Текст книги "Мне уже не больно (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Современные любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Ромашка, Антон и Алик не появляются даже к середине урока.
И внутри моей грудной клетки настойчивым зудом растет дурное предчувствие.
– Мне это ох как не нравится, – заявляет Вик, откидываясь в кресле. Он задумчиво разглядывает трубочку в своем молочном коктейле и пожевывает нижнюю губу. – Они ведь не могли втроем, не сговариваясь, заболеть или решить прогулять. Их богатенькие задницы ничто бы не спасло от гнева Арнольдовны, будь она здесь.
Вик поднимает на меня вопросительный взгляд, а Карина, теребя кончик рыжей косички, легонько с намеком покашливает.
– Нет, – предугадываю я незаданный вопрос, откусывая от сникерса. Нуга с орехами противно липнет к зубам. – Алик не отвечает на звонки.
Я был в полной уверенности, что мы пересечемся еще на школьном дворе. А сейчас, не получив от него ничего, кроме серии протяжных гудков и мертвой тишины в ответ на восемь смс, я начинаю медленно и вдумчиво себя накручивать. Может, что-то случилось по пути с дачи? Застрял в пробке, попал в аварию? Или проспал, сморенный свежим загородным воздухом, и видит сейчас десятый сон?
Дубль, поглядывающий на меня из-под русой челки, замечает мою нервозность, поэтому успокаивающе произносит:
– Да не парься, Ник. Если бы что случилось, давно бы уже всех на уши подняли. Мы бы сразу узнали.
Его слова немного, но успокаивают.
Я еще раз кусаю сникерс, на этот раз стараясь сразу же слизать с зубов нугу.
– И все же, – не унимается Виктор, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. – У меня создается впечатление, будто кто-то методически рушит все, что наработали за долгие годы три гиганта нашего города.
Мы с Дублем и Кариной смотрим на него с недоумением, и Вик терпеливо поясняет:
– Мой папа не последний человек у Романова. Он сказал, что и у них не все идет так гладко, как хотелось бы… Кто-то прокатил между Милославским, Громовым и Романовым яблоко раздора.
– Даже если так, – с нажимом произносит Дубль, подаваясь чуть вперед, чтобы его слова не услышала работница кафетерия, протирающая соседний столик. – Ничего не буду говорить про Ромашку. Но Алик и Антон слишком многое на себя берут. За последний месяц-другой они по уши вляпались в родительский бизнес, таковы были обстоятельства… Но как бы их не поматросило и не вынесло на обочину. Все же, у них нет ни должного опыта, ни знания всех фишек и подводных камней, чтобы пытаться собственными силами предотвратить крушение корабля… Они все еще мальчишки.
«Они все еще мальчишки», – эти слова врезаются в мысли оглушительной ударной волной. Мне вспоминаются все слухи о выходках этих ребят, разбитые и подорванные тачки, исключение из американской школы, подложенный огнестрел. Драки до выбитых зубов и сбитых в кровь костяшек. Жуткий опыт Антона с наркотиками, после которого он чуть не задохнулся в луже собственной рвоты.
Они все еще мальчишки, чтобы браться за сопряженный с риском бизнес и разбираться в сложной системе вовсе не деловых отношений, за этим бизнесом стоящей.
Но они все еще мальчишки, чтобы совершать глупые опасные вещи.
Дубль со вздохом откидывается на спинку дивана и достает телефон, включая очередную игрушку и демонстрируя тем самым, что не намерен продолжать разговор. Виктор берет свой и мой бокалы из-под молочного коктейля и идет за добавкой, а Каринка шустро пересаживается ближе ко мне, наклоняется и шепчет мне на ухо:
– Дима сегодня утром ругался по телефону. С Аликом.
Я удивленно вздергиваю брови. Сердце бьется быстрее.
Все утро телефон у Алика был недоступен. Что означает как минимум то, что он сейчас пользуется вторым номером.
– О чем они говорили? – шепчу я в ответ, поглядывая на Виктора, смеющегося и болтающего с кассиршей кафетерия.
Карина пожимает плечами и кидает полный досады взгляд на Громова. Тот неподвижно сидит на диване в противоположном конце кафетерия, хмуро уставившись в одну точку на стене.
