Текст книги "Цветок Зла (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

После первого месяца моего пребывания в Куртя-де-Арджеш, я проникся уважением к господарю, который не выслуживался перед своими людьми, не собирал с них деньги на лишние расходы, не прислушивался к абсолютно глупым и злым советам, а внимал тому, что беспокоило его людей.

Он часами раздумывал над делами государства, выходил в город и общался с жителями, посылал гонцов в разные уголки своего небольшого, но родного княжества. Иногда он выезжал в другие города и сам. И один раз в течение этого первого месяца он взял меня с собой в Тырговиште.

Ион хотел проконтролировать как восстанавливали одну из стен Господарского Двора, где в свое время находился воевода, а потом и господарь Валахии Мирча I Старый. Я далеко не сразу стал понимать историю и правильно произносить названия и имена, но потом у меня все-таки стала складываться общая картина.

И, казалось бы, меня давно должно было убедить отношение Иона к его народу в том, каким человеком он был. Но окончательно я принял его и понял, когда при налетевшем ливне, я единственный из всей его свиты был без плаща. А потом, накинув на голову капюшон, смотрел на господаря Валахии, чья рубашка вмиг пропиталась влагой до последней нитки.

Как же падок человек на добро в свою сторону. Как хочется верить, что тебя действительно уважают и хотят сделать приятное, уберечь от чего-то. Вот и я тогда поверил ему. Мы не были одни, но этим жестом он не красовался. Ровно так же, как когда принимал у себя людей, когда распоряжался о, пусть не роскошных, но пайках для голодающих и нищих.

Возможно, сыграло на руку то, что обо мне по доброй душе никто и никогда не заботился. Я не жил с семьей, почти не видел мать, и роднее всего мне были книги, в которых я черпал знания о подлунном мире, о мире теней, о верованиях и о научных открытиях. А тут человек, которого я знал и который знал меня всего ничего, уберег меня от непогоды. Я был ему благодарен и смущен.

Чем дольше я находился при его правлении, тем больше понимал и уважал. Никто, пожалуй, из прежде встречавшихся мне людей, не был достоин подобного моего отношения. Быть хорошим правителем, воеводой и политиком – наука, но быть хорошим человеком, это сложнее всего. Особенно, если ты правитель, воевода и политик.

И спустя некоторое время, около еще месяца, я стал понимать, что со мной начали происходить далеко не самые приятные и очень тревожные события. Я начал чувствовать. И нет, я не был бесчувственным чудовищем, но я начал испытывать незнакомые и очень непривычные ощущения. Эмоциональные ощущения. Проще говоря, я осознал, что во мне вспыхнула влюбленность к собственному господарю. К тому времени Ион уже приблизил меня к себе в качестве советника после ряда решенных мной вопросов, исход которых его удовлетворил.

Непривычные чувства пугали. Я искренне не понимал, что с ними делать и как бороться, ведь они выбивали из колеи, заставляли теряться и перестать думать головой. По крайней мере мне так казалось в первые дни осознания. Это было немыслимо сложно, неподъёмно, деструктивно.

Я смотрел на Иона и мне хотелось провалиться сквозь землю – все время казалось, что мое отношение чуть ли не написано на лице. Но в то же самое время я должен был сохранять ясность и холодность ума, а не ревновать при любом «не таком» взгляде в сторону господаря, не думать о том, с кем он провел прошлую ночь и сколько его любовниц и незаконнорожденных детей живут в одном со мной городе.

Это злило. Страшно злило. Я гневался на самого себя и на глупый разум, который решил отступиться от привычной рациональности и, как у всех юношей и девушек моего возраста, подался в плотские и эмоциональные терзания. И нет, я был достаточно взрослым человеком, чтобы не страдать, словно в отрочестве, но я чувствовал себя преданным не только собственным телом, но и головой.

Теперь мои мысли занимали не только государственные дела, которые Ион хотел, чтобы я решил, но и привязанность, заслуживающая разве что жалости. Преданность советника – одно, но влюбленность – совсем иное. Я не мог себя простить за эти чувства, что оглушали, уничтожали меня день за днем.

Испытывая поразительную боль, я бился с ними не на равных. Чем больше я видел Иона, чем чаще оставался с ним наедине и слушал его мысли, доводы и планы, замечал на себе взгляды и даже чувствовал прикосновения – он мог положить ладонь мне на плечо в последнем благославляющем жесте, – тем хуже мне становилось.

