Текст книги "Мне уже не больно (СИ)"

Поздним утром меня будит настойчивый поцелуй.

Просыпаясь, я автоматически отвечаю и только спустя мгновение понимаю, что Никита, взъерошенный и теплый со сна, целует меня сам, втягивает мой язык себе в рот, легонько прикусывает нижнюю губу. Ведомый, я сначала теряюсь и напрягаюсь, но потом позволяю Никите делать все самому. Так приятно отдаваться на волю его инициативы.

– Я думал, что не прощен, – бормочу, когда Никита отстраняется и поправляет подушку, чтобы наши лица оказались на одном уровне.

– А ты и не прощен, – фыркает Никита, закатывая глаза. Потом молчит недолго и смущенно добавляет: – Но я знаю, что обязательно тебя прощу.

Я понимаю, о чем он.

Это чувство беспрекословного принятия, которое, вопреки даже разуму, находящему с полсотни причин невозможности смириться с чужими прегрешениями, диктует свои правила.

На кровать запрыгивает черная тень. Вздрагиваю, не сразу вспоминая о кошке. Она смотрит на меня все тем же укоряющим взглядом и коротко мяукает. Быть может, возмущается тем, что ее до сих пор не покормили. Или отсутствием внимания к собственной персоне.

– Надеюсь, она не в мои ботинки нужду справляет, – тяну с сомнением.

– Вообще-то, Аль Капоне приучена к лотку, – поясняет Никита менторским тоном. – Лоток в коридоре. А миски с кормом на кухне, она уже наверняка завтракала.

Вздергиваю брови.

– Аль Капоне? У Антона больная фантазия.

– Имя я придумывал, – оскорбляется Никита. – Это ведь мой подарок. Антон тебе подарил коробку, полную каких-то редких семян. Или чего-то в этом роде.

Он указывает в угол за шкафом, где действительно примостилась коробка с логотипом голландского питомника. Я смотрю на нее лишь мельком, снова поворачиваясь к Никите. Улыбаюсь.

Все-таки, он слишком романтизирует мафию.

– А теперь рассказывай, – не дает расслабиться Никита. Он откидывается на подушку и смотрит под потолок, где в утреннем свете переливаются серебристыми бликами хрустальные подвески люстры. – Обо всем. О своем прошлом. Каким бы говнюком ты ни был.

И тогда я рассказываю.

Долго, не приукрашивая. О том, как взрывал чужие тачки в качестве мести. О том, как с помощью денег безнаказанно втаптывал в грязь недавних приятелей. О Громове, который был моим цепным псом, на которого я спускал всю горечь и ненависть к своей ориентации, непохожести на других. О матери, которая была слишком вспыльчива и ранима, что и свело ее в итоге в могилу. О компании, которую пришлось возглавить так рано. О конкурентах, которые мечтали и до сих пор мечтают, когда очередная палка, вставленная в колесо, станет смертельным спусковым механизмом.

Никита внимательно слушает. На каких-то моментах серьезно кивает, на каких-то поджимает губы. На каких-то – когда объясняю про дела компании – останавливает и просит разъяснить.

Когда я заканчиваю, он поворачивается ко мне и молчит. Я затаиваю дыхание, боясь, что в его взгляде промелькнет укор или презрение. Но он смотрит на меня так же, как и прежде. И тиски, сковавшие сердце, ослабевают.

Никита выдыхает.

– Несмотря на все, что происходило в твоей жизни… Вовсе ты не плохой человек, Милославский.

Я тянусь к нему, целую так благодарно и жадно, будто вечности не хватит, чтобы насытиться его податливыми губами. Он задыхается в поцелуе, пылко отвечает и очень тихо всхлипывает. Тянется ко мне, запутывается пальцами в моих волосах, пытается подобраться ближе, но у него получается плохо.

– Я…

Он смотрит на меня шальными темно-серыми глазами.

– Хочу тебя. Очень.