– Он только повторял все время «ты никогда меня не слушал», – говорит Карина, а потом неуверенно добавляет: – Я сначала подумала, что речь о ситуации с Ульяной. Но с ней отец Алика разобрался еще вчера, быстро и без лишнего шума… А потом все опять скатилось на личности, и Алик с Димой как обычно стали цапаться на почве прошлых своих отношений…
Карина запинается, будто сболтнула лишнего, и смотрит на меня виновато.
– Черт. Ты ведь, наверное, не особо хочешь слушать о… Ну, о них…
– Карин, – фыркаю я мрачно. – Алик неизвестно где, неизвестно чем занимается, и неизвестно в какую передрягу может попасть. Ты действительно думаешь, что сейчас самое время для меня, чтобы ревновать?
Карина слабо улыбается и мягко поглаживает меня по ладони.
– Ты ведь не похож ни на кого из нас, знаешь?
Знаю.
Но ничего ей не отвечаю, только принимаю из рук подошедшего Виктора бокал с шоколадным коктейлем и вновь глушу свое беспокойство в сладости напитка.
Мы сидим в молчании еще какое-то время, поглядывая то на часы, то на экраны своих телефонов. Нас объединяет в этот момент железная уверенность в том, что чей-то мобильник вот-вот зазвонит, и на том проводе окажется Алик или Антон.
А потом дверь кафетерия распахивается, и заходит, тяжело опираясь на трость, Олег Милославский. Его светлые с проседью волосы серебрятся в приглушенном свете ламп, широкие плечи кажутся налитыми сталью из-за напряжения – ему все еще трудно подолгу ходить и даже стоять. За спиной Милославского маячит русоволосая статная женщина в приталенных брюках и розовом кашемировом свитере. Я узнаю ее в большей степени по пронзительным зеленым глазам – это Мила Васильева, мать Антона.
– Господи, – охает Карина, прижимая ладони ко рту.
Дима дергается и бледнеет, увидев отца Алика.
У меня падает сердце.
*
– Я ничего не знаю! – упрямо повторяет Дима. Он складывает руки на груди, сильнее вжимаясь в спинку стула, закрывается от нас всех.
– Он ничего не обязан вам говорить, – подает голос Димин телохранитель, устрашающего вида крепкий парень Илья, прислонившийся плечом к стеллажу. С самого начала аудиенции у директора он молча стоял в стороне, но всем своим видом показывал, что ненавидит всех, кто пытается надавить на Диму, и каждого по отдельности.
– Еще как обязан! – раздраженно гремит отец Алика, впиваясь пальцами в подлокотники кресла. – Мой сын непонятно где. И Дима последний, кто выходил с ним на связь.
Директор тихо переговаривается с кем-то по телефону в смежном помещении, а Мила Васильева, уперев руки в бока, вышагивает перед массивным рабочим столом, сосредоточенно прислушиваясь к каждому слову, но мыслями явно пребывая далеко отсюда.
Дима поднимает на отца Алика больной взгляд и произносит глухо:
– Я пересказал весь наш с ним разговор. Знаю только, что они с Антоном валят из города.
С каждым новым словом, с каждой новой фразой во мне гаснет что-то жизненно важное, я теряюсь в омуте беспорядочных мыслей и неясных притупленных изумлением и неверием ощущений. Алик ведь не мог, не мог бросить меня здесь одного, ничего не объяснив.
– Как это «валят»? – переспрашивает Мила раздраженно. Она присаживается на край стола, закидывая ногу на ногу, и выжидающе смотрит на Диму. Тот пожимает плечами и огрызается:
– Разве я похож на того, с кем эти двое будут делиться своими планами?
– Раньше вы всюду были вместе, – напоминает отец Алика и кладет трость себе на колени, машинально царапая ногтем указательного пальца резной металлический узор на ней. – Втроем. Так же, как и ваши отцы в свое время.
