Текст книги "Мне уже не больно (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Современные любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Да, я бешусь.
Да, мне потребуется сделать что-то глупое и импульсивное, но трогать самого Ромашку я не буду. Зато я трону вещи, которые ему дороги.
– Пойди, прогрей машину, – говорю Илье. – Найду ботинки, в которые влезу с этими бинтами, и выйду.
Илья удивленно вздергивает брови, глядя на меня с подозрением.
– Ты что это делать собрался?
– Устрою Жене небольшую акцию протеста, – во мне с каждой секундой крепнет желание показать Романову, что если он настроен играть в войнушку, то я соглашусь в ней участвовать, только если займу противоположную сторону. Я смогу действовать в одиночку. В отличие от отца, который до сих пор не проявил должного стремления, чтобы вырваться из тени Милославских, я действительно хочу, чтобы мое имя стояло обособленно.
Ромашка наверняка считает, что я одумаюсь и приползу проситься обратно к нему под крыло. Как бы ни так. Пусть так поступают наши отцы, если того хотят.
– Я с вами, – Карина решительно подскакивает со стула.
– Э, пигалица, не лезь, – неодобрительно хмурюсь. Не хватало ее еще впутывать. Не то, чтобы я питал особые братские чувства к Карине, но если кто-то узнает, что она меня поддерживает, это может заклеймить ее репутацию.
– Да никуда я вас одних не отпущу! – возмущается Карина. Илья надевает пуховик и уходит, бормоча, чтобы мы не задерживались, а я поднимаюсь, стараясь не опираться на забинтованную ступню, и пытаюсь отодвинуть Каринку, вставшую у меня на пути, в сторону. Она мертвой хваткой вцепляется мне в руку. – Дима!
– Что?
– Я натяну капюшон, по видеозаписи с камер охраны не будет понятно, что это я.
Я пару секунд смотрю в ее сощуренные голубые глаза, на россыпь светлых веснушек на ее вздернутом маленьком носике. Похожа на хрупкую куклу внешне, а сама как будто начинена тротилом.
– Ладно, – сдаюсь, понимая, что в случае чего Карина может закатить истерику и выдернуть свою мать и моего отца с их супер важной конференции посреди ночи. – Завяжи волосы в пучок, а то они у тебя как сигнальный костер. И принеси черновой вариант нашего с Ромашкой соглашения о распределении вкладов, под тетрадью по алгебре на столе лежит. Я тебя буду на улице ждать.
Она кивает, и мы расходимся.
Когда я устраиваюсь рядом с Ильей с пассажирской стороны, то ловлю на себе его изучающий чуть насмешливый взгляд.
– Что опять? – цежу, в штыки воспринимая столь пристальное внимание.
– Я приятно удивлен, – просто отзывается Илья, прибавляя громкость какой-то из композиций Эминема, играющей на радио. Он покачивает головой в такт песне, и татуировка с акулой на его шее то выныривает из-под ворота футболки, то снова исчезает под тканью.
– Чем? Я еще ничего не сделал, – морщусь и переключаю ненавистный мне рэп: нахожу частоту «джаз фм» и слегка убавляю громкость. По салону разливается приятная мелодичная музыка.
– Ты впервые отважился выступить против того, кто сильнее тебя, – Илья говорит серьезно, мне теперь уже не кажется, будто он надо мной издевается. Он смотрит на меня и криво улыбается. – Такой Дима мне нравится гораздо больше Димы, бьющего инвалидов.
Смущенный, я утыкаюсь носом в окно. Нашел время для похвалы.
К счастью, неловкая тишина быстро прерывается: Каринка садится позади меня, впуская в натопленный салон веяние уличной прохлады. На ней огромная черная куртка с капюшоном – явно стащила из шкафа моего отца.
Карина протягивает мне файл с соглашением и удивленно спрашивает:
– Неужели, документ один, и тот у тебя?
Я в ответ усмехаюсь, не сдерживая внутреннего ликования:
– Да, – касаюсь лбом холодного стекла и прикрываю глаза. – Ведь такой подставы Ромашка от меня не ожидал.
*
На кассе супермаркета мне становится одновременно смешно и неловко. Илья, прочистив горло, невозмутимо просит у вытаращившейся на нас продавщицы:
– Десять больших пакетов, пожалуйста.
Продавщица строго оглядывает каждого из нас по очереди, но, послюнявив пальцы, все же достает пакеты из пачки. Прежде чем пробивать покупку, с подозрением смотрит на выложенные на ленту стратегические запасы: сотню коробок яиц, что в общей сложности составляет тысячу штук, и баллончик с фиолетовой краской.
Черт, неужели, это делаю я?
Человек, который, когда его друзья подрывали подвалы чужих домов, стоял на стреме и молился, чтобы его не впутали в уголовное дело?
Илья же сохраняет полную бесстрастность. Он так спокойно смотрит на продавщицу, будто пытается заверить всем своим видом, что из этих продуктов мы ни много ни мало собираемся зажарить гигантскую яичницу.
Карине вообще, кажется, все равно. Она вертится у стойки с журналами и проверяет гороскоп на текущий месяц в свежем номере «Эль гёрл».
– Картой или наличными? – спрашивает продавщица, вздернув подведенную бровь, когда все пробивает, и мы принимаемся торопливо распихивать коробки по пакетам.
– Картой, – трясущимися руками достаю из бумажника американ экспресс, протягивая ей.
Благословляю небеса за то, что мы последние покупатели в супермаркете, и на кассе нам не встречаются любопытные старушки. Я никогда еще не делал чего-то настолько безумного. Но мне нравится легкое щекочущее ощущение, возникшее в животе – предвкушения и почти детской радости.
Загружаем покупки в багажник и едем, уже не останавливаясь, прямо до дома Романовых. Когда вдалеке показывается увитая пожухлым диким виноградом изгородь, которую венчают шапки подмерзшего снега, Карина начинает беспокоиться.
– А как мы внутрь попадем?.. – спрашивает она, покусывая губу и наклоняясь к нам с заднего сидения. Я достаю из бардачка ключ и показываю ей.
– Нам в сам дом и не надо, только в гараж, – поясняю коротко.
Илья тормозит у будки охранника перед воротами, и я опускаю стекло со своей стороны, стараясь выглядеть небрежно и естественно. Здесь меня знают, можно даже не волноваться, но меня все равно подташнивает.
– Я к Жене, оставлю ему документы и уеду. Предупреждать не надо, – сухо бросаю выглянувшему навстречу охраннику. Тот отряхивается от сонного морока и без задней мысли кивает, открывая ворота. Мы проезжаем внутрь, и Илья разворачивается на просторной мощеной площадке перед главным входом, чтобы мы могли быстро удрать по завершении операции. Фары он не включает, стараясь сделать все как можно более тихо и незаметно, а мы с Кариной быстро проверяем, не горит ли свет в окнах. Трехэтажный особняк Романовых, громоздкий каменный гигант, спит беспробудным сном вместе со своими хозяевами.
Мы выходим, достаем пакеты и тащим их к гаражу.
Я отворяю своим ключом дверь, и мы оказываемся в освещенном диодными лампами помещении, где нестройным рядом размещен десяток машин. Четыре из них, что попроще, принадлежат прислуге и телохранителям, но сегодня, во имя интересов дела, придется пожертвовать и ими.
– Значит так, – мы собираемся в кружок, и я просвещаю ребят в детали своего бесхитростного плана. – Ромашка всегда выезжает в школу за пятнадцать минут до начала урока. Раньше он в гараж принципиально не спускается. А значит, времени отмыть тачки или вызвать такси у него не будет. Завтра первым уроком у него важный тест по модулю экономики, и он ни за что его не пропустит. Вывод…
– Ему придется сесть в одну из разукрашенных тачек! – весело подхватывает Карина, хлопая в ладоши. Илья расцветает в предвкушающей ухмылке.
– За дело?
– За дело!
Мы достаем коробки с яйцами и начинаем обстрел. Щедро бьем снаряды о капоты и лобовые стекла, разбиваем целые яичницы на крышах, швыряем горсти яиц, глядя на то, как те смачно врезаются в двери. Илья чертит пальцем узоры из желтков, рисуя на стеклах рожицы и члены. Карина запачкалась с ног до головы и теперь обтирает куртку о еще чистые места лексусов и тойот. Чем дальше заходит шалость, тем больше отпускает меня мрачное напряжение последних дней.