Прекрасно чувствую его желание. Его стояк упирается мне в ногу, Никита пытается потереться им о меня. Градус возбуждения подскакивает, становится тяжело дышать от сковавшего все тело предвкушения. И понимания: сейчас не я, а он сам просит о близости.

В куче вещей, сваленных на полу, звонит телефон, отвлекая меня от разглядывания его зацелованных губ. Черт.

Перекатываюсь к краю кровати, неловко чешу за ухом развалившуюся на брюках Аль Капоне, отзывающуюся на ласку довольным урчанием, и подцепляю телефон. Отвечаю, выслушивая сухой деловой тон одного из отцовских заместителей. С трудом концентрируюсь на поставленном вопросе. Что-то согласно мычу в ответ на его предложение переоформить договор поставки сырья, велю заняться этим самостоятельно и подойти с готовыми бумагами в понедельник.

Отключаюсь.

Подумав немного, вырубаю телефон.

– Нас так и будут прерывать твои подчиненные? – спрашивает Никита с недовольством, на что я лишь усмехаюсь, вновь поворачиваясь к нему: столько непривычного нетерпения зреет в его голосе.

– Нет. Убью любого, кто попытается.

Он улыбается чуть смущенно, чешет кончик носа и забавно морщится, когда я тяну резинку его боксеров вниз. Не стесняется ни наготы, ни того, что я двигаю его ногами. Но все же тихо уточняет:

– Я толком не знаю, как это делается. Прошлый мой раз был единственным. У меня была девушка, и были две рабочие ноги.

Я буду его первым. Эта мысль немало меня возбуждает.

– Не думай ни о чем, – целую его в ямку на подбородке. – Я буду делать, а ты – получать удовольствие.

Просовываю одну ладонь под его спиной, а вторую под ногами, и поднимаю Никиту на руки. Он охает, недовольно хмурясь, когда я встаю с кровати и несу его в сторону ванной.

– Что? – спрашиваю в ответ, ухмыляясь. – Без душа никак, хороший мой.

Он молча покоряется.

Молчит, пока я мою его, не сопротивляется, когда, целуя, усаживаю на крышку унитаза и достаю все необходимое из тумбочки под раковиной. Только косится с невольным испугом и неожиданно грустнеет.

– Я ведь не смогу делать этого сам, – шепчет он непослушными губами, не зная, куда спрятать горящее от стыда лицо. Мне приходится на время отвлечься и сесть перед ним на корточки, подцепить его подбородок и заставить смотреть прямо в глаза.

– И что? – спрашиваю с нажимом. Его ресницы трепещут, взгляд становится виноватым. – Не стесняйся меня. Пожалуйста.

Он натужно сглатывает.

– Тебе не будет противно?

Я чуть не смеюсь от того, насколько глупым мне кажется этот вопрос.

– Никит, нет в тебе для меня ничего противного.

Он ничего не отвечает, и я решаю, что если не проявлю твердую решимость сейчас, Никита навсегда запретит себе думать о близости. Я делаю все быстро, осторожно и без малейших колебаний, снова мою его, растираю большим махровым полотенцем и несу обратно в постель.

Укладываю поверх одеяла, достаю из тумбочки лубрикант и пачку презервативов, которая лежит там уже бог знает сколько. Ловлю себя на крайней степени волнения, на том, что никогда еще мне так не хотелось секса, не хотелось доставлять удовольствие и получать его в ответ.

Я натыкаюсь на его настороженный взгляд исподлобья.

– Ты помнишь, о чем мы договаривались?

– О чем? – уточняет шепотом.

– О том, что ты должен расслабиться и ни о чем не думать. Ну, разве что об этом.

Я беру в руку его слегка опавший член, массирую мошонку. Никита заливается краской смущения, но не отрывает от меня взгляда. Приоткрывает влажные губы, тяжело медленно дыша. Обнаруживаю, что Никите требуется больше времени, чтобы возбудиться – у меня уже стоит так, что лишнее движение сделать сложно, а его член только начинает отзываться на ласку. Но необходимость прелюдии играет мне на руку. Есть время расслабить Никиту.