– И посмотрите, к чему нас это привело, – горько усмехается Дима. Я вижу по его измученным глазам, что он смертельно устал. Что он бы все отдал за покой. – Все привело к тому же чертовому разладу. Женя готов рвать глотки за долю в игорном бизнесе, одержимый мыслью, что мы с Аликом только и ждем, что малейшего его промаха, лишь бы отнять у него все. Алик и вовсе полон порывов найти виноватого там, где есть лишь сухие цифры и наши собственные ошибки. Я… – он запинается и произносит дрогнувшим от злости голосом. – Мне восемнадцать. Мне не хочется брать никакой ответственности на свои плечи. Мне не хочется игрушечных войн со вполне реальными последствиями. Я хочу закончить выпускной класс. Хочу никогда не прыгать выше своей головы, поступить на бюджет в финансовый вуз. Хочу любить, хочу просто, блядь, жить.
Милославский смотрит на него долгим тяжелым взглядом.
Он явно понимает Диму по опыту прожитых лет и прекрасно видит его горечь. И ему приходится отступить.
*
Отец Алика подвозит меня домой.
Мы сидим рядом на задних сидениях машины, пока водитель не спеша везет нас по городским дорогам. Начинает идти дождь, перемежающийся с крупными влажными хлопьями снега. Я смотрю на то, как стылая вода бежит струйками по обратной стороне оконного стекла и вспоминаю с неприязнью, что целую сотню лет назад ехал со схожим душевным настроением в лицей в свой первый учебный день. Я чувствовал себя таким же разбитым и потерянным в жизни.
– Это не первый раз, когда он сбегает, – прерывает гнетущую тишину Милославский. Я не оборачиваюсь, и он, прокашлявшись, говорит, будто бы обращаясь в пустоту: – В двенадцать он обиделся на какой-то мой выговор, сбежал, доехал автостопом до дачи и спрятался там. Мы с женой до смерти перепугались, пока пытались его отыскать… – Милославский издает легкий смешок. – Ох и выпорол же я его, когда нашел в окружении десятка вскрытых банок с консервами. Другой еды на даче не было, а ему надо было как-то прожить те два дня.
Я невольно усмехаюсь.
Узнаю в мальчишке из этой истории упрямого Алика.
– Второй раз он сбежал в четырнадцать, – продолжает Милославский задумчиво. – Очень расстраивался из-за неспокойной ситуации в семье. Я тогда не понимал, злился… Потом в шестнадцать, после смерти его матери. У него было разбито сердце.
Я выдыхаю, на мгновение закрывая глаза.
– А сейчас, – спрашиваю охрипшим от долгого молчания голосом. – Это похоже на предыдущие разы?
– Нет, – немного подумав, отвечает Милославский.
На влажном лобовом стекле расползается алым пятном сигнал светофора.
– Не знаю, что он задумал. Быть может, мечтает докопаться до сути, найти того, кто стоит за всеми грязными махинациями, – Милославский опускает взгляд. Его лоб прочерчивает несколько глубоких морщин, когда он хмурится. – А быть может, я просто плохо знаю своего сына.
Мы останавливаемся у дома Василисы.
Я вижу Лешку, который стоит под зонтиком и курит. Такой счастливый – что видно даже сквозь замутненное влагой стекло – все еще окрыленный светлой новостью о беременности любимой женщины.
Меньше всего мне хочется бросать тень на его счастье.
Телефон издает краткий приглушенный карманом сигнал.
Я достаю его и дрожащими пальцами ввожу пароль, хотя почему-то знаю, что новое сообщение не принесет мне ни облегчения, ни радости.
Оно от Алика.
«Не звони и не пиши на этот номер больше. Никогда».
конец первой части
========== 7. Виктор ==========
часть вторая
Затерялся след, выдохлась погоня,
Падает рассвет в раскрытые ладони,
Свет покоряет тьму, сердце спасает голову,
Это конец всему или начало нового.
(Би-2 «Только любовь починит»)
Прощай, первый курс!
Летняя сессия позади.
По крайней мере, у меня. Насколько я знаю, Ульяне в ее вузе осталось еще два экзамена, а Нику – один. И тот какой-то общеобразовательный, мало отношения имеющий к медицине.
