Текст книги "Виршевая поэзия (первая половина XVII века)"

Автор книги: Автор неизвестен

Выше демонстрировались некоторые поэтические находки ранних русских виршеписцев. Примеров могло бы быть больше. И уж подавно больше, если бы все тексты дошли до нас в исправном виде, без неизбежной порчи в сохранившихся списках. Читая стихи нового и новейшего времени, мы редко замечаем опечатки и почти не сомневаемся в том, что напечатанное адекватно тому, что было написано поэтом. Другое дело старые вирши. Они нуждаются в своего рода сотворческом чтении, с сомнениями и недоверием, даже с попытками представить себе, как же все это выглядело в правильной авторской редакции (коль скоро автограф неизвестен).

Особенно наглядную картину в этом отношении являют акростихи. По ним легче всего судить о неисправностях текста. Читая первые буквы строк по вертикали сверху вниз, видим: вот здесь должно было размещаться имя Михаил, а получается Михаит. Откуда взялась литера г? Ее навязывает акростиху строка на эту букву: «тамо лютых и скорбъных страсти низлогаются». Следовательно, для корректировки акростиха и текста в целом здесь достаточно в данной строке изменить порядок слов – без ущерба для смысла: «лютых и скорбъных страсти тамо низлогаются», и л вместо т вернет акростиху искомое имя Михаил. В другом месте автор «челом бает» вместо безусловно требующегося «челом биет». Разница опять-таки в одной букве – нужна не а, но и, и достаточно строку начать другим соединительным союзом (не «а мы такожде...», а «и мы такожде...»), чтобы все стало на свои места. Такова возможная мысленная реставрация попорченного текста. Но почему бы сразу не издавать вирши в исправленном виде? Нельзя, ибо нет твердых гарантий того, что наша «фантазия» сработает в нужном направлении.

Не только акростихи, но и некоторые рифмы располагают к такого типа мысленной реставрации. Вот, например, встретилось бедное созвучие пречистых – благих, где сходны лишь окончания прилагательных -ых и -их, да и то одно ударное, а другое нет. Для XVII в. и эта рифма в принципе допустимая, но и тогда виршеписцы интуитивно предпочитали более полные созвучия типа пречистых – истых, а кстати, слово «истых» в данном контексте было бы вполне уместно. Но, конечно, придуманный вариант – опять-таки не более чем предположение, настаивать на нем нельзя. А бывает и так, что прямо-таки напрашивающиеся точные рифмы взамен допущенных неточных решительно невозможны. Взять хотя бы такое созвучие: быта – Гришка («быша» – старинная форма прошедшего времени глагола «быть»). Казалось бы: почему же не быша – Гриша? Рифма стала бы идеальной. Кстати, это из стихотворения Петра Самсонова, который сам себя называл то Петрушкой, то Петрушей. Но увы – нельзя. «Петруша» – можно, а «Гриша» – нельзя. Ибо речь идет о самозванце Гришке Отрепьеве. Он ни в коем случае не Гриша и даже не Григорий, а именно Гришка, расстрига и еретик. Так незаметно разговор о рифмах уперся в политику (хорошее напоминание о том, что форма – содержательна).

Ценитель рифмы обнаружит в виршах XVII в. много любопытного. При этом нужно иметь в виду, что рифмы, сейчас кажущиеся банальными или, по крайней мере, привычными, тогда воспринимались иначе, смотрелись гораздо свежее и праздничнее – такие, как любовь – кровь, вера – мера, казнь – боязнь, Христа – креста, муки – руки, слухом – духом и пр. Намечались было неудачные стандарты, но нередко их вытесняли находки, отмеченные знаком изобретательности. Так, над созвучием глаголет – приемлет убедительно восторжествовала безукоризненная рифма глаголет – колет; над тавтологическим божию – безбожию одержала верх прекрасная рифма божию – подножию. И вот еще примеры превосходных, изысканных сочетаний: прелесть – челюсть, пепел – усвирепел, каплям – хаплем (от глагола «хапать»), ямка – мадиямка (жительница Мадиама), пастырь – пластырь, Павлу – лавру, правда – измарагда (изумруда)... Этот список можно было бы продолжать и продолжать. Имеются и виртуозные составные рифмы: просто – во сто, саны – на ны (на нас), и почти каламбурные типа Троица – строится. Иноязычные имена объединяются в пары с созвучными русскими словами: Аристотель, понятно, ищет себе в пару существительное с суффиксом -тель («сказатель»), Арсению суждено влечься к -ению («разумению»), Олоферна тянет к прилагательным типа многомерна, благоверна, Максим тяготеет к к сим, Зевес рифмуется с бес, и т. п. Словом, в XVII в. явственно ощутилась высокая драгоценность рифмы.