Сейчас.
Да, кажется, именно сейчас я чувствую себя по-настоящему близким к свободе.
– Это приятно, да? – смеется Илья, становясь у меня за спиной, когда я вдохновенно вывожу подстывающим рыжим желтком непристойности на капоте любимого Жениного рейндж ровера. Я оглядываюсь на Илью с любопытством: первые вижу огонек азарта в его глазах, легкого увлеченного безумия и будоражащей искренности. От этого проникновенного взгляда темных карих глаз у меня что-то екает в животе.
– Приятно? – переспрашиваю со смешком, впечатывая новое яйцо прямо в номерной знак. – Я как Америку открыл или элемент радия. Я знаю, что мне за это прилетит, но ничего не могу с собой поделать – уже не остановиться. Уверен, если папе завтра расскажут об этом, он переспросит «а ты точно говоришь о моем сыне?»
Илья молчит, но я вижу по его глазам: он прекрасно понимает, о чем идет речь. Ведь я никогда не отличался мальчишеской безрассудностью, она будто бы прошла мимо меня, а теперь резко, как по щелчку, вырвалась наружу, дождавшись момента, своей точки кипения. Это не хорошо и не плохо, но это чертовски мне нравится.
Мы расходимся, чтобы распаковать последние коробки.
Когда яйца заканчиваются, я достаю черновой вариант соглашения, рву его и разбрасываю как конфетти, швыряя поверх яичных разводов. Ошметки бумаги прилипают к машинам. Полоску бумаги с надписью «поставить подпись в нужной графе» я засовываю под дворник рейндж ровера.
Затем выуживаю из кармана куртки баллончик с краской и старательно вывожу на каждом капоте, каждой двери и каждом бампере: «сучка Димы Громова».
Когда непомеченных машин не остается, я вытираю руки о брюки и убираю баллончик в карман, любуясь своим творением. Замечаю краем глаза, как таращатся Карина и Илья на надписи.
– Что? – отзываюсь сконфуженно. – По-моему, весело…
Они переглядываются с неуверенными улыбками и не выдерживают, разражаясь смехом.
========== 5. То, чего в тебе нет ==========
Они могут отнять у тебя всё, что есть,
Но не раскрыть мой секрет.
Я люблю тебя не за то, что в тебе,
А за то, чего в тебе нет.
(Люмен “За то, чего нет”)
*
Когда я спускаюсь утром на кухню, Карина, тетя Аля и отец уже завтракают, а Илья стоит у окна и смотрит задумчивой отрешенностью на заснеженный двор. С нами он принципиально не ест, только вместе с прислугой, хотя отец неоднократно пытался пригласить его на семейную трапезу. Но Илья – человек привычки, и к тому же слишком упрям и горд, чтобы не дай бог есть за одним столом со мной, будто мы друзья или хотя бы приятели.
Я беру со сковородки горячий бутерброд с сыром, достаю из холодильника бутыль кефира и сажусь рядом с Кариной, листающей ленту новостей в своем блэкберри. Я в кои-то веки хорошо выспался и нахожусь в приподнятом настроении. Даже лицо у меня, кажется, не такое опухшее и больное, каким было вчера.
– Карина, если хочешь, чтобы я тебя подвезла до школы, поторопись, – говорит тетя Аля, допивая свой кофе. Она смотрится в небольшое зеркальце и пальцем растушевывает бежевые тени по векам. – Мне надо выходить через пять минут, чтобы успеть на работу.
Карина даже не поднимает взгляда от телефона, когда будничным тоном заявляет:
– А меня Илья с Димой довезут.
Отец и тетя Аля переглядываются с нескрываемым удивлением. Еще бы – в последний раз мы с Кариной ездили в школу вместе, когда нам было по пятнадцать, и у отца не было возможности рассадить нас по разным машинам, потакая бесконечным капризам и истерикам. У нас с Кариной друг для друга тогда были только такие ласковые слова как «шалава» и «пидор».
Тетя Аля радостно улыбается, что почему-то меня задевает.
