Текст книги "Мне уже не больно (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Современные любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
И я все равно переживаю за Алика, за его отца и судьбу компании, которая находится на временном управлении заместителей.
Даже по-человечески разозлиться я не могу. Докатился. Ничего не скажешь.
– Не слышал, – отзываюсь тускло, подпирая подбородок кулаком. Всем своим видом показываю, что развивать тему не намерен, и Виктор понимающе замолкает.
*
В лицее все по-прежнему.
Сижу, тупо уставившись на доску, изредка, когда одолевает желание, записываю что-то под диктовку. В остальном же мысли разбегаются, и в голове становится так пусто, что я почти забываю о ноющей тупой боли, засевшей под сердцем. Не замечаю взглядов одноклассников – ни ехидных, ни насмешливых, ни даже сочувственных.
Не замечаю Алика, сидящего в противоположном конце класса.
Когда учителя обращают внимание на мое безделье, утыкаюсь в тетрадь, пишу пару слов и снова отвлекаюсь на любование видом из окна. Идет первый снег, кружится в стылом прозрачном воздухе, оседает на мраморных статуях парковой территории и тут же тает, покрывая пухлые лица статуй-херувимов влажной пленкой. Город тонет в снежной белой взвеси, взметаемой порывами холодного ветра. Приближается зима.
Позади меня садится Антон, наклоняется, так что я чувствую его горячее дыхание у себя на шее. Когда учитель отворачивается, он шепотом спрашивает:
– Ты уже два дня не появлялся у себя в квартире. Переехал?
Издаю легкий скептический смешок. Интересно, его Алик подрядил за мной следить? Оставят ли меня когда-нибудь в покое, или им мало моего отчаяния и унижения?
– Не твое собачье дело.
– Ник… – тянет Антон умоляюще. – Все совсем не так, как тебе кажется.
– Ага, – отзываюсь язвительно, едва не соскакивая с шепота на громкое бормотание, – и третьеклашки, которые называют меня педиком и подсовывают мне в сменку тухлые яйца – плод моего больного воображения.
Виктора сегодня нет, он с родителями делает на кухне ремонт, и я начинаю слегка беспокоиться, как бы меня Антон после урока не зажал где-нибудь в углу и не вытряс адрес силой. Раньше он казался мне славным малым, добродушным и миролюбивым, но теперь я не знаю, чего от него ожидать.
– Ник! – повторяет Антон настойчивее, но тут подключается сидящий рядом Дубль.
Я даже вздрагиваю, когда он выключает игрушку «Май литтл пони», откладывает айфон на край стола и всем корпусом поворачивается к Антону.
– Васильев, поимей совесть, – говорит он тихим угрожающим басом. Карие глаза из-под его русой челки смотрят неожиданно злобно для флегматичного Дубля. – Если бы Никита не был в инвалидной коляске, он бы уже давно тебе морду начистил, сам знаешь. Так что захлопни варежку, у меня из-за твоего бубнежа Эппл Джек не апгрейдится.
Понятия не имею, что такое Эппл Джек, но Антон от неожиданности отстраняется, покорно садится обратно на стул и молча открывает учебник. Дубль тем временем поворачивается ко мне и без улыбки сообщает:
– Аполлинарий.
– Что? – переспрашиваю хриплю, сомневаясь, что правильно расслышал. Если быть до конца откровенным, я вообще не уверен, что все это мне не снится.
– Зовут меня Аполлинарий, – поясняет Дубль, глядя на меня немигающим взглядом карих глаз. – Смолов. Сын владельца сети казино.
В этом лицее все представляются, сразу же говоря, чьи они дети, чтобы яснее обозначить статус и финансовое положение. Зато теперь мне ясно, почему у него покерное погонялово Дубль. И почему у него вообще есть прозвище – с таким-то именем.
– А Триплет – это твой брат? – спрашиваю, подстегнутый любопытством и неожиданной разговорчивостью Дубля. Тот снова включает айфон, торопливо водит пальцами по сенсорному экрану и кивает:
– Ага. Федя, мы с ним двойняшки. Он ща умотал на Гавайи с одной цыпочкой… А теперь не мешай, а то я этот уровень весь день прохожу.