Так что теперь, вместо планирования отдыха и беспробудного пьянства мне приходится разбирать старый пыльный кабинет, который на три месяца стажировки в «Аоне» станет моим. Впрочем, жаловаться не приходится. Ведь и в свой вуз я поступил на целевое место, благодаря покровительству Романова-старшего. После выпуска Олег Милославский пытался мне предложить то же самое с гарантированным рабочим местом в своей компании, но я решил, что не буду расстраивать отца и пойду проторенной им дорожкой. Если так подумать, то после событий прошлого года и раскола компании Милославского на три составные части, который позволил хлынуть на рынок нескольким десяткам мелких компаний, у меня была уйма вариантов. Я мог бы начать с чистого листа в малоизвестной фирме, быть секретарем или разносчиком кофе.
Но, как справедливо заметил Никита, когда подавал документы в свой мед, прежними мы уже никогда не будем. И ничто не заставит нас забыть, кто мы такие, и для каких ролей себя готовили.
Явно не для роли разносчиков кофе.
Я разгребаю кабинет, раньше принадлежавший какой-то жуткой свинье. Когда заканчиваю сортировать мусор по пакетам, вытирать пыль и твердые следы из-под чая и соевого соуса на столе, устаю настолько, что минут десять сижу в кресле и тупо смотрю под потолок, где лениво крутятся лопасти вентилятора.
Раздается робкий стук в дверь.
– Войдите.
Дверь приоткрывается, на мгновение впуская в кабинет гул голосов и трель рабочих телефонов, и внутрь протискивается Гришка. В коротких джинсовых шортах, голубых кедах и безразмерной серой футболке – маленький угловатый воробушек. Он закрывает за собой дверь и по привычке неуверенно мнется на пороге.
– Привет! – вся моя усталость мгновенно испаряется. Я широко улыбаюсь и протягиваю ему руки. – И что же ты стоишь, как неродной?
Гришка улыбается в ответ, быстро огибает стол и забирается мне на колени, удобно устраиваясь в моих объятьях. Его светлая макушка, в которую я утыкаюсь носом, пахнет ягодным шампунем и пряной корицей.
– Ну, – спрашиваю, целуя Гришу в шею. – Что ты на этот раз мне принес?
Гришка чуть отстраняется, закусывая бледно-розовую нижнюю губу, и разжимает кулак правой руки, который до этого прятал за спиной. На раскрытой ладони лежит слегка помятый цветок одуванчика. Ярко-желтый и пышный, символ наступившего беззаботного лета.
Глядя на него, мне хочется счастливо рассмеяться.
Я целую Гришку в нос, а он смущенно опускает взгляд. Малое впечатлительное дитя, мой ласковый и трогательно наивный мальчик.
– Красивый, – говорю, глядя на Гришку. И сам не знаю, точно ли говорю про цветок.
Я беру из его руки одуванчик и опускаю в стакан с водой. Он не тонет, лениво плавая по поверхности и задевая стеклянные стенки.
Гришка трется носом о мою щеку, целует меня в губы упоительно долго. Он играет своим языком с моим, улыбается в поцелуе и шумно дышит, обхватывая мое лицо прохладными ладонями. Не успеваю я войти во вкус, как Гришка отстраняется и принимается быстро жестикулировать.
«Я ненадолго зашел, было по пути, – перевожу с языка жестов автоматически, уже не прикладывая никаких усилий. – Сегодня у меня повторная диспансеризация, надо отнести справку в деканат. Ульяна просила тебя ей набрать».
Я киваю.
– Все хорошо в универе? – спрашиваю серьезно. В начале года мне постоянно казалось, что у Гриши в его художке могут возникнуть проблемы из-за немоты, я постоянно таскался надоедливым хвостом за ним на пары, пока мой батя не вспылил и не сказал: «Он рассудительный и самостоятельный молодой человек. Прекрати его опекать, он со всем прекрасно справится… В отличие от тебя, если продолжишь прогуливать». Теперь я стараюсь ограничиваться тем, что периодически спрашиваю у Гришки, не требуется ли ему помощь, и стараюсь лишний раз не лезть. – Последний экзамен закрыл без проблем?
Гриша кивает и улыбается.
Он наклоняется, глядя на меня с обожанием из-под ломких светлых ресниц, и снова невесомо целует.
Потом поднимается с моих колен, машет рукой и вприпрыжку бежит к двери.
– Гриш! – зову, когда он уже стоит на пороге. Гриша оборачивается. – Сегодня у меня, ладно?