«Это не твоя заслуга», – думаю я с обидой, но давлю в себе негодование и делаю вид, будто слишком проголодался, чтобы вдаваться в подробности нашего с Кариной временного перемирия. Бутерброд, к слову, оказывается слишком пресным и жестким. Тетя Аля готовит только завтраки, но даже с ними справляется из рук вон плохо.
– Дима, ты не простыл? – спрашивает отец, поглядывая на меня поверх газеты. Я замечаю, что к своим бутербродам он даже не притронулся – верная тактика. – Выглядишь нездоровым.
Ну вот.
Только я понадеялся, что нос перестал быть похожим на вареный картофель, как отец разбил мои чаяния одним вопросом.
– Неа. Все в порядке.
Когда я без особого аппетита доедаю завтрак, запиваю его кефиром и спускаюсь в гараж, меня нагоняет Илья. От него веет уличным холодом и запахом крепкого черного кофе, а в коротко постриженных русых волосах поблескивают снежинки.
– Чего такой расстроенный, Димон? – гогочет Илья, расплываясь в особенно гаденькой ухмылке. – Боишься светить своим красным носом перед Аликом?
– Заткнись, – отмахиваюсь вяло и показательно сажусь на заднее сидение рядом с Кариной. Та увлеченно читает рубрику гороскопа в своем журнале. Страница открыта прямо на овнах, и я успеваю мельком прочесть про неожиданный поворот, поджидающий их на жизненном пути. Класс. Я, конечно, в звездные предзнаменования не верю, но мне только неожиданного поворота не хватало.
– Давай побыстрее… – прошу Илью, когда он выводит машину на дорогу, ведущую в город. Наши взгляды встречаются в зеркале заднего вида, и Илья серьезно кивает. Он без слов понимает, что мне хочется приехать в школу задолго до того, как покажется Ромашка. В школе Женя не решится меня тронуть.
Илья высаживает нас у входа, и мы с Кариной, подхватив сумки, быстро взлетаем по ступенькам крыльца. Только когда за мной захлопываются двери лифта, сердце перестает бешено стучать, и беспокойство постепенно ослабевает. Я оправляю галстук и полы темно-синего форменного пиджака, стараясь вернуть лицу привычное бесстрастное выражение.
Мы выходим на этаже гуманитарных дисциплин и сворачиваем в кабинет русского. Сегодня первый урок у нас пройдет совместно с параллельным классом, причем некоторые ребята в это время будут писать тест по экономике. Алика, Антона и Дубля нет: они, скорее всего, уже этажом выше, повторяют материал. Ромашка по обыкновению приедет за пару минут до начала урока.
– Давай сядем у окна, – шепчет Карина, подталкивая меня плечом. – Хочу увидеть это…
У меня перед глазами все плывет, а к горлу мерзким спазмом подступает тошнота.
Черт. Только сейчас я в полной мере осознаю, что сделал.
Сажусь на стул позади Воскресенского, автоматически выкладываю на парту тетрадь, учебник и пенал. Карина неторопливо бродит по классу, здоровается с ребятами из параллельного класса, вызывается помыть доску и полить цветы. Вид у нее самый небрежный, хотя я прекрасно знаю, что Карину тоже колотит от волнения, вот она и не знает, чем бы занять руки.
Минутная стрелка ползет к отметке половины девятого как никогда медленно. За десять минут до начала урока у меня начинает вибрировать телефон. Один раз, два раза, три. Даже после четвертого Ромашка не бросает попытки дозвониться.
На меня с подозрением оглядывается Воскресенский, глядя на то, как я старательно игнорирую телефон, с противным дребезжанием надрывающийся на парте.
Потом вдруг телефон замолкает, и девчонка из параллельного класса, оказавшаяся в этот момент у окна, громко восклицает:
– Эй, ребята, смотрите…
Все мгновенно бросают свои дела и подлетают к окнам. Даже Никита и Виктор вытягивают шеи, разглядывая происходящее на стоянке.
Я медленно поворачиваю голову, изо всех сил борясь с желанием подорваться с места и кинуться прочь из класса. Бля. Боевая раскраска Ромашкиного лексуса в утреннем свете кажется еще более броской, чем вчера вечером, под диодными лампами гаража – сотня задорных желтков поверх белых потеков. Да и ярко-фиолетовая надпись «сучка Димы Громова», идущая вдоль водительской и пассажирской дверей, выделяется гораздо больше, чем я планировал.