Для Дубля это уже верх социальной активности, поэтому я благоразумно решаю не лезть. Только тихо говорю «спасибо» и наконец-таки концентрируюсь на химических формулах на доске.
*
Мне снятся ласковые руки, массирующие мне плечи, притягивающие ближе для легкого поцелуя в висок. Снится размеренный голос Алика, даже его дыхание, касающееся шеи перед тем, как там же отметятся прикосновением сухие губы.
Просыпаюсь я не от боли – от желания, жаром концентрирующегося в паху. Ком жгучей обиды застревает и царапается в горле. Я гляжу в большое окно спальни, которую выделила мне Василиса, и с отчаянием думаю о том, что все бы отдал, лишь бы перестать хотеть его. Хотеть быть рядом с ним.
Алик как наваждение или назойливая мысль, к которой приведет любое размышление, любой едва различимый намек.
Болезнь, поразившая все клетки мозга разом.
Под одеялом я опускаю ладонь, оттягиваю резинку пижамных штанов и, стиснув зубы, сжимаю в кулаке вставший член. Всхлипывая, веду рукой вверх-вниз, утыкаюсь горящим от стыда лицом в пухлую подушку, увеличиваю темп. Проклиная самого себя за слабость, представляю себе Алика, его горячую тяжелую ладонь, которой он меня ласкает. Представляю, как он нежит пальцем уздечку, как грубо сжимает мошонку, как трет подушечкой большого пальца болезненно чувствительную головку.
Как хрипло шепчет «хороший мой», зубами захватывая мочку моего уха.
Возбуждение накатывает с новой силой, перед глазами пляшут темные пятна, когда я, дыша через раз, бурно изливаюсь в ладонь. Наслаждение растекается по жилам вместе с кровью, а потом стынет и растворяется ночным мороком на обратной стороне век. В горле становится сухо, а в голове уже привычно пусто.
Как это унизительно – кончать, представляя того, кто сыграл с тобой злую шутку, втоптал в грязь, показав твое настоящее место в племени изгоев.
Безумно себя за это ненавижу.
Утром за завтраком я с мазохистским удовольствием ударяюсь в депрессию и самобичевание, думая о том, какой я на самом деле безвольный слабак. Ложкой гоняю в молоке шоколадные шарики несквик и упрямо игнорирую овсяную кашу со смородиновым вареньем, которой Василиса пытается меня накормить.
– Если потом увижу, что ты в кафетерии перебиваешься пирожками, я тебя придушу, – угрожает Василиса, отбрасывая в сторону профессиональную этику психолога. Она легонько шлепает меня кухонным полотенцем по плечу.
– Блин… – отзываюсь с досадой. – А я и забыл, что ты можешь следить за мной в лицее.
Василиса вздергивает тщательно подведенные брови, но никак это не комментирует. Ну а что, наши приемы проходят теперь на дому, легко забыть, что она – школьный сотрудник.
– Тебе надо нормально питаться, – произносит Василиса уже мягче, садясь на стул напротив. Кухня оформлена в черно-белых тонах, просто, но с особым изяществом, как, впрочем, и я вся квартира. – И учиться, кстати, тоже. Хотя бы пытаться, не то тебя исключат за неуспеваемость.
– Не исключат, – заявляю самоуверенно и ехидно улыбаюсь. Настроение чуть приподнимается, не то из-за теплого чая с медом, который согревает внутренности, не то из-за уютной обстановки этого утра. – А все из-за моего хитрого плана. Ты теперь встречаешься с моим братом, а значит, я все равно что близкий родственник школьного сотрудника. У меня особая квота.
Василиса с улыбкой закатывает глаза.
– Значит, это все было твоим коварным планом? – спрашивает она, театрально всплеснув руками. – А Леша об этом знает?
– Пребывает в блаженном неведении, – шепчу серьезным тоном, замечая, что по коридору в ванную, зевая, проходит Лешка, почесывая пятерней в затылке. Мы с Василисой приглушенно смеемся.
– Кстати, – говорит она, указывая на букет в вазе, примостившийся на широком подоконнике. – Когда мусор выносила, нашла цветы на коврике у порога. Без карточки, без визитки. Может, кто-то ошибся порогом, но букет красивый.