А ритмы? Наш современник, чей вкус воспитан на классических образцах поэзии XIX в., пожалуй, скажет, что старейшие русские вирши аритмичны, и будет отчасти прав. Неметрические стихи, беспорядок в количестве слогов, в сочетаемости ударных слогов с неударными – все это действительно производит впечатление аритмии, дисгармонии. Иногда, впрочем, попадаются строки, как бы укладывающиеся в «правильный» стихотворный размер. Смотрите, например, две первые строки в цитировавшейся выше молитве Шаховского – это же прямо-таки четырехстопный ямб! Или обратите внимание на один стих в «Декларации...» самозванца Тимофея Акундинова:

 
Я естем здесь непознанный князь Шуйский...
 

Этот великолепный стих вполне мог бы прозвучать в стихотворной трагедии XIX в., пятистопноямбичной, как «Борис Годунов» Пушкина, в монологе самозванца, слегка стилизованном в польском духе (словцо «естем» вместо «есмь»), и это была бы изумительная находка, воссоздающая исторический и стилистический колорит воскрешаемой старины. Пусть это случайность, пусть это исключение, а не правило. Но такое – есть. И право же, читательских симпатий заслуживают не только такие, обгоняющие свою эпоху, стихи, но и нескладные разносложники, трогательные в своей ритмической беспомощности, которую не нужно отождествлять с несостоятельностью. По-своему и они хороши. Они положили начало мощной традиции в нашем стихотворстве, досягнувшей до XX в.

Собственно, остается сказать об этой традиции, о том перспективном, что оказалось заложено в раннем русском виршеписательстве. Во второй половине XVII в возобладало силлабическое стихотворство, строго требующее равносложности строк, метрически упорядочивающее их. Но некоторые виршеписцы продолжали писать по-старому – разносложные стихи, как, например, сподвижник протопопа Аввакума Авраамии. А вирши начала XVII в. по-прежнему переписывались – они и дошли-то до нас по преимуществу в поздних списках. Наступил XVIII в., но и тогда память о старых виршах сохранялась, особенно раешного, балаганного типа: «Бык не захотел быть быком...». Тредиаковский в 1740 г. (уже эпоха ямбов и хореев!) в знаменитом Ледяном доме приветствовал новобрачных шутов разносложными залихватскими раешниками: «Здравствуйте женившись дурак и дура...».

Наверное, своей жизнеспособностью разносложные вирши обязаны именно близости к народному раешному стиху: все, что народно,– прочно. Этот стих испробовал и Пушкин в сказке о Попе и работнике его Балде. Но интересно, что раешный вариант разносложных неметрических стихов – не единственный в практике любительского стихописания в XIX—XX вв. Вспомним, какое письмо в романе Достоевского «Бесы» капитан Лебядкин прислал Лизе:

 
О, как мила она, Елизавета Тушина,
Когда с родственником на дамском седле летает,
А локон ея с ветрами играет,
Или когда с матерью в церкви падает ниц,
И зрится румянец благоговейных лиц!
Тогда брачных и законных наслаждений желаю
И вслед ей, вместе с матерью, слезу посылаю.
 

Составил неученый за спором.

Рассказчик, ознакомившись с этими, в духе XVII в., стихами, замечает: «Я знал одного генерала, который писал точь-в-точь такие стихи». Это уже намек на распространенность подобных версификационных форм для любительского стихописания второй половины XIX в. А в 1910 г. Горький в статье «О писателях-самоучках» опубликовал несколько виршей такого же типа, принадлежащих перу неизвестного корзинщика, автора повести в стихах «Дневник проститутки».

 
Я есть бедный кустарь корзины плету
буду ожидать за мой труд одобрительного ответу
представьте хотя я и бедный а что воображаю
до невозможности презренный металл обожаю
если на моих мозолях не один рублик заблестит
сердцу моему это очень польстит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По всему свету проститутка существует
и всякая нация по ней тоскует
а никто на них внимания не обращает
и в целях добрых не помогает.
 