Карина ставит бутылку для полива цветов на подоконник и хватается за живот, громко заливисто хохоча. У нее даже на глаза выступают слезы, грозя подпортить макияж. Когда из машины вылетает взбешенный Женя, весь потный и взмыленный, и оскальзывается на заледенелой дорожке, спиной проезжаясь прямо по капоту, начинают смеяться все остальные.
– Что происходит? – в класс заходит учительница, изумленно глядя на нас поверх очков. – Почему вы не на своих местах?
Никто не обращает на нее внимания. Да и куда там – внизу шоу поинтереснее повторения морфологии.
Я быстро раскрываю учебник, утыкая в него красное от смущения лицо, но успеваю заметить полный искреннего изумления взгляд Никиты, обратившийся в мою сторону.
*
На следующей же перемене меня вызывают к директору.
Карина порывается пойти вместе со мной, но я решительно ей отказываю. Я понимаю, что школьное руководство уже вызвало отца, и если тот поймет, что я позволил участвовать во вчерашней вылазке Карине, он ни за что мне этого не простит. Да и прикрываться мелкой нет ни малейшего желания.
Поднимаюсь на двенадцатый этаж, иду мимо кабинетов завуча и завхоза, прохожу длинный коридор под испытующими взглядами старост, собравшихся для обсуждения расписания экзаменов. В кресле у кабинета директора под пышным фикусом сидит отец, барабаня пальцами по подлокотникам. На нем джинсы и распахнутый пуховик, из-под которого виднеется майка с эмблемой «Чикаго буллс».
Вот пиздец.
Я на мгновение закрываю глаза. У отца сегодня выходной, а я ему такой сюрприз устроил.
Замечая меня, папа поднимается с кресла, делает пару шагов мне навстречу и внезапно привлекает к себе, крепко обнимая. От удивления я замираю, никак не реагируя ни на объятья, ни на похлопывание по спине.
– Пап… – произношу шепотом, но не знаю, что к этому добавить. Это первый раз за одиннадцать лет учебы, когда нас с ним вместе вызвали к директору.
– Красавец, сын.
Он отстраняется, держа меня за плечи, и ухмыляется. Эта задорная ухмылка делает его лет на десять моложе – сейчас, уверен, мы похожи с ним внешне, как никогда.
– Родион собирается расторгнуть контракт о сотрудничестве, – говорит отец. Не успеваю я даже рот открыть, чтобы извиниться, он продолжает сбивчивым радостным тоном: – В кои-то веки мне не надо было искать повода для того, чтобы послать его куда подальше. Оказалось, что у моего сына яйца больше, чем у меня.
Он негромко смеется, а я молчу, не в силах выдавить из себя ни звука.
Отец никогда еще не разговаривал со мной в таком духе. Не с извечными нотками покровительственного снисхождения, а будто бы по-дружески, совсем на равных. И он, черт возьми, даже отчитывать меня не собирается.
– А как же контракт? – спрашиваю я несчастным тоном.
– Плевать на этот контракт, – отец смотрит на меня блестящими от воодушевления глазами. И мне впервые кажется, что я начинаю оправдывать его ожидания. – Мы с тобой справимся. Мы с тобой больше не будем чьей-то тенью.
Он обнимает меня одной рукой за плечи и легонько встряхивает.
– Когда зайдем к директору, не воспринимай близко к сердцу все, что тебе скажут. Я тобой горжусь.
Глаза щиплет.
Нет, я не заплачу, только не сейчас. Но я столько лет ждал этих трех слов, что теперь ног под собой не чувствую от волнения.
Конечно же, слова директора я не воспринимаю всерьез. Просто потому, что не способен ни на чем концентрироваться, кроме отцовской руки, крепко сжимающей мое плечо, и внезапно обрушившейся на меня долгожданной свободы.
Директор не находит ничего лучше, чем отстранить меня от занятий на всю неделю. В свете того, что я пропускаю два важных теста, отстранение, конечно, плохой исход, но оно кажется такой мелочью по сравнению с тем, что я вырвался, наконец, из-под душащего крыла Романова. Быть может, это станет ключом к тому, чтобы забыть все отравляющее и болезненное в моей жизни. Быть может, этот шаг приблизит меня к тому, чтобы излечиться от хронической привязанности к Алику.