А потом предстояла поездка в Константинополь. Поездка долгая и непростая. Я собирался в нее с очень тяжелым сердцем, подумывал даже отказаться, но я не мог этого сделать. Не только потому, что предал бы его доверие, но и потому, что не хотел не отправиться с ним в путь, ведь из всей свиты он взял только меня.

Жизнь без любви, как пламя без страсти. Так писал один итальянский автор, но я не вспомню, в какой книге это было. Только я горел. Я горел страстно, терпел и иссякал, но любил. И ничего с этим поделать не мог.

Самым трудным было сдерживать себя. Возможно, если бы я мог проявлять свои чувства, мне было бы легче, но, к большому сожалению, это было едва ли допустимо.

Не имея возможности признаться, ведь любовь мужчины к мужчине была предосудительной – прошли времена греческих языческих плотских утех во славу Диониса – я истлевал. Он спрашивал меня о самочувствии, но я лишь ссылался на жаркое лето. Он спрашивал о планах на будущее, но я лишь отмахивался, что все не предопределено. Он спрашивал о беспокойствах, но я лишь говорил, что заботы его государства волнуют меня превыше всего.

И до поры до времени он верил мне, и я продолжал отчаянно надеяться, что не подорву его доверие в тот момент, когда он узнает и осознает, что его советник, что всегда сидит по правую руку за столом, на самом деле не больше, чем влюбленный дурак.

За окном повозки мелькали деревья, чернеющие в ночи, пока мы направлялись на юго-восток в сторону небольшого поселения под названием Констанца, откуда по морю пролегал наш путь до столицы Османской империи.

========== Дневник Уильяма Холта: «Восточная сказка» ==========

Палаты дворца Сулеймана Великолепного были роскошными и куда более богатыми, чем комнаты в замке моего господаря. Впрочем, это не было удивительным, ведь Османская империя всеми силами всю свою историю множила казну. Я любовался красотой садов и комнат, когда нас допустили к аудиенции с султаном. Нервничал ли я? Безусловно. Я не мог не нервничать. Мне, мальчишке, которому было слегка за двадцать, поручили столь важное дело – уладить вопрос о размере дани, взимаемой с волошского народа, который уже истощился, устал и занемог после всех поборов. Но, конечно, я старался не показывать своего волнения и беспокойства, ведь не за этим Ион взял меня с собой. Принципы дипломатии как науки и как искусства были знакомы мне с детства – быть сыном княгини все-таки быть не сыном крестьянки, и меня учили с детства не только грамоте, но и пониманию политических событий и государственных решений.

Я занялся изучением дипломатии самостоятельно уже в возрасте тринадцати лет – мне нравилось изучать то, как наносились официальные и иные визиты, осуществлялись переговоры, заключался мир или происходили разрывы отношений. Правда, для этого мне пришлось заручиться благословением своего учителя и попросить его найти мне человека, сведущего в данном вопросе. Благо, подобный человек был. Впрочем, пока я изучал эту тему, дипломатия для меня оказалась более чем интуитивно понятной.

Я изучал дипломатию Руси древних времен и древней и классической Греции, македонско-эллинистической эпохи и древнего Рима. Особенно меня увлекла римская дипломатия в период республики и в эпоху империи, но чтобы достать труды или хотя бы устные знания подобного рода, приходилось долго искать, писать, просить у матери, с которой я почти что не общался, чтобы мне нашли хоть какие-то крошечные заметки об этом. С книгопечатанием было неплохо на западе, но вот в Московии было куда хуже, а потому вероятность заиметь книги из других стран была хоть и мала, но существовала лишь через княгиню.

По большей части я выучил латынь, чтобы иметь возможность изучать иностранные тексты – полезный навык. Это оказалось довольно-таки просто. Мне постоянно хотелось как можно больше знаний, но получить их в селе, куда меня сослали, не особо представлялось возможным. Задумываясь над тем, как покинуть родину и как направиться на запад, туда, где было место разнообразным учениям, я старался понять, на какую страну стоило обратить внимание.

В Италии, Португалии и Испании было неспокойно – там царствовала инквизиция, а я был глубоко заинтересован в колдовстве и науке, чтобы иметь дело с подобной дрянью. Я был уверен, меня бы сожгли или сделали что похуже. Я смотрел на север и осознавал, что там мне места не было, и потому обратился на юго-запад.