Сползаю ниже, разглядывая его член.

Открывшуюся головку, жесткие темные кудряшки на лобке. Повинуясь внезапному порыву, наклоняюсь, веду кончиком носа от пупка Никиты по дорожке волосков, уходящей вниз. Целую влажную от выступившей смазки головку, обхватываю ее губами и начинаю посасывать.

– Что ты… – Никита смотрит на меня распахнутыми от удивления глазами. Его щеки горят румянцем, он дышит быстро и поверхностно, приподнявшись на локтях. – Алик…

Чувствую, как напрягается его член у меня во рту, с энтузиазмом начинаю сосать усерднее, загоняя его за щеку и нежа языком. Помогаю рукой, грубо мну его яички и закрываю глаза, невольно удивляясь тому, что чувствую столько удовольствия, делая минет. Ощущаю, как трется его головка о слизистую щеки, и не сдерживаю низкий гортанный стон. Я кончаю, ни разу не прикоснувшись к себе. Никита напрягается, замирает, застигнутый врасплох нарастающим возбуждением.

– Алик, я же сейчас… – он всхлипывает, вцепляется мне в волосы, пытаясь отстранить мою голову, но я только плотнее сжимаю губы вокруг его члена. Нет уж, хороший мой, мы же хотим, чтобы ты расслабился. – Я…

Он тихо хрипло стонет, вцепившись пальцами в простынь.

И внезапно изливается мне в рот: вязкая сперма ударяет в небо, заставляя рефлекторно сглотнуть. Вкус у нее горький, ведь Никита курит, другого быть и не может. Но спермы не так много, поэтому я глотаю все и лениво слизываю с его живота то, что капнуло мимо.

Поднимаюсь поцелуями вверх по его высоко вздымающейся груди, как бы между прочим прикусываю зубами нежные бледно-розовые вершинки сосков. Никита резко выдыхает.

– Видишь, – шепчу, склоняясь над его лицом, – это не так страшно.

– А как же ты?.. – смущается Никита. Его ресницы трепещут, глаза кажутся еще темнее из-за расширенных зрачков. Пожимаю плечами. Сейчас у меня теплеет на сердце от одного только взгляда Никиты – полного расслабленного довольства и наслаждения.

– Успею.

Мы целуемся, шепчемся о какой-то ерунде, смеемся. Так легко, будто и не было недель порознь. Через какое-то время принимаюсь неторопливо ему подрачивать, готовя к новому заходу. После еще одного минета Никита расслабляется, тянет меня на себя, глубоко и пылко целуя, и заявляет:

– Хочу сделать тебе так же. Поможешь?

Киваю. Мы меняемся местами, я помогаю ему сползти ниже, ерзаю, снимая трусы. Член, болезненно чувствительный и твердый, шлепается о живот. Никита по-хозяйски располагается между моих широко расставленных ног: он явно легче относится к мысли о том, чтобы доставлять удовольствие, чем получать его в ответ.

Он нежно касается губами у основания члена, потом оглаживает языком яички, заставляя меня напрячься в сладостном предвкушении. Я смотрю сверху вниз на его темную шевелюру, на сосредоточенно нахмуренные брови, на губы, обхватывающие головку и скользящие вниз по моему члену. Эта картина завораживает, заставляет протянуть руку, погладить Никиту по щеке, запутаться пальцами в его волосах и притянуть его ближе к паху.

Черт, никогда еще минет не был таким приятным.

Никитины глаза озорно сверкают, когда он поднимает на меня взгляд, лаская кончиком языка дырочку на головке и одновременно с этим нежа указательным пальцем за мошонкой.