– Мне еще нужно подписать кое-какие бумаги у завуча в связи с твоим отстранением, – говорит отец, расставаясь со мной у лифта. – Илья скоро подъедет, чтобы тебя забрать… А сегодня вечером, если хочешь, сходим в кино и возьмем твою маму с собой?
Сердце совершает немыслимый кульбит. Семейный вечер? Мы так давно не собирались втроем, что мне уже сложно представить отца и мать, сидящих за одним столом.
– Это будет круто, – я улыбаюсь, тепло и искренне.
Двери лифта захлопываются, кабинка плавно движется вниз, и звенит звонок на урок. А я ничего не слышу и не замечаю, мыслями пребывая в сегодняшнем вечере.
Выхожу в вестибюле и останавливаюсь у раздевалок. Сердце резко ухает куда-то вниз. Илья еще не приехал, и меня встречает иная картина. Не знаю, почему после начала урока эти двое еще не наверху, но у меня немеют кончики пальцев, когда я вижу Алика и Ромашку, которых пытается развести дежурящий охранник.
– Не надо врать, – рычит Ромашка, пытаясь поверх головы охранника достать Алика. Тот лишь скалится в ответ, и я вижу тонкий ручеек крови, змеящийся по подбородку из его раскуроченной губы. – У этого червя без хребта кишка тонка идти одному против меня. Ты ему помогал. Ты…
Алик вырывается из крепкой хватки охранника, оставляя в его кулаке выдранный с корнем ворот школьного пиджака. Охранник на мгновение теряется, а потом вдруг решает, что Алик из себя представляет большую опасность, да и удержать его проще, чем мощного пышущего яростью Женю. Поэтому перехватывает его поперек талии и тащит в сторону, не обращая внимания на ругань, которой разражается Алик.
– Он мне не помогал.
Мои слова в пустующем вестибюле звучат громко, как пальба из ружья в открытом поле. Все трое замирают, оборачиваясь на меня, все трое тяжело загнанно дышат.
– Да и когда он мне помогал? – я улыбаюсь, но произношу это без былой обиды в тоне, без озлобленного сарказма или затаенной горечи. Я говорю правду.
Я всегда был безразличен Алику, но только теперь я начинаю понимать, что это не делает его плохим. Нам просто с ним было не суждено. У нас бы просто не получилось своего долго и счастливо.
Мы с Аликом встречаемся взглядами, и на один краткий миг сердце привычно сжимается от тоски. Такой он красивый, такой живой. Просто уже давно не мой.
Ромашка дергается мне навстречу, преодолевает расстояние между нами, и с размаху бьет меня сжатым кулаком в лицо. Скула взрывается болью, в левом глазу все темнеет. Не знаю, куда пришелся удар, но глаз моментально заплывает, и я уже ничего не вижу. Пытаюсь наугад вскинуть руку, но получаю и по ней. Слышу над собой резкое загнанное дыхание Жени, чувствую запах жвачки и крови – своей или его? – и падаю, как подкошенный, на колени, когда его ботинок врезается мне в голень.
– Отпустите меня! – орет Алик, по-видимому, пытаясь вырваться из рук охранника. – Черт, да дайте их разнять!
Я сжимаюсь в ожидании нового удара, но его не случается. Меня вдруг грубо хватают под локоть, поднимают на ноги и затаскивают себе за спину. С трудом открывая даже целый глаз, я вижу затылок Ильи, край его татуировки-акулы на шее. Вижу, как тот быстро и легко, будто Ромашка не в полтора раза больше, скручивает его парой изящных движений и в следующий момент уже вжимает его голову в плиточный пол.
Ромашка лежит смирно, видимо, поняв, что с опытным каратистом ему не совладать.
Алик вырывается из рук охранника и бежит к нам, но Илья вдруг резко на него рявкает:
– Стой там, где стоишь.
Милославский удивленно застывает, а я выдыхаю с немыслимым облегчением. И как только Илья понял, что я не хочу, чтобы тот сейчас приближался? Но, глядя на профиль Ильи, на презрительную ухмылку на его губах, мне кажется, что он сам того не хочет.
