Текст книги "Мне уже не больно (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Современные любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– А ты? – спрашиваю с ухмылкой. – С тройкой отпустили?
– Да кто-нибудь вообще знает, кто такой Лесков? – защищается Дубль.
– Я знаю, – с ехидцей отзывается Никита и качает головой. – Я же тебе тридцать раз пересказывал содержание «Соборян», дубина ты стоеросовая.
Дубль что-то с негодованием бормочет себе под нос, пряча колодку карт в кармане висящего на спинке стула медицинского халата. А Никита оборачивается ко мне и спрашивает, прищурившись:
– Вик, ничего не хочешь сказать? Ты нервный какой-то.
У меня холодеет в груди.
Неужели, у меня действительно все на лице написано?
– Да так… – я скребу ногтями загривок, с нарочитым интересом уставившись на карточку меню на столе. – Тебе Уля не звонила вчера?
Ник фыркает:
– Она что, сочинила новую теорию относительно Алика и Антона?
Мы с Дублем таращимся на Ника. Я даже не знаю, что меня удивляет больше – то, что Ульяна в обход моих просьб поднимает эту тему в разговорах с Никитой, или то, что сам Воскресенский относится к вопросу иронично, закатывая глаза и усмехаясь без доли горечи или затаенной грусти.
Ник наклоняется, чтобы поправить язычок кроссовка на левой ноге, и снова выпрямляется, глядя на меня с укором.
– Неужели ты и правда думаешь, что твое нарочитое табу на упоминание его имени не выглядит как попытка меня защитить? – спрашивает он вкрадчиво. – Только от чего? Вик, столько времени прошло. Меня веселят выдумки Ули, но в какой-то мере я даже от них устал. Как и от того, что в моем присутствии все старательно обходят в разговорах Алика.
Ник кидает краткий взгляд на Дубля, и тот смущенно закашливается, опуская взгляд. Видно, и он деликатен в выборе тем для обсуждения.
– Не делайте из меня страдальца, ладно? – со смешком просит Ник.
Не знаю, верю ли я мягкости его тона и беззаботности легкой улыбки. Но очень хочу верить.
Дубль вздыхает, подпирая щеку кулаком. Чтобы замять неловкость, я предлагаю:
– Отметим сдачу сессии? В клубешнике?
– Чур, бронирую випку я! – мгновенно отзывается Дубль.
– Давай монетку бросим, – не соглашаюсь. Мы бросаем пять рублей, и выпадает мой орел. Дубль разочарованно вздыхает.
Ник закатывает глаза:
– У богатых свои причуды…
*
Гришка до безумия обожает танцевать.
Поэтому, когда мы приходим в клуб, он игнорирует вип-зону, огороженную тонированной стеклянной панелью от основного зала, и тащит меня в гущу толпы.
– Ты попал, Вик, – смеется Дубль, подмигивая мне. Он берет ламинированную карту с перечнем алкогольных коктейлей и вслед за Ником, уже успевшим где-то подхватить шот текилы, пропадает за перегородкой.
Я не горю желанием танцевать, растворяясь в грохоте музыки, вдыхать запахи чужих парфюмов и пота, цепляться пуговицами за девичьи украшения. Но я не могу оторвать взгляда от Гришки, виляющего задом в обтягивающих темных джинсах в такт клубному ритму. Он подвел глаза синим карандашом с блестками. Вкупе со встрепанной светлой шевелюрой и общей миловидностью Гришкиного лица подводка смотрится кичливо и слегка по-пидорски, но он так красив и слажен в танце, что мне эта незамысловатая деталь кажется чертовски правильной.
«Танцуй», – велит Гриша, улыбаясь и ловя мои неуклюже болтающиеся руки, чтобы положить себе на бедра.
Я опасливо оглядываюсь по сторонам.
Но в общей полутьме за ревущей музыкой и постоянным движением толпы никто не замечает двух парней, обжимающихся неподалеку от барной стойки.
Гришка подступает ближе, заставляет меня двигаться зеркально ему. И в какой-то момент, чувствуя, что попадаю в такт, прилежно следуя указаниям, я начинаю ловить от происходящего кайф.
Мы остаемся на три танца, стараниями Гришки раскрепощая меня до такой степени, что я уже не обращаю внимания ни на кого вокруг, полностью отдаваясь на волю музыки. А потом Гришка сам останавливается, откидывает мокрые пряди ото лба и с лукавой улыбкой тащит меня за перегородку.
Здесь тише, чем в зале, но грохот все равно отдается в стенах и полу вибрирующим отзвуком.
– Я думал, вы там до конца смены диджея застряли, – улыбается Дубль, вальяжно раскинувшийся на кожаном диванчике, и двигается, когда Гришка садится рядом. Перед ним на столике уже три пустых бокала из-под «Лонг айленда», хотя пьяным Дубль не выглядит. Просто расслабленным чуть больше, чем обычно.
А вот судя по тому, что Ник безуспешно пытается под смех Карины вытащить застрявшую между спицами колеса трубочку от коктейля, ему выпитого оказалось достаточно, чтобы быстро и надежно улететь.
Я усмехаюсь.
Принимаю протянутый Дублем шот, подкрашенный чем-то зеленым. Оборачиваюсь, опрокидывая его в себя, и застываю в оцепенении. Я почти не чувствую, как водка с абсентом обдают жаром все во рту. Не слышу спора Ника и Карины.
Потому что сквозь стекло, поверх голов танцующих в зале я вижу парня в кожанке, который стоит, облокотившись о стойку, и смеется над шуткой бармена.
У него русые, почти до плеч, уложенные в нарочито небрежной манере волосы и пронзительные зеленые глаза. Знакомая лисья ухмылка на тонких губах. Он оборачивается, и мне кажется, хоть это и невозможно сквозь тонированное стекло, что его внимательный изучающий взгляд направлен прямо на меня.
Нежеланная весточка из нашего прошлого.
Антон Васильев.
*
Под предлогом необходимости проветрить голову и покурить я выхожу на улицу. Стою, тупо разглядывая проплывающие под светом уличных фонарей машины. Подставляю лицо холодному ветру и пытаюсь унять сбившееся с ритма сердцебиение.
Я почти не удивляюсь, когда входная дверь хлопает, и рядом со мной становится Антон.
– Привет, Лебедев, – улыбается он дружелюбно.
Я разворачиваюсь и молча бью его по лицу. Васильев прижимает ладонь к ушибленной мгновенно налившейся красным скуле, морщась от резкой боли, но очень быстро возвращает выражение беспечного самодовольства во взгляде.
– Ты так всех старых знакомых приветствуешь? – спрашивает он со смешком.
– Знакомых ублюдков, – хриплю в ответ и дрожащими пальцами поджигаю сигарету. Никотиновый дым не помогает, только наливает легкие тяжестью. Я стою в немой растерянности какое-то время, а потом спрашиваю ровным почти отчужденным тоном: – Как ты нас здесь нашел?
– Отследить твою бронь не так уж и сложно, – пожимает плечами Антон.
Он тоже закуривает. Ветер треплет его отросшие волосы и полы расстегнутой кожанки.
У меня в голове так много вопросов, что я не знаю, какой задать первым.
– Где Алик?
– Хочешь и его ударить по лицу?
– Нет. Там одним ударом не ограничится, – уверяю я мрачно.
Антон звонко смеется. И в этом смехе так много из прошлого, что я досадливо морщусь из-за чувства волнения и трепета, поднимающегося внутри. Неправильное иррациональное чувство тоски, намекающее на то, что я очень скучаю по былому, вызывает у меня отвращение.
– Он еще не приехал, – отзывается Антон, отсмеявшись. – Заканчивает дела вне города.
– О, вот оно что, – хмыкаю я и произношу дрожащим от ярости голосом: – Можешь передать ему, что его здесь никто не ждет.
– Я не сомневался в том, что ты это скажешь, – негромко бормочет Антон и тут же, не давая мне и слова вставить, спрашивает: – Никита сдал последний экзамен?
Волна гнева, поднимающегося внутри, окольцовывает и душит меня.
Мне хочется врезать ему еще раз, лишь бы научить ни разу больше не задавать вопросов о Нике.
– Как ты…
– Мои люди за ним приглядывают. За всеми вами, – предупреждает мой вопрос Антон. В его голосе звучит все меньше от насмешки, и все больше от серьезности.
Приглядывают, надо же.
Я зло отрывисто смеюсь. Во мне не находится сил удивляться тому, как Антону и Алику хватает наглости следить за нашей жизнью, контролировать ее, даже находясь за пределами города и наших мыслей.
– Как Ульяна? – в голосе Антона чудится плохо скрытое за небрежностью волнение.
– Как будто ты и за ней не следишь, – цежу я сквозь зубы.
– Слежу, – улыбается Антон. – Но хочу слышать от тебя.
Я хочу развернуться и уйти, но слова вырываются из меня прежде, чем я успеваю сделать хоть шаг в сторону входа:
– Ей без тебя хорошо.
Антон ничего не отвечает. Его зеленые глаза поблескивают в скудном освещении фонаря и кажутся полными невысказанной выдержанной временем грусти.
– Зачем ты пришел? – спрашиваю, уже не скрывая недоброжелательности в голосе.
– Просто разведать обстановку. На пару минут позволил себе нечаянную слабость. Мне нужно будет на время отлучиться из города… – Антон замолкает, не продолжив мысль, отбрасывает окурок и засовывает руки в карманы куртки. – Еще увидимся, Вик.
Он кивает мне, разворачивается и идет по улице прочь от здания клуба.
– Никогда! – кричу я ему вслед. – Никогда не возвращайтесь в нашу жизнь, слышишь?
========== 8. Никита ==========
У Ритки только недавно прорезались два верхних и два нижних зуба, но она уже наловчилась точить их о мои пальцы с таким остервенением, что позавидует соседский бульдог.
– Нельзя! – втолковываю весело улыбающейся Рите и легонько щипаю ее за пухлую щечку. – Нельзя кушать своего дядю. Я тебе еще пригожусь.
Рита энергично подпрыгивает у меня на коленях, радостно выдавая «Кит! Кит!» – единственный огрызок моего имени, который в состоянии произнести. Ее прыжки отдаются в ногах тупой едва различимой пульсацией. Мой лечащий врач говорит, что боль – хороший признак возвращения чувствительности. Но когда я просыпаюсь по ночам от диких судорог и ощущения, будто голени мне пытаются ампутировать без анестезии ржавой бензопилой, я совсем так не думаю.
– Никит, это еще что? – в комнату заглядывает Василиса с кухонным полотенцем, перекинутым через плечо. Подходит и берет Риту на руки. – Не позволяй ей плясать у тебя на ногах. Ты ее балуешь, а она потом будет веревки из тебя вить.
Рита отвлекается, рассматривая сережку Василисы из разноцветных бусинок, и зачарованно замирает, выдувая слюнявые пузыри.
– Что поделать, я очень лояльный дядя, – отвечаю с достоинством.
Василиса только закатывает глаза. И ойкает от неожиданности, когда Рита решает присвоить сережку и ловко выдергивает ее у матери из уха. Все-таки внешне она уже очень похожа на Василису, разрезом глаз, аккуратным носиком и пухлыми губами, а вот характером явно пошла в моего братца.
Маленький чертенок.
– Как будто полной комнаты игрушек мало, – смеюсь по-доброму.
Быть может, я действительно слишком мягок в вопросах воспитания Ритки. Но мне очень хочется, чтобы она росла счастливой, почаще улыбалась, щеголяя только-только прорезавшимися зубками, смеялась заливисто и прыгала от избытка искренних детских чувств. И порадовалась однажды тому, что у нее самые классные любящие родители на свете.
– Сегодня ужинаешь у Милославского? – спрашивает Василиса, снимая вторую сережку и отдавая Рите.
– Угу.
Воскресные ужины у Олега Павловича уже стали своеобразной традицией.
– Возьмешь с собой Катю? – спрашивает Василиса, едва заметно улыбаясь и совершенно не замечая, что Рита цепляет сережки ей на волосы, что-то приговаривая на своем непонятном языке. – Олег у меня пытался выспросить на днях, что за дама у тебя появилась.
– Там еще все не настолько серьезно… – смущаюсь и чешу кончик носа.
Катя – девушка с моего потока, красивая, смышленая и обожающая комиксы «Марвел». С ней меня познакомил Дубль еще в начале учебного года, и как-то незаметно, через несколько месяцев общения и постоянных встреч в тусовках первокурсников, у нас с ней дошло до зарождения взаимной легкой симпатии. Не то что бы я был готов к серьезным отношениям после человека, который разделил всю мою жизнь на «до» и «после», но я очень хотел в рамках новой политики «двигаться дальше» не отказывать себе в том, что казалось правильным. А простота Кати в общении, пара нечаянных поцелуев и шутки Дубля с Виком, которые разве что от счастья не сияли, когда видели нас вдвоем, лишь убедили меня в том, что не стоит останавливаться из-за сомнений.
Надо просто жить, как живется. И никогда не оглядываться на прошлое.
– Как знаешь, – усмехается Василиса. – Не забудь выпить таблетки перед выходом.
*
В особняк меня подбрасывает один из штатных водителей Милославского. Помогает перебраться на коляску и даже дает стрельнуть у него сигарету.
– У Олега Палыча новая машина? – спрашиваю удивленно, замечая припаркованную возле палисадника Мазерати.
Водитель скучливо пожимает плечами:
– Я второй день работаю. Да и в основном по охране, так что в тачках босса не ориентируюсь.
Надо же.
Зачем это Милославскому понадобилось расширять штаб телохранителей? Раньше ему сполна хватало двух, да и те большей частью скучали и бесконечно резались в карты в холле. Уже больше года я не слышал ни о покушениях, ни о заговорах и разбушевавшейся преступности в городе.
Я докуриваю и по пандусу заезжаю в дом.
В холле горят все торшеры, люстры и лампы, слепят обилием света и играющих в хрустале бликов. Мраморные полы начищены до блеска, тяжелые портьеры на окнах раздвинуты, сверкают чистотой даже поручни лестницы из красного дерева и каменные изразцы декоративного камина. Дом впервые на моей памяти дышит помпезной пышностью, давит массивом итальянского декора и явственным флером богатства.
Меня встречает сам Милославский. Он выходит со стороны гостиной, слегка опираясь на трость, радушно улыбается и с неожиданным пылом жмет протянутую мной руку.
– Приветствую, молодой человек!
– Здрасьте…
Я оборачиваюсь, заметив, что приоткрыта стеклянная тонированная дверь в зимний сад.
Слишком многое сегодня выбивается из определения «как обычно». Дверь в зимний сад всегда – когда бы я ни появлялся здесь – была заперта на ключ. Я знаю, что старый садовник Арсеньевич наведывается туда раз в два дня, поддерживая необходимый уровень влажности, поливая растения и ухаживая за ними. Но он ни разу не делал этого при мне.
– Что-то случилось? – спрашиваю осторожно, крутя колеса и вслед за Олегом Павловичем направляясь в гостиную. Милославский не в привычной домашней одежде, а в шелковой рубашке и отутюженных брюках, и мне становится стыдно за мои джинсы с драными коленями и красную безразмерную толстовку. Быть может, я забыл о каком-то празднике?
– Много чего, – туманно отзывается Милославский.
Он подхватывает с дивана клетчатый плед и складывает его, вешая на подлокотник. Смотрит куда угодно, только не на меня, и улыбается. Счастливо так, будто ему вернули все ценное, что он когда-либо потерял.
– К нам за ужином кое-кто присоединится, – говорит Олег Павлович с напускной беспечностью, и мне сразу становится не по себе. Надеюсь, он не пригласил Катю, чтобы устроить ей допрос с пристрастием.
Милославский, он как мой отец в свое время, очень пытлив в вопросах, которые напрямую касаются моего благополучия.
– Кое-кто? – переспрашиваю, потому что искренне не понимаю, к чему такая таинственность, ведь я уже слышу мелодичное позвякивание приборов со стороны столовой, где прислуга накрывает к ужину. – Олег Палыч, да что за тайны мадридского двора?
Милославский оборачивается на меня.
Смотрит внимательно и серьезно, уже без единой тени улыбки. Что-то в его напряженной позе и неуверенно приоткрывшихся губах подсказывает, что ответ мне не понравится.
Я слышу смех, доносящийся из столовой. Такой до боли знакомый смех, задевающий нечто жизненно важное глубоко внутри. Мне всегда казалось, что один смех от другого неотличим, но этот, с неизменно пробивающейся в него мягкой хрипотцой, я бы ни с чем не спутал.
Слышу приближающиеся шаги и скрип открываемой двери.
Быстро поднимаю взгляд, хотя все во мне кричит «немедленно отвернись».
Он замирает на пороге, так и не отняв ладони от дверной ручки.
– Привет, Никита, – произносит Алик дрогнувшим от волнения голосом.
Сердце так бешено колотится в груди, что мне кажется, будто этот громкий дробный звук наполняет всю гостиную до краев. Я теряюсь и не знаю, что ответить, потому что мысли растворяются одна за другой в смеси изумления, неверия и легкого душащего испуга.
У Алика отросшие забранные в хвост светлые волосы.
Те же серые ясные глаза, те же выразительные черты лица, тот же ровный разлет бровей – на тон темнее самих волос. Та же манера кривовато ухмыляться, когда он в замешательстве и не знает, что сказать.
Новая белая тонкая полоса шрама, идущая от кончика левой брови к уху. Вносящая незначительный изъян в совершенное красивое лицо.
У меня не хватает воздуха в легких.
Это было так просто – прекратить думать о нем, задвинуть на задворки сознания, приглушить боль, когда Алика не было рядом. Но это оказывается выше моих сил, когда я вновь вижу его, живого и ничуть не забытого прямо перед собой.
– О нем шла речь? – резко спрашиваю у смущенно замершего позади кресла Олега Павловича. Собственный голос кажется холодным и чужим. – Тогда я думаю… Что сегодня пренебрегу вашим гостеприимством. Простите.
Я разворачиваю коляску и выезжаю в холл.
Слышу, как на ноте раздражения переговариваются о чем-то Алик с отцом. Даже не оглядываюсь.
А потом меня нагоняет у самой двери Олег Павлович и выставляет вперед трость, не давая выехать на крыльцо.
– Постой, – говорит он мягко и просительно. – Прости уж старика, пожалуйста. Я должен был предупредить, но он приехал только сегодня, рано утром…
Я смотрю в глаза Олега Павловича и вижу в них сожаление, которое лишь слегка оттеняет неуемную радость. У меня невольно щемит сердце. Я прекрасно понимаю, какой душевный подъем он испытал, когда оборвалась в одночасье отцовская боль разлуки с сыном.
Но я не могу разделить его счастье.
Не могу.
– Пожалуйста, – повторяет Олег Павлович настойчивее. – С минуты на минуту должны подъехать Мила и Антон Васильевы. Я прошу всего лишь об одном ужине в кругу дорогих мне людей, – он добавляет тихо и с оттенком обреченности: – Я не заставляю тебя общаться с ним, как прежде. Я не заставляю тебя прощать его, я и сам на него зол. Сейчас я прошу об этом не для него, а для себя, Никита.
Эти слова больно впиваются мне в сердце.
Олег Павлович прекрасно знает, что я не смогу отказать, когда вопрос стоит для него так остро, когда он буквально умоляет меня остаться, наплевав на знаменитую фамильную гордость.
– Только ради вас, – произношу ровно, хотя уже представляю, каким мучением будет сидеть за одним столом с Аликом. – Только потому, что я вас уважаю и люблю.
*
Повар постарался на славу. Чего стоят только запеченные мидии, рыбные рулеты и многообразие салатов и канапе, поданных на закуску к шампанскому. Стол ломится от блюд и мне кажется, что я наемся еще до того, как подадут горячее. И уж точно сопьюсь, потому что, сам того не замечая, наливаю себе уже третий бокал, разглядывая с неоправданным вниманием салатный листок в собственной тарелке.
Я слышал, как Олег Павлович тихо сказал Алику перед тем, как мы сели за стол: «Будешь чудить или пытаться завести ненужные разговоры, за ухо выволоку из-за дома, как дворового щенка». Это, конечно, заставило Алика смиренно замолчать, но не пресекло его пристальных взглядов, которые я чувствую на себе, даже не оборачиваясь в его сторону.
– Выпускной экзамен по русскому у вас на следующей неделе в четверг, мальчики, – говорит Мила, вилкой выковыривая мидию из раковины. Поражаюсь умению Васильевой даже в той напряженной атмосфере, что витает в столовой, несмотря на расслабляющую джазовую музыку, заводить разговоры легко, будто в подобном составе мы собираемся в конце каждой недели. – А по экономике – в пятницу.
Антон фыркает.
Я украдкой его рассматриваю, примечая, что волосы у него, как и у Алика, заметно отросли, с той лишь разницей, что Васильев не забирает их в хвост. А еще у Антона распухла и налилась красным нездоровым цветом правая щека: где это он успел нарваться на драку?
– Я думал, вы просто купите нам дипломы, чтобы мы могли сразу сосредоточиться на ЕГЭ, – тянет Антон обиженно.
– Еще чего, – отрезает Олег Павлович строго. – Будете сдавать все. Закроете предметы одиннадцатого класса, тогда и будем договариваться о дополнительных датах проведения ЕГЭ.
Господи, как же просто все решается.
Пропусти я один из экзаменов, пришлось бы поступать в универ на год позже. Хотя, как я тут же себе напоминаю, Олег Павлович и в моем случае договорился бы о переносе дат.
– Я уже говорил, что устраивать самосуд, даже если ваша деятельность дала результаты и немало помогла, было целиком и полностью вашим решением. И нести ответственность вы должны за нее сами, – произносит Олег Павлович сухо и тут же, заметив, что Алик поставил свой бокал и намеревается возразить, обращается ко мне с целью перевести разговор: – Как там твоя Катя? Так ее, кажется, зовут?
Я замираю, не успев как следует дожевать латук. Сглатываю, запивая сухость во рту шампанским, и судорожно соображаю, что же ответить.
– Катя? – переспрашивает Алик резко.
Да уж. За этим столом не найдется, кажется, ни одной безопасной темы.
– Девушка Никиты, – отвечает Олег Павлович, невозмутимо накладывая себе салат. Не знаю, чего он собирается добиться, спекулируя на теме моих отношений, но явно не душевного спокойствия собственного сына.
– Девушка? – Алик вдруг ухмыляется, но, видя, что я остаюсь предельно серьезным, тут же теряется и мрачнеет. – Да это невозможно.
Во мне от уверенности его небрежного тона зреет раздражение.
– Я не гей, – напоминаю я самым недружелюбным тоном, заставляя Милу смутиться и скрыть неловкое покашливание салфеткой. Антон и вовсе смотрит под потолок, разглядывая хрустальные подвески люстры.
– Неужели? – Алик удивленно вздергивает брови.
Я хочу напомнить ему, что испытывал влечение к человеку своего пола лишь раз в жизни. Но это бы только показало Алику то, чему он так явно искал доказательство – свою исключительность в моих глазах. Самовлюбленный эгоист.
Поэтому я молчу.
И вижу, как темнеют глаза Алика, как играют желваки под кожей у него на подбородке.
– Саша, – предупреждающе произносит Олег Павлович, но Алик не обращает на это внимания и говорит обманчиво мягким тоном:
– Думаешь, она питает к тебе такие сильные чувства? Может, проверим, что станет с чувствами, если ей хорошо заплатить?
Как ни странно, его слова не злят меня и даже не задевают. Только вызывают горькую усмешку.
– Твоя знаменитая жизненная философия – «все можно получить за деньги»? – спрашиваю с усталым вздохом, чувствуя, что меня начинает подташнивать от количества выпитого шампанского. Оно всегда действовало на меня не так, как весь остальной алкоголь. – Только зачем? Чтобы вызвать у меня еще больше презрения? Но это ты и так уже получил. Совершенно бесплатно.
Откатываюсь от стола и в ответ на метнувшийся в мою сторону взгляд Олега Павловича спокойно отвечаю:
– Я всего лишь в уборную.
Когда я выкатываюсь из столовой, то слышу, как с громким звоном разбивается бокал, и как Мила недовольно вскрикивает: «Александр, веди себя нормально!»
*
Остаток вечера проходит относительно спокойно.
Алкоголь расслабляет меня и примиряет со сложившейся ситуацией. Мы с Олегом Павловичем непринужденно болтаем про сезонные матчи местных баскетбольных команд, и, в конце концов, к обсуждению присоединяются даже Мила с Антоном. Только Алик угрюмо молчит и почти не прикасается к еде. Смотрит в одну точку и не произносит ни слова до конца ужина.
Мила и Антон уходят, попрощавшись.
Олег Павлович, как и всегда, идет похвалить повара за прекрасные блюда.
Я же еду в холл и снимаю с крючка свою ветровку, когда слышу шаги позади. Наверное, это совершенно ненормально, когда ты узнаешь его даже по шагам.
– Прости, – произносит Алик негромко. – Не стоило мне так про девушку… Это я со злости сказал, не серьезно.
– А как же иначе, – фыркаю, натягивая ветровку и выправляя из-под нее капюшон толстовки.
– Никит.
Я нехотя разворачиваю коляску, чтобы посмотреть в его глаза.
И тут же понимаю, что сделал это зря. Взгляд Алика, полный жадного обожания и тоски, заставляет сердце сжаться. Непроизвольно, на сотую долю секунды.
– У тебя с ней все серьезно, да? – спрашивает Алик, вымученно улыбаясь. И выглядит таким несчастным, каким я его не видел никогда. – Ты скажи, я пойму.
Хочу сказать «да», чтобы всласть напиться его отчаянием.
Хочу ударить его в самое сердце так же больно, как он ударил меня.
Но вместо этого из меня вырывается на выдохе:
– Нет.
Алик робко обрадовано улыбается, а я ненавижу себя за секундную слабость. Поэтому тут же отрезаю:
– Не думай, будто это дает тебе хоть какой-то шанс.
– Конечно, нет, – отзывается Алик мягко. Но я ловлю этом тоне признаки тактического отступления. Его «нет» звучит крайне неубедительно. – Но ты пойми, что я не просто так оборвал все связи.
– Разумеется, вся эта таинственная недосказанность и исчезновение из города несут в себе сакраментальный смысл, – тяну саркастически. Во мне не остается сил, чтобы доказывать ему, что я перерос жгучую отравляющую боль. Что я справился и иду дальше по жизни, не оборачиваясь на былое. Потому что именно в этот момент мне начинает казаться, что любые мои оправдания потеряют в искренности. Еще утром я бы сказал уверенно «мне уже не больно», но теперь я знаю, что это совсем не так. – Ты еще скажи, что не мог поступить по-другому.
– Не мог, – соглашается Алик упавшим тоном.
– Нет, мог! – цежу я сквозь зубы, распаляясь. На глаза выступают слезы обиды. – Если бы ты действительно хотел бы, то ты бы нашел способ.
– Как? – усмехается Алик грустно. – Ты поставил меня перед выбором: либо я не защищаю тебя, либо мы порываем. Но я не мог, никогда не мог ставить тебя под удар, понимаешь? Я уехал с единственной мыслью – до тех пор, пока я не избавлю своих близких, бизнес отца и тебя от бесконечно сыпавшихся угроз, я не вернусь. Но теперь все кончилось, – он разводит руками. – Мы подловили конкурентов на переписках и записях разговоров. Где было все: заказ моего отца, раздор, привнесенный якобы со стороны Романова, договоры на раздел награбленного…
– Ты исчез, – перебиваю его с отчаянием, прорывающимся в голос. – Ты бросил меня одного, хотя обещал, что мы будем вместе. Что ты думал, я сделаю? Буду ждать тебя месяцы, не получая ни весточки, буду подпитывать себя одной лишь надеждой, что ты вернешься и все будет охрененно? Так что ли?
Алик молчит.
Он дергается мне навстречу, но я резко качаю головой.
– Не надо. Не приближайся.
И тогда он прибегает к нечестному приему. Улыбается и произносит очень тихо:
– Я тебя люблю, Никит.
Кажется, даже переехавший меня грузовик не сделал бы мне больнее.
– Что тебе надо? – произношу безжизненным тоном, силясь подавить в себе рвущийся наружу отчаянный крик.
– Чтобы ты меня простил, – Алик смотрит на меня так, что на мгновение я испытываю легкое злорадное удовлетворение от того, что не у меня одного только что разбилось терпеливо склеенное сердце.
– Я тебя прощаю, – отвечаю я легко, будто выписываю ему пропуск в дальнейшую беззаботную жизнь. – Но все дело в том, что я тебя больше не люблю.
========== 8. Сбой в системе ==========
Если ад существует, то он наверняка покажется приятным местечком по сравнению с реальностью, в которую меня выбросило после воскресной встречи с Аликом. Полной невысказанных желаний, смятения, мучительной бессонницы в рое беспорядочных мыслей и пробуждений с гудящей головой.
И мне становится смешно от моих недавних убеждений, будто я все забыл. Нет. Ничерта.
Алика не вымыло из мыслей, он все время выжидал на задворках сознания, чтобы ворваться в мою голову и принести с собой привычные хаос и разрушение.
Мне звонит Катя, приглашая на выставку современного искусства, но я настолько брезгую ложью и умалчиванием, что невразумительно мычу про то, что не хочу сейчас с ней видеться. Я не рассказывал ей про Алика. И вряд ли когда-нибудь расскажу.
Мне звонит Дубль, предлагая выкупить на его деньги сеть из трех мелких кафешек на окраине города и заправлять ими вместе, переименовать и построить несколько новых заведений поближе к центру. Ему я честно отвечаю: «Поль, не в состоянии я сейчас думать о стартапах и играх в малый бизнес».
Мне звонит Вик и говорит серьезным едва не срывающимся на рык голосом:
– Я хочу раскроить придурку череп… Что ты молчишь, Воскресенский? Я же знаю, ты виделся с ним уже.
– И что это тебе даст? – отзываюсь меланхолично. – А самое главное, что это даст мне? Я его простил, мне от него ничего не нужно. В том числе его страданий.
– Я переживаю за тебя, – сознается Вик со вздохом. – Знал бы ты… Да я за тебя глотки готов рвать, Ник.
– Я знаю, – усмехаюсь грустно ему в трубку. – Но тут действительно ничего не сделаешь. Уж точно не грубой силой.
А потом в один из дней на выходе из подъезда меня окликает Антон.
Он стоит, прислонившись к капоту своего лексуса, и вяло машет мне рукой. Я подкатываю к нему и спрашиваю устало:
– Что, он снова за свое? Знаешь, ты ведь его беспроигрышное оружие. На кого тебя ни напусти, все сдаются без боя.
Антон пожимает плечами. Снимает солнцезащитные очки, которые скрывали его заплывшую щеку и образовавшуюся гематому под глазом, и протирает их полой хлопковой майки.
– Да нет, Алик с головой в подготовке к экзаменам, и он не хочет лишний раз тебя тормошить, – заявляет Антон с непривычной апатичной грустью, сквозящей в тоне. – Я так заехал, навестить. Честно, без наводок Алика, – Антон добавляет чуть обижено: – У меня, вообще-то, и своя голова на плечах есть. Я не бесплатное приложение к Милославскому.
– Да кто ж тебя обвиняет, – произношу примиряющим тоном и, невольно жалея его и теряясь от упадочного настроения Антона, которого ни разу не видел таким, спрашиваю: – Ты чего такой смурной?
– У меня пиздец на личном фронте, – криво усмехается Васильев. – Раненых уносят с поля боя, отстреливаемся из последних сил.
– Ульяна? – догадываюсь мгновенно.
Она единственная не звонила мне в течение всей недели, и только сейчас я понимаю, что нежданное возвращение Алика и Антона напрямую коснулось и ее.
– Угу, – Антон лезет в карман и достает красную бархатную коробочку, неловко подкидывая ее в руке. – Неудачный сюрприз сделал. Подъехал к ее дому… С цветами, музыкой, ну клоун натуральный. Она вышла на порог, посмотрела на меня. Строго-строго так посмотрела в глаза, потом на это посмотрела…
Антон открывает коробочку, и я гляжу с немым удивлением на тонкое золотое колечко.
– Ты охуел? – спрашиваю громко. – Ты ей предложение сделал что ли?
– Говорю же, неудачный вышел сюрприз, – простецки дергает плечом Антон и засовывает коробочку обратно в карман, глядя на то, как дети копошатся в песочнице на площадке неподалеку. – Короче, она захлопнула дверь у меня перед носом. Я все звонил и звонил, стучался, а потом ее отец выскочил в одном халате. С охотничьим ружьем. И что ты думаешь?
Я с напускной серьезностью оглядываю Антона и произношу, едва сдерживая смех:
