Текст книги "Мне уже не больно (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Современные любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
– Ну, в тебе вроде нет дырок от пуль.
– Да он мне все колеса прострелил на тачке, – отмахивается Антон, морщась. – Пришлось вызывать эвакуатор и обратно катить на такси. Тот еще псих, этот Климов. А Уля… Даже слова мне не сказала.
– А что ты хотел? – спрашиваю с легким смешком. – Чтобы она тебе простила полтора года разлуки и радостно бросилась на шею?
Антон смотрит на меня своими пронзительными зелеными глазами и тихо тянет:
– Ну, ты же Алика простил.
– Это не одно и то же, – благодушное настроение во мне тут же сменяется защитной холодностью.
– А чем вы отличаетесь от простых смертных, позвольте уточнить? – хмыкает Антон беззлобно. – У вас любовь другого розлива? Внеземная и недосягаемая?
Его сардонический тон больно колет под ребра. Но кто я такой, чтобы судить Антона. Ему крепко досталось, и вовсе даже не за дело, а за поддержку друга. Потому что он за Аликом, как и Вик за мной, отправится и в огонь, и в воду.
– Я имею в виду, – поясняю спокойно. – Что это не одно и то же: простить и быть вместе, как и прежде.
– Разумеется, не одно и то же, – вздыхает Антон и снова улыбается, скрываясь за этой улыбкой как за непробиваемой стеной. Надевает солнцезащитные очки, и тот другой, хмурый и расстроенный Васильев исчезает. – Но одно – неминуемое следствие другого. Жизнь нам, понимаешь ли, Ник, дана для ошибок. Никогда не стоит сомневаться, сделать ли ошибку. Лучше сделать, чем потом мучиться догадками – вдруг, подфартило бы, и то не ошибка была бы вовсе, а джек-пот? Жизнь одна, да и она короткая. К чему тратить ее на сожаление и сомнения?
*
Несколько дней размышлений, и вот я, плевавший на все доводы скептически настроенного рассудка, звоню Дублю и с придыханием сообщаю:
– Выкупаем, Поль, выкупаем.
Представляю, как вытянется лицо Смолова-старшего, когда он узнает, что его сын приобрел на последние деньги со сберегательного счета сеть паршивых закусочных на отшибе города.
– Точно? – спрашивает Дубль с подозрением. – Как-то быстро ты перешел от «ничего не хочу в этой жизни» к решительному «а давай».
– Мне посчастливилось поболтать с одним очень мудрым бродячим философом, – смеюсь беззаботно, прижимая трубку ухом к плечу и одновременно с этим пытаясь завязать шнурки на кроссовках. Слова Антона возымели совсем не тот эффект, на который он рассчитывал, зато сдвинули меня с мертвой точки жалости к себе и беспробудной меланхолии. – Только чур, моих будет десять процентов.
– Офонарел?! – ревет Дубль мне в ухо так громко, что я чуть не роняю телефон. – Пятьдесят, чтобы чин по чину.
– Да какой же это чин по чину? – удивляюсь. – Мы на чьи шиши выкупаем сеть? На твои. То, что я совладельцем стану и дела буду вести, бизнес-планы составлять худо-бедно с твоей помощью, цены мне не делает.
– Сорок, – отрезает Дубль сухо.
– Пятнадцать, – не уступаю с разыгравшимся азартом.
– Тридцать, – вздыхает Дубль. – И даже не думай возражать. С первой выручки подумаем… Да когда она еще будет. Может, и делить нечего будет.
– Заметано, – я смеюсь с немыслимым облегчением.
И вовсе не из-за безумного плана попробовать себя на поприще малого бизнеса. Просто я думаю, отойдя немного от разыгравшихся не на шутку эмоций, что Антон чертовски в чем-то прав. И что Алик, сколько бы боли он мне не причинил, научил меня главному.
Вставать раз за разом на ноги и никогда не останавливаться.
*
Закусочные называются «На обочине», что мне кажется каким-то скрытым издевательством и явной нацеленностью на маргинальную целевую аудиторию и голодных дальнобойщиков, а позитивно настроенному Вику – отсылкой к Стругацким.
Впрочем, когда мы заглядываем в отчетность, энтузиазма убавляется и у Лебедева.