К такому же типу стиха часто прибегал Демьян Бедный в 20– 30-е гг. Примером может служить «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» – предполагаемый прообраз поэмы о Христе Ивана Бездомного из романа Булгакова «Мастер и Маргарита» (Бедный – Бездомный, Придворов – Понырев).

Так сложилась традиция. Оказалась живучей. Многочисленные изобретения более совершенных стиховых форм ее не отменяли. А истоки ее – в раннем русском виршеписании, которое возникло почти четыре столетия тому назад.

В. К. Былинин

А. А. Илюшин

Провозвестники виршевой поэзии

Иван Фуников

Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жителства присносущу питателю, государю моему имярек, жаданный видети очес твоих светло на собя, яко же преже бе не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, яко же прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец.

Вожделен до сладости малаго сего писанейца до твоего величества и благородия, не простирает бо ся сицево писанийцо за оскудение разума моего и за злу ростоку сердца моего. Точию рех ти: буди, государь, храним десницею вышнага параклита.

А по милости, государь, своей, аще изволишь о нашемь убожестве слышать, и я, милостию творца и зиждителя всяческих, апреля по 23 день, повидимому, в живых. А бедно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мне, государь, Тульские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки,

 
да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска,
и взяла меня великая тоска,
и послана рогожа, и спать не погоже.
Сидел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел.
А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе,
за старые шашни хотели скинуть с башни.
А на пытках пытают, а правды не знают.
Правду-де скажи, а ничего не солжи.
А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился:
не много у меня ржи, нет во мне лжи,
истинно глаголю, воистину не лжу.
И они того не знают, болши того пытают.
И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кожу кнутом.
Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил,
баня дурка, да и мовник глуп.
Высоко взмахнул, тяжело хлеснул,
от слез добре велик, и по ся места болит.
Прикажи, государь, чем лечить,
а мне, государь, наипаче за тебя бога молить,
что бог тебя крепит, дай господи, и впредь так творить.
Да видех, государь, твоего государя моего имярек, рукописание прослезихся,
и крепости разума твоего удивихся,
а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся,
и богу моему за тобя, государя моего, помолихся.
Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю.
А тем, государь, твое жалованье платить,
что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де он так творит.
Да писал бы, государь, немало,
да за великой смуток разума не стало.
 

Приклоних бо главу свою до земля, рех ти: здравствуй, государь мой о Христе. Аминь.

 
Да немало, государь, лет,
а разума нет, и не переписать своих бед.
Розван, что баран, разорен до конца, а сед, что овца.
Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола.
Рожь ратные пожали, а сами збежали.
А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище,
а на ногах воистину остались одне голенища, и отбились голенища.
Зритель, государь, сердцам бог, не оставили шерстинки,
ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки.
Всего у меня было живота корова, и та не здорова.
Видит бог – сломило рог.
Да бог сердца весть – нечего есть.
Велел бог пожить, и не о чем тужить.
А я тебе, государю моему, преступя страх,
из глубины возвах, имя господне призвах,
много челом бью...
 

Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу, не бо ум мой постигнути или писанию предати возможет. Да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка.

Федор Гозвинский

 
Баснослагатель Езоп не украшен образом[1]1
  ...не украшен образом... – Согласно преданию, Эзоп был горбатым.


[Закрыть],
Прочитай же сего обрящется с разумом:
Плоть – сосудец его аще и не зело честна,
Но душа в нем живущия зело изящна.
Пиша притчами сими зверския нравы
И в них изображает человеческия справы:
Птицами и рыбами поставль основание
И над баснами творит нам истолкование.
Притча к притчам – сказание и глагол притчи,
И в притчах притчослагатель глаголет вещи.
Глумление сея притчи не в глумех,
Но утешительное прочитание в разумех;
Нравоучительная нам сей беседует[2]2
  ...нравоучительная нам сей беседует... – Средневековые проповедники охотно использовали простейшие сюжеты эзоповых басен, развертывая их в пространные нравоучения (см.: Аверинцев С. С. Византийская риторика... // Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневековье. – М., 1986. – С. 68-73).


[Закрыть]
И в притчах полезная житию дарует,
Яже от еллинскаго преведена суть мною.
Прочитай я, любимиче, утешайся <со> мною.
 