Вот еще вам маленькая часть предыстории того, как я решил отправиться в Румынию, но всех карт раскрывать не буду, поскольку планирую углубиться в этот вопрос немного позже.

Мне кажется, что к приезду в Константинополь, я уже умер и вновь воскрес от жары. Это было невозможно тяжело. Я не мог привыкнуть к подобной температуре – мне было душно, болела голова и опухали руки, я отекал так сильно, и голова начинала кружиться, что каждый раз был готов упасть без чувств, стоило только вновь почувствовать на себе всю силу южного солнца. К тому же меня беспокоило далеко не только это. Всю дорогу мы с Ионом были вдвоем. Разговаривали о делах, об интересующих меня вопросах культуры Румынии, даже разучивали румынский язык, который казался мне по началу достаточно сложным, но мой господарь умел хорошо объяснять тонкости в любом вопросе. К тому моменту я мог изъясняться об очень простых вещах: мог что-то попросить или спросить, но не всегда понимал, что мне отвечали, а Ион старался объяснять мне разницу между словами и помогал освоить грамматические особенности, и у него это здорово получалось. Он разговаривал, как я уже упоминал, со мной на латыни, а я в свою очередь из любопытства пытался научить его различным русским выражениям. Нам, в общем-то, было чем заняться в дороге.

Я сильно тревожился, что не смогу удовлетворить Иона своими дипломатическими умениями – я этим не занимался, не был ни в коем случае мастером слова, и очень боялся его разочаровать. Постоянно обдумывая варианты развития событий, я набросал в голове мысленный план, надеясь его осуществить. Если быть чуть более точным, основательно задумавшись над аргументами в пользу послабления дани для народа Иона, я собирался логически обосновать и объяснить султану, к какому положению дел приведет нынешняя политика и как можно было изменить ее курс для улучшения не только качества жизни завоеванных земель, что стали частью Османской империи, но и для получения максимальной выгоды в отношении экономического положения.

Если рациональная часть меня работала безустанно и успешно, то эмоциональная нервотрепка не прекращалась от слова совсем. Да и как можно было совершенно беспристрастно рассуждать, когда рядом человек, к кому желание горит так ярко, а мысли вновь и вновь возвращаются к тому, насколько у Иона красивые глаза и точеная линия профиля. Я искренне хотел ему угодить, порадовать, да и мог ли я сделать это как-либо иначе, нежели озаботившись судьбой его людей, что ждали возвращения господаря с хорошими новостями.

Я совершенно не представлял, какое отношение, кроме благосклонного, имел ко мне Ион. Он был добр ко мне, напоминал, когда стоило поесть или прилечь, ведь я мог углубиться в чтение или в собственные мысли так сильно, что абсолютно об этом забывал. Мое сердце полнилось нежностью, но с его стороны я не замечал похожих чувств, и это меня расстраивало, но было совершенно очевидно, что он был мужчиной, которому не чужды женская постель и ласка, и который скорее даст руку на отсечение, нежели примет подле себя в качестве любовника неопытного юношу. Я знал в лицо его многочисленных любовниц, и все они были как на подбор – красивые, стройные, с налитой грудью и выразительной сексуальностью. Могло ли быть ему дело до меня – высокого и худощавого юнца из бог весть какой столицы? Князь без княжества и, в общем-то, на чужой земле просто никто.

Я не верил в то, что меня можно было любить. Меня не любила моя мать, которая с удовольствием избавилась бы от меня, если бы могла, ведь я был для нее позором. И я даже не думал, что он сможет меня полюбить. Мне этого отчаянно хотелось, не скрою, но чем больше я об этом думал, тем сильнее меня расстраивало, что я не был его достоин. Не умом, не характером, а лишь мужским телом. Я забавлялся мыслью, что будь я прекрасной женщиной, то уже давно бы оказался в числе прочих дам у него на ложе и он бы с большим удовольствием лишил меня девственности – отчего-то я был совершенно уверен, что ему бы это понравилось.

Он охотно меня слушал, внимал, задавал вопросы, но все они были далеки от вопросов личных чувств и эмоций, связанных с моим пребыванием в Валахии, путешествием в Константинополь или же обсуждением нравов различных народов. А мне хотелось его поцеловать. Поцеловать чувственно, примкнуть губами к губам с невыразимой нежностью и любовью, что убивали меня изнутри, выжигали, как пламя инквизиторского костра. Но это было исключительно невозможно.

