Текст книги "Мне уже не больно (СИ)"

Автор книги: Dru M

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Негромко фыркаю. Да, моя мать тоже любила разводить целую феерию вокруг малейших моих неприятностей.

– А ты почему не шепотом? – любопытствует Никита, и мне слышится в его голосе то же нежелание возвращаться к изначальной причине звонка. Давно мне никто не звонил под столь нелепым предлогом, чтобы просто поболтать. Если подумать, раньше у меня и желания не было болтать с кем-то в час ночи буднего дня. Я снисходительно замечаю:

– Когда увидишь мой дом, сразу поймешь. Идеальное место для убийства, если так подумать. Никто не услышит, никто не узнает.

Никита тихо смеется, глуша этот звук в уголке подушки.

– Надеюсь, ты не затем настойчиво зовешь к себе, чтобы от меня избавиться? – насмешливо бормочет он.

– Слишком просто для меня, – отвечаю серьезно. – Клянусь, если захочу от тебя избавиться, обязательно найду способ поэффектнее.

Мы смеемся уже вместе, только он делает это тихо, а я почти не сдерживаюсь. Потом Никита вдруг замолкает и пару секунд просто мерно дышит мне в трубку, прежде чем задумчиво спросить:

– И почему о тебе ходят такие странные слухи? – отвлеченный вопрос, кажется, адресован даже не мне, но я грустно улыбаюсь, прикрывая глаза. Не говорить же ему, что я нормальный только в те моменты, когда мне позволяют быть таковым. Сколько раз во мне разочаровывались люди, в жизнь которых я приходил обыкновенным парнем, а уходил ни на кого не оглядывающейся сволочью? Просто потому, что в случае Милославских бизнес неотделим от личного. В неподходящие моменты он вмешивается в мой распорядок и в жизнь, которую я пытаюсь для себя устроить, чтобы напомнить мне, кто я такой.

Никита совсем из другого мира, ему не понять.

Но я не могу ничего с собой поделать. Не могу оттолкнуть его сейчас, чтобы не разочаровать потом. Эгоистичное нежелание бросить трубку и сделать вид, будто моя нечаянная доброжелательность была игрой или мимолетным следствием хорошего настроения, заставляет соврать:

– Последствия прежних моих проступков. Одним громким делом можно обеспечить себе репутацию на всю оставшуюся жизнь. А когда ты богат и влиятелен, находится достаточно недоброжелателей, чтобы стабильно поддерживать слухи.

Никиту будто бы устраивает мой ответ, судя по легкому едва слышному смешку.

– А, ну тогда ладно, – беспечно отзывается он. – Спокойной ночи.

– И все? – его слова заставляют меня удивиться. Неужели, не поверил, и поэтому стремится поскорее свернуть разговор?

– А что еще? – в тон мне удивляется Никита. – Я тебя разбудил, замучил допросами, теперь мой внутренний садист удовлетворен, и я готов отложить твои дальнейшие мучения.

Провожу по лицу рукой, силясь не рассмеяться. Этот Никита не устает меня удивлять.

– А как же узнать секрет списывания? – улыбаюсь в темноте спальни.

– Успеешь рассказать, – заявляет Никита, и его уверенный безапелляционный ответ заставляет меня на несколько блаженных секунд поверить, что я успею все.

– Хорошо, – я отстраняю трубку от уха и перед тем, как сбросить звонок, тихо добавляю: – Спи.

Однако сам заснуть я не успеваю. И дело не в том, что, встревоженный мыслями, сплошным потоком нахлынувшими после разговора, я тупо пялюсь в потолок с открытыми глазами. Просто спустя пару минут телефон вновь звонит, и на этот раз на дисплее высвечивается фотография Громова.

– Привет, – быстро и нервно говорит он.

– Какого черта ты мне звонишь в час ночи? – отвечаю прохладно, и на этот раз порыв сбросить звонок кажется мне практически нестерпимым. – Или в человеческом сне мне уже отказано?

Несколько секунд я не слышу даже, как он дышит.

– Ты онлайн вконтакте, – наконец оправдывается он обиженным тоном.

– Наверное, Антон с моей страницы сидит, – спокойно вру, проклиная себя за автоматический рефлекс обновлять ленту новостей в мобильном приложении.