Гришка усмехается. Кивает и скрывается за дверью.
Я вздыхаю, нахожу в ворохе документов свой телефон и набираю Ульянин номер. Слушая протяжные гудки, разбираю бумаги на столе, отдельно складывая нужную отчетность и выбрасывая черновики.
– Привет, – отвечает Ульяна спустя минуту. Я буквально слышу по ее напряженному голосу, что она собирается завести старую песню. Недобрый знак. – Вик, тут такое дело…
– Господи, я уже не хочу ничего об этом знать, – бормочу я, проводя ладонью по лицу. – Уль, полтора года уже прошло. Самое время отпустить.
– Но я нашла кое-что, – упрямо отрезает Ульяна. – Я нашла старые номерные знаки с тачек Алика и Антона.
– И где ты их нашла? – от удивления я даже забываю, что собирался задушить этот разговор в зародыше.
– В нашей беседке, – говорит Ульяна со смешком. – Странно, что никто из нас не догадался туда заглянуть.
Мы не заглядывали туда по другим причинам: никто из нас не хотел бередить старые воспоминания. Никто, кроме Ульяны.
– Надеюсь, ты не сказала об этом Нику, – говорю серьезно, и Ульяна тут же заверяет меня:
– Нет, конечно. Я же не дура.
Никите пришлось тогда тяжелее всех.
Но, в каком-то из смыслов, боль, которую он запер в себе, стала топливом для чего-то нового. Никита уже через месяц стал пугающе беззаботным и спокойным, обрел стальную решимость в том, чего хотел и к чему стремился. Он не стал ограничиваться школьной медицинской помощью, записался на усиленный курс терапии в частную клинику. Когда подошло время итоговых экзаменов, он вкалывал больше нас всех. Получил высшие баллы по биологии и химии, даже на физике и алгебре умудрился показать достойные результаты. Поступил сам на бюджет в медицинский, хотя Олег Павлович во всем его подстраховывал.
Ник с Милославским-старшим вообще прекрасно спелись.
Они часто теперь ссорятся в пух и прах из-за покровительственного поведения Олега Павловича, но тут же легко сходятся и посмеиваются над былой взаимной обидой. Никита обедает у него не меньше трех раз в неделю, никогда не стесняется просить помощи или совета. Да и сам Милославский, как мне кажется, души в Никите не чает.
Ник сумел перерасти ту жуткую боль, которая обрушилась на него полтора года назад. У него теперь новые заботы – как бы заснуть под плач племянницы Риты за стенкой, как бы сдать сессию на отлично, как бы снова врачи позволили ему постоять минуту-другую с костылями. Его душевные шрамы постепенно затянулись.
Время лечит все.
Но я бы ни за что не рискнул ворошить воспоминания Ника малейшим упоминанием об Алике.
– Я поэтому сразу решила обратиться к тебе, – говорит Ульяна буднично. – Мы ведь можем узнать их новые номера и узнать хотя бы, где они сейчас.
– И как, позволь спросить? – отзываюсь я кисло.
Меньше всего в этой жизни мне хочется искать Александра Милославского, где бы он ни был.
– Да, боже мой, Вик! – сердится Ульяна. – Они слишком самонадеянны, чтобы заметать следы тщательнее. Уверена, на весь город они тогда знали только одного человека, который без лишних вопросов поменял бы им номера.
Конечно.
Разве нужен кто-то другой, когда есть любитель феерий и незаконных дел, наш дорогой бывший одноклассник, Паша Минералов?
– Ты хочешь, чтобы мы выбили из него новые номера Алика и Антона? – уточняю я со скорбным вздохом. Кажется, сегодняшний день не ограничится для меня разгребанием помойки в кабинете и сном в обнимку с Гришей. – Даже если они не меняли номера еще раз, за пределами города, у меня все равно остается вопрос… Захуя? Если мы все равно не расскажем об этом Никите.
И тогда Ульяна произносит ровным тоном:
– Если ты помнишь, Виктор, то Никита не единственный, кто пострадал тогда.
Мне становится стыдно.
Конечно же, я помню. Помню про Антона.