– Это они расходы с доходами перепутали?.. – уточняю робко.
– Да нет, Ник, – вздыхает Дубль. – Это, что называется, познакомься с работой себе в убыток. Небось, ты такое только в задачках по школьному курсу экономики видел?
– Никитос по большей части спал на этих уроках, – усмехается Виктор, разглядывая ровные столбики цифр. Он постукивает пальцем по странице. – Ладно, еще эти два заведения, они хоть как-то справляются. Но третье. Ужас, они вообще ничего не окупают!
Я заглядываю в журнал и смотрю на адрес. Что-то шевелится в памяти.
– А это случайно не…
– Угу, – угрюмо отзывается Дубль, проводя рукой по встрепанным волосам. – Кажется, это возле мэрии. И прямехонько перед гаражами Пашки Минералова.
Хозяин сети, лысеющий полный мужчина под пятьдесят, выходит из подсобки. Вытирает руки о замызганную тряпку и раздосадовано пожимает плечами.
– С третьим заведением все плохо, – говорит он сосредоточенно что-то высчитывающему на калькуляторе Дублю. – Павел и его компания с нами не в ладах. Все делают, чтобы отпугнуть клиентов. То устраивают дикие гонки во время ланча прямо перед закусочной, то заявляются шумной толпой, занимают все помещение, ничего не заказывают и рубятся в карты. Рекламные щитки обдирают под ноль… Никакой управы на них нет. Я устал бодаться с ними, вот и продаюсь, пока по уши не влез в долги.
Хозяин ничего не добавляет к этому, бормоча что-то невнятно себе в усы. Но мы прекрасно понимаем, что в случае с Пашей жаловаться властям бесполезно. Хотя бы потому, что его Минералов-старший не последний человек в среде управленцев, и любой скандал он может с легкостью повернуть против обиженной стороны.
– У тебя же нет столько бабок, чтобы без ущерба себе набрать на устраивающую Пашу взятку? – осторожно уточняет Вик у Дубля. Тот отводит взгляд и с явным неудовольствием и уязвленной гордостью кивает.
Я не готов сдаваться так легко.
Мне в голову приходит совершенно безумная идея и, пока не передумал, я говорю спокойно:
– Поль, все равно выкупаем.
Дубль смотрит на меня с удивлением.
– Допустим, с финансовым балансом двух заведений я разберусь, не зря отец меня этими делами стращал, – тянет он неуверенно. – Но я не той масти карта, чтобы вступать в открытую конфронтацию с Минераловым.
– Я с ним разберусь, – заявляю, хотя едва ли зародившиеся в голове сомнения и мой внутренний настрой соответствуют решительности тона. – К тому времени, как сеть будет нашей, проблема будет улажена.
Вик и Дубль переглядываются с одинаковым непониманием во взглядах. Хозяин заведения и вовсе негромко фыркает, даже не скрывая скептицизма.
Я откатываюсь к дальним столикам, чтобы меня никто не услышал. Пока Вик и Дубль перешептываются, склонив головы над журналом с отчетностью, я достаю телефон и набираю нужный номер.
Всего пара протяжных гудков, и Алик тут же отвечает:
– Привет. Что-то произошло?
Усмехаюсь невесело. Если бы он отвечал так же быстро, когда действительно происходило то, что меня убивало и выворачивало наизнанку.
– Да, – говорю, поглядывая на наручные часы. – Можешь заехать за мной? Поговорить надо.
– Конечно, – я слышу, как захлопывает Алик крышку ноутбука и отодвигает стул. – Называй адрес.
*
Александр Милославский, кажется, не может представить свою жизнь без королевского размаха. Потому что он отвозит меня в один из самых дорогих ресторанов города, даже не обращая внимания на мои вялые попытки возразить и предложение обсудить все на лавочке в ближайшем сквере. Какие уж тут лавочки, когда Алик катает на Мазерати и держит при себе платиновую «американ экспресс», хотя я сильно сомневаюсь, что подобную роскошь ему обеспечил на радостях отец. Олег Павлович не из тех людей, которые поощряют блудных сыновей за возвращение домой роскошными подарками. Но спрашивать, откуда у Алика взялись за полтора года средства, если он самовольно ушел с должности в компании, я не собираюсь. Быть может, это как-то связано с возмещением в судебном порядке ущерба, нанесенного Милославским.