Я оглядываюсь, пристально разглядывая букет.
Настроение тут же портится. Тут и пояснительной открытки не надо: видно, что цветы не из тех, какие в салонах выставляют на продажу. Домашние, не сезонные – с солнечной рудбекией, пышными сиреневыми голландскими георгинами, календулой и даже маленьким подсолнухом. Зная о том, что у Алика дома огромный зимний сад, где круглый год растут роскошные цветы, я сразу понимаю, что означает этот букет.
Он знает, где я теперь живу.
– Угу, красивый.
Достаю телефон, нахожу в социальной сети вкладку диалога с Антоном и пишу:
«Что ему от меня нужно?»
Ожидая ответа, принимаюсь за кашу. Не пропадать же еде.
Антон отзывается практически мгновенно: «Чтобы ты подождал…»
Усмехаюсь, отправляя в рот очередную ложку, щедро сдобренную свежим смородиновым вареньем.
«Чего подождал? Окончания выпускного класса? И так мечтаю поскорее забыть ваши лица».
Антон упрямо строчит что-то в ответ, а я отстраненно думаю, какие бы слова могли реабилитировать Алика в моих глазах. Быть может, у него есть достойное объяснение и тому, что он резко оборвал со мной все связи, ничего не объяснив, или тому, что когда кто-то в школьном коридоре выплевывает мне в спину «педик!», он проходит мимо, будто происходящее его совсем не трогает.
«Дай ему время. Пожалуйста».
Я читаю это и убираю телефон в карман форменного пиджака.
Кто бы мне дал время. Забыть, притерпеться к разочарованию и боли. Спустя два месяца я снова возвращаюсь к блеклому существованию, лишь отдаленно напоминающему настоящую жизнь.
*
Когда Василиса выгружает меня на школьном дворе и уходит взять у охранника ключ от кабинета, я неторопливо курю и наслаждаюсь видом планирующих на мощеную площадку снежных хлопьев. Крупные, быстро тающие, они превращают окружающий мир в зимнюю сказку. Трогательно хрупкую, воздушную и недолговечную из-за осеннего перепада температур.
Я даже почти забываю о том, что надо ехать на алгебру, и что уже отзвенел второй звонок, когда мое уединение нарушает Громов.
Он идет ко мне, сунув руки в карманы отутюженных брюк. Ровный, как струна, с немигающим акульим взглядом вечно чуть сощуренных глаз. Его волосы идеально ровно уложены, так что нигде не торчит и лишней пряди. Таких парней до смерти обожают девчонки. За жеманную угрюмость, холодную красоту и умение выгодно подать себя, не кичливо, но явно обозначить свои богатство и социальный статус.
Дима останавливается прямо передо мной, кривит губы в пренебрежительной усмешке.
– А тебе чего надо? – спрашиваю устало, не находя в себе сил ни на беспокойство, ни на раздражение. Ромашку с его габаритами и сквозящей в нем в последнее время злостью я даже побаиваюсь, а Громова попросту презираю. За то, что он такой же слабак, как и я. Не смог проститься с мыслью об Алике.
– Знаешь, а ведь я не сразу поверил, что он притворяется, играет тобой, – тянет Громов, и я понимаю, что на урок мы оба попадем не скоро. Даже если попытаюсь объехать его, он запросто схватит коляску за ручку, и тогда мне уж точно не избавиться ни от Димы, ни от его издевательств. Поэтому смотрю в ответ и натужно сглатываю. – Все выглядело так правдоподобно. Его улыбки, его взгляды в твою сторону, разговоры по ночам, выезд за город.
Я вздрагиваю, как от пощечины.
Где-то глубоко внутри я смирился с мыслью о том, что минуты, проведенные наедине с Аликом, уже давно стали достоянием его компании, но слышать об этом лично от Громова все равно неприятно и мерзко. Наш обособленный с Аликом мир был последним остовом, державшим меня на плаву, но теперь вдребезги разлетается даже он.