Этот взгляд становится последней каплей. Все происходит слишком быстро. Не успеваю опомниться, как перед глазами темнеет, из меня вырывается гортанный стон, тело прошибает сладкая судорога, и я бурно кончаю ему в рот. Никита отстраняется, утирая губы ладонью, сглатывает сперму и обиженно морщится.

– Горько.

– Ты тоже на вкус не сахарный, – смеюсь, подхватываю его под мышками и тяну наверх, укладывая себе на грудь. Слизываю остатки своего семени с его подбородка, чмокаю в нижнюю губу. Меня переполняет щемящая нежность, когда я смотрю на его легкую улыбку, ловлю его расслабленный теплый взгляд из-под темных ресниц.

Он обнимает меня за шею, прижимается сильнее, будто боится отпустить. Я глажу его по спутанным волосам и целую в макушку, когда слышу это. Очень тихое полное дрожи:

– Я люблю тебя.

Сердце бьется сильнее.

Раньше эти слова были пыткой, обременительной необходимостью – терпеть чью-то привязанность, знать о чьих-то чувствах. Громов, другой мальчик, с которым нас связывал только разделенный на двоих первый секс и его влюбленность. Поэтому в первую секунду я пугаюсь, по давно сработавшейся привычке напрягаюсь. Но потом понимаю: сейчас все совсем по-другому. Эти слова поражают меня глубоко, трогают на уровне внутренних органов, ведут меня к волнующему пониманию того, что между нами есть только взаимность и никакой тяжести непонимания.

Я поднимаю его голову за подбородок.

И хрипло с чувством говорю:

– Ты мой, – почему-то понимаю, что важно произнести это вслух, чтобы он знал точно: – И я тоже люблю тебя, Никита.

Он умиротворенно улыбается.

– Больше не пытайся меня защищать. Тебе не надо претерпевать все в одиночку, – просит он, очерчивая пальцами контур моих губ, оглаживая брови. – Плевать на все. Справимся вместе, ладно?

Вздыхаю.

– Не могу пообещать, что не буду защищать. Я не переживу, если с тобой что-то случится.

Мне вспоминается машина скорой помощи и страх, который разбил всю мою выдержку. Еще ни разу самообладание так меня не подводило. Никита наверняка не одобрит то, что меня не отпускает мысль о мести Громову. Лучше уж ему об этом не знать, как и о том, какой рисковый бизнес мне предстоит возглавить. Я защищу Никиту, не спрашивая на то разрешения.

– И прекрати грузиться, – легонько щелкаю его по носу, отвлекая от хмурой задумчивости. – Мы вдвоем в моей постели. Есть занятия гораздо приятнее.

Никита снова улыбается, когда я опускаю руку на его член и принимаюсь неторопливо ласкать. Чуть тяну на себя, срывая с его губ удивленный выдох. Подушечкой указательного пальца играюсь с уздечкой.

Никита вдруг решительно отстраняет мою руку, приподнимается на локтях. Прислоняется щекой к плечу, очаровательно краснея, и заявляет:

– Давай дойдем до конца?

Я оглядываю его обнаженное тело, не сдерживаясь и проводя языком по пересохшим губам. Конечно, все к этому шло, и подготовка в ванной, и наше нестерпимое желание, но у меня все равно так заходится сердце, будто его слова стали абсолютной неожиданностью. Я безумно его хочу.

Во мне просыпается игривое настроение.

– Уверен? – седлаю его бедра, хватаю запястья потянувшихся навстречу рук и впечатываю их в матрас по обе стороны от его головы. Наклоняюсь к уху тяжело дышащего Никиты и мурлычу: – Мне может быть мало одного раза.

Он ежится от моего горячего влажного дыхания, касающегося его шеи. Несмело усмехается и пытается меня поцеловать, мажет губами по моей скуле, и в этот самый момент где-то в коридоре раздаются шаги.

Мы замираем, Аль Капоне запрыгивает на кровать, задрав черный с белым кончиком хвост.