*
Логово Паши – широко известные в узких кругах гаражи прямо за зданием мэрии, будто в сардоническую насмешку над управленцами, которые, в свою очередь, Минералова и его не полностью совместимые с законом дела старательно не замечают. Здесь круглый год пахнет бензином, раствором для мытья стекол и паленой резиной. Но, несмотря на репутацию места и расхожие бредовые байки о нечаянных убийствах в пылу дворовых драк, «гаражи» – это двадцать с лишним массивных коробок из добротного металла на целиком асфальтированной площадке, которую Паша не ленится обновлять каждую весну.
Когда мы с Ульяной объезжаем мэрию и заворачиваем за ровный частокол елей, огораживающих дворы, я думаю о том, что собственные капиталы, даже если ты мнишь себя королем подполья, при всем старании не спрячешь. Подвластную ему территорию Паша облагородил, как мог, да и тусуются у него вовсе не отщепенцы и маргиналы. По крайней мере, я точно уверен, что гопники и прочий сброд не носят «Версаче» и «Томми Хилфигер».
– Вот это встреча! – смеется Паша, когда мы с Ульяной выходим из машины. Я ставлю ауди на сигналку и окидываю Минералова кратким взглядом. Все такой же коренастый, жилистый, с оттопыренными ушами и зубами, которые еще на выпускной покрыл серебром. Клоун и идиот. – Чем обязан?
Паша сегодня не при параде: в бермудах и черной майке, с солнцезащитными очками на половину лица. Жара на улице стоит действительно невообразимая – приятели Минералова спрятались от палящего солнца внутрь одной из «коробок» с банками холодного пива и колодой игральных карт.
– Поговорить надо, – бросаю сухо.
Паша переводит взгляд с меня на Ульяну, невозмутимо разглядывающую свой маникюр, и улыбка его постепенно гаснет.
– Не-не-не! – сбивчиво тараторит он. – Если это то, о чем я подумал, можете сразу разворачиваться.
– Брось, Паш, – Уильяна обходит машину и становится прямо над Минераловым, в очередной раз обозначая разницу в росте. Он на голову ее ниже, и явно чувствует себя из-за этого некомфортно. – Если ты первым знал о том, что они уезжают из города, то мы тебя точно в покое не оставим.
Антон, конечно, хитрый змей. Знал, что у Паши столько своих денег, что ему фиолетово на любые жалкие взятки. Но он точно недооценил дотошность Ульяны, которая готова преследовать Минералова неделями, лишь бы узнать то, что ей нужно.
Паша прекрасно это понимает.
Потому что вздыхает, складывая руки на груди, и бурчит недовольно:
– Да если б я что-то знал. Сам какое-то время ради любопытства следил за их перемещениями. А потом мне мои люди привезли те номера, что я им ставил. Поменяли еще раз за триста километров от города, сволочи.
Мы с Ульяной переглядываемся.
– Они не говорили, куда едут?
Паша пожимает плечами.
Его приятели, шумно выясняющие размеры ставок в покере, вообще не замечают нас.
– Вроде бы гнались за чуваком, который в свое время нашептывал Романову про необходимость разделения пирога, – говорит он скучливо.
– Что за чувак? – спрашивает Ульяна с нескрываемым интересом.
– Да так, кто-то из приближенных Романова, – Паша явно не горит желанием развивать тему. Он то и дело поглядывает на огромный циферблат наручных часов. – Мало ли было тех, кто мечтал расшатать монополию Милославского. Только были и те, кто действовал агрессивнее. Покушение на Олега Милославского, твои, Уля, фотки…
Ульяна густо краснеет и спрашивает резко:
– Ты их видел?
– Да никто их не видел, – обиженно ощетинивается Паша. – Просто ходили слухи… Я тебе сейчас говорю о грязных методах, которыми не гнушались люди, мечтавшие вырваться вперед на фоне всех этих междоусобиц.
– Сейчас все стало относительно спокойно, – замечаю я. – Несмотря на море новых компаний, появившихся в городе.
– Вот именно, что стало спокойнее, – Паша вновь улыбается, сверкая своими посеребренными зубами. – Предпочитаю считать, что Алик и Антон крепко присели на хвост тем, кто вносил в ситуацию реальную смуту.