К концу пути я уже по большей части дремал или спал – утомился от постоянных головных болей, ведь я не мог есть и даже полноценно дышать. Надо отдать господарю должное, что он не оставил меня на попечении прислуги, а сам старался обо мне позаботиться. Видимо то, что я упал в обморок у него на глазах, не могло оставить столь добросердечного человека равнодушным. А мне хотелось жестоко обмануться в том, что он делал это не из обыкновенных добрых побуждений.

И вот, когда жара немного спала, и когда мы въехали в столицу Османской Империи, нам было сказано ждать. Мы ждали долго, достаточно, чтобы заскучать и усомниться в том, что нас вообще примут. В это время мы чем только ни занимались – рассматривали окрестности, гуляли по базару, где продавались интереснейшие специи, украшения и даже книги на абсолютно непонятном языке.

Мы гуляли вдвоем. Оказалось, Иону было очень любопытно со мной разговаривать, и он был рад иметь рядом с собой столь интересного человека, который умен не по годам и знает так много, что удивит любого мыслителя. Меня подобные слова смущали, но слышать их было бесконечно приятно. Прохаживаясь между лавками, где продавали бусы и браслеты, да и множество других украшений, я решил выбрать себе серьги с камнями цвета морской глубины. К слову, Ион был удивлен, узнав, что я ношу женские украшения, но оценил это как «привлекательную причуду». Я разжился не одним украшением, которое собирался забрать с собой в Куртя-де-Арджеш. Мне нравились яркие ткани и ароматные специи, причудливые кольца, ароматы иноземных блюд и музыка, разносившаяся по площади и создававшая особую атмосферу чарующей восточной сказки.

Я разжился ярким платком небесного цвета, что набросил на шею. Время уже вовсю клонилось к закату, и я стоял, вдыхая запах пряностей и древнего города. Мне казалось, что там могло твориться настоящее волшебство. На этой самой рыночной площади, над которой взмывали ввысь песнопения, похожие на колдовские. Я заслушивался, глаза закрывались сами собой, а тело переставало подчиняться. Руки следовали за музыкой и голосом. Чудилось, что я весь становился этой музыкой, ветром с Черного моря и падающим за горизонт солнцем.

Спустя некоторое время к нам подошел слуга и произнес:

– Мой господин!

Я чуть улыбнулся, открыв глаза и посмотрев на Иона, который, как мне показалось, любовался мной в ту минуту и ответил:

– Пора.

========== Дневник Уильяма Холта: «Сожаления» ==========

Султан Сулейман принял нас с почтением и уважением. Я все еще не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего, ведь чувствовал себя так, словно стал частью сказки. Я никогда не бывал в восточных странах, никогда не видел столько золота и шелков, не слышал песнопений и ароматов специй, не вдыхал густой и душный воздух турецких звездных августовских ночей. Это кружило голову и поражало мое воображение.

Великий из династии Османов был десятым султаном империи и восемьдесят девятым халифом. При правлении Сулеймана Оттоманская порта достигла небывалого богатства и положения. Не так давно его войска завоевали Эритрею и получили Красное море полностью под свой контроль.

Насколько мне удалось выяснить уже впоследствии – я совершенно ничего не знал об этом ранее, – Сулейман Великолепный потворствовал художникам, поэтам и архитекторам и сам занимался искусством, хотя при этом он также знал толк в кузнецком и ювелирном деле. Единственное, что я точно знал, когда мы следовали в империю, что Сулейман боролся со взяточничеством и был довольно суров в этом вопросе, а потому лишь только мой дипломатический подход и правильные слова могли сыграть на руку. Мы не могли обещать ничего материального, хотя Османская империя и так могла взять, что хотела.

Ходили слухи, что султан был жестоким тираном, а потому никакие человеческие заслуги, кровное родство и клятвы в верности не могли спасти от его своенравного характера. Мне не было страшно оставаться с ним наедине, но легкое волнение все-таки присутствовало даже в тот момент, когда мы вместе с Ионом стояли перед правителем чужого государства. Они разговаривали, а я наблюдал, вслушивался и старался понимать настроение Сулеймана по тону голоса, по взгляду, по движениям рук. Я давно понял, что в словах истины нет, но есть в движениях тела, которые человек не контролирует – хотя бы даже собственный взгляд или движение брови, изгиб губ, скажут достаточно, чтобы понять, как вести себя в той или иной ситуации.