Я просто решаю не проявлять любопытства.
В конце концов, дела Алика уже никак меня не касаются.
– Платишь ты, – заявляю невинно, когда мы устраиваемся за столиком у окна. – Поэтому заказывай на свой вкус.
Алик усмехается, открывая книжку меню.
– Мне нравится, каким испуганным делается твое лицо, когда ты пытаешься вести себя стервозно, – замечает он, рассматривая раздел горячих блюд.
Я слегка краснею и, хоть понимаю прекрасно, что в этой игре мне над Аликом верх не одержать, упрямо не поддаюсь на провокации:
– Прекрати со мной флиртовать, иначе этот разговор закончится очень быстро.
– Я флиртую? – переспрашивает Алик, удивленно вздергивая брови. А у самого в глазах искрится неприкрытое веселье.
– Ты сам прекрасно знаешь, что делаешь, – говорю сухо и слегка подаюсь вперед, пытаясь заглянуть в меню. – Возьми мне еще…
– Белое вино и цезарь с креветками? – спрашивает он, предугадывая мою просьбу. С ним же совершенно невозможно вести себя, как ни в чем не бывало. – Не волнуйся. Я не ошибусь с тем, что тебе нравится.
– Алик… – произношу предупреждающе. Смотрю непроизвольно на хвост светлых волос, из которого на лицо Алика выбилось несколько непослушных прядей. Новая прическа чертовски ему идет.
– Ладно, я больше не буду, – он нагло усмехается и жестом подзывает официанта. Пока Алик заказывает еду, я разглядываю шрам на его виске. Он не так заметен в дневном свете, льющемся через окно, но все же выглядит далеко не легкой царапиной. Официант уходит, и Алик снова оборачивается на меня. – О чем ты хотел поговорить?
То, что мы наконец-то переходим к делу, немного меня расслабляет.
Я откидываюсь на спинку диванчика и рассказываю про сеть закусочных, которую мы собираемся выкупать, и про проблемы с Минераловым, которые требуется уладить. Алик слушает внимательно и слегка хмурится, будто что-то прикидывая в уме.
– Ты хочешь, чтобы я разобрался с Пашей? – спрашивает он наконец.
– Это же в твоих силах? – уточняю с надеждой.
– Конечно, – отзывается Алик небрежно. – Паша еще со школы задолжал мне за одну услугу.
Я почему-то совершенно этому не удивляюсь. Не зря репутация Алика в стенах лицея была таковой, что все его чуть ли не до дрожи боялись. Он просто умел оказываться с помощью в нужное время в нужном месте, и умел требовать за это свои премиальные.
– Тогда разберись с Минераловым, чтобы к следующей неделе у нас не было никаких проблем, – произношу это уверенно, потому что понимаю: я едва ли не единственный, кто может ставить Алику ультиматумы. Может, это и нечестно с моей стороны, но разве сам Милославский всегда играл честно?
Алик слабо невесело усмехается:
– И почему я должен выполнять твои прихоти?
– Ты же меня любишь, – отвечаю ровно, прибегая к удару ниже пояса. Алик вздрагивает едва заметно и поджимает губы, но тотчас берет себя в руки и возвращает на лицо невозмутимое выражение. Хотя в его глазах, на самой радужке, теплится толика растерянного отчаяния, от которого мне становится невыносимо гадко.
Но я не собираюсь его жалеть.
Даже несмотря на то, что все во мне яро протестует против той грязной игры, которую я веду.
– Хорошо, – Алик внимательно на меня смотрит. – Только у меня есть два условия.
– Какие? – я напрягаюсь.
– Первое: моих будет пять процентов от выручки, – заявляет Алик, переходя на сухой деловой тон.
– Это еще почему? – возмущаюсь. Официант приносит мне вино, а Алику – чашку мятного капучино. Когда он отходит, забрав нервно смятые мной в процессе разговора салфетки, я спрашиваю: – Неужели, у тебя такой острый недостаток средств? Или отец не вернул тебе место в компании?