 
Всяк сребролюбец скор ко взятию.
Косен к подаянию.
И готов глаголати аще что истощит.
Нем бывает аще что присовокупит.
И не хощет никогда истощевати.
Но всегда хощет исполняти.
И зело велико дело поставляет.
Еже аще когда что истощавает.
Неудобь о сем скорбит, печалуется, докучает.
Жалостьми содержим бывает.
Щедрь в чюжем.
Скуп же во своем.
И немилостив ко всем.
И своей гортани ядения оскудевает.
Сокровище свое исполняет.
Плотию своею сохнет, корыстию богатеет.
Сего же не разумеет:
Еже зле собирает, зле и погибнет.
Понеже сие вскоре суд божий постизает.
Еже аще что от злаго произыдет,
Сие паки во зло и обращается и не приходит ко благому.
Понеже не происходит от благого.
И сего ради сребролюбец не имат живота.
Ниже сего привременнаго.
Ниже вечнаго.
 

 
В премудростех славимый
И в разуме хвалимый,
Честностию же чести честно почитаемый,
Во своих бо сих делех художно познаваемый,
Понеже трудолюбно подвизаемый
И усердно совершаемый,
Богом же самем наставляемый —
Феодор Касиянов, сын Гозвинский,
Греческих слов и польских переводчик.
 

Антоний Подольский

 
Словесныя убо моея и тричастныя душа[3]3
  ...тричастныя душа... – Древнерусская естественнонаучная литература (напр., переведенная в XIV в. «Диоптра сиречь Душезрительное зерцало» Филиппа Пустынника) указывала на три части души: «помысленное», «яростное» и «похотное», т. е. способности мышления, ярости и влечения (см.: Прохоров Г. М. Памятники переводной и русской литературы XIV-XV веков. – Л., 1987. – С. 109, 220).