– Разберитесь с ним, – Илья убирает руку с шеи Ромашки, когда подходит охранник, и разворачивается ко мне. Удивительно, но под его строгим полным ярости взглядом я чувствую себя провинившимся мальчишкой и опускаю взгляд, шмыгая носом. – Идем, – он больно хватает меня чуть выше локтя и тащит к выходу.
На Алика я уже не оборачиваюсь.
Думаю только о том, как бы Илья меня не пришиб за то, что не умею сдачи давать.
*
– Прекрати ныть.
От этих слов еще больше тянет разрыдаться. Только что Илья мыл меня в душе, не обращая внимания на вялые возражения «дебил, я же голый», «нравится надо мной издеваться, да?», а теперь натягивает на меня теплую пижаму и пытается силой затолкать в постель.
– А ну ложись, – он хватает меня поперек талии, опрокидывает лицом в подушку, накрывает меня одеялом и ложится рядом, крепко обнимая, чтобы не дай бог не вырвался и не рванул прочь. Да куда мне бежать, собственно?
Илья уже успел связаться с отцом. Тот пришел в бешенство, ринулся разбираться с Родионом Романовым, отменил наш с мамой вечер, потому что его сын, видите ли, превратился в один сплошной заплывший синяк. Плюс ко всему кто-то из девчонок, у которых во время нашей стычки была физкультура, заснял тот момент, когда Ромашка меня отпинал, и теперь по сети разошелся позорный тег «кто чья сучка».
Думая о том, какие подростки ядовитые змеи, живущие от скандала до скандала, с восторгом воспринимающие чужое унижение, я тянусь к телефону, проверить, сколько еще насмешливых сообщений скопилось в инбоксе, за что немедленно получаю по руке.
– Я тебя ненавижу! – мычу я в подушку, пытаюсь лягнуть Илью, но он только крепче вжимает меня в матрас, не давая и движения лишнего сделать. – Не-на-ви-жу!
– Ненавидь, пожалуйста, молча, – сухо отрезает Илья. – Тебе надо отоспаться.
Конечно, попробуй засни с таким чувством стыда.
Но, не успеваю я придумать колкого ответа, как действительно проваливаюсь в тяжелое оглушающее забытье.
В следующий раз, как просыпаюсь, за окном моей спальни уже горит уличный фонарь, разгоняя светом вечерний сумрак. В изножье постели сидит встрепанная зареванная Каринка. Она охает, прижимая ладонь ко рту, когда видит, что левый глаз у меня не открывается, и почему-то снова начинает плакать.
Не успеваю ее утешить – засыпаю.
Следующее пробуждение приходится на час ночи.
У моей постели сидит отец. Он гладит меня по спутанным волосам и тихо рассказывает про то, что Романов-старший сорвал три его ключевые сделки с поставщиками, и мы теперь в полном дерьме. Отец не выглядит расстроенным, только безмерно уставшим. Он с грустью улыбается и, пряча от меня взгляд, уверенно говорит, что со всем мы, в конце концов, справимся, а потом уходит, выключая мне свет.
Когда я просыпаюсь в следующий раз, меня колотит озноб. Левая скула набухает и болит, собственного носа я вообще не чувствую. Мне не хватает сил поднять голову с подушки. Я только ощущаю чье-то присутствие в комнате и просительно с надеждой зову:
– Илья?
– Да, – он садится рядом, накрывая ладонью мой лоб. Проверяет температуру. – Что ты хочешь? Пить? Есть?
Слабо морщусь. Меня тошнит от одного только упоминания еды.
– Полежи со мной.
Последним, что я запоминаю, становится его тепло. Илья забирается под мое одеяло и осторожно привлекает меня к себе.
К счастью, на этот раз сон забирает меня до самого утра.
Открываю здоровый глаз и смотрю на руку, перекинутую через мою талию. Мы с Ильей лежим лицом друг к другу, я к собственному смущению обнаруживаю, что притерся к нему всем телом. Начинаю неторопливо отодвигаться, и мое копошение будит Илью.
Он зевает, потирая глаза. Усмехается, разглядывая меня, и сонно бормочет:
– Каков красавец.
Я вспыхиваю, пытаясь спрятать покореженное лицо в подушке, но Илья вдруг грубо хватает меня пальцами за подбородок и не дает отстраниться.