– Вернул, – Алик довольно склабится и отпивает кофе. – Но я, знаешь ли, несколько заинтересован в том, чтобы нас с тобой связывало хоть что-то. Если мы не можем остаться друзьями, то пусть это будут деловые отношения.
Я чувствую, как снова заливаюсь краской, и опускаю взгляд.
– Ладно, на это я согласен, – бормочу негромко и тянусь к своему бокалу. – А второе условие?
– Поцелуй меня, – требует Алик, и мне стоит огромных усилий, чтобы не выплюнуть то вино, которое я уже отхлебнул, обратно.
– Прямо сейчас? – спрашиваю растерянно, поставив бокал на стол. Руки от волнения дрожат так, что ни секунды не сомневаюсь: любой физический контакт сделает то, что между нами происходит, в разы запутаннее.
– Можем отложить на потом, если хочешь, – мягко произносит Алик.
Я украдкой оглядываюсь. В ресторане только мы да пожилая пара в дальнем конце помещения, но они так увлечены беседой на быстром итальянском, что вряд ли заметят что-либо. Официанты тоже скрылись на время из зала.
Нет уж, либо я сделаю это сейчас, либо изведусь в нервном ожидании неминуемого потом.
Я тянусь к нему через стол, и Алик, во взгляде которого невольно мелькнувшее удивление тотчас сменяется чем-то обжигающе страждущим, резко подается мне навстречу.
Закрываю глаза, когда чувствую прикосновение его губ, мягких, со вкусом кофе и мяты. Алик ловит мой растерянный выдох, на мгновение просто легонько целомудренно прижимается своими губами к моим, словно пробуя их на ощупь. И мне кажется, будто я ни на секунду не забывал, какого это. Что мое сердце забилось чаще от одного лишь осознания, что я делаю это снова, как мечтал каждую ночь, проведенную порознь. Несмотря на все попытки запереть эти мысли на задворках сознания.
А потом Алик целует меня по-настоящему.
Грубо и жадно, властно проникая языком в мой рот. Я одной рукой опираюсь о столешницу, чтобы не потерять равновесие, а пальцами другой зарываюсь в волосы Алика. Чувствую, как соскальзывает резинка с его хвоста, как мягкие пряди текут под моей дрожащей ладонью.
Алик играется с моим языком, втягивает его себе в рот. Он обхватывает ладонями мое лицо, гладит пальцами скулы, нежно убирает волосы с моего лба. Больно прикусывает нижнюю губу, и я думаю отстраненно о том, что под ней наверняка назавтра созреет темно-лиловый засос.
Я позволяю себе пропасть в этом поцелуе, отвечаю с пылом и невольной яростью, даю Алику понять, как сильно ненавижу его за то, что он лишил нас друг друга.
Я позволяю себе не брать ответственность.
Позволяю себе ни о чем не думать и наслаждаться.
– Хороший мой, – шепчет Алик, отстраняясь и проводя носом по моей скуле. – Мне не нужны пять процентов, я и так сделаю для тебя все. Я уже выяснил то, что мучило меня всю неделю… Весь прошедший год, – он еще раз целует меня в удивленно приоткрытые губы и в бессилии опускается обратно на свое место. – Что ты мне соврал.
– Когда? – спрашиваю рассеянно, приглаживая растрепавшиеся волосы и облизывая зацелованные влажные от его слюны губы. Я проклинаю себя за то, что реакции моего тела говорят обо всем красноречивее любых слов.
Алик улыбается.
Распущенные длинные волосы падают ему на лицо.
– Когда сказал, что больше меня не любишь.
========== 8. Шаг в будущее ==========
На следующее утро во мне просыпается странное желание сварить нам обед на несколько дней вперед. Лешка уносится на работу, потрепав меня по волосам и попросив не громить сильно кухню. Василиса, подхватив сонную Ритку, отправляется на прогулку с подругами. А я достаю из холодильника овощи и рыбу, ставлю кастрюлю на газ и погружаюсь в процесс готовки. В каком-то смысле шинковка моркови и лука помогает отвлечься. Но с другой стороны я лишь больше погружаюсь в собственные мысли и понимаю, что любая попытка абстрагироваться от происходящего в жизни обречена на провал.
Супу остается только докипать на плите, и почти сразу же, как я заканчиваю убирать картофельные очистки, раздается звонок в дверь.