Я смотрю на Ульяну и к своему ужасу вижу, что она едва заметно мягко улыбается. Если она хоть на сотую долю поверила в то, что Антон и Алик преследовали благие цели, когда уезжали из города, то я в любом случае не позволю ей рассказать об этом Никите. Он заслуживает спокойствия, и я сделаю все, чтобы ему ничто никогда не напомнило об имени Александра Милославского.
========== 7. Призраки прошлого ==========
Утром я выбираюсь из-под одеяла и пытаюсь найти в ворохе вещей, что мы вчера скидывали с себя, не глядя, свои джинсы и футболку. Мне на плечо ложится прохладная Гришкина ладонь и пытается опрокинуть обратно на подушку, но я трусь о нее щекой и ласково произношу:
– Ты же знаешь, мне надо встретиться с Ником.
Гриша вздыхает, но послушно убирает руку. Я не оборачиваюсь, но слышу, как он ерзает, забираясь обратно в ворох теплых одеял. Вчера я рассказал ему о встрече с Минераловым. И Гриша, который на моей памяти крайне редко выказывал неприязнь к кому-либо, поджал губы и быстро-быстро жестами сообщил: «Алик не заслуживает прощения». Только сейчас, пережив ночь с этой мыслью, я понимаю, что Гриша относится нехорошо только к предателям. Однажды его доверием пренебрег родной дядя, и это оставило на Гришиной душе глубокие неизлечимые шрамы. Вот почему он видит в поступке Алика так много ранящего и непоправимого.
Я одеваюсь и забираюсь на кровать.
Наклоняюсь над Гришей и несколько раз мягко его целую – в нахмуренные брови, в нос и капризно надутые губы.
– Обижаешься? – шепчу, убирая упавшие ему на лоб пряди.
Гришка всегда такой смешной со сна. С отпечатком от уголка подушки на щеке, осоловевшим взглядом и опухшими ярко-алыми от долгих ночных поцелуев губами.
Он медленно качает головой и очень тихо вздыхает.
– Обижаешься, – я расплываюсь в улыбке и наваливаюсь на него всем телом. Гриша морщит нос и пытается увернуться от очередного поцелуя. – Григорий, не будь таким занудой.
Он опасно сощуривается.
Ненавидит свое полное имя.
– Понял-понял, я играю с огнем! – смеюсь я, когда Гришка юрко выбирается из-под меня и оказывается сверху. Он хватает мои ладони, потянувшиеся, было, к его бедрам, и резко впечатывает их в матрас по обе стороны от моей головы. Я понимаю, что сейчас произойдет, только когда Гришка ерзает, опускаясь ниже, и принимается деловито возиться с пряжкой моего ремня и молнией джинсов. – Гриш… Папа в пять утра вернулся. Он же за стенкой.
Гришка поднимает на меня полный чертиков взгляд. Усмехается и прижимает палец к губам – мол, тогда веди себя тише.
Вот блин.
Я откидываю голову на подушку и выдыхаю сквозь стиснутые зубы.
Чувствую, как холодные пальцы Гриши добираются до моих поджавшихся яичек, ласкают чувствительную кожу мошонки. Закусываю губу, когда на смену пальцам приходят ласковые губы. Гришка целует у основания уже отозвавшегося на прикосновения члена, проводит языком по всей длине и обхватывает губами открывшуюся головку, втягивая ее в рот.
Я дергаюсь, застигнутый врасплох дразнящими движениями его языка, и беспокойно ерзаю, пытаясь стряхнуть джинсы до колен. Деревянный каркас кровати натужно скрипит под нашим общим весом, и я ловлю на краю сознания одинокую мысль: папе лучше никогда не знать, что тот робкий вежливый мальчик Гриша, которого он знает, бывает в кровати неутомимым жадиной. Если честно, то папе лучше вообще не знать, что Гриша бывает у меня в кровати.
– Блядь… – шиплю я тихо, не в силах держать рот на замке.
Дыхание сбивается с ритма, меня колотит крупная дрожь от желания застонать. Гриша сосет с таким усердием, пропуская мой член все глубже, что мне кажется, будто темная пелена перед глазами и пляшущие на периферии зрения звезды не исчезнут никогда.
Боже.