В зале было прохладно, а потому я мог хотя бы сосредоточиться на деле, нежели на том, как сильно моя рубашка уже пропиталась влагой и как сильно хотелось пить. Но в конечном итоге нам все-таки предложили что-то прохладительное, то ли сок, то ли воду, я уже не помню. Помню только то, что пил так, что заболело горло. Хотелось дождя, хотелось шторма или порывистого ледяного ветра. Всего, что угодно, только бы охладить горячую кожу и голову, ведь я все еще норовился потерять сознание от того, как было тяжело дышать. Кажется, я не мог переносить ни жару, ни холод, а потому тело меня предавало.

В какой-то момент я понял, что еще немного, и я правда упаду. Пока Сулейман расхаживал взад и вперед, о чем-то возвещая – не понимал языка, ни словечка, – я постарался сделать глубокий вдох, чтобы прийти в себя, закрыл глаза, пытаясь отвлечься и договориться с уставшим телом. Сняв купленный шарф небесного цвета, я передал его нашему слуге. Султан говорил, переводчик – переводил, а я понимал, что Великолепный не особенно рад подобному разговору и тем более перспективе послабления дани. Когда он договорил, Ион что-то ответил, но я тронул его за тыльную сторону руки, внимательно посмотрел в глаза своего правителя и едва кивнул.

Спустя полминуты Ион уже покинул залу, а я, под удивленным взглядом Сулеймана, остался с правителем Оттоманской порты наедине, если не считать переводчика. Сперва я представился, как меня звали и кем я являлся для господаря Валахии. Едва ли показалось, но султан заинтересовался тем, что я хотел ему представить – мои рассуждения по вопросу снижения дани, обусловленные не нежеланием выплачивать ее завовевавшему государству, а готовностью искать компромисс, чтобы обе стороны были в достойном положении, ведь условно наши земли – в разговорах с султаном я представлялся как происходивший из Валахии – принадлежали империи, ведь негоже одной области оставаться в бедном и бедственном положении, когда денежные запасы, как и продовольственные, иссякают, и возможности их пополнить вскоре не будет. Сулейман слушал меня особенно внимательно, а я старался говорить четко, прямо и по делу, не сбиваясь ни на одном слове, ведь в голове от духоты скоро могло окончательно помутиться, а сейчас мне это вовсе не было на руку.

Казалось, мы говорили уже очень много часов, обсуждали все детали будущего сотрудничества, экономические и политические вопросы – буквально все от и до. То, что мы нашли с султаном общий язык, мне казалось просто чудом. Потом Ион был, конечно, удивлен, что мне удалось договориться обо всем и достаточно безболезненно, но, вероятно, достойные аргументы и то, что Сулейман был крайне разумным человеком, хотя очень сложным и с тяжелым характером – как минимум он был восточным мужчиной со своими принципами и взглядами, и даже религией, – сделали свое дело.

Меня можно было выжимать к тому моменту, как мы закончили разговаривать, но султан, заметив это, распорядился о холодном питье, даже шутя на тему того, что я был совсем нежным и не подготовленным к жаре юношей. Когда официальный разговор чуть сменил тон, он приметил мои украшения, но ничего не сказал, только как-то неоднозначно усмехнулся. Мы обговорили последние моменты и я откланялся. Стоило только выйти из зала, как я сделал тяжелый глубокий вдох. У меня действительно получилось. И, как мне показалось, все было достаточно просто, но, конечно, жара сделала свое дело – мне стало плохо. Я выпил столько прохладной воды, сколько смог вместить мой желудок, и старался отдышаться у одного из окон. Я устал и нет одновременно. Хотелось прилечь, но прежде мне было необходимо отчитаться перед Ионом о прошедших переговорах.

Я ходил по коридорам дворца, пока не наткнулся на нашего собственного слугу, который сообщил, в каких покоях находился мой господарь. Выглядя далеко не лучшим образом и отправившись в сторону указанных комнат, я надеялся, что Ион будет доволен результатами. Все-таки мне хотелось порадовать его как человека и правителя.

Шел медленно, чуть ли не слушая и считая каждый шаг. Подойдя к дверям, я сделал настолько глубокий вдох, чтобы смог раскрыть легкие и грудную клетку, а потом тяжело выдохнул, постучался и вошел.