– Но как же забавно было увидеть твое разочарованное лицо, – Громов гримасничает, пародируя, видимо, меня в первую неделю после того, как Алик подошел и без единой лишней эмоции произнес последние слова, адресованные мне: «Прекрати названивать». Дима заливается громким смехом, от которого у него на глазах даже выступают слезы. – Брошенный щенок.
– А сам-то ты кто? – отзываюсь ровно, стараясь не показывать, как задевают меня его слова.
Дима смотрит на меня снисходительно.
– Алик вернется ко мне, – говорит он, делая еще шаг вперед. – А ты так, дешевое развлечение. Он даже сексом с тобой заняться побрезговал.
Выдох.
Я ничего не скажу в ответ. Я промолчу, я сдержусь.
– Признаться, поначалу я побоялся тебя трогать, – доверительно сообщает Громов, одергивая рукава рубашки. – Но теперь я точно знаю: Алику будет все равно, а себе я хоть доставлю удовольствие.
Он наклоняется, обеими руками резко толкает меня в грудь, и я опрокидываюсь назад вместе с коляской. Спиной и затылком ударяюсь о каменное покрытие площадки так сильно, что к горлу подступает тошнота, и перед глазами на мгновение все темнеет. Боль простреливает лопатки и поясницу, и она же меня отрезвляет.
Я не собираюсь безропотно терпеть его удары.
Приподнимаюсь на локтях, неловко сбрасываю рукой с колеса задравшиеся ноги. Тянусь к Громову и изо всех сил дергаю его за лодыжку, заставляя опрокинуться поверх коляски.
Он бранится, успевает выставить перед собой руки, но с размаху разбивает губу о металлический обод. Тут же вскакивает, ошалело трясет головой, глядя на меня с нечеловеческой ненавистью. Я понимаю, что недооценил Диму. Вместо того чтобы бросить меня здесь и уйти, он принимается с размаху пинать меня тяжелым мысом ботинка под ребра.
– Мерзкий безногий ублюдок! – шипит Громов, пока я извиваюсь, пытаясь руками прикрыть беззащитный живот. И ведь даже не подтянуть к себе ноги. Ладонью пытаюсь перехватить его ногу, но только получаю по большому пальцу. – Думаешь, сможешь мне навалять?
Из меня при каждом его ударе вырывается нечленораздельное бульканье. Слюна течет по губам, пузырясь в их кривящихся уголках, змеится дальше по подбородку, потому что рот закрыть не получается.
Больно так, что я не чувствую собственного тела, только нестерпимые очаги жара в тех местах, где его ботинок бьет по мне.
Слышу чей-то встревоженный оклик со школьного крыльца.
Понимаю лишь спустя мгновение, что Громов перестал меня пинать и бросился прочь, и что больше мне не достанется. Но уже не могу сдержать естественной реакции организма: меня мучительно вырывает.
– Никит, Никита… – меня похлопывают холодной ладонью по щекам. Я поднимаю взгляд и вижу лицо Антона, бледное как полотно. – Бля. Громов – труп…
Что происходит дальше, и сколько проходит времени, я понимаю лишь смутно.
Вокруг толкутся люди в белых медицинских халатах, меня погружают на каталку, салфетками вытирают мой рот и подбородок от крови, рвоты и слюны. Дышать так трудно, будто меня придавило сверху чем-то тяжелым.
Когда меня закатывают в машину скорой помощи, от резкости этого передвижения снова слегка подташнивает. Хочу сказать, чтобы достали из нагрудного кармана пиджака мой телефон и набрали брату, но губы предательски не слушаются. Что-то слабо хриплю и бросаю попытки заговорить.
– Молодой человек, а вы куда собрались?
– Я с ним.
Голос до боли знакомый. Хотя в последнее время я представлял его мысленно так часто, что не удивлюсь, если это просто реалистичная галлюцинация.
– Вы родственник?
– Нет, но…
– Тогда вы можете ехать в больницу своим ходом.
Я слышу шуршание и приглушенный наигранно протестующий шепот. Понятно, Алик отстегнул медбрату взятку. Дверцы машины захлопываются, она трогается под резкий рев сирены. Я вижу, как в полутьме по салону ползут красные и синие огни, и мои глаза закрываются сами собой.