[Закрыть] великому отцу,
Во очищении бо грех желающу тоя представити вышнему творцу.
Явственно убо о нас пред престолом божественным предстателю,
Щедраго же и великаго трисоставнаго бога призывателю.
Его же убо божественному и преизящному и честному иерею,
Наставнику же и учителю и богоукрашенному верою.
Настоятелным убо и богослужителным саном священному,
От благаго же и великаго бога предпочтенному.
Много обремененну отягчением духовному учителю,
Усердну же о моих гресех непрестанному богу молителю.
Истинным богоразумием попремногу одержиму,
Еуаггелским же и боговещателным учением искусно учиму.
Радость же многу о сем сотворяет худости нашей,
Еже со вниманием разсуждающе в добродетели вашей.
Ю же бо учиши нас на себе понести по божественному вещанию,
С величии прилежанием исправляти по усердному тщанию.
Елико же убо от тебе изтекает благоспасителное учение,
Мне же паки толико сотворяет духовное просвещение.
И яко же убо полагавши зде добродетель многу,
О словесных бо овцах тщишися ответ дати богу.
Ныне же аз своим неразумием о сем что содеяти могу,
Умное благолепие того описати по достоянию како возмогу?
Философское убо безрителное учение разумно навыче,
Еще же и божественным предоброе извыче.
Достоянием бо своим любомудреным выну украшается,
О неизреченней же и велицей милости божией сподобляется,
О ней же убо разум свой во всем благоумне устрояет.
Велелепному же тому благожителству мнози ревнуют
И своим усердием к богу неуклонно утренюют.
Чувствено бо и усердно непрестанно к богу подвизается,
Умудренною же верою яко светом украшается.
В настоящем бо пребывании за ны непрестанно молящеся,
Непредкновенно же своим крепкоразумием нелицемерно молящеся.
Алча же и милоственныя струи яко води проливает к богу,
Словесному же своему стаду тем сотворяет ползу многу.
Тем же убо своим благоверием чада своя по бозе снабдевает,
О себе же их благодетелством к добродетели понуждает.
Яко же убо тма от света светлением просвещается,
Щедротами же божественными того ради милостив кождо обогащается.
И сего ради вязания и решения тому от бога вручишася,
Христоподобному, понеже нраву по всему научившеся.
Поистинне убо «врач душевный» тем да нарицается,
Ревностию понеже верою в добродетелях исправляется.
Им же убо душевныя вреды далече соотимаются,
Сатанинская же неисцелныя ст<р>упы явлением открываются.
Но сии бо являемыя язвы спасителным исцеляет учением,
О нем же аще кто потрудится со усердным прилежанием,
Рачително таковаго исправляет кротости духом,
Аще кто слушает его со внимателным слухом.
Достойно убо того благочиние описати недоумеваю,
О нем же и слухом своего разума не достигаю.
Во исправлениях божественых к горним по всему уподобляется,
Аще и немощною сею человеческою плотию обязается.
Того убо духовная вера яко солнце пред богом светлеется,
И к мирским и суетным молвам никако же уклоняется.
С великим убо дивлением чюдитися нам сему достоит,
Явственно понеже свою добродетел<ь> на небеса возводит.
Несумениое бо свое же к богу посылает усердие,
Елико ж<е> тем да получит божие великое милосердие.
Душеспасителное ж<е> убо и нам житие понужает исправляти,
Основателную добродетель к богу устрояти.
Сего ради убо того многую благодарим добродетель,
Тем бо да отпустит нам владыко злую детель.
О том бо нам подобает своя согрешения очищати,
И его благосердою верою себе яко елеем умащати.
Ныне ж<е> убо аз окаянный что содеяти могу
И которое благое поспешение улучити возмогу?
Сын убо духовный того паствы нарицаюся,
Недостоинством же велиим зело отягчеваюся.
Достойное убо того аще и поминаю чювство,
Устыдением ж<е> свое забываю велико злоумство.
Христоподобному бо того усердию еже к богу удивляюся,
От добродетелнаго ж<е> его действа далече отгребаюся.
Вскуюж убо аз люто жизненное се житие являю,
Нынешнее течение здешнее вотще препровождаю.
Якож<е> убо погибшее овча от спасителнаго стада заблудихся,
Того ж<е> благоумнаго действа в беззаконии удалихся.
Взысканием же обаче душеспасителным желаю обрестися,
Оставителным того прашением от грех спастися.
Елико убо мое согрешение пререщи б тое множеством,
Яко превосходити числа песка морскаго множеством.
Преокаянным же убо отягчением зело умножим есмь,
Аще и младоумною юностию одержим есмь.
Сего ж<е> ради убо благочинное твое молю священие,
Толика добродетелнаго нрава украшение.
Выспрь воздев руце пр<и>сно о мне ко господу молися,
О моем же паки окаянстве добродетелно потщися.
Неизреченное же убо свое и великое поели ми благословение,
Тем бо да отпустит ми владыко многое мое согрешение.
От тебе убо требую очиститися грех моих,
Непрестанно же желаю паки молитв твоих.
К тебе же убо ныне предлагаю мое моление,
Обаче да послет ми бог твоими молитвами умиление.
Преудивленное ж<е> убо твое благопребытие в нас вспоминается
От великих моих грех избыти сим понуждается.
Добродетел<ь> бо твоя елико во уме моем сияет,
От смертных налог душу мою попремногу свобождает.
Любозрителное твое любомудрие многое,
Смышления же моего паче разумение убогое.
К твоему убо велеумию отписати по достоянию не могу,
Остроумное ж<е> твое разумение похвалити не достигу.
Иже бо толикаго моего духовнаго учителя,
Благоспасителнаго ж<е> паче моего и усерднаго рачителя.
Люботрудным любомудрием како того ублажу,
Аще и по премножеству тому всячески изложу.
Глаголанием удобным[4]4
  ...глаголанием удобным... т. е. двоестрочиями, виршами.


[Закрыть] елико тому от части пишу,
От него ж<е> убо душеспасителнаго благословения непрестанно прошу.
Словесную убо душу сим просветити желаю,
Любодейственую ж<е> мою страсть явственно паки проявляю.
От страстных бо налог души моей поможение тем свыше сходит,
Владыце Христу аще о том со усердием помолит.
Елико ж<е> аще и мое множеством непрестанное согрешение,
Неизреченное ж<е> того толико духовное поможение.
И аще убо и во вселенныя концех[5]5
  ...во вселенныя концех... – далеко от дома; здесь – в дальнем изгнании.


[Закрыть] далече от него пребываю,
Явственно же и усердно на того моление уповаю.
Паки бо прошу твое честное благочиние,
Радостное ми от тебе узрети предчинение.
Отписати убо молю про свое благоумство,
Своим начертанием возвеселити мое чювство.
Иже убо о сем радостно возвеселюся,
Твоим же всечестным стопам со усердием поклонюся.
И о тебе убо мы да позвеселимся явственно,
Честное твое пребывание аще к нам проявится здравственно.
Естественное же убо свое покажи к нам милосердие,
Лютому моему неразумию свое усердие.
Остуди ж<е> убо мое прочее многое неистовие,
Младенческое и грубое малоумие.
Благожизненное ж<е> свое житие аще к нам проявиши,
И тогда убо паче по премножеству нас возвеселиши.
Елико ж<е> убо твое древнее к себе милосердие воспоминаю,
Толико ж<е> и ныняшнего твоего благосердия желаю.
 