– А, понятно… – по интонации слышу, что Дима не поверил. – А почему голос не сонный?

Сжимаю челюсть так сильно, что зубы ломит в деснах.

– Громов, я на допросе? – рявкаю на него злобно. Наверное, можно было и спокойнее реагировать, если бы не знакомые мне нотки подозрительности и набившей оскомину ревности с его стороны. Добавляю ровно: – По телефону разговаривал.

– С кем?

Черт, еще один вопрос, и я не дам ему озвучить то, ради чего звонил. Пусть даже это что-то серьезное, а по другому поводу Громов вряд ли бы решился мне набрать.

– С начальником охраны, – слова вырываются из меня прежде, чем успеваю их обдумать. – Сработала сигналка у ворот. Ветка упала, наверное.

– Алик, ну я же не идиот, – тихо и просительно тянет Дима, явно теряя остатки страха под давлением того, что мешает ему сейчас ровно дышать. – Догадался, с кем. Сложно было не заметить, как ты на него смотришь.

– На кого? – эта словесная потасовка уже порядком меня раззадорила, заставила сесть в постели и шире распахнуть окно. Становится душно и жарко от подступающего к самой глотке раздражения.

– На Никиту.

– Ты ебанулся? На какого Никиту, безногого что ли? – я уже чуть ли не кричу, прекрасно осознавая, что такая бурная реакция говорит не в мою пользу. – И как я на него смотрел?

Долгая гнетущая пауза.

– Так, как никогда не смотрел на меня, – отвечают почти шепотом, глухим и потерянным тоном. Я смеюсь, хрипло и с надрывом.

– Дима, ты обкурился? Что это за бабские сопли? – в противовес рвущемуся из меня смеху мне ни капли не весело. Сердце стремительно ухает куда-то вниз, дыхание сбивается. Надо лучше контролировать свою мимику и все свои взгляды, даже нечаянные и ничего не значащие. Если Громов замечает даже то, что не в силах заметить я сам, дело принимает не самый славный оборот. – Говори, зачем ты звонил, и, богом клянусь, лучше тебе завтра не попадаться мне на глаза.

Дима отвечает без лишних прелюдий, возвращая голосу ровное спокойное звучание:

– Постарайся выиграть гонку.

Я молчу, обдумывая эту фразу и вкрадчивый тон, которым она была произнесена. Вот и первое подтверждение словам Антона, что Дима изо всех сил постарается мне не навредить. Быть может, кто-то другой на моем месте испытал бы благодарность, но я нахожу в себе лишь отголосок смутного отвращения вкупе с презрением. Вместо того чтобы остановить Ромашку, а я уверен, что именно он – причина внезапного ночного звонка, Дима просто предупреждает меня об опасности. Хорошо, должно быть, ему сидится на обоих стульях, вот только я не собираюсь относиться к его помощи с благодарностью.

– Ясно. Понял.

Сбрасываю звонок и тут же набираю Антону. Десять самых длинных гудков в моей жизни, и Васильев отвечает так бодро, будто не ложился.

– Ты вообще в курсе, который час?

– Час для внеплановой прогулки, – я уже поднимаюсь, нахожу джинсы и толстовку, спешно одеваюсь, при этом зажимая телефон между ухом и плечом. Неясная нервозность в одно мгновение сменяется статичным спокойствием. Сейчас, после бурной вспышки, меня не трогает уже ничего: внутри остается только мрачная решимость. – Выгоняй свой хваленый лексус, мы едем осматривать каньон.

– Что-то случилось? – Антон тут же становится предельно серьезным. Судя по стуку ящиков, он уже подскочил с места и ищет одежду.

– Пока еще нет. Если постараемся, и не случится.

***

Следующее утро начинается для меня со стаканчика пряного мятного капучино из «Старбакса». Мы с Антоном бросаем машины на платной стоянке и устраиваемся внутри теплого наполненного ароматом кофе и свежей выпечки помещения. В столь ранний час, половину девятого, мы оказываемся единственными посетителями, и, судя по осунувшемуся сонному лицу девушки-баристы, нежеланными. Она с подозрением косится на форменные пиджаки, которые мы вчера благоразумно прихватили с собой, но, поймав мой мрачный недоброжелательный взгляд, не решается спросить, почему мы не в лицее.