А далее вы прекрасно знаете, что случилось.

Мы задержались в Константинополе на три дня, чтобы пополнить запасы, закупиться вещами: украшениями, оружием, и, конечно, специями. Я разжился одеждами из разноцветных тканей – они были красивыми, уникальными, и такие я точно не смог бы найти ни в Валахии, ни на своей родине. Гуляя в одиночестве, я думал о том, что произошло, хотя одновременно с этим мне хотелось гнать мысли как можно дальше и не думать, но к моему сожалению, разум возвращался к тому, что мы с Ионом действительно занимались сексом. Первым и единственным во всей моей жизни. Но даже не это меня поражало, а то, что он вообще провел со мной ночь.

Я искренне считал, что мой господарь предпочитал исключительно женщин, ведь они крутились вокруг него практически постоянно, и, как я уже говорил, не покидали его постель практически никогда – каждую ночь это была новая или уже знакомая даже мне любовница, которая ублажала его достойно и с особым усердием, а потом совершенно не было никаких оснований, чтобы Ион мог захотеть подобного мне. Более того, меня!

Я рассматривал себя и пытался понять, что было во мне такого особенного, что заставило его захотеть этого со мной. И, честно признаться, не имел ни малейшего понятия. Чего можно было во мне желать? Худые костлявые плечи? Длинные ноги и кудрявые волосы? Узкое лицо? Это не ложная скромность. Я не считал себя достойным, а сам ценил в себе лишь разум. Я был достаточно умен, начитан, образован, но не мог представить у себя каких-либо иных достоинств.

А потому я все больше и больше возвращался к одной мысли: он переспал со мной не потому, что это я, а потому, что только я попался под руку. Нет, я не считал его человеком, зацикленным на плотских удовольствиях, но мы были в дороге достаточно долго, а рядом не было ни одной подходящей женщины – восточные дамы не в счет, но в этой стране были и остаются свои законы и по сей день, – а я был, как-никак, тем, кому в целом Ион мог доверять. К тому же, он, вероятно, подозревал – и чем я себя выдавал? – что я ни с кем не был близок.

Эта мысль занимала меня полночи, а потом и все три дня, пока мы готовились отправиться в обратный путь. Иону могло показаться, что я его избегал, но на самом деле я избегал абсолютно всех, углубляясь в старинные улицы города, исследуя столицу. Я не хотел верить, что меня использовали в угоду желаний, ведь одно дело – служить человеку, как советник, как дипломат, а другое – как любовник. Я к этому не был готов, и тем более не хотел, чтобы Ион хотя бы посмел считать меня готовым ложиться под него по первому зову. И дело было не только в чувствах, сколько в личной гордости, ведь я точно не собирался быть подстилкой.

Мы выехали из Константинополя на утро четвертого дня, жары такой не было, а потому я чувствовал себя намного лучше, чем в предыдущий вечер. Стараясь разглядывать пейзажи и линии городских построек, пока мы следовали прочь, я не смотрел на лицо Иона, хотя сам он предпочел разглядывать меня – я ощущал его взгляд, от которого почему-то становилось не по себе. Путь обратно в Валахию представлялся мне пыткой. Казалось, что за полученное удовольствие, пусть и очень кратковременное, мне пришлось заплатить неловкостью и тяжелыми мыслями. Я сожалел, что это произошло. Не потому, что желал остаться невинным до конца дней своих, а потому, что это внесло смуту в наши понятные деловые отношения. Я был готов задавить в себе любые чувства, любую влюбленность и глупую надежду, и быть достойным, правильным, ценным советником. Но в те трудные дни, полные беспокойства, я чувствовал себя премерзко. И все лишь потому, что поддался чужой страсти.

========== Дневник Уильяма Холта: «После бури» ==========

Удивительно, как меняются кристально чистые деловые отношения, когда в них вмешиваются никому не нужные чувства. И дело не в том, что Ион меня не любил, а в том что заставил почувствовать себя любимым и желанным, и этого было так мало, ведь я обманулся, поскольку хотел обмануться, и теперь совершенно не мог винить своего господаря в том, что он подарил мне минуты ощущения того, что я был необходим – так близко, что мы врастали в друг друга телом.