Послание некоему сребролюбителю

и к злохристиянс<к>ому томителю,

рабское течение на себе не имущу

и самому некую славу влекущу.

 
Како и что напишу к суемудренному твоему разумению,
понеже вазжа<жда>лась душа твоя многому неправедному имению?
Зло убо есть, воистинну, зло таковым недугом кому одержиму быти,
от него же никому же души своей добра не получити.
В лепоту убо нарицает апостол <...> второе идолослужение[6]6
  ...нарицает апостол <лихоимство> второе идолослужение... – Подразумеваются евангельские Послания апостола Павла к Ефессянам (V, 5) и к Колоссяпам (III, 5).


[Закрыть]
и душам человеческим злое повреждение:
яко же магнит камык вся железа к себе привлачит,
тако и сребролюбивая юза всех содержит.
Понеже ничто же любезнее сребра и злата,
его же ради некогда ин погубляет своего брата.
Таковый лица божия не будет видети.
Того ради не подобает никому никого обидети.
Ох, увы, таковым недугом одержимым! —
горети бо будут огнем негасимым.
Аще и не повелевает никому никого осуждати,[7]7
  ...не повелевает никому никого осуждати... – Имеются в виду слова Христа из Нагорной проповеди: «Не судите, да не судими будете» (Матф. VIII, 1).


[Закрыть]
но не возбраняет же злаго нрава обличати.
И вси есмы слабостию своею грехотворители
и сего прелестнаго и суетнаго мира любители.
И коиждо нас своим грехом побежден бывает,
того ради и стязания от бога много приимает.
Тем подобает друг друга поучати
и от злаго дела отвращати.
И уже доволно время доходят про тебе таковыя нелепые слухи,
что отъемлеши у бедныхь и последния уси ухи.
Юродство есть, воистину, таковое разумение,
что насилованное и неправедное приимати имение.
Таковым, яко же выше рехом, спеется огнь неугасимый,
занеже ничто же злее таковаго нрава,
разоряет бо дом недобрая слава.
Ничто же точно благонравну мужу,
разумеет бо всякую брата своего нужу.
Царское одеяние сребром и златом, и бисерием украшается,
а разумный мужь добрыми своими делы прославляетъся.
Аще помилован еси зде от Христа своего и бога,
и молися ему, чтобы тебе нелишенну быти от него небеснаго чертога.
И уже доволно время мнози вопиют на тя со слезами,
ихь же еси напрасно оскорбил многими винами.
Что твой разум и многое приобретение,
аще постигнет тя вечное мучение?!
Люто убо есть, воистинну, люто обидети сирот,
понеже не видети тому божественных щедрот.
Многоковарен мужь, аще и повинен, прав является,
и в такова божия благодать едва вселяется.
Аще еси и зде и<з>бавлен будеши от всех бед,
но тамо никако же заглажден будет душевный твой вред,
понеже вся тайная наша деяния господь свесть,
и нам лукавством своим злохристианства своего от себе не отвесть.
И еще нам много не достало к тебе писати,
чтобы тебе от таковаго злаго своего обычая и нрава престати.
Почто таковым недугом одержимь?
Его же ради разве хулы никого еси хвалимь,
кроме твоих другов и любителей —
таковых же злых християнскихь томителей.
Тии тебе по своему нраву вельми похваляют
и государю твоему[8]8
  ...государю твоему... – видимо, главе Приказа.


[Закрыть] своими лестными словесы заступают,
а християньству никако же помогают,
паче же неправедными словесы оклеветавают.
И государь ваш к тем словесем ихь прекланяется
и ко християнству своему не умиляется,
но и паче на них же немилосерд становиться.
Смутивый же грех в рай не вселиться.
И паки ложным словесемь веры емлет,
а от бедных словес не приемлет.
И паки безделне ихь отсылает
и на нихь же болшую вину пологает.
Аще паки зде избудеши на ся всякия крамолы,
но тамо за свое злохитръство не минуеши врящия смолы.
Добро убо есть, воистинну, от таковаго нрава отстати
и к богу крепкою верою пристати,
и к подручным ти милость показати,
и у кого что взято, тому хотя мало отдати!
И бог тебе милость свою Покажет
и елеом[9]9
  ...елеом... – благовонным маслом.