– Куда? – спрашивает он строго. – Посмотреть дай.
– На что там смотреть? – хриплю я, недовольно хмурясь. Мне не нравится, что он видит меня таким. Это ощутимо задевает мое чувствительное самолюбие. – Ну, Илья, пожалуйста… Мне неловко…
– Жить будешь, – не обращая внимания на мое бормотание, выносит вердикт Илья. В его карих глазах светится незнакомое мне выражение. Будто он одновременно и зол, и ему меня жалко. Будто он хочет и прибить меня, и утешить. Будто я ему и противен и вызываю симпатию. Что-то противоречивое, переворачивающее все внутри наизнанку и не дающее ему покоя. – Прекрати кривляться. Как ты не поймешь, Дима? – он произносит это голосом, вибрирующим от подступающего к горлу раздражения. – Ты красивый. Всегда. Даже если у тебя все лицо в грязи, даже если тебя поколотить так, что живого места на лице не останется. Ты, черт подери, всегда как ебаное совершенство. Весь такой сияющий и прекрасный, ну просто, блин, диснеевская принцесса, только поющих птичек и оленей тебе не хватает. Самолюбивый чванливый мерзкий придурок!
Он почти рычит это мне в лицо, а я лежу, приоткрыв рот, и не могу не то, что слово вставить, взгляд отвести от изумления. Это точно настоящий Илья, а не плод моего больного воображения?
– Я бы придушил тебя собственными руками, так ты меня бесишь, – заявляет он ровно, оказываясь вдруг в такой непосредственной близости, что я чувствую, как мои встрепанные волосы касаются его лба. – Но проблема в том, что без тебя я бы сдох сам.
– Илья… – шепчу я так тихо, что сам себя не слышу.
– А ты все это время бегал за Милославским, – продолжает Илья, распалившись. Он резко отстраняется, встает с кровати и идет к двери. Обнаруживает на полпути, что на нем только трусы, и начинает нагибаться и собирать с пола свою одежду, продолжая при этом говорить: – Изматывал себя им, убивался, раз за разом, раз за разом. Говорил, что недостаточно хорош, говорил, что тебе не хватает стальной уверенности, не хватает непосредственности, не хватает азарта, не хватает бог весть чего…
Я сажусь в кровати, отчаянно борясь с головокружением. Смотрю на Илью и будто бы вижу его впервые.
Грубый заносчивый парень, невзлюбивший меня с самого первого дня. Чем я так выводил тебя? Тем, что не смотрел в твою сторону, будучи занят другим человеком?
– Алик тебя ненавидел за то, чего в тебе не было, – Илья останавливается, чтобы взглянуть на меня и сказать отчаянно и резко: – А я, черт подери, тебя за это люблю.
Я сползаю с края кровати, пошатываюсь на нетвердых ногах, цепляясь за металлическое изножье. Шагаю Илье навстречу, тяжело опираюсь о его напряженные плечи, потому что от слабости не могу даже прямо стоять. Тянусь к его губам и целую: больно кусаю за нижнюю губу, проталкиваю язык ему в рот.
Лишь бы заткнулся, лишь бы перестал нести этот бред.
Лишь бы перестал взрывать своими словами мне мозг.
Ненавижу.
Не-на-ви-жу. Мычу ему это в рот по слогам, выгибаюсь под его холодной ладонью, забравшейся под пижамную кофту и скользящей вдоль позвоночника. Царапаю его шею, вцепляясь ногтями в загривок, залепляю звонкую пощечину, когда он отстраняется, чтобы невесомо поцеловать меня в распухший нос, в саднящую скулу, в заплывший глаз. Бью его по груди кулаками, бью, пока в изнеможении не обмякаю в кольце обнимающих меня рук.
Почему. Какого хрена.
Зачем ты так со мной поступил, Илья?
Зачем ты так долго об этом молчал?
========== 5. Вне подозрений ==========
Отец велит Илье ни на шаг от меня не отходить всю неделю. Что, несомненно, идет на пользу моему душевному состоянию, но мешает восстанавливаться физическому. Потому что большую часть дня дома никого, кроме нас, нет, и Илья бессовестно этим пользуется, протирая мной каждую горизонтальную поверхность.
