Текст книги "Цветок Зла (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Я не хотел ни с кем общаться, вести дела и есть. Я стал уставать от своей головы настолько, что безудержно хотелось спать. К тому же мне спустя два месяца уже начало казаться, что я и вовсе придумал себе ту ночь, и если я приду к Иону с этим вопросом, он просто поднимет меня на смех и выгонит прочь со своих земель, ведь глупый влюбленный мужеложец никому не сдался в его государстве.

Мысленно я готовился к тому, что заведет разговор он все-таки сам, ведь и терпение Иона не было безграничным. Он тоже не испытывал радости, видя меня в таком безобразном состоянии, когда я молчал и волком смотрел на всех и каждого. Благо, что людей я выслушивал с их просьбами или разговорами молча, а не язвил на любое сказанное слово – а знали бы вы, как сильно мне этого хотелось!

К концу второго месяца я значительно похудел и осунулся, озлобился, но все еще добивался достаточно сносных успехов в государственных делах, поскольку, чтобы не возвращаться думами к тревожащим меня идеям и вопросам, я углублялся в дела насущные, которые были куда важнее разбитого сердца непутевого мальчишки.

Я неплохо освоил румынский язык, поднаторел во всех законах и устройстве Валахии, практически полностью изучил все стороны жизни простого народа – от сказаний до блюд, от тревог до чаяний. Мне нравилось жить в Куртя-де-Арджеш, несмотря на своеобразную погоду и сложное положение дел, над которыми мне приходилось, равно как и моему господарю, трудиться каждый день.

Моя злоба поутихла и я почувствовал откровенное разочарование. Не в жизни, а в себе самом, ведь я не сумел достойно справиться со столь ничтожным испытанием, как влюбленность. Я не нашел в себе сил спросить Иона и принять его правду. Мне было мерзко от самого себя.

В тот день бушевала непогода. Налетевшая гроза была неожиданной, сильной и резвой. Я только недавно переболел, отлежавшись четыре дня в кровати, но все равно тянулся на улицу под дикие струи дождя, льющегося стеной, под ветер, завывающий и срывающий все, что плохо лежало и висело на улице. Но меня не пустил сам Ион, который придержал за плечо и покачал головой. Я послушался, несмотря на то, как сильно мне хотелось сотворить задуманное.

Я запутался и устал. Мне хотелось ясности и понимания того, что ждет меня дальше, что ждет дальше нас. Теперь я был готов принять даже самую жестокую правду, чтобы мне наконец-то стало легче.

В бурю наш двор приутих. Все люди разошлись по домам, пока над Куртя-де-Арджеш нависала черная пелена, взрезаемая яркими всполохами. Я остался стоять у двери, смотря на дождь, но потом меня утомило даже это занятие, столь умиротворяющее и любимое многими. Решив попросту отлежаться, пока есть время, ведь потом мне нужно было отправиться в город по поручению, я направился в спальню, но Ион застал меня в коридоре, кивнул и подозвал с собой.

Кажется, я не мог подготовиться к этому разговору несколько месяцев, но теперь шагнул за ним в пустоту залы, где обычно собирались пиры и важные заседания по вопросам государства. Тяжело вздохнув, я остался стоять за его спиной, когда он встал у открытого окна, облокотившись на подоконник и посмотрев на меня с присущей Иону проницательностью.

– На тебе нет лица вот уже месяц. Что тебя беспокоит? – Ион внимательно глядел на меня. Видимо, я был достаточно плох. – Болезнь тебя мучает?

– Да, мой господин. – И я нисколько не слукавил.

– И какой природы?

– Вы действительно желаете это знать? – Разговор давался мне с невозможным трудом.

– Говори, Вильгельм, пожалуйста.

– Сердечной. – Под взглядом господаря Валахии невозможно было солгать.

– И что тебя терзает? – Взгляд Иона ожесточился.

– Самое страшное. Хуже любого яда. – Мои плечи поникли и весь я перестал быть жестоким советником, а стал всего лишь словно бы пристыженным юношей.