– Взял тебе кусок грушевого пирога, – Антон ставит передо мной блюдце, плюхается на стул и вытягивает ноги с блаженным стоном. Он закрывает глаза и болезненно морщится от звука, с которым машинка у кассы перемалывает кофейные зерна. – Чувствую себя так, будто всю ночь пьянствовал, а под конец прикорнул в канаве.

– Мне бы сейчас хотя бы в канаве прикорнуть, – отвечаю со вздохом и вожу стаканчиком туда-сюда по стеклянной столешнице, оставляя на ней мокрый кофейный след. – Ничерта не понимаю. Зная Ромашку, я был на сто процентов уверен, что он сделает ставку на местность.

– Может, мы плохо смотрели? – Антон потирает опухшие красные глаза и с чувством зевает. Я серьезно раздумываю над тем, чтобы прогулять не только первый урок.

– Да что там еще можно было сделать? – вздергиваю брови. – Взять пробу песка?

– Кто ж знает, – Антон поправляет мятый ворот футболки, выглядывающий из-под пиджака, и принимается за свое пирожное. Пренебрегая вилкой, он подхватывает его и откусывает за раз чуть ли не половину. У меня даже челюсть болит на такое смотреть. Вдумчиво жуя, Антон пристально меня разглядывает: – Мофет, у Громофа профтая паранойя?

– Да он мне срывающимся голосом шептал в ночи, чтобы я выиграл чертову гонку, – возражаю решительно. Во всей этой ситуации мне не приходится сомневаться только в предупреждении Димы. – Даже он бы не стал давить драму на пустом месте.

Антон шумно сглатывает остатки пирожного и вытирает рот салфеткой.

– Ну-ну.

– Может, дело в самом факте выигрыша? – отстраняюсь от спинки стула, больно впивающейся между лопаток, и потягиваюсь до хруста в позвоночнике. Несколько глотков любимого кофе возвращают меня к жизни, кровь вновь нормально циркулирует по венам, и мозг даже подает сигнал к тому, что готов заняться биологией и английским. – Может, Ромашка собирается поспорить со мной на что-то перед стартом?

– В таком случае сразу шли его нахуй, – лениво предлагает Антон, размякая от тепла и еды. – Это вообще моя гонка, так что пусть Ромашка не пытается выставить свои планы как мою блажь.

В ответ я лишь качаю головой.

– Нет, приятель.

– Что значит «нет»? – он удивленно моргает.

– Выиграть теперь – дело принципа, – заявляю упрямо. Как бы я потом не поплатился за извечную тягу избегать всяческих уступок. – И принять условия спора, какими бы они ни были, тоже. Пусть отцы пока делят пирог по собственному разумению. А своим я должен показать, что между нами король по-прежнему я. На дороге, в жизни, где угодно. И в будущем, когда мы возьмемся за бизнес своих семей, я продолжу показывать Романову и ему подобным, где их настоящее место. У меня под пятой.

Антон смотрит на меня во все глаза, уже напрочь забыв про сон.

– Алик… – просит он серьезно, тяжко вздыхая и подпирая подбородок кулаком. – Больше не смотри так, окей? По крайней мере, на меня. У меня от этого твоего взгляда мурашки по коже.

Я ничего не отвечаю, залпом допивая кофе.

– Давай хотя бы погоняем по каньону для тренировки? – предлагает Антон, поняв, что настроен я серьезнее некуда.

– А уроки?

– Подождут уроки твои, – отмахивается он с досадой. – Мне важнее, чтобы башка твоя цела осталась.

***

К концу третьего часа я убеждаюсь, что водить машину я не разучился.

Столько месяцев катая на одном мотоцикле, я бы не удивился, покинь меня четкое ощущение габаритов и мощи движка, но как только сажусь за руль, ко мне возвращается все разом, и я забываю даже собственное имя. В тот момент, когда стрелка спидометра проскакивает отметку ста километров в час и плавно движется дальше, для меня уже не существует ничего, кроме дороги, петляющей песчаной лентой уходящей вдаль, и рева мотора.