– Ты сдурел? – слышу встревоженный голос Антона. Видимо, он проскочил внутрь машины вместе с Аликом. – А если тебя увидят рядом с Никитой?
– Поэтому мы и едем на машине скорой помощи, – отвечает Алик холодно. – Чтобы не светить перед больницей моей тачкой.
– Ты ведь знаешь, что если люди Романова пронюхают, что ты подорвался к Никите при первой же…
– Черт, а что я должен был сделать? – взрывается Алик. Я не могу даже открыть глаз, чтобы на него взглянуть, но не завидую Антону, которому наверняка приходится выдерживать его полный ярости взгляд. – Смотреть, как его увозят всего в крови?.. Ты должен был глаз с него не спускать, Васильев! Ты хоть понимаешь, что я только тебе могу доверить его безопасность сейчас?
Антон тут же вскидывается:
– Да что ты на меня орешь? Или считаешь, будто мне было приятно смотреть, как Громов избивает Ника? Я хотел дать ему покурить в одиночестве. Кто же знал, что Димочке захочется в этот момент поколотить инвалида?
Оба молчат какое-то время, а потом Антон добавляет со смешком:
– Думаешь, Никита молча подставлялся под удары? Я пока бежал вниз по лестнице, видел через окно, как он опрокинул Громова лицом вниз. Надеюсь, у говнюка треснул передний зуб.
Слышу тихий шелест и понимаю, что кто-то сел совсем рядом. Моей щеки касается теплая ладонь, легонько оглаживает. Чувствую, как Алик, а это именно он, наклоняется ближе и касается сухими губами моего виска. Даже не целует – так обычно прикладываются к святыне. И едва различимо шепчет на ухо: «Потерпи, хороший мой. Пожалуйста, потерпи».
Сердце замирает.
Неужели, такое можно подделать, неужели, так можно сыграть?
С этой мыслью я проваливаюсь в глубокий тревожный сон.
Комментарий к 3. То, что невозможно сыграть
* Эпплджек – один из главных персонажей сериала “My little pony”.
** апгрейдиться (от англ. upgrade; слэнг) – обновляться.
========== 3. Все изменится ==========
Просыпаюсь в светлой небольшой палате, всю мебель которой составляют приземистая ширма, койка и стул, на котором пристроился Лешка, накинув на плечи белый медицинский халат. На осунувшемся лице брата застыло выражение усталой угрюмости, которое неясным образом, отметившись в мешках под глазами и углубившихся носогубных складках, его старит. Неудивительно, ведь к своим двадцати четырем он пережил и перетерпел немало горя, в том числе и по моей вине.
Пошевелиться бесшумно не получается.
– Проснулся? – Лешка подскакивает, тут же меняясь в лице, становясь нарочито бодрым и веселым. Подходит ко мне, гладит по волосам с какой-то грубоватой нежностью. Будто хочет по-братски приласкать, но боится, как бы меня не смутил прилив чувств с его стороны. Я подставляю щеку под его ладонь, молча показывая, что не против. – Отделался ты ушибами, синяками и царапиной на лице.
Его пальцы касаются моей скулы, я ощущаю на ней шершавый уголок пластыря. В остальном же чувствую себя полным сил и отдохнувшим, только бок саднит, что невольно напоминает о тяжелом ботинке Громова.
Воспоминания о том, как я ехал в машине скорой помощи, мгновенно обрушиваются на меня, они такие оглушающе четкие, что я ни на секунду не сомневаюсь в том, что Алик мне не примерещился. Я тут же приподнимаюсь на локтях и спрашиваю:
– А где?.. – осекаюсь. При Лешке побаиваюсь произносить имя Милославского: после новости о том, что их семья отмазалась от компенсации, это может разозлить брата.
– Кто? – Леша поправляет съехавший по плечу рукав халата. – Вик и Гриша в коридоре, они к тебе сорвались после первого урока.
– А кто меня привез? – решаю пойти по пути наименьшего сопротивления и притвориться, будто отключился еще там, на школьном дворе. К моему удивлению, Лешка в ответ лишь пожимает плечами.
– Кто-то из учеников лицея вызвал тебе скорую помощь.