Я ни на секунду не удивляюсь, когда на пороге оказывается встрепанный чуть уставший Алик, принося с собой табачный дух и веяние дорогого парфюма.
– Привет.
Он вешает на крючок в прихожей куртку, разувается и по-свойски проходит на кухню. Садится за стол, кидая краткий взгляд на кастрюлю с супом, подбирает оказавшуюся лишней морковку и откусывает от нее.
– Хочешь уху? – спрашиваю учтиво, подкатывая коляску в другой стороны стола.
– Неа, спасибо.
– Разобрался с Пашей?
– Угу, – Алик затягивает хвост на затылке и смотрит на меня тем долгим внимательным взглядом, какой обычно предварял не самые легкие разговоры. – С тем условием, что я выиграю у него гонку. Паша жить не может без феерий и развлечений. Что же, пусть играется. Я в себе не сомневаюсь.
Я закатываю глаза.
Конечно, извечное самомнение Милославских.
– Не пойму, у вас все решается через машины? – бормочу со вздохом.
– Типа того, – Алик усмехается, а потом откладывает нетронутую сердцевину моркови на салфетку. Что-то в его взгляде подсказывает, что речь сейчас пойдет не о бизнесе. – Никит. Я понимаю, что то, что я сделал, фактически приговорило меня к существованию без тебя, – в его тоне что-то надламывается в сторону искреннего неприкрытого сожаления. – Эти полтора года были худшими в моей жизни, и в разлуке я осознал, что если бы ты поступил так со мной, это разбило бы мне сердце… Несмотря на любые хуевы благие намерения. Я просто понял, что есть вещи страшнее риска и шальных пуль. Это дни, в которых не было тебя.
Его слова отзываются во мне острой мукой, они резонируют с каждым моим прерывистым вдохом. И мне хочется верить, что Алик действительно понял и прочувствовал то, о чем он сейчас говорит.
Одно я знаю точно.
Алик мог о чем-то умалчивать, но он никогда мне не лгал.
– Но если мы любим друг друга, – продолжает он вкрадчиво. – Если ничего не исчезло и не было забыто… Разве не можем мы быть вместе?
Я опускаю взгляд на свои скрещенные пальцы.
– А что потом? – спрашиваю тускло. – Ты вновь исчезнешь с благими намерениями, когда случится нечто, что по твоему мнению будет мне угрожать?
– Такого больше не случится никогда, – отрезает Алик твердо.
Я усмехаюсь сардонически.
– Алик, ты не можешь контролировать все на свете, – говорю я убежденно. Правда в том, что меня мучительно тянет к нему, я не могу почувствовать ни с кем другим и сотой доли того, что чувствую с ним. Но могу ли я доверять человеку, который не верит в мои собственные силы? – На тебе снова крупный бизнес, который сопряжен с бесчисленным множеством нюансов. В любой момент что-то может пойти не так. Кто-то может пытаться ставить палки тебе в колеса. И что станет тогда? Ты будешь отталкивать меня из раза в раз, пытаться сохранить меня в вакууме безопасности? Я не готов к такому. Я готов претерпевать любую самую адскую боль, когда ты рядом. Но когда тебя нет, даже крохотный толчок от судьбы кажется мне концом света.
Алик поднимается на ноги.
Огибает стол и садится передо мной на корточки. Берет мои ладони в свои и мягко гладит их большими пальцами, заглядывая мне в глаза. Серьезно, без доли иронии или хмурого упрямства.
– Мой эгоизм не давал мне увидеть, что с трудностями умею справляться не только я… Но посмотри на себя. Ты мужчина, – говорит Алик просто и улыбается. – Прекрасный сильный мужчина, который достоин того, чтобы в него верили. Которого не пугает риск. Который способен защитить себя. Который не требует отношения к себе как к хрустальному хрупкому изделию. И, черт подери, моей главной ошибкой было то, что я этого не понимал.
Я чувствую, как что-то в груди, сковавшее сердце, постепенно разжимается, позволяя мне дышать свободнее. Чувствую, как обжигают глаза невольно выступившие слезы.