Возвратившись в Куртя-де-Арджеш, я отошел от него дальше привычного, смотрел чуть поодаль, наблюдал за двором и подслушивал все то, что должен был услышать. Как же я корил себя за неуместные эмоции, которые в дипломатии были не просто лишними, а иной раз и вовсе фатальными. Я не мог спокойно на него смотреть, не мог приближаться, как приближался раньше, и все мои речи стали холодными и совершенно формальными. Между нами не могла проскочить даже самая безобидная и простая шутка. Это вызывало неловкость, опасение и даже нервную дрожь в пальцах, а я совершенно не был чувствительным юношей.

Мне начало казаться, словно весь двор уже давно обо всем знал. Словно бы кто-то в красках описал все события той ночи, когда советник отдался господарю, а причины могли обсуждаться ведь самые разные – господарь хотел поразвлекаться и попробовать силу и волю своего приближенного, или же советник соблазнил Иона, чтобы только заполучить еще больше власти и богатства, или же это все был коварный умысел, чтобы сместить правителя и занять его место, прибирая к рукам Валахию. Но почему-то я был уверен еще и в том, что мне всего лишь это казалось, а не было на самом деле. Ведь некому было рассказать. С нами была лишь пара самых близких слуг Иона, которые служили ему много лет еще до того, как он стал править.

Я тяжело вздыхал, оставаясь наедине, и не переставал мучиться от жуткого количества мыслей, обуявших голову. С одной стороны я понимал, что мужчине в самом его прекрасном возрасте хочется, и неизвестно, когда застанет желание. Я был удобным и правильным, близким человеком, и, наверное, в этом не было ничего трагичного, только если бы у меня не было к нему чувств.

Честно говоря, с того времени я совершенно не замечал, чтобы он водил кого-то к себе. Ни одной женщины не покинуло его покоев в течение тех двух месяцев, что наши отношения были натянутыми, как струна, и оба делали вид, словно этого не замечали. Хотя мне и по сей день кажется, что он просто наблюдал за мной и ждал именно моего шага. Ждал, пока я перерасту глупые переживания и наконец-то произнесу их вслух.

Я изводил и себя, и прислугу молчанием и противными злыми взглядами, когда внезапное негодование норовило избавить меня от спокойствия и уравновешенности. Нет, я не бросался чарками с напитками, не бил посуду и не бил ни женщин, ни мужчин. Я выгорал изнутри гневом на самого себя и на ситуацию, но никогда – на него. Это не было слепой преданностью. Это было хоть какое-то понятное благоразумие.

Ведь если бы я хотел ему отказать – я бы отказал. И ничто меня не остановило бы. Но я этого не сделал. Я покорно отвечал на его поцелуи, подавался на ласки, чувствуя, как он овладевает мной. Потому что на самом деле я этого хотел. И в тот момент, когда меня изводили мысли, я хотел узнать лишь одно – чего на самом деле, искренне, хотел он сам.

Неужели ему было нужно лишь мое тело? После первого месяца постоянных раздумий я пришел к выводу, что так – горячо и страстно – не доставляют удовольствие тому человеку, которого попросту используют. А он ласкал меня, как возлюбленного, и потому я был смущен, а мысли потонули в смятении. Ведь так не бывает. Подобного не происходит. Я чувствовал его ревность – и только спустя время я окончательно понял, что это была именно она. Но мог ли ревновать человек, который ничего не чувствует к другому человеку? Было ли это лишь собственничество, что я, его советник, посмел провести немыслимо долгое время наедине с султаном? Или же он правда испытывал что-то большее, нежели интерес и уважение? Вопросов было так много, но я не мог найти ответ ни на один из них лишь по той простой причине, что невыразимо боялся спросить и узнать у него правду, которая могла причинить мне боль. А боли я не хотел.

И причинял себе боль сам, вскрывая раз за разом свои душу и сердце. Это было неприятно, но справиться с этим было практически невозможно. Не могу понять и сейчас, почему я так поступал с собой, почему не щадил, ведь ничего не изменилось бы от пары слов, которые я уже сто раз передумал и представил, как Ион произнесет их мне в лицо со своей полуулыбкой.

Я доверил ему свое тело, но мыслями довериться не мог. Это была та грань, та темная сторона, которую я не хотел никому показывать. Даже ему. Просто потому, что я думал слишком много, и отсеивать зерна от плевел с каждым разом становилось все тяжелее. Иссякая от этого, я стал более нервным, уставшим и безрадостным, а еще, откровенно говоря, агрессивным.