Вот оно что. Видно, Алик всерьез обеспокоился тем, что о его визите в больницу могут узнать, и доплатил сотрудникам скорой помощи за молчание.
– Ну что, – Лешка вздыхает, вымучивая из себя улыбку. – Будем писать заявление на подонка, который тебя побил?
Только этого не хватало. Меня, конечно, прельщает мысль о Громове, который в силу совершеннолетия может получить за избиение инвалида далеко не словесный выговор. Но я на сто процентов уверен, что деньги отмажут Диму от чего угодно, да еще и меня сделают виноватым. Я просто надеюсь, что разбитая губа и шов, который наверняка понадобится наложить, станут ему небольшим напоминанием о том, что в драке ударить может не только изначальный агрессор.
Несколько секунд размышляю.
Потом делаю задумчивое лицо и произношу невинным тоном:
– Так я не видел, кто меня толкнул. Наверное, случайно задел. И вызвал скорую помощь…
– Случайно опрокинул и тридцать раз задел ботинком под ребра? – отзывается Леша с раздраженным скепсисом. У него такой взгляд, что я понимаю: шутить он не намерен. – Не будь таким наивным, Никита! Люди должны отвечать за свою жестокость.
Я фыркаю, уже не пытаясь скрывать того, что соврал.
Сажусь в кровати, чувствуя, как слегка кружится голова от резкости этого телодвижения, и отвечаю с не меньшим запалом:
– Это ты не будь наивным, Леш. Обычные люди, может, и должны отвечать за жестокость. Но не дети людей, попадающих в топы «Форбс»… Не волнуйся, я оставил говнюку небольшой шрам на память.
Лешка смотрит на меня несколько мгновений, пристально и не моргая. Будто прикидывая в уме, прочитать ли мне по долгу старшинства нотацию на излюбленную тему недопустимости самосуда, или порадоваться тому, что его брат не лежал мешком с картошкой, пока его пинали.
– Он же случайно тебя задел, – наконец произносит Леша. В его глазах светится такая серьезность, что я не сразу различаю ехидную издевку его интонации. – Зачем же сразу шрам?
– Да иди ты! – буркаю недовольно.
Но вздыхаю с искренним облегчением. Если Лешка подтрунивает надо мной, значит, к моим словам прислушался, и не будет выяснять, кто меня побил. В конце концов, если бы это было важно для меня, если бы травля в школе всерьез меня волновала, Лешка бы это почувствовал.
*
Дома я открываю ноутбук и решаю, что пора почитать новости о компании Милославских.
Поисковая система реагирует на запрос целым набором журналистских статей и просто заметок на частных сайтах. Открываю первую же ссылку, по диагонали читаю информационный блок, посвященный становлению империи, просматриваю фотографии, найденные автором заметки на просторах интернета. На снимках, отсканированных с выцветших фотокарточек, запечатлены в основном три молодых человека. Высокий статный блондин, просто копия Алика, его отец – Олег Милославский. Тимур Громов, обаятельный красавец, на всех фотографиях приобнимает Милославского за плечи и улыбается: без слов понятно, что они были хорошими друзьями. И третий мужчина, по которому видно, что он лет на десять старше обоих – Родион Романов.
После краткого экскурса в историю автор статьи переходит к изложению ситуации, сложившейся на сегодняшний день. Упоминается о критическом положении Олега Милославского, все еще находящегося в больнице. Выдвигается предположение о том, что, несмотря на официальное главенство заместителей, компанией в данный момент управляет его сын Александр.
На этой строке я на мгновение прекращаю читать.
Алику нет восемнадцати, официально возглавить компанию он не может, но я не удивлюсь, если руководит всей деятельностью именно он.
Продолжаю читать с нарастающим чувством беспокойства.
Автор статьи утверждает, что конкуренты пытаются подкопаться к Алику. В том случае, если он сознается в своем прямом участии в руководстве компанией, это выльется в целый ряд проблем. Более того, часть активов при должном старании Романова и Громова старших может отойти их компаниям.