Алик приподнимается, чтобы обнять меня крепко-крепко, прижать к себе и прошептать на ухо:
– Я не заставляю тебя ответить прямо сейчас. Но если ты захочешь дать мне шанс, то я тебе обещаю. Через любой пиздец, который нам будет грозить, мы пройдем только вместе.
Конечно же, сразу я Алику ничего не отвечаю.
Я еще не чувствую себя готовым к ответу, который изменит всю мою жизнь, и Милославский, этот новый резко повзрослевший Саша, относится к моему молчанию с удивительной чуткостью и пониманием. Он отстраняется, мягко улыбается и поднимается на ноги.
– Приедешь на гонку смотреть? – спрашивает он.
Я пожимаю плечами, улыбаясь ему в ответ:
– Думаю, это событие соберет на каньоне не только весь наш старый класс, но и добрую четверть города.
– Ты мне льстишь.
– Не тебе. Минералову.
Мы с ним в унисон весело и беззаботно смеемся, и я еду провожать Алика.
Он надевает куртку, насквозь пропахшую табаком, отвечает на телефонный звонок сухим «Милославский, слушаю» и, махнув мне на прощание рукой, выходит за дверь.
*
На сегодняшнем приеме у врача мне позволяют постоять на костылях дольше обычного. И влажная от выступившего пота майка, участившийся пульс и режущая боль в отвыкших от нагрузки ногах ничуть не умаляют моего восторга. Жесткие валики впиваются, кажется, до самой плечевой кости, но то, что я могу выдержать уже целых пять минут, стоя на своих двоих, воодушевляет меня до широкой ничем не омраченной улыбки.
– Ник может попробовать сделать шаг? – любопытствует Ульяна у врача. Она вызвалась возить меня сегодня по делам, и теперь ходит по кабинету, робко поглядывая на меня поверх медицинского буклета. Не может привыкнуть к тому, что разница в нашем с ней росте резко подскочила до двадцати сантиметров в мою пользу.
– Если сможет, я не запрещаю, – отвечает Ростислав Сергеевич, поглаживая светлую эспаньолку на подбородке. Когда наши приемы проходят тет-а-тет, он мне таких вольностей не позволяет. Чаще всего предпочитает гнуть меня на кушетке во все стороны и вить из моих ног морские узлы до тех пор, пока я не начну вопить и умолять о пощаде. А тут, видимо, решил устроить показательное выступление для Ульяны. – Ну, Никита. Дерзай.
Я удобнее перехватываю левый костыль и чуть сдвигаю его вперед.
Переношу вес на правую ногу, и тяжесть, которой наливаются мышцы, заставляет меня настороженно замереть. Я боюсь, как бы в такой ответственный момент голень не прихватило судорогой. Валиться на пол с высоты собственного немалого роста, когда на тебя с радостным ожиданием смотрит Ульяна, не лучший исход.
Но тяжесть постепенно рассеивается, оставляя за собой лишь уже привычную слабую пульсацию боли.
И тогда я делаю усилие, пытаясь передвинуть левую ногу.
Резиновая подошва кеда скрипит по начищенному полу, носок ударяется в стык кафельных плит. Я сжимаю зубы, пытаясь продвинуть ногу дальше, и чувствую, как ступня легонько, на считанные доли миллиметра, приподнимается от пола.
Ростислав Сергеевич тут же подрывается с места и хватает меня под локоть. Как раз вовремя – я слишком сильно оперся на правую ногу и непременно завалился бы на бок, если бы не твердая рука моего лечащего врача.
– Я ее поднял! – хриплю, не помня себя от изумления, когда Ростислав Сергеевич и Ульяна в четыре руки усаживают меня обратно в коляску. – Я поднял ногу! Я почти сделал первый шаг!
– Да, Нил Армстронг, мы видели, – бурчит Ростислав Сергеевич, отнимая у меня костыли, которыми я норовлю разнести ему весь кабинет от внезапно свалившегося на меня счастья. – Это значит, что мы можем усилить интенсивность лечебного курса.
Энтузиазм, с которым Ростислав Сергеевич это произносит, слегка пугает. Если до этого курс был не интенсивным, то мне сложно представить его таковым.
– Ты большой молодец, Ник, – Ульяна трясет меня за рукав толстовки. Ее глаза горят ребяческим восторгом, и я невольно смеюсь, не в силах не вторить ее искренней радости.