«Кто это?» – одними губами спрашивает Никита. Я рассеянно качаю головой, слезая с него и поднимаясь с кровати.

Ответом на вопрос становится громкий голос моего отца:

– Саша, ты где? Прислуга уже накрыла к обеду в западном крыле.

Я слышу стук его трости о мраморный пол и услужливое бормотание – наверное, телохранителя, помогающего ему передвигаться после операции. Черт. Я же совсем забыл, что отец на мой день рождения собирался перебраться вместе с несколькими медицинскими сотрудниками домой.

Оборачиваюсь на Никиту, вымученно улыбаясь, на что он отвечает свирепым взглядом.

– Твой папа? – шипит он, судорожно переползая к краю кровати и за ручку подтягивая коляску. – Серьезно?

Я подбираю с пола вчерашние вещи, натягиваю брюки прямо на голое тело, накидываю рубашку и вылетаю за дверь, застегивая пуговицы по пути, лишь бы остановить отца подальше от спальни.

Мы сталкиваемся с ним нос к носу прямо на повороте к холлу.

Отец лениво отмахивается от телохранителя, веля уйти, и тяжело опирается на трость обеими руками. Когда мы остаемся в коридоре одни, отец оглядывает меня с головы до ног и едко усмехается. В его взгляде я замечаю намек на затаенное веселье.

– Ты был в спальне не один, молодой человек? – спрашивает он любезно, будто ведет светскую беседу. Я знаю, что означает этот тон: он не позволит Никите уйти просто так.

– Отец, если позволишь… – натыкаюсь на его холодный взгляд. Ясно. Придется играть по его правилам. Вздыхаю покорно: – Если позволишь, мы приведем себя в порядок, прежде чем идти к столу.

– Конечно.

Он разворачивается, направляясь в сторону столовой. Жестом отказывается, когда я дергаюсь навстречу, чтобы помочь.

– Александр, – отец оборачивается, и я гадаю, спросит ли он, с кем я появлюсь за обедом, но он лишь ехидно говорит: – У тебя вот здесь…

Он указывает пальцем на уголок рта.

Поднимаю руку, стирая тыльной стороной ладони влажный липкий след. Это сперма.

С тихим вздохом закрываю глаза. Отличное начало дня.

========== 4. Вечность встанет с нами рядом ==========

За столом чувствую себя как на минном поле, где в любую секунду при неосторожном движении может рвануть. Отец, хоть и выглядит паршиво из-за того, что вскочил с больничной койки раньше времени, невозмутимо разрезает бифштекс на мелкие кусочки, методично выковыривает сыр тофу из греческого салата и не устает жаловаться снующей по столовой прислуге на недостаточную прожарку мяса. Никита ничем ему не уступает в выдержке. Его лицо выражает полную безмятежность, когда он с аппетитом принимается за луковый суп с гренками.

Наблюдая за этими двумя, я не могу расслабиться. Даже мои любимые блюда, на которые расстаралась прислуга, не прельщают в напряжении, звенящем в комнате.

– Саша, не сиди без дела, – обращается ко мне отец, наблюдая за тем, как я бесцельно ковыряю вилкой запеченные с сыром мидии. – Положи своему молодому человеку салат.

Никита закашливается, сделав большой глоток газировки, а отец украдкой усмехается. Видимо, рад, что ведет в игре «кто кого».

– Не называй меня так, – отрезаю хмуро и передаю Никите миску с цезарем.

– Не учи меня, как называть собственного сына, – парирует отец. – Я дал тебе это имя.

– Может, именно поэтому оно мне не нравится?

Отец поднимает на меня раздраженный взгляд.

– Значит, так и будем собачиться? – спрашивает он вкрадчиво. – Вместо празднования того, что тебе стукнуло восемнадцать, и ты все еще жив и здоров?

Я еще меньше его хочу ссориться, но ничего не могу поделать с раздражением, в мгновение ока вскипающим внутри.

– Не благодаря тебе.