Трясу головой. Разобраться в терминологии статьи сложно, но главное я понимаю. Из Алика пытаются вырвать признание в том, что пока отец временно отошел от дел, заправляет балом именно он. Каким бы умелым руководителем Алик ни был, этот факт поставил бы под сомнение всю деятельность компании. Несовершеннолетний у руля гигантской империи, даже если до восемнадцати ему осталось дотянуть от силы неделю, не воспринимается как само собой разумеющееся.
Возникает закономерный вопрос, что может заставить Алика признаться. И тут же, как гром посреди ясного неба, вспоминаются его слова перед гонкой, адресованные Ромашке: «Ты больше не навредишь тем, кого я люблю».
Если и есть что-то, способное заставить Алика отречься от дела, к которому его готовили всю свою жизнь, так это причинение боли его близким.
Его отец уже лежит в больнице с двумя пулевыми ранениями.
И кто же остается, помимо отца и матери, которой уже два года нет в живых?
Последние недели отучили меня слепо доверять всему, что мне говорят. Но шепот Алика вчера, когда он думал, что я не слышу. Эмоции, пробившиеся сквозь безразличие, когда он увидел меня в машине скорой. То, что он сорвался на Антона. То, что присматривал за мной, держа при этом на расстоянии. Что это, если не защита. Что, если не расчетливый план?
Захлопываю крышку ноутбука, устало потирая глаза. Тревоги последних дней выжали из меня все соки. Я просто не в состоянии сейчас строить догадки и теории относительно того, какую игру ведет Алик.
Что мне остается, так это просто ждать.
*
На следующий день, несмотря на заманчивое предложение Василисы остаться дома и весь день валяться на диване перед телевизором, смотря дурацкие зарубежные ситкомы, я прошу Лешку подбросить меня до школы.
Пусть Громов не думает, что мне сильно досталось.
Сажусь рядом с Виктором, который косится с недовольством на мою расцарапанную скулу. Вчера я так и не рассказал ему, кто меня отпинал, но Вик, привычный все несчастья мира приписывать Романову, кажется, и на этот раз подумал на него. Сверлит полным ненависти взглядом затылок Ромашки, хотя я всеми силами пытаюсь отвлечь Виктора на обсуждение баскетбольного матча между местными командами, который накануне вечером крутили по кабельному каналу.
Вик нехотя подхватывает разговор, и следующие десять минут проходят относительно мирно. Исподволь наблюдаю за классом – Громов в гордом одиночестве за последней партой пожевывает распухшую губу. Замечаю, что она подлатана тонкой медицинской нитью, и удовлетворенно ухмыляюсь. Каринка болтает со своей подружкой, имя которой я так и не запомнил. Алик и Антон в противоположном конце кабинета тихо переговариваются между собой, сосредоточенно уткнувшись в какой-то документ.
До урока остается еще минут десять, когда в класс заходит Дубль, лениво шаркает к своему месту и вдруг в ступоре замирает. Хмурится, пристально смотрит на пустую парту, даже наклоняется, чтобы заглянуть под нее. Потом рассеянно оборачивается, оглядывает класс и останавливает взгляд на Громове. Дубль направляется в его сторону, так угрожающе сверкая глазами из-под челки, что не по себе становится даже мне.
– Не понял! – он ударяет кулаком по парте Громова, заставляя того вздрогнуть и поднять испуганный взгляд. – Ты оборзел?
Я вижу, как Дубль хватает с парты Димы айфон. Судя по чехлу с картинкой из «Эдвенчер тайм» – свой айфон.
– Совсем страх потерял? – гремит Дубль на весь класс. Каринка аж дергается за первой партой и вся сжимается, становясь при своей миниатюрной комплекции совсем крошечной. – Какого хрена ты мой телефон взял?
Громов трясет головой, вытаращив глаза на кулак Дубля, который оказывается у него перед носом.
– Это не я… – бормочет Дима. – Честно! Вообще не понимаю, как он здесь оказался, я все время сидел здесь и никуда не вставал… Карин, ну скажи ты!
Карина вдруг расправляет плечи и вздергивает подбородок, отвечая с холодным достоинством:
– А я не следила, что ты там делаешь.
Удивительно.
Сам только что видел телефон Дубля у него на парте. Он потому и оставляет айфон так спокойно, что никто в своем уме не решится его тронуть.