У меня вряд ли бы что-то получилось, если бы не поддержка дорогих мне людей. Если бы Лешка и Василиса не настаивали на посещении курсов. Если бы мои друзья не видели в каждом новом сдвиге с мертвой точки благой знак и внеземное достижение. Если бы Алик год назад не сказал убежденно: «Значит, однажды ты будешь играть в баскетбол».
Немалую роль в прогрессе лечения сыграло и то, что я отринул притягательную некогда идею избавления через смерть и истово поверил в собственные силы.
Я действительно хочу жить дальше и искать новых свершений.
И мечтаю с нетерпением о том, когда вновь смогу подняться на ноги и рвануть вперед. Сбить дыхание от скорости бега, ощутить под ступнями комковатую влажную землю и услышать свист ветра в ушах.
– Ну-ну, барышня, не перехвалите его раньше времени, – Ростислав Сергеевич подходит к рабочему столу, чтобы сделать отметку в моем личном деле. – Нам еще работать и работать.
– Конечно, – отзывается Ульяна, а сама мне подмигивает, пока он не видит.
Мы прощаемся с Ростиславом Сергеевичем и спускаемся на подземную стоянку клиники. Когда я вижу Ульянин красный, но по стекла изгвазданный в темной дорожной грязи мерс, то содрогаюсь.
– Это адская колесница, – произношу сдавленно, перебираясь на пассажирское сидение и позволяя Ульяне заняться складыванием коляски. – Может, вызовем такси, а тачку твою Вик потом подбросит?..
Ульяна отбрасывает волосы с лица и пыхтит над не поддающейся коляской. На каблуках и в коротком платье это сделать еще проблематичнее обычного, и я в который раз жалею, что никак не могу ей помочь.
– Ну, уж нет, – заявляет Уля, когда справляется и оттаскивает сложенную коляску в багажник. – Я только сдала на права, мне нужно много практики.
Она обходит машину и садится на водительское место, уверенно поворачивая ключ зажигания. К моему огромному сожалению, все остальное на дорогах она делает с той же стальной решимостью.
– Знаешь, что Дубль про это говорит? – уточняю язвительно. – Что когда показатель «много практики» примерно равняется показателю «много разбитых машин», стоит задуматься о тренировке на площадке с конусами и карточными человечками.
Ульяна пальцем стирает вишневый помадный след под нижней губой, глядясь в зеркальце, и мурлычет:
– Пристегнись и заткнись, Воскресенский.
*
Последним на сегодня пунктом из списка дел становится лицей.
У руководства есть старая добрая традиция награждать медалистов престижных олимпиад и тех, кто сдал экзамены на выдающиеся баллы, именными грамотами. Не знаю, почему нас не наградили еще на последнем звонке, но ничего не имею против припозднившегося поздравления. В каком-то роде для меня биология, которую я сдал на сто баллов, и химия на восемьдесят восемь являются тем результатом, которым действительно стоит гордиться.
Мы с Ульяной поднимаемся на административный этаж, где уже собрались приглашенные ребята нашего выпуска.
Среди них я вижу Диму Громова, который окончил школу с золотой медалью и сдал обществознание на сто баллов. Неподалеку от него ошивается телохранитель Илья. Вот уж поистине неразлучная парочка – где не увижу Громова, за ним по пятам неотступно следует этот бритоголовый бугай с извечно скучающим выражением лица.
– Привет, – я подъезжаю к Диме, протягивая ладонь для рукопожатия.
– Ого. Привет, – Громов вдруг улыбается, что делает его и без того красивое лицо живее и обворожительнее, и с пылом трясет мою руку. – Давно не виделись.
Быть может именно редкость наших с Димой встреч позволяет нам относиться друг к другу с искренним дружелюбием. Школьные обиды со временем забываются, кажутся по нелепого незначительными и отягчающими общение. И все же, чем старше становишься, тем отчетливее понимаешь – умение прощать и просить прощения это самый ценный навык из возможных.
Без него так всю жизнь и проживешь.
С дружбой, брошенной на полпути, с невзаимной старой любовью, обернувшейся заскорузлой обидой и горькими мыслями о несбывшемся. Без людей, необходимость которых понимаешь много позже свершившихся ссор.
– Слышал, Алик в город вернулся, – говорит Дима, когда мы отдаляемся от шумной толпы выпускников. Я замечаю среди новоприбывших Антона, который наверняка в лицее появился в связи с назначенными ему экзаменами. Васильев шустро отлавливает Ульяну и уводит ее за локоть к панорамным окнам. Они начинают выяснять отношения приглушенными голосами, но я решаю, что не буду вмешиваться. – Ублюдка, который всю кашу заварил в том году, собираются упечь за решетку. А мой отец… Очень хочет передать Алику спасибо. Нам вернули украденные деньги… Немало денег.
Я смотрю на Диму с удивлением.
– Говоришь, отец передать благодарность хочет? – спрашиваю осторожно. – А как же ты, это же семейный бизнес?
– Ну и я, конечно, – улыбается Громов. – За отца. Сам я от идеи наследовать дело отказался. Не мое это совсем.
Я киваю.
В таких решениях тоже есть смысл. Ведь мы не наши отцы и не обязаны идти по их стопам.
– Вы как с Аликом? – спрашивает Дима. Я вглядываюсь в его лицо, но не нахожу за живым любопытством никакого подтекста. И то, что Громов больше Алика не любит – а это слышно в тоне, и видно по глазам – оказывается приятным открытием. – Вместе?
Я отвожу взгляд и вдруг замечаю, что Антон и Ульяна прекратили ругаться, переместившись за полупрозрачную занавесь, и обнимаются, покачиваясь из стороны в сторону. Васильев гладит Улю по спине и что-то шепчет ей на ухо, а она смеется сквозь слезы и быстро-быстро кивает.
– Нет, – отзываюсь глухо. – Все не так просто.
Дима негромко смеется.
– А когда это с Аликом было просто?
– И то верно.
– Он мне звонил тогда, перед отъездом из города, – говорит Дима, улыбаясь. – И сказал: «Знаешь, Громов, мне снилась мама. И она сказала, что пришло для меня время повзрослеть. Пришло время стать тем лучшим человеком, которым мне когда-то помешали стать. А затем придет время вернуться к нему. И быть с ним вместе или не быть вовсе».
========== Эпилог ==========
Жизнь показала, что даже детям богатых родителей не все сходит с рук. Когда мы с Ульяной едем на каньон, нам приходится захватить с собой Дубля. Он стоит под черным зонтом у обочины шоссе, и когда мы подъезжаем, спешно забирается в салон, обдавая нас запахом ментоловых сигарет и отсыревшей земли.
– Отец тачку отобрал, – объясняет коротко, расстегивая влажную от дождя ветровку и откидываясь на спинку сидения. Ульяна резким рывком вклинивается обратно в поток машин и украдкой поглядывает на нас в зеркало заднего вида. – Я у него теперь в немилости. Так что этой гонкой я ставлю на кон все. Либо Алик выигрывает, и мы отбиваем вложения за счет сети, чтобы я мог взять кредит на расширение… Либо «фините ля комедия».
Глядя на Дубля, я не могу сказать, что он выглядит расстроенным.
Только уставшим и слегка потерянным. Но разве может он сохранять полное хладнокровие, если привык за двадцать лет жизни, что все достается по щелчку пальцев, стоит открыть набитый стараниями отца бумажник?
Я сочувствующе похлопываю Дубля по плечу, но он скупо улыбается, скидывая мою ладонь.
– Забей, Ник. Приспособлюсь.
Ульяна сворачивает с шоссе, мы проезжаем по исполосованной разводами мокрого песка дороге и тормозим неподалеку от насыпного вала. Меня охватывает чувство дежа вю, когда я вижу тачки Димы и Ромашки, только на этот раз не на линии старта. Толпа собралась поистине грандиозная. Наверное, вся наша старая параллель, ученики нынешнего выпускного класса, разодетые в дорогое шмотье не по погоде. Незнакомые мужчины в деловых костюмах и замызганных песком ботинках в сопровождении целой группки моделей, кутающихся в дизайнерские пальто. Снующие вокруг припаркованных машин телохранители, шумная тусовка Минералова, рассредоточившаяся по площадке старта.