– Чувства? – Он понимающе усмехнулся, но яд не исчез из его голоса. – К кому же?

– Догадайтесь, мой господин.

Ион смотрел на меня долго, с некоторым сомнением. А потом он понял. Взгляд господаря Валахии потеплел.

– Они взаимны.

Я вздрогнул, а потом поднял взгляд, полный неприкрытого удивления и отчаянной надежды.

Через несколько недель я пришел к нему сам и мы разделили ложе вновь.

Правду говорят, что после бури наступает просветление.

========== Еженедельник Джонатана Уорренрайта: «Золотой шов» ==========

Никогда бы не смог подумать, что человек, и будь он хоть трижды вампир, так сильно изменился за короткий срок. Уильям поразил меня своей готовностью действовать. Он, выслушав меня, принял на веру мой план, который я предложил, расписав для него едва ли не каждый день, и для меня это было скорее удивительно, нежели ожидаемо. Уильям не создавал у меня впечатления серьезного человека, в отличие от Вильгельма. Понимаю, это будет звучать несколько странно от меня, от его едва ли не супруга, с которым он прожил уже достаточно лет. Да и я никогда особенно не углублялся в то, какими разными были Уильям и Вильгельм. Я затрагивал эту тему, он не развивал.

Вильгельм подчинялся мне чаще всего беспрекословно, но внося свои коррективы в мои указания, поскольку у него был свой особый взгляд на каждую ситуацию с точки зрения своей собственной логики – дипломатом он был действительно хорошим. Я доверял мнению Вильгельма, ведь он отлично себя показывал в делах, даже если иногда демонстрировал очень своеобразный и даже колючий характер, если его что-то не устраивало. Могло сложиться впечатление, что колдун был скорее моим смирным подчиненным, нежели вольнодумцем, имеющим по силе равное слово, что и мое. Уже состоя в отношениях, я дал Хованскому полную свободу действий. И хотя он был младше Уильяма и куда успешнее скрывал свои слабости и страхи, думая, что я их не вижу и не понимаю, Вильгельм намного лучше знал, чего хотел.

Из всего что я говорю, может следовать вывод, что я всегда их разделял – это правда. Еще с того самого первого дня, когда Холт появился в моем замке, я совершенно точно знал, что это не Вильгельм. Иногда я задумывался, а что, если бы ничего не получилось и Уильям бы вовсе никогда не появился на пороге моего дома, но вывод был очевидным. Вампир всегда может покончить с собой, просто дождавшись рассвета, но мне кажется, по истечению трехсот лет я мог ждать еще и еще. Просто чтобы ждать. Само ожидание с глупой надеждой давали силы. Честно говоря, я не могу понять, как все-таки дождался. Но суть, в общем-то, не в этом.

Уильям сильно отличался от Вильгельма. Хотя бы тем, насколько более зависимым от чужой заботы он был. Безусловно, он бы стал отнекиваться, говорить, что это неправда, но на самом деле ситуации были до смешного простыми и красочными: он мог заснуть на полу в ворохе бумаг и записей экспериментов, сжечь обед, отвлекаясь на что-то более интересное, или же, что было совсем не смешно, вести себя в отношениях как ребенок, умудряясь создавать проблемы из ничего, молчать и тем самым порождать еще большие трудностей. И, пожалуй, в этом они были скорее похожи, но Вильгельм молчал по объективным причинам – осознавая, что чувства превосходили над логикой, что многие вещи могли быть неуместны, но Уильям молчал чаще всего о куда более серьезных вещах, и я далеко не всегда понимал, почему.

Мы пришли к тому, что вы уже знаете – на грань разрыва любых отношений. Я уставал, мне не хватало терпения, но Уильям по-настоящему меня удивил, с каким рвением вцепился в возможность все исправить, и тогда во мне что-то дрогнуло и я почувствовал, что, вероятно, это сможет помочь и в корне переменить все то, что происходило и с Холтом, и между нами. Чем дальше все шло, тем сильнее я задумывался о том, чтобы уйти, но я прекрасно осознавал, что не смог бы этого сделать.

Уильям вставал по моему указанию, как и ложился спать, музицировал, читал и даже питался. Он все делал лишь по моему слову. С самого первого дня, стоило нам до этого договориться. В течение марта он изменился очень сильно. Стал спокойнее и адекватнее, осознаннее. Он взялся за голову и стал себя контролировать.

Нет ничего сложнее контроля и самодисциплины. Некоторые люди вовсе на это не способны, а другие лишь могут держать себя в рамках плана. Слаженность определяет для них правильное движение вперед. Я был таким человеком, и вампиром остался. Для меня был важен контроль практически всех сфер своей жизни, контроль государства и народа. По рассказам Уильяма я мог показаться правителем страны, который предпочитал решать вопросы, а потом расслабляться в объятиях любовниц. Пожалуй, в этом было что-то достоверное, но все проще – я постоянно принимал множество важных решений, думал и анализировал, и потом, стараясь отвлечься от вечно работающей головы, позволял себе расслабиться, пока меня ублажали телом.

Немалый житейский опыт развеял мои представления о любви еще до встречи с Вильгельмом, а потому, он хоть и сыграл существенную драматическую роль в моей жизни, но мало что смог изменить во мне, как в человеке. Я оставался человеком достаточно закрытым со множеством собственных устоев, чье сердце было скорее чем-то неясным, нежели понятным и простым. И моя любовь всегда была спокойной, в то время как Вильгельм был в меня влюблен. Я же этого чувства в сущности не испытывал. Я был заинтересован, и лишь потом понял, насколько дальше и глубже простиралось и произрастало это чувство, значимое и едва ли мне известное до.

У меня были трудности с доверием. Более того, я едва ли кому-то доверял. Наше сближение с Вильгельмом было скорее чудом, ведь я почти никого к себе не подпускал ближе, чем на расстояние вытянутой руки, если не держал всех дальше. У меня не было друзей и не было возлюбленных. Все, что у меня было, – это государство. И особое презрение к боярам, но это уже совсем иной вопрос.

За все то время, я не имел возможности до конца понять характер Вильгельма, но когда я увидел Уильяма, сидевшего напротив, и поднявшего на меня глаза, отвлекаясь от книги и едва заметно улыбнувшись, то понял – это был он.

Как много говорит взгляд, как он значим и важен, отражающий сущность человека. Был уже конец апреля, когда все изменилось. Когда он стал тем, кем ему было суждено стать. Спокойным, рассудительным, знающим цену не только себе самому, но и всему его окружающему.

Как я узнал несколько позже, он вовсю занимался теми вещами, что были интересны ему в прошлой жизни, познавал то, что было актуально в нынешнее время.

Все чаще Уильям заговаривал со мной о том, что стоило бы оставить Англию и двинуться дальше, во Францию, куда ему все время так хотелось. Я говорил, что сдержу свое обещание, если на будущем приеме в доме баронета Холт меня приятно удивит. Но после первой недели мая я уже едва ли не окончательно убедился в том, что Уильям уже достиг того, о чем мы говорили так давно.

Вечером, за неделю до события, когда Уильям примерял свой новый костюм, пошитый его портным, что одевал всю семью Холтов еще начиная с молодого отца братьев, я курил и смотрел на него, поворачивающегося передо мной. Он не мог видеть себя в зеркале, а потому мне приходилось описывать Уильяму, как он выглядел и как на нем сидел тот или иной элемент костюма. Он сокрушался, что не может увидеть себя, такого красивого и элегантного, но при этом добавлял, что вечная жизнь, пожалуй, того стоила. Это изрядно веселило. А потом он достал костюм и для меня, попросив примерить.

Весь вечер мы тем и занимались, что репетировали танцы, поправляли друг на друге одежду, а потом мы впервые поцеловались за все то время, как менялась наша совместная жизнь. Это было так непривычно и чуть более трепетно, чем всегда. Мы давно не были близки – лишь спали в одной постели, а потому едва ли не каждое случайное прикосновение казалось более долгожданным и желанным.

Как же много и часто мы говорили обо всем. Буквально обо всем! Кажется, мы и правда никогда не общались так много, сколько за те два месяца, что старались восстановить потрескавшееся. Однажды в первой книге уже звучало это сравнение – золотой шов. Мы словно бы склеивали хрупкие частички нашей любви чистейшим золотом, отчего наши отношения становились еще крепче и драгоценнее.

Несмотря ни на что я любил и люблю Вильгельма и Уильяма, я люблю его, этого колдуна и ученого, который однажды ошибся, но сделал все, чтобы это исправить, и тем самым доказал мне, что я могу всецело ему доверять и доверяться вновь и вновь.

Когда тебя слушают, потому что хотят слушать, когда тебя слышат, потому что твое мнение важно, и каждый вечер играют на скрипке самые разные красивые мелодии – это подкупает. Это заставляет испытывать сильнейшую и самую настоящую нежность, преисполняться ей от края до края. Голова начинает кружиться от любви, которая по своей силе похожа на влюбленность и страсть, но это та самая любовь, которая хранилась где-то глубоко внутри и ждала момента, чтобы вновь перелиться через край, когда ты полон ей, как чаша.

Уильям радовался маю, хотя не мог погулять под солнцем, которое появилось над Лондоном и едва ли собиралось куда-то деваться. Стояло тепло, едва ли не жара, а потому каждую ночь мы долго гуляли, исследуя город и его окрестности, и все-таки раздумывали о том, что скоро должна была прийти пора уезжать. Нельзя было так долго сидеть в одних стенах, на одних землях, нужно было двигаться дальше и искать себя в новой жизни, пусть мы и будем прежними, и уже вряд ли когда-нибудь изменимся. Неделя, две или три – я чувствовал, что скоро наступит «тот самый» момент, когда мы сменим не только страну, но и образ жизни, ведь все, что нам осталось в этой вечности – идти вперед и становиться лучше. Настолько, насколько это возможно.

========== Дневник Уильяма Холта: «Воспитательная мера» ==========

Я чувствовал себя просто королем, когда стоял посреди холла в костюме, сидевшем на мне идеальнее идеального. Волосы, собранные в невысокий хвост, были аккуратно убраны, и это делало мое лицо более точеным – по словам Джона, разумеется. Но чувствовал я себя на высоте не только из-за этого. За прошедшие недели во мне изменилось многое, – не только как в вампире, но и в Уильяме Холте. Жажда притупилась и успокоилась, и теперь я мог питаться лишь по расписанию, а во все остальное время даже не думал об этом. Что интересно, мозг действительно уникально подчинил себе тело. Я мог контролировать желание питаться и оптимизировать, распределять свои ресурсы так, чтобы хватило до следующего раза.

Мои дни были наполнены музыкой, ведь я снова стал играть и писать; литературой, поскольку я посвятил себя изучению научной, художественной и документальной; экспериментам, которые прервал после того, как потерял себя. Прогулки приятно располагали дух, а разговоры с Джонатаном помогали нам вновь обрести гармонию друг с другом.

Мы собирались на вечер в дом баронета, как на свадьбу. Мне не хватало только бутоньерки, чтобы чувствовать себя женихом. Пока Уорренрайт собирался сам, я успел даже пригубить вина. Мы не открывали наши запасы еще с Рождества, а опьянеть я не мог и поэтому решил, что был бы не прочь начать вечер так. Стоя и думая о том, как все изменилось, я не мог перестать улыбаться. Губы изгибались сами собой в спокойной улыбке и на душе становилось хорошо. Ведь я действительно справился. Почувствовал себя совершенно другим, обновленным, и во всем этом была именно заслуга Джонатана. Он помог мне найти самого себя и вывести к свету. И казалось бы, все было достаточно просто – помочь увидеть правильный путь, шаг за шагом. Рациональность раньше не была моей сильной стороной, именно стороной Уильяма Холта, но была присуща Вильгельму, и за последние месяцы я настолько привык к подобному образу мышления – правильному, организованному, точному, что вся остальная жизнь показалась мне неразумной тратой времени. Я чувствовал себя совершенно по-другому, словно открылись новые таланты и возможности, новые увлечения и знания, но их было столько, и все они были достаточно разработанными и глубокими, что точно нельзя было назвать их чем-то новым и неожиданным. Я стал Вильгельмом Хованским и Уильямом Холтом одновременно. Я стал самим собой.

Пока я ждал Джонатана, то успел уже изнемочь, но потом, когда он появился в холле, я обомлел. Каким прекрасным он был. Зачесанные волосы, накрахмаленная рубашка и костюм. Он собирался сам, и выглядел при этом лучше любого аристократа, которого нам предстояло встретить. В нем чувствовалась не только сила, ощущалась не только особая элегантность, но, вероятно, и его принадлежность к кругу вышестоящих. Он был больше, чем все они, обыкновенные чиновники и титулованные особы. Если не титулом, то хотя бы сознанием и душой.

– Ты выглядишь прекрасно! – Я улыбнулся, встречая его у входной двери. Оставив пустой бокал на столике в холле и подойдя к Уорренрайту, положил ему руки на плечи, трогая дорогую ткань.

– Как и ты, – он ответил мне и мягко поцеловал в щеку.

Экипаж был заказан на семь вечера, когда уже опускались сумерки. Хотя небо и было несколько затянуто серыми тучами, погода стояла теплая и сухая. Мне не то чтобы особенно сильно хотелось посещать непонятный прием у не пойми кого, кто приходился знакомым еще моим родителям, но этот день был особой точкой в нашей договоренности, а потому я должен был показать себя если не во всей красе, то хотя бы просто предстать в высшем обществе и окончательно убедить Джонатана в том, что я справился, что смог оправдать его ожидания.

Мы ехали в экипаже, держась за руки, и я рассматривал Лондон так, словно в первый или в последний раз. Я понимал, что скоро должно было прийти время прощаться, и от этого не становилось ни грустно, ни печально, ни тоскливо. Я был готов двигаться дальше. Повернувшись к Джону, я смотрел на него еще долго, как и он на меня, с немым вопросом в глазах, но потом я только качнул головой и поцеловал его, беря в руки его красивое лицо, чтобы ненароком не испортить его прическу. Я был готов его целовать вечно. Снова и снова. В такие моменты я чувствовал себя счастливым, как и любой человек, который любит и любим.

Мы прибыли чуть опоздав, но большинство поступило ровно так же, а потому пришлось кивать множеству знакомых, как только мы покинули экипаж. Я уже чуть было по привычке не взял Джонатана под руку, вовремя успев себя одернуть, но Уорренрайт сам взял меня под локоть. Нам уже было глубоко плевать не только на чужое мнение, но и на весь этот свет, ведь если бы кто-то захотел причинить нам вред, мы могли просто его убить, и в Англии в любом случае не были намерены оставаться даже на ближайшие несколько лет, а английское общество и французское не то чтобы особенно ладили и общались, да и у каждого были свои сплетни и пересуды.

Я осматривался и подмечал новые и не очень лица, с кем-то здоровался, а кого-то специально старался не замечать. Мы привлекали внимание и внешностью, и «неприличными» жестами, ведь мы держались под руку, мило беседовали и чуть ли не целовались у всех на виду. Но, возможно, мне лишь казалось, что я вел себя слишком откровенно и несдержанно, а никто и вовсе не обращал на нас внимания, ведь обычно люди заняты собой и только собой. Я уяснил достаточно давно, что если ты хочешь скрыть нечто очевидное и яркое, представь это у всех на виду, ведь чем приметнее, тем незаметнее. Любая вещь, которая должна быть сокрыта от людских глаз, имеет свойство исчезать, будучи прямо под носом.

Пока мы всем пожали руки, я уже утомился, а потому перед первыми танцами решил перекурить. Мы стояли на самом верху и курили папиросы, а потом пошли вальсировать. Мне не особенно хотелось, но ради приличия я все-таки согласился потанцевать. А потом мне спокойствие испортил полковник Элдридж, который вдруг решил со мной поздороваться, вспомнить похороны Адама, и как-то по-особенному он смотрел на моего Джонатана. Не так уж тяжело заметить, что человек нравится человеку, а потому меня это покоробило, даже несколько разозлило, хотя такой реакции я и от себя не ожидал. Уорренрайт вышел с ним побеседовать и прогуляться, хотя между нами возник небольшой спор на эту тему, но Джонатан всячески заверил меня, что зря мне не нравится человек лишь потому, что мой возлюбленный ему приглянулся.

Мы вернулись домой через некоторое время. И я был вне себя. Я видел, как полковник поцеловал Джонатана. В тихой ярости, я хотел порваться его убить, но Уорренрайт убеждал меня, что не стоило лишний раз отправлять кого-то на тот свет из-за одной ошибки. Я не ревновал Джонатана, потому что полностью ему доверял, но подобное поведение не было допустимо в сторону моего мужчины, и мне хотелось проучить полковника за излишнюю вольность. Джонатан чуть ли не сдерживал меня за плечи и убеждал, что не нужно злиться и стоит отпустить, ведь Ричард Элдридж не был виноват в том, что Уорренрайт ему понравился.

– Он целовал тебя! – Я вскипел и покачал головой, а потом распустил отросшие волосы и запустил в них пальцы. – Он. Тебя. Целовал!

– Уильям, прошу тебя, не делай из этого трагедию.

– Это не трагедия. Это вызов!

– Он сделал это, не зная, что я состою с тобой в отношениях. – Джон спокойно и старательно приводил меня в себя.

– Он еще ответит за то, что позволил себе поцеловать моего мужчину! Моего!

Мы препирались достаточно долго, но потом я все-таки успокоился. Джон налил мне бренди, а я сидел в кресле, не переодевшись, когда уже занимался рассвет, и думал. Думал о том, как поступить. Я не привык разбрасываться обещаниями и намерениями, озвученными вслух, а потому просматривал наиболее подходящие варианты. И остановился на достаточно простом и действенном – на магии. И это меня в корне удовлетворило.

Когда Джонатан лег спать, я лег вместе с ним, но притащил в кровать трактаты и записи о колдовстве, связанном с человеческим сознанием, надеждами и чаяниями. Если я не мог воздействовать на полковника в реальности – Уорренрайт бы этого совсем не оценил, – меня вполне устроило бы влияние извне, с другой, с теневой стороны.

Я ведь всегда был больше, чем человек, больше чем вампир. Я был колдуном, достаточно талантливым, чтобы в любой ситуации иметь возможность положиться не только на свой разум и физические возможности, но и силу, недоступную большинству людей. Ощущение грело приятностью, всесильностью, вседозволеностью. Мне не хотелось отомстить, ведь это было глупо. Мне хотелось проучить.

Найдя необходимую главу в книге, я увлекся чтением, уже продумывая план, как собирался поступить и когда намеревался раскрыть все свои карты. Планируя свою маленькую шалость, в моем случае походившую на воспитательную меру, я знал, что Джонатану это не понравится, но он достаточно хорошо понимал, что я был человеком с далеко не самым положительным нравом, тем более со своеобразным характером, а потому я не думаю, что он ожидал, что я отступлюсь.

Я прочел достаточно, чтобы удовлетворить потребность в дополнительных знаниях, и решил незамедлительно провести небольшой обряд, прочитать заклинание, но Джонатан проснулся, велел отложить книжки и притянул меня к себе. Решив немного повременить, прижавшись к Джону, я позволил себе отпустить мысли на некоторое время и расслабиться, чтобы крепко поспать в объятиях возлюбленного. Все в этой жизни вопрос приоритета, не так ли?

И только в следующую ночь полковник Ричард Лейн-Элдридж ни с того ни с сего решил, что спал с моим мужчиной. И вскоре я планировал его жестоко разуверить.

========== Дневник Уильяма Холта: «Раскрывая карты» ==========

Решающий день настал. Я лично написал письмо полковнику Элдриджу, в котором приглашал его в мое фамильное поместье. Я ни в коей мере не собирался спускать с рук этому человеку посягательство на моего возлюбленного. Мысли о том, что он принимал все происходившие с ним вещи как должное, меня не просто оскорбляли, а по-настоящему выводили из себя. Мне порядком осточертела вся эта игра, хотя она и шла по моим правилам. Это было отвратительное ощущение, словно бы у тебя что-то украли, и делали это нагло, словно так и было положено. Ричард Лейн Элдридж не имел никакого права даже мечтать о моем Джонатане, не то чтобы владеть им, даже в своих фантазиях. Я ведь знал, все знал, как он его брал, как целовал, какие слова ему говорил, и все это разжигало во мне такую бурю негодования, злобы и ненависти, на которые я только был способен в самом спокойном своем состоянии. Мне хотелось его убить, растерзать не только горло, но и его всего, чтобы он никогда не посмел более существовать в своем грешном человеческом теле. Но я понимал, что это неправильно, и этот человек не заслуживал смерти, однако моя мстительная и жестокая сущность считала совершенно иначе.

Я ждал намеченного дня, приготавливался, чтобы встретить его не просто как подобает, но так, чтобы у Ричарда не осталось ни единого сомнения, что здесь хозяином положения был лишь Уильям Холт, древний колдун и чертов вампир, который может не задумываясь прикончить его в любую секунду. Мне нравилось быть опасным, недоступным, непонятным и таинственным. Я хотел быть для него воплощением самого демона, самого Дьявола, прекрасного падшего Ангела, чей меч готов обрушиться на его шею. Я хотел поквитаться. Всей своей душой.

Слоняясь по комнате, будучи уже одетым, причесанным и готовым к принятию гостей, я не мог отделаться от мысли, что мой возлюбленный этого не одобрял. Уорренрайт следил за моими передвижениями молча, стараясь то ли угадать, то ли проанализировать то, что я задумал. Но Джонатан не говорил ни слова. Это было бесполезно.

У меня было прекрасное расположение духа. В собственном доме я чувствовал себя уверенно, на зависть всем сомневающимся и считающим меня эмоциональным рохлей. На самом деле, мой характер очень специфический, агрессивный и даже жестокий. И если на протяжении двух книг я казался вам взбалмошным и несдержанным – вы ошиблись. Насколько я сам могу судить, меня можно принять за вовсе невозмутимого человека, достаточно высокомерного, но абсолютно знающего себе цену. Я стал таким, не родился, выучился за долгие годы. Чем старше, тем спокойнее становился, и к почти тридцати человеческим годам сумел лишиться большинства реакций; мои взгляды приобрели индифферентный характер, и многие вещи перестали меня не то что беспокоить, а вовсе интересовать.

Чашка с горячим сладким чаем приятно грела руки в дождливый день. В Лондоне, наконец, похолодало и небо вновь затянуло тучами, но это нисколько меня не заботило. Подойдя к Джонатану и присев на подлокотник кресла, я потянулся и поцеловал его.

– Сколько осталось времени? – спросил я, улыбнувшись Уорренрайту своей самой ласковой улыбкой.

– Пятнадцать минут, – ответил он, взглянув на часы.

– Ему не стоит опаздывать. – Хмыкнув, я поднялся и сделал круг почета по гостиной, где мы проводили большую часть времени.

Все наши основные вещи были уже собраны – мы планировали покинуть Англию через несколько дней. Меня уже подташнивало от здешних мест, от осточертелых стен. Я отправил письмо во Францию, чтобы мне подготовили номер в отеле на проспекте Оперы, где мы останавливались в наш первый приезд. Его местоположение с окнами на Дворец Гарнье был мне более чем по душе. Я любил Париж и хотел оказаться в нем как можно скорее.

В этом доме, в этой стране больше не осталось ничего, за что бы стоило держаться. Жизнь утекла, как песок сквозь пальцы, растворилась во времени, которое забрало у меня родных людей и мое прошлое, оставив лишь настоящее. Я уже предвкушал бокал вина в одном из лучших ресторанов на острове Сите с видом на Собор Парижской Богоматери. Теперь мы все чаще разговаривали с Джонатаном на французском, чтобы прибыть в столицу Франции как в родную. Я обучил Уорренрайта достаточно хорошо, чтобы я больше ему не понадобился для общения ни с булочником, ни с титулованной особой.

Мы читали друг другу Бодлера, обсуждали известные и не очень повести, а потом долго разговаривали о том, какую бы хотели устроить себе новую жизнь. Конечно, мы не планировали оставаться в отеле на всю оставшуюся жизнь. Нам нужен был дом, где бы мы могли жить, как небольшая семья, или же квартира с красивым видом, обставленная достаточно уютно, чтобы хотелось проводить в ней время. Я был воодушевлен и совершенно спокоен, чувствовал себя безопасно и счастливо, зная, что человек, который дорог мне больше всего на этом свете, будет со мной действительно всегда.

Пятнадцать минут истекли, и практически вовремя, опоздав всего на две, в дверь постучали. Я пошел встречать нашего гостя, который точно не ожидал меня увидеть на пороге дома, хотя это было очевидно – поместье принадлежало лично мне.

– Добрый вечер, полковник Элдридж, – появившись в дверном проеме, я встретил его не удивленный, но несколько смущенный взгляд.

– Здравствуйте, мистер Холт. Я получил приглашение. Но не думал, что найду вас здесь, – его голос звучал несколько приглушенно.

– О, полковник, это ведь было ожидаемо. Проходите, – я кивнул и шагнул, чтобы позволить Ричарду войти.

Я чувствовал его смятение спиной, и мне так откровенно хотелось смеяться. Он прошел за мной в гостиную, где Джонатан уже стоял около стола с бокалом бренди. Он налил и второй бокал, предложив его полковнику, который неловко кивнул и взял его в руки.

– Вы ведь понимаете, по какой причине вас пригласили? – Я усмехнулся и внимательно посмотрел на полковника.

– Не совсем, мистер Холт. – Он качнул головой. Я не чувствовал в нем уверенности военного. Как любовь меняет человека.

– Зато я совершенно в этом осведомлен. Присядем! – Сев в свое кресло, я сложил ногу на ногу и прищурился.

Полковник подчинился моей просьбе, а Джонатан остался стоять, но подошел ко мне и облокотился на кресло. Предоставив мне полную свободу, он не говорил ни слова. Разве что кивнул Элдриджу в знак уважения. Это едва ли не заставило меня поморщиться.

– Понимаете, Ричард, – начал я, – вы вздумали, вообразили в своих мыслях, что имеете право владеть тем человеком, которого я люблю.

– Мистер Холт, – он вознамерился защищаться, но я был быстрее.

– Нет. Говорить буду я. – Едва ли не подавшись вперед, чтобы наброситься, я покачал головой. – На приеме у баронета вы проявили внимание к Джонатану, прекрасно зная о том, что мы состоим в отношениях. Это было очевидно. Очевидно для всех, потому что ни один из нас этого не скрывал.

Ричард слушал меня с нечитаемым выражением лица.

– А затем, вы не просто проявили к нему внимание, вы его поцеловали. Это была плохая идея, полковник. – Вцепившись пальцами в подлокотники кресла, я подался к нему ближе. – А потом вообразили, что имеете право разделить с ним постель.

– Насколько я знаю, Джонатан, – он взглянул на Уорренрайта, – не был против.