Это, кажется, одно из самых прекрасных ощущений на свете.

– С меня на сегодня хватит, – ворчит Антон, меняя машинное масло, когда я возвращаюсь к асфальтированной части дороги. Высовываюсь из окна, разглядывая загорелое лицо друга и его грязные по локти руки. – Я уже жалею, что затеял этот спор.

– Не эта гонка, так что-то еще, – возражаю мягко, глуша мотор. Закуриваю сигарету, отстраненно размышляя, о чем подумал отец, когда не обнаружил меня за завтраком. – Ромашка обязательно придумал бы что-то. Помнишь ту историю с Ульяной?

Антон поднимает на меня глаза. В его взгляде отражается мрачная укоризна.

– Нам же по четырнадцать было.

Воспоминания не самые приятные. Тогда в лицее устроили рождественский бал, и Ульяна вежливо, но с долей манерного превосходства отказалась от предложения Ромашки пойти парой. Она заявилась на бал под руку с Антоном, в красивом дорогом платье, с прической от известного стилиста и ювелирными украшениями, предоставленными на вечер в качестве рекламной презентации. На следующий день, следуя анонимному вызову, полиция оцепила здание особняка Климовых, и в комоде Ульяны был найден пистолет с отпечатками Антона, а в школьной сумке самого Васильева – гильзы от патронов.

Подростки четырнадцати лет и хранение огнестрельного оружия с намеком на то, что оно было не раз использовано, шутка ли.

Ульяну отмазывали родители, а Антона, конечно же, мой отец. Он тогда молча и без единого нарекания задействовал связи в полиции, которыми так не любил пользоваться, вновь наносил визиты старым приятелям с девяностых, вновь щедро платил. К Ромашке след не подвел даже частных детективов, которых мама Антона наняла, чтобы разобраться в ситуации окончательно. Но мы все знали, чьих рук это было дело.

Хотя больше никогда не заговаривали об этом инциденте, знали.

Конечно, и я грешил необдуманной подростковой местью, потому мне не пришло бы в голову припоминать Ромашке о прошлом. Просто с тех пор я имел четкое представление о том, что этот человек рано или поздно добивается своего. А если не добивается, наглядно показывает собственное недовольство.

– Обычные люди в четырнадцать не подкладывают друзьям огнестрел, – напоминаю как бы между прочим, делая очередную затяжку. Антон достает какую-то тряпку и вытирает руки, широко улыбаясь в ответ:

– Так кто тебе сказал, что мы обычные люди?

Придурок. Лишь бы отшутиться.

Телефон вибрирует, и на дисплее появляется лаконичное «Никита». Не помню, как заносил его в контакты, но тут же беру трубку и с неоправданным, внезапно проскочившим в тон беспокойством спрашиваю:

– Случилось что-то?

Никита от такого напора даже теряется, так что несколько мгновений я слышу только шум на заднем фоне, характерный для школьных раздевалок.

– Ну, – тянет он со смешком, – наверное, случилось. Например, ты не пришел в школу.

Меня отпускает, и я позволяю себе облегченно выдохнуть. Антон поглядывает в мою сторону с едва скрываемым любопытством, и мне приходится в очередной раз напомнить себе, что голос Никиты – это всего лишь голос. И улыбаться вне всякой на то причины, слыша его, совершенно необязательно.

– Виктора с Ульяной забрали на какое-то мероприятие в «Аоне», – рассказывает Никита скучающим тоном. – Ну и Ромашку, естественно… Я слабо разбираюсь в связях богатых и влиятельных этого города, но что-то важное, судя по всему. Блин… ты с ними?

Очередная презентация от Романова-старшего, который сидеть спокойно не может в предвкушении долгожданного раскола.

– Нет, меня на вечеринку не позвали, поэтому я просто катаюсь, – на самом деле позвали, скорее всего, только вчера я временно занес номера Ромашки и Громова в черный список и благополучно забыл их оттуда вытащить. Зато теперь у меня есть повод протянуть с улыбкой, сквозящей даже в голосе: – на своей ламборджини.

– Ты мне специально душу травишь? – обиженно спрашивает Никита. – У меня как раз физиотерапия кончилась, и есть целый час ожидания брата в раздевалках, чтобы вдоволь погоревать по самой крутой тачке в мире.

В голову приходит внезапная идея, которая заставляет меня приободриться, отшвырнуть дотлевший окурок и завести машину.

– Знаешь, что? – говорю в трубку, понимая, что тишина на том проводе – следствие лишь того, что Никита жадно вслушивается в рокот мотора. – А давай в кино? Минут через пятнадцать буду ждать тебя на школьном дворе.

Ловлю удивленный взгляд Антона, не ожидавшего такой наглости. Я буквально чувствую, как крутятся шестеренки в его голове, как возникает целая гора вопросов и догадок – Васильев сощуривается, упирая руки в бока.

– А что смотреть поедем? – Никиту мое предложение будто бы и не удивило.

– То, что идет в ближайшем кинотеатре, – выдаю неуверенно. Никита смеется:

– Что же ты в кино зовешь, если даже не знаешь, какие фильмы в прокате?

– А, так тебе нужен повод получше для того, чтобы проехаться на ламборджини? – уточняю с легкой ехидцей в голосе, и Никита звонко смеется.

– Хорошо-хорошо, – от едва сдерживаемой радости в его тоне мне становится легче дышать. – Убедил. Я засекаю пятнадцать минут, – заявляет он с напускной серьезностью. Сбрасываю трубку, резко вдавив на газ, и делаю крутой вираж, чтобы развернуться и подъехать к Антону уже с другой стороны.

Он качает головой, складывает руки на груди и со вздохом закатывает глаза.

– Давай, я не буду сейчас комментировать твои действия?

– Спасибо… Серьезно, спасибо. Встретимся вечером.

Я выезжаю на развилку, ведущую к шоссе, и постепенно, в рамках допустимого набираю скорость. Мне не требуется ни оправданий тому, что я делаю, ни логичных мотивов.

Сейчас, в это самое мгновение, мне просто хорошо.

========== 2. Дом на краю вселенной ==========

Ночью, когда приходит отец, я уже жду его на кухне с бутылкой виски и двумя бокалами. Он снимает пиджак, расстегивает две верхние пуговицы на рубашке и с немым вопросом во взгляде садится на барный табурет напротив. Теперь я понимаю причину его усталости, залегших под глазами темных кругов и ссутуленных плеч.

– Рассказывай, – велю, наливая виски ему и себе. Кубики льда мелодично бьются внутри бокалов. Если уж отец не возражает против того, чтобы я пил при нем, значит, понял, о чем пойдет речь. – Про раскол компании. Про все возможные риски, про последствия.

Отец берет свой бокал и делает большой глоток, не меняясь при этом в лице. Сосредоточенно молчит.

– Мне скоро восемнадцать, – решаю говорить начистоту, понимая, что ходить вокруг да около бесполезно. – А если с тобой случится что-то до моего совершеннолетия? У меня же не будет никаких полномочий.

– Официально – не будет, – соглашается отец и делает еще один глоток. Я тоже пью, и виски жидким огнем опаляет горло. – Но у моих людей есть указания каждое действие согласовывать с тобой.

Выходит, отец рассчитывает на меня.

Может, и не думает, что я готов взять на себя серьезные полномочия, но других вариантов у него нет. Либо положиться на меня, либо – в случае непредвиденных осложнений – потерять все. Черт.

Выпиваю еще, на этот раз глотки даются с меньшим трудом, и я чувствую, как печет и сводит скулы, и слезы выступают на глазах. Меня еще не ведет от алкоголя, но напряжение постепенно ослабляет тиски, позволяя воспринимать масштабы ответственности, которая может свалиться на меня, легче.

– Не беспокойся, – говорит отец с непривычной мягкостью и внезапно устало улыбается. – Вероятность того, что понадобится твое вмешательство, очень мала.

– Все равно не стоит игнорировать такой риск, – возражаю упрямо. Отец легко посмеивается, потирая глаза фалангой указательного пальца.

