз и целовал в висок.

Между ног лежал удручающий ком красной глины. И перепачкано было всё: одежда, руки, пол и лица.

– Я знаю. Знаю, но я здесь, рядом с тобой и никуда не денусь.

– Я всегда один, – бормотал Никита, жмурясь, когда его пальцы натыкались на гладкую, мягкую массу. – Против себя я всегда один!

Лёша целовал его в макушку и всё повторялось.

После таких «сеансов», он позволял курить. Долго курить, забравшись с ногами на подоконник и хныча о своём, о сложном, глубинном и разрушенном до основания.

– Если тебе так нравится за этим наблюдать, почему бы не дать мне сдохнуть? – ядовито спрашивал Зацепин.

– Мне не нравится, – спокойно отвечал Лёша, щедро окатывая прохладой в голосе и взгляде. – Я же сказал, если не смогу помочь – помогу умереть. Мне не трудно.

– Урод, – плевался Никита, выдыхая дым. Впрочем, звучало скорее одобряюще, чем сердито.

Он смотрел красными от слёз глазами на невразумительное течение жизни за окном и никак не мог поверить, что когда-нибудь сможет вновь войти в эту реку. Вновь ощутить её нежный холод, её скользкие камни, тельца хитрых перламутровых рыбок-идей и возможностей. Подводные тайны.

Всё то, чего он лишился, оказавшись выброшенным на берег.

– Виноват мой дядя, – через какое-то время, успокоившись и надышавшись гарью, Никита начинал говорить о том, что первым приходило в голову. А приходило в мутный разум только прошлое, его же стараниями тщательно смешанное с дерьмом. – Он нашёл репетитора, уговорил родных отдать меня ему. «Ребенку надо развиваться. У ребенка талант!». Теперь я тыкаю его носом в мою разрушенную жизнь и на хую верчу деканат, иногда заставляя отчислять тех, кто мне не по душе.

– Он ректор?

– Ага.

– Он любил тебя?

– О чём ты вообще? – завёлся Зацепин, и без того нестабильный, вымотанный и доведённый до ручки. – О чём ты, Лёша? Он. Отдал. Меня. Ему.

– Он желал тебе добра.

– Давай представим на секунду – если бы он засунул в жопу своё сраное добро, кем бы я был сейчас?

Возникла пауза, но Никита не ждал ответа. Он снова отвернулся и загляделся на пышный клочок облаков, повисший над домом.

– Кем бы я был…

Лёша подошел в плотную, медленно убрал тёмные, заметно отросшие волосы за ухо. Затем пальцы наткнулись на металл, обвели выпуклые шарики серёжек.

– Прошлое изменить нельзя, – тихо сказал он. – А будущее – можно. Я бы хотел знать, кем ты станешь, если выживешь.

– Я не выживу.

Обхватив острый подборок, Лёша развернул лицо Никиты к себе. Слёзы уже высохли, но горечь осталась. Она всегда оставалась, невыплаканная и жуткая.

– Мы можем поступить по-другому. Я переломаю тебе все кости и ты станешь овощем. Такая вот, комфортная определённость бытия. Знаешь, что тебя мучает звёздная болезнь? Маленький мальчик, которого перехвалили в детстве, был травмирован и весь его талант лопнул в одночасье, как воздушный шарик. Скажи-ка, ты точно был талантлив? А может, ты на самом деле мудак, который нашёл оправдание своей натуре?

– Был? – бесстрастные глаза Никиты, и без того мрачные, почернели до космической темноты.

Усмехнувшись, Лёша тут же смягчился и улыбнулся, будто это не он мгновением назад ударил в самое больное место. И Никита бросился, будто слепая летучая мышь, всем телом. Лёша легко подхватил его и приглашающе лизнул в подбородок.

После таких сцен секс у них всегда был изумительный. Бессмысленно-грубоватый, больной. Они трахались так, будто воздух закончится раньше, чем придёт экстаз, а на планете давно не осталось ни одной живой души, способной их услышать.