Гриша меняет положение, устраиваясь удобнее между моих ног, на мгновение выпуская член изо рта, а потом снова обхватывает его губами и медленно посасывает, загоняя головку за щеку. Получается пошлый хлюпающий звук, от которого у меня окончательно срывает крышу.
Я впиваюсь зубами в собственное запястье, чтобы не прохрипеть его имя, и подаюсь сам в Гришкин рот быстрыми отрывочными толчками. Почти не дышу, потому что кажется, будто мои выдохи слышно в каждом углу квартиры, хватаю Гришу за волосы и пытаюсь вовремя оттолкнуть его голову. Но он упрямо продолжает истязать меня своим языком, пока воздух во мне не кончается, и я не изливаюсь с низким задушенным запястьем хрипом ему в рот.
Наслаждение рассеивается непривычно долго.
Я почти не чувствую, как Гришка поправляет мои боксеры, застегивает ширинку и вправляет концы ремня обратно в шлевки.
Он ложится рядом, облизывая губы, и беззвучно посмеивается.
– Отомстил мне, да?.. – бурчу я с глупой широкой улыбкой, привлекая Гришку к себе и целуя в макушку. – Мсти мне так почаще. Мсти и мсти. До самой старости, пока вставать не перестанет.
*
До медицинского добираюсь общественным транспортом.
Зайцем качусь на троллейбусе всего пять остановок от дома и выхожу прямо к крыльцу универа. Даю списать охраннику на входе данные своего паспорта, вместе с абитуриентами плетусь по лестнице на второй этаж и отбиваюсь от их шумной стайки на повороте к столовой.
Здесь характерно резко пахнет котлетами и морсом.
Людей практически нет – лето, как-никак – только двое преподавателей обедают у самого входа, девушка скучает с конспектами у окна и Дубль с Ником режутся в покер за столиком в дальнем конце столовой.
– Кто выигрывает? – спрашиваю, подходя к ним, и устраиваюсь на свободном стуле.
– Издеваешься? – вздергивает брови Ник.
Дубль белозубо улыбается. Я все еще не могу привыкнуть к его новой короткой стрижке, без челки, закрывающей добрую половину лица. Так он выглядит взрослым и по-мужски привлекательным.
– Я, конечно, не так хорош в этом деле, как Триплет… – тянет Дубль с оттенком небрежного самодовольства, – Но я знаю как минимум три простых способа выиграть.
– Да иди ты нахуй, – беззлобно огрызается Ник, бросая свои карты на стол. – Все, я пас.
Поглядывая на Дубля, методично складывающего колоду, я вспоминаю, какой был скандал с его поступлением. Триплет пошел по стопам отца, отказавшись от продолжения обучения в угоду раннего наследования доли в игорном бизнесе. А Дубль, не сказав ничего родителям и толком не объяснив неприязнь к семейной сети казино, подал документы на медицинский. На бюджет не добрал несколько баллов, но на платный попал без проблем, пустив в ход собственный сберегательный счет.
«Да кто я буду без высшего образования? – пожал он плечами, когда мы собрались всей компанией на дне рождении Ульяны. – Ноль без палочки. Игорное дело ненавижу, на деньги отца всю оставшуюся жизнь куковать не хочу».
Вот они и втесались вместе с Ником в ряды медиков.
Постоянно теперь носят белые халаты, с упоением обсуждают сложные химические формулы и неприятные подробности анатомии. Иногда я даже грешным делом начинаю ревновать Никиту к Дублю – так часто они стали общаться. Но тут же, когда Ник это с присущей ему проницательностью замечает, я получаю от него крепкий подзатыльник и обнадеживающее: «Лебедев, ты охуел? Еще лучший друг, называется».
– Как экзамен? – спрашиваю, поглядывая искоса на Ника и пытаясь понять, успела ли с ним поговорить Ульяна. На невозмутимом лице Воскресенского вообще сложно что-либо прочесть. Вот он смотрит куда-то в окно, и хрен ты догадаешься, заняты ли его мысли вводным курсом анатомии, или он придумывает десять разных способов подорвать Алика тротилом, если тот вздумает вернуться в город.
– Ник у нас гребаный отличник, – вздыхает Дубль и корчит рожу. – Даже общеобразовательный курс литературы, чтоб ее за ногу, затащил на пять.