– Каким бы паршивым отцом я ни был… Мое воспитание не прошло мимо тебя, – делится он негромко, делая едва уловимое саркастическое ударение на слове «паршивый». Я залпом допиваю остатки виски и ставлю бокал в мойку, никак не реагируя на его слова. Сам знаю, что во многом похож на отца, и в глубине души, там, где кончается моя закостенелая детская обида, я этому рад. – Завтра после школы приезжай в мой офис. Поговорим с тобой, обсудим возможные осложнения. Сейчас, думаю, мы оба не в состоянии.

– Хорошо.

На пороге невольно замедляюсь и добавляю:

– На выходные хочу поехать в загородный дом. С другом. На своей машине.

– Антоном? – отец копается в рабочем портфеле, не поднимая взгляд и не оборачиваясь. Я вижу только его светлую макушку с серебристыми – на тон светлее – седыми прядями.

– Нет. Ты его не знаешь.

Отец хмыкает неоднозначно, и я сам не замечаю, как голос крепнет и звучит с невольной интонацией просьбы:

– Когда вернусь, требуй, что хочешь, и я все сделаю. Отличные оценки, безупречное поведение. Но на выходные избавь меня от своего контроля и нотаций.

Отец оборачивается, окидывая меня пристальным взглядом, а потом усмехается.

– Забавно. Не припомню, чтобы ты когда-то обещал мне безупречное поведение.

– Это значит «да»? – уточняю, спокойно выдерживая его взгляд.

– Это значит, ты познакомишь меня потом с другом, общество которого заставило тебя стать таким послушным, – фыркает отец, возвращаясь к рабочим документам.

*

– Поехали на выходных за город? – спрашиваю в макушку Никиты, наклоняясь к нему через парту.

Улучить момент, когда Виктор не крутится с ним рядом, довольно-таки сложно. Это удается мне только перед сдвоенным русским, когда Лебедева забирает с собой какой-то немой мальчишка, подопечный Ульяны, и они оба выходят в коридор.

Никита оборачивается и приветственно улыбается. В его темно-серых глазах теплится спокойная радость, выражение которой заставляет меня заглядеться и неотрывно смотреть в ответ.

– За город?.. – переспрашивает он рассеянно и залезает в школьную сумку в поисках дневника. – Слушай, у меня вчерашний фильм не выходит из головы. Как эти иллюзионисты всех ловко надули! – он находит дневник и взмахивает им на манер волшебной палочки, загадочно двигая бровями. – Может, мне тоже заделаться фокусником?

– Фильм? – с трудом отвлекаюсь на стороннюю тему.

– Ну да, фильм. Ты что, забыл?

– Да нет, – кратко улыбаюсь. Не говорить же ему, что я большую часть сеанса вовсе не на экран смотрел, и сюжет фильма не пересказал бы даже под дулом пистолета. – Так что, как насчет выходных на свежем воздухе?

В классе непривычно шумно, у первых парт крутятся ребята из параллельного класса, слушая Карину, в лицах рассказывающую про незадавшийся светский раут в «Аоне», где по ее словам было слишком много бесполезной информации и слишком мало закуски к красному вину.

Никита опускает взгляд, и на его высоких скулах появляется легкий румянец. Он чешет кончик носа и отвечает сконфуженно:

– Знаешь, мне ведь придется с собой столько всего тащить на всякий случай… Леша, даже если согласится, соберет мне целый чемодан.

– Так в чем проблема? – непонимающе вздергиваю брови. В моей голове все предельно просто – я, согласный ехать Никита, а с ним хоть цыганский табор и вагон вещей. – Хочешь, я сам поговорю с твоим братом? Пусть соберет несколько чемоданов, какая разница. К тому же, у меня есть телефон врача, который готов выехать в случае чего по первому звонку.

Никита внимательно меня разглядывает, будто прикидывая мысленно, зачем мне столько проблем в обмен на его скромное общество. Я пытаюсь заверить себя, что моя настойчивость ровным счетом ничего не значит, но неровный ритм сердца буквально кричит об обратном.

– А кто еще будет?

– Да никто, только мы, – на этот раз я не могу смотреть ему в глаза. Взгляд выдал бы меня с головой. Мать всегда говорила, что мои глаза, как и ее, не способны лгать, даже если сам я вру беззастенчиво и легко.

Но Никита кивает, будто бы не замечая волнения в моем голосе.

Уголки его губ все еще приподняты.