Хотя Лёша был неизменно нежен, а Никита – неизменно напряжён, натянут до треска мышц, они находили в этом способ зализывать нанесённые друг другу глубокие раны.

Ещё лучше секс был только после маленьких сцен ревности.

Дементьев не позволял Никите какое-то время ходить в универ. Приходилось с одногруппниками и «клиентами-дипломниками», да и вообще с кучей ничего не значащих людей общаться на расстоянии.

Он звонил с двух телефонов и четырёх симок, на кухне, в ванной, в любой напряжённый и не очень момент. Иногда целыми днями не выпускал сотовый из рук, строчил сообщения, читал сообщения, листал паблики.

Лёше пришлось ломать и эту зависимость тоже – путём изъятия батарей.

– Слепишь бабочку – верну, – издевательски бросил он, унося аккумуляторы в неведомые тайники своей квартиры. И противостоять ему было невозможно. Никита пытался. Он пытался и был пять раз завёрнут в узел, один раз запуган до смерти, один раз почти изнасилован, так что скоро бросил это по-настоящему гиблое дело.

Бабочку Никита лепил два дня и обгрыз все ногти. К концу второго он вдруг понял, что руки не трясутся.

И… испугался.

Осознание, свалившееся на голову, согнуло в три погибели и загнало под стол на кухне. Там он просидел полчаса, а потом пришёл Лёша.

– Чего ты сюда забился?

– Кажется, твои методы действенны… – тихо отозвался Никита.

Он ждал какой-нибудь очередной, невыносимой жести, после которой останется одно желание – умереть, но…

Лёша взял его за руку, вытащил на свет и обнял, как ребенка – крепко-крепко. Гладил по волосам, целовал куда ни попадя, долго и старательно. Что бы не происходило, ему не надоедало. Да, он пёр напролом, жестко и непреклонно, но Никита уже знал – больше ничто не могло ему помочь.

С того дня начались улучшения. Маленькие, незначительные, но они увлекали и радовали. Сначала он смог самостоятельно разобраться с бабочкой и получил батареи назад. Потом, под присмотром Лёши, лепил на протяжении часа – увлёкся.

Прошлое больше не тянуло жилы, а кошмары всегда разбивались о нежные поцелуи. И не было необходимости искать утешения.

Он знал – впереди ещё гора работы. Целая куча.

Но страшное позади.

– Какой-то ты другой, – заметил Костя, встретившись с ним на крыльце возле универа в первый же день, когда Лёша снял домашний арест и разрешил вернуться в привычную жизнь.

– Жалкий и волосатый? – усмехнулся Никита.

– Нет. Не знаю… не счастливый, но что-то около того. Знаешь, я собирался тебя придушить, но ты так долго приходил в себя, что желание пропало. А теперь вот совсем, окончательно.

– Костя, тебе в тюрьму нельзя, – пожал плечами Никита. – Ты слишком симпатичный.

– О чем болтаем? – Даня материализовался из пустоты, как мышь, почуявшая запах сыра, правда, агрессивно настроенная мышь-охранник сырного банка.

– Да вот, расписываю Тесаку в красках, что в тюрьме его милую пятую точку ждёт неудобоваримое обилие мужской любви, – впрочем, кое-что из развлечений никогда не теряло актуальности. Например, игра на нервах Новикова.

Который тут же ощерился и трансформировался из мыши в бультерьера.

– Расслабь булки, принц-полукровка, Костя ещё не совершал преступлений. Пока не совершал.

– Вы бесите, – огрызнулся Тесаков, морщась. – Какая, блин, мужская любовь?

– А тюрьма – это ничё? – рассмеялся Никита. – Ой, не делай вид, что ты не знаешь, о чём речь. Одно время все гомосексуалы универа выстанывали твоё имя во время дрочки.

– Чего? – продолжал зеленеть Даня.

Костя покрутил у виска и слинял.

– Не злись, – Никита похлопал Новикова по плечу, поравнявшись с ним на лестнице. – Я шучу.

– Ты какой-то другой, – задумчиво протянул Даня. – Что-то хорошее случилось?

И Никита понял, почему, всё-таки, эти двое так крепко спелись.

========== 30 – Спэшл: список правил поведения (все со всеми) ==========

Комментарий к 30 – Спэшл: список правил поведения (все со всеми)

Сначала я настраивалась философствовать. Но потом решила, что грузанутый конец этой работе не нужен и написала эпически не грузанутый :D

Думаю, этот спэшл последний. Из него, в общем-то, ясно, что всё у всех хорошо и будет хорошо в дальнейшем.

Мурлык-курлык.

– Ребята, а раз мы все немного пидоры, давайте сыграем в бутылочку? – ляпнул Никита, и воцарилось молчание.

Гробовое.

Лёша уронил полотенце, которым вытирал руки, Даня тихо побледнел до оттенка сливочной глазури, а это было не так просто с его-то природными данными. Я икнул и потянулся за портвейном, потому что нахуй всё это, вот почему.

– Я, конечно, понимаю, что ты человек творческий и всё такое, – протянул Лёша. – Но это уже перебор.

– Смотрите, кто засмущался. Вообще-то, атака была на Новикова.

Я посмотрел на Даньку.

Если так прикинуть, с того момента, как мы опидорасились, он существенно изменился. Нет больше легкомысленного идиота, оторванного от мира, есть идиот классический, очень тесно с миром связанный. Но всё же местами его связь пропадала и откуда ни возьмись вылуплялись странные реакции.

Шалость Никиты удалась, так что он всё ещё перебирал палитру, будто хамелеон, и никак не мог остановиться. Для проверки результата я даже пощёлкал пальцами перед потерянным лицом своего ненаглядного. Он вдруг перевёл на меня взгляд и – ноль презрения, фунт внимания.

– Ну?

– Что?

– Ты бы согласился?

Он был пьян, но я полагал, что дело не только в этом – Никита притащил какой-то загадочный косяк, и Новиков выразил желание попробовать.

Теперь, очевидно, он медленно ехал башней. Хотя куда дальше ехать, если крыша давно откатилась за пределы досягаемости? Крыша, блядь, путешественница.

Я осмотрел лица собравшихся – морду Лёхи, титаническими усилиями пытающегося сдержать смех, Никиты, строящего мне глазки, и Дани, офигевшего от такого резкого поворотного поворота. Он очень охуел и никак не мог выхуеть обратно.

– Ой, да мне насрать! – взорвался я. – Чё уставились?

– Ты просто такой милашка, глаз не отвести, – улыбнулся Никита.

– Нахуй иди, Зацепин, – рявкнул я. – Все идите дружным строем.

Даня, в таких ситуациях обычно излучающий радиоактивность, внезапно захихикал. Мерзенько так, на своём, на испанском. Лёша этой удручающей картины не выдержал и тоже заржал.

Короче, вечер шёл очень странными тропинками. Хотя я давно знал, что нам собираться в одном помещении противопоказано. С того дня, как отмечали защиту дипломов. Когда забратались до такой степени, что с какого-то перепугу потащились на поиски жениха для Марго, в итоге своими воплями и сюсюканьями разогнали всех собак и их хозяев в радиусе пяти километров. Нарвались на гопарей, отжали у них кепку и кусок штанины – Ритуся постаралась. Слепили в песочнице два хуя и под утро всем скопом взобрались на крышу офиса, где слушали Лёхино музло из двух наушников вчетвером, напрочь забыв про существование динамиков.

И, если тогда был пиздец, то теперь ещё хуже.

Элементарно: я уже ничего и никого не боялся, Никита – наоборот, начал бояться регрессировать в апатию и на этой почве сходил с ума, у Лёши была своя логика, а у Дани не было мозга.

Комбинация фатальная. Фатальнее некуда.

Никита медленно опрокинул бутылку портвейна на стол, как поганый подлый котяра. Как бы не смущаясь, что все молча отказались. Взяв лимончик, я решил создать вокруг себя свою атмосферу и, если что, быть не при делах.

Бутылка крутанулась. Никита пытался обставить всё это действо под видом баловства, но глаза у него искрились очень нехорошо, очень недобро, очень даже очень. Внезапно всем нам стало безумно интересно наблюдать за верчением. Никто играть не соглашался, но следили прямо-таки с замиранием сердец-сердечек.

Плавно сбавив обороты, она качнулась и указала горлышком на Даньку.

Я взял ещё один лимончик и приготовился к шоу.

– Да-а-а-аня, – излучая любовь, протянул Никита. Он встал, наклонился над Новиковым. Тот опять упал в прострацию, а я на почве этой детали злобно загрыз ободок цедры. Чего не сопротивляется?

Оказалось, шок был таким глубоким, что даже если бы Никита нос ему откусил, он бы не шевельнулся.

Поцелуй у них получился короткий, дурацкий, но меня всё равно слегка потянуло крабом-раком-морской-муреной на тёмное дно. Строит тут из себя непреклонность, а как до дела доходит – сидит столбом. Жопа ему, чё.

– Вау, – коротко прокомментировал Лёша. Всего-то «вау», а прозвучало примерно как «не жить вам, котятки мои, если это продолжится».

Я покосился на него и взял третий слайсик лимона. Дело принимало интересный оборот.

Даня перевёл взгляд на Лёшу. Никита сидел сволочью сволочь и торжествующе лыбился. Почему все играют, если отказались – спросил бы я, если бы не переборщил с кислым. Пришлось срочно запивать. Пока я вошкался с коробкой сока, Даня крутнул бутылку.

Она провернулась кучу раз и остановилась на мне. Я мрачно подставил щеку.

– Эй, нет уж. Давайте по-честному… – возмутился Никита.

Данька дёрнул меня за ворот футболки и поцеловал, чуть-чуть углубив поцелуй. Тут я обнаружил, что ему этот балаган даже нравится. В хорошем смысле – нервы пощекотать.

Отлепившись, он чуть поморщился от кислого привкуса. И пришла моя очередь охуевать от души.

Сев на место, я пристально проследил за тем, как Данька откидывается на стул. Что творилось у него в колокольне, было неясно. Хотя не впервой. Я подтолкнул бутылку из вредности. Чуть-чуть, скучающе. Она провернулась один раз и указала на Лёшу.

Очаровательно, блин.

Никита отодвинулся, пропуская к хозяину квартиры. Я встал, стараясь ни о чём не думать, подошёл к Дементьеву и сурово поднял глаза.

– Злюка, – подколол Лёша и, демонстративно опустив руку на мой затылок, крепко поцеловал, хотя вообще-то по всем правилам это я должен был его засосать. Но ему всегда было наплевать на подобные мелочи, так что сей жест ни капельки меня не удивил.

И тут началось.

Лёша был бы не Лёша-феерический-гондон, если бы не отомстил всем и сразу самым изощрённым способом. Меня он укусил – довольно больно, я аж замычал и на глаза навернулись слёзки. Данькин пукан подгорел от одного взгляда на действо, а Никите Дементьев ещё и фак показал где-то между делом. Это я понял уже после, трогая языком место укуса и разглядывая раздражённых всех: Никита щурился, как близорукий, Даня мрачно ставил бутылку в ровное положение, Лёша излучал тепло и блаженный ангельский свет, предвещающий Очищение Господне путём сжигания неверных в адском котле.

– Всё, поигрались и хватит.

Таким образом я остался единственным пострадавшим и буквально раненым в губу. Утром мы даже вспомнили произошедшее и решили деликатно замять дело. Отшутившись, добавили в личный список правил поведения пятый запрет по списку: «Не играть по-пьяни в гейскую бутылочку», сразу после: «Не искать Марго вторую половинку на улице».

А мораль сей басни такова – нет никакой морали.

Просто это было весело.