Разве что в качестве изящной подставы.
Я смотрю на Антона – единственного из нас, кто вставал из-за парты в то время, когда Дубль потерялся в просторах школьного коридора. Васильев не поднимает взгляда, продолжая вчитываться в документ, но я замечаю проблеск лисьей бесноватой ухмылки на его губах. Незаметно подкинуть телефон Диме на парту для такого виртуоза как Антон – пара пустяков.
Между тем Дубль заводится не на шутку.
– Я тебе что, мешаю своими играми? – орет он на обмершего побледневшего Диму, наклонившись к нему всем корпусом через парту. – Жизни меня решил учить?
– Да отъебись ты, – выплевывает Громов неприязненно. – Делать мне больше нечего.
Дубль сжимает ладонь в кулак и резко заезжает им Диме по носу. Тот издает гортанный полный боли стон, закрывая ладонями лицо. Готов поклясться, что слышал смачный хруст.
Каринка тонко вскрикивает и с ужасом таращится на то, как Громов, поднявшись из-за парты и капая кровью из носа, грубо отталкивает Дубля и стремительно несется прочь из кабинета.
Как ни странно, произошедшее ничуть не будоражит класс.
Спустя пару секунд все отворачиваются, будто ничего и не было, продолжают заниматься своими делами. Дубль вытирает экран айфона о рукав пиджака и возвращается за парту, тут же утыкаясь в новый уровень игры. Только Каринка проницательно оборачивается в сторону Алика, но разве можно что-то предъявить человеку, который с безмерно усталым видом читает документ, выделяя строки текста желтым маркером?
– Что это только что было? – бормочет Виктор удивленно. Я в ответ только пожимаю плечами, хотя прекрасно знаю, чьих рук это дело. Словно подтверждая мои мысли, телефон вибрирует.
Открываю вкладку диалога с Антоном, где уже висит свежее сообщение от него:
«Понравилось шоу?».
Осторожно кошусь в сторону Антона так, чтобы этого не заметил Вик. И натыкаюсь на пристальный взгляд зеленых глаз. Антон мне подмигивает.
Строчу ожесточенное: «Я сам могу за себя постоять!»
Тут же приходит ответ: «Так это не для тебя. Это для того, чтобы Алик успокоился и не наделал глупостей».
– Кто это тебе пишет? – зевает Вик, без особого интереса листая каталог ауди в поисках подходящей обивки для салона.
– Да так…
Злюсь, хотя очень хотел бы испытывать лишь равнодушие.
Все в этой жизни, кажется, вертится вокруг Алика.
Когда заходит учитель, телефон снова вибрирует:
«После этого урока в курилке. Он хочет с тобой поговорить».
Набираю «да пошел он к черту», но так и не решаюсь отправить. Как бы там ни было, это первый перерыв в молчании за последние недели, и мне любопытно, что Алик собирается сказать.
*
Холодно.
За ночь крышу припорошило снегом, поэтому глаза слепит от обилия белого. На этом фоне я сразу замечаю Алика, стоящего у перил. Напряженные плечи, встрепанная светлая шевелюра. Когда оборачивается на меня – еще и пристальный нечитаемый взгляд и сигарета, дрогнувшая в слабом захвате губ при легком смешке.
Он ведь очень красив.
Но тот факт, что я думаю о его красоте именно сейчас, порядком меня злит.
Алик подходит, садится передо мной на корточки и рассматривает мое лицо. Потом поднимает руку и осторожно очерчивает пальцами царапину на скуле. Я дергаюсь, пытаясь отстраниться, но это сложно сделать, когда уже упираешься лопатками в матерчатую спинку коляски. Его прикосновения способны заставить забыть обо всем, даже о предательстве. Хрипло говорю:
– Руки убрал.
Алик грустно усмехается, но слушается. Делает последнюю затяжку и выпускает дым в морозный воздух, не спеша подниматься на ноги. Мы смотрим друг на друга на одном уровне достаточно долго, пока он не произносит:
– Ты же догадался? Почему все это происходит.
Я опускаю взгляд. Конечно, вчерашняя статья многое прояснила. И лучший способ защитить человека в таком случае – сделать вид, будто его не существует.