– Хорошо. Я поговорю с Лешей… – он отворачивается к доске, когда слышит оклик Виктора. Тот стоит в дверях кабинета и сверлит меня подозрительным недовольным взглядом. Холодно смотрю на него в ответ. – Эй, Вик, ты проиграл спор, у тебя за прошлый тест тройбан. Так что давай, залезай под парту и кукарекай мне оттуда.

Компания у первых парт шумно одобряюще свистит, услышав его слова.

Качаю головой, набирая смс Антону, вздумавшему прогуливать второй день подряд. А я думал, уже никто не спорит на такую классику, как кукареканье из-под стола.

*

– Это обязательно? – сварливо спрашивает Антон, когда мы поднимаемся в стеклянном лифте на тридцатый этаж офисного комплекса, принадлежащего компании отца. Васильев упирается лбом в стеклянную панель, лениво наблюдая за тем, как уплывают вниз этажи, как свет заходящего солнца, рвущийся через окна, заполняет офисные закутки сотрудников и золотится на плиточных полах. – У меня вообще-то были планы на вечер. Хотел прогуляться с Ульяной по центру.

Интересно.

Антон, конечно, давно дружит с Ульяной, по долгу тесного сотрудничества семей, да и просто со времен начальной школы. Но никогда раньше я не замечал, чтобы он так часто водил ее гулять. Уже второй раз за неделю.

– Ты, случаем, на нее не запал? – спрашиваю с долей легкой напряженной насмешки.

– А что, из нас двоих только тебе разрешается на кого-то западать? – беззлобно фыркает Антон.

– Не понял.

– Все ты понял, Милославский.

Молча доезжаем до последнего этажа. Идем прямиком к отцовскому кабинету. Сотрудники, чьи рабочие места мы минуем быстрым шагом, кивают нам, даже подскакивают с мест, чтобы улыбнуться и пролепетать «Здравствуйте, Александр Олегович». Забавно. Я вроде бы привычен к тому, как встречают меня в офисе, но от мысли о том, что однажды меня станут встречать не как сына начальника, а как непосредственного работодателя, становится несколько не по себе. Еще пару лет назад фигура отца была осенена для меня ореолом всемогущества, а теперь я все чаще оглядываюсь на возможные риски.

– О, а вот и мальчики, – отец поднимает взгляд от документа, который изучает, и жестом отсылает секретаршу из кабинета. Уходя, та дежурно улыбается и захлопывает дверь. Офисный шум, разговоры и телефонная трель тут же смолкают, оставляя нас в тишине, прерываемой лишь едва различимым гулом кондиционера. – Хорошо, что ты смог прийти, Антон. Нам сегодня многое понадобится обговорить и просчитать.

Васильев кивает, садясь в одно из кресел напротив дубового рабочего стола. Вальяжно закидывает ногу на ногу, одергивая брючину, и ни жестом, ни взглядом не показывает, что буквально пару минут назад сетовал на разрушенные планы.

Я сажусь в соседнее кресло, подтягивая к себе пузатую папку с отчетностью. Мысль о том, что придется перелопатить целую гору документов, отзывается внутри легкой досадой.

– Кстати, Антон… – как только отец произносит эти слова, я невольно напрягаюсь, оглядываясь на Васильева, готовящего толстый блокнот на пружине. – Что это за таинственный друг, с которым Алик едет на выходных за город?

Черт.

Вижу, как взгляд Антона быстро – так, что успеваю заметить его убийственный посыл только я – обращается в мою сторону. К счастью, Васильев совершенно не меняется в лице, когда отвечает беспечно:

– Да так. Вы его не знаете.

Отец хмыкает, подпирая подбородок кулаком.

– Два стрельца, одинаковых с лица, – тянет он язвительно. – Я вас помню еще малявками, которые пешком под стол ходили. Не думайте, что сможете что-то от меня долго скрывать.

Вздыхаю с облегчением. Какого бы Антон ни был мнения о моих поступках, он никогда не подставит меня перед отцом. Потом еще выскажет, конечно. В этом ни секунды не сомневаюсь.

– Ну что, за работу? – отец указывает на папку, которую держу в руках – Открывай, пробежимся для начала по основному.