[Закрыть] главу твою помажет.
Есть убо от вас некто – нелепое звание Касаго,
иже пребывает у того благодагнаго прага
и яко пес от крупиц падающих[10]10
  ...яко пес от крупиц подающих... – Цит. Евангелие от Матфея (XV, 27).


[Закрыть] душю свою питает,
а на тебе горкия своя слезы проливает.
Паче же от всего сердца болезненно воздыхает,
что на всяк день конечною бедностию погибает
и яко вран без крыл меж домы скитается,
аще в молитве от того благодатнаго дому и питается.
Что изобидел де ты его сребренников сторицею,
а родился пред тою же безсмертною десницею;
что никако никоими обычаи нелвжно глаголет,
бедность бо его всегда аки ножем колет.
И ныне молим данную твою честность,
чтобы тебе не воставати на его великую бедность
и милость бы тебе к нему своя показати,
хотя мало что ему, бедному, отдати,
чтобы ему, безпомощному, не погибнути до конца,
а тебе бы тако же милость получити от содетеля своего и творца.
Аще не послушавши сего нашего к тебе речения,
блюдися от бога вечнаго мучения.
Силен бо бог сирот своих мстити;
творящему же зло добра не получити.
Аще еси и сам божественнаго писания много умеешы,
а нрава своего и обычая уняти не умеешы.
Лют бо есть, воистинну, лют человеческий нрав!
Добро убо тому, хто ни к кому не лукав.
Паче же аще кто никого не обидит
и всегда божественное писание видит,
и вся исполняет по его речению,
и не поостряется к человеческому мучению.
Но обаче подобает друг друга учити,
чтобь никому зла дела не творити.
Аще и самый аерь словес написати,
а кто чего не слушает, того не наказати.
Слышахом бо, яко некто от другое твоихь к тебе писал,
чтобы ты от таковаго своего нрава и обычая престал.
И ты де отнюдь словес его не слушаеш,
а горесть християнскую аки мед кушаеш.
Или мниши, яко супрузе и чадом собрати? —
аще не господь поможет, всуе будет дом созидати.[11]11
  ...аще не господь поможет, всуе будет дом созидати. – Парафраз стиха псалма 126-го: «Аще не господь созиждеть дому, всуе трудишася зиждущей».


[Закрыть]
Всем убо есть кормитель и промысленник бог,
иже по своей милости возвысит християнский рог.[12]12
  ...християнский рог... – Рог служил символом силы и могущества.


[Закрыть]
Много и самыя высочайшия за свои нелепыя дела низу сходят,
а наша чета и давно без вести отходят.
И ты во уме своем мужайся и крепися
и от таковаго своего злаго нрава отщетися.
Аще ли не лишишися того злаго нрава,
то не будет ти от вечныя муки избава.
Блюдися, да не яко неплодная смоковница посечена будеш[13]13
  ...да не яко неплодная смоковница посечена будеш... – Речь идет о евангельской притче о смоковнице, которая три года подряд не давала плодов (Евангелие от Луки, XIII, 6-9).


[Закрыть]
и потом вечных и нестерпимых мук не избудеш
за таковое свое нелепое деяние;
и паки восприимеш от бога вечное истязание.
И сему писанеицу или епистолеицу считается конец,
а добродетелным мужем всегда спеется нетленный венец,
а злому и строптивому зло и будет,
аще в том своем злом нраве пребудет.
Всяк убо человек сам себе другь и врагь бывает,
аще не во един добрый устав ум свой прелогает.
Вящши того уже не имам что к тебе писати.
Подобает кораблю к пристанищу стати.[14]14
  Подобает кораблю ко пристанищю стати. – Традиционная фраза, которой древнерусские книжники часто заканчивали свои произведения.


[Закрыть]
Аще и аерь словес наполнити,
а убогаго дома не наполнити.
Люто убо есть, воистину, кому нрав свой пременити
и от прелестнаго сего мира отбыти.
Всем убо египтяном и еросалимьляном и до гроба льстит;
а мзда и у самых у мудрых очеса слепит.
У нас же с тобою не дивно ослепити,
понеже мы во обычных чинех с тобою учинены быти.
Обаче ум и смысл в себе имееш
и божественное писание разумеет,
и веси доброе от худаго,
того ради не держи обычая злаго.
Подобает тебе самому себе смотряти
и таковый обычай от себе отревати.
Писано есть