Мы погрязаем в разбор документов на несколько часов. Проезжаемся по каждой мелочи, подолгу вникаем в цифры и графики. Я не стесняюсь спрашивать, отец охотно отвечает, а Антон записывает все краткими тезисами в свой блокнот, чертит ему только понятные стрелки и таблицы. Глядя на его сосредоточенное лицо, я преисполняюсь необычной теплой нежностью. Вот он, настоящий друг. Который готов поддержать меня в критической ситуации, прикрыть мою спину.

Когда заканчиваем, за окнами уже сияют городские огни, разгоняющие сумрак глубокой ночи. Офис давно опустел, секретарша ушла, оставив ключ, еще два часа назад.

– Поезжайте домой, – деланно бодрым тоном говорит отец, доставая из верхнего ящика тумбочки пепельницу и сигары. – Я останусь еще ненадолго.

Антон выходит из кабинета, а я подхожу к шкафу, достаю цветастый плед и накидываю отцу на плечи, на секунду задерживая ладонь на его напряженном плече.

– Спасибо, сын.

– Завтра вряд ли увидимся. Я переночую у Антона, а после школы сразу поеду за город.

– Хорошо, – он закуривает, тяжело откидываясь на спинку кресла. – Будь осторожен на дороге.

– Ага. До понедельника.

Спускаемся с Антоном на подземную стоянку, и я кидаю ему связку ключей. Васильев выглядит крайне удивленным, когда снимает блокировку. Фары машины на мгновение загораются.

– Ты доверишь мне вести свою ламборджини? Святая святых?

– Хочу бухать по дороге и наслаждаться видом ночного города, – отвечаю без намека на сарказм. Открываю дверь пассажирского сидения, залезаю в бардачок и достаю бутылку «Джека Дэниэлса». Пить второй день подряд – паршивая тенденция, но меня ожидает не самый легкий разговор. Правда, которую впервые озвучиваешь после того, как долго не решался признать ее даже мысленно, всегда дается с трудом. – А потом закажем китайской еды и поговорим.

Антон понимающе кивает, не спрашивая, о чем.

Сам догадался.

– Ты встретил его в самый неподходящий момент, – замечает он со вздохом, огибая машину, чтобы сесть на место водителя.

– Что поделать, – пожимаю плечами, садясь и откручивая пробку. – Разрешения на появление в моей жизни у меня не спрашивали.

*

После физики, когда уходят все, даже Громов с Ромашкой и неугомонный Виктор, Никита подкатывается к моей парте и спрашивает серьезно:

– Поверить не могу, ты уговорил Лешу! Ты что, как Аль Пачино, сделал предложение, от которого он не смог отказаться?

– Почти, – я улыбаюсь, и Никита несмело улыбается в ответ. Как же ему идет, когда выражение угрюмой мрачности исчезает с его лица. – Я послал к нему Антона. Эта тактика никогда не подводит. Жертва либо соглашается, либо испытывает на себе всю мощь его занудства.

Никита смеется.

– Охотно верю.

Я поднимаюсь, сбрасываю в сумку школьные принадлежности, почти не замечая, как и что делают мои руки. Хочется верить, что это никак не связано с непосредственной близостью Никиты, потому что уязвимость – последнее, что я могу сейчас себе позволить. Если Воскресенский станет слабым местом моей обороны, это могут запросто обернуть против меня.

– Как Виктор воспринял то, что ты едешь со мной? – спрашиваю в лифте, чтобы прервать словесный вакуум. Я вижу, какую неловкость испытывает Никита, находясь рядом со мной в инвалидной коляске, как неуклюже его руки касаются колес, и отчаянно хочу вселить в него хоть толику уверенности в себе, но не прямо сейчас. Не в школе, где все провожают нас настороженными любопытными взглядами.

Еще немного. Еще совсем чуть-чуть.

– Смеешься? Он вообще против того, чтобы я к тебе приближался, – Никита снова отводит глаза. – Я ему сказал, что поеду к бабушке.

Ничего себе. Почему-то мысль о том, что Никита соврал для того, чтобы на выходные вместе со мной оторваться от городской жизни, неясным образом мне льстит.

Назад к карточке книги "Мне уже не больно (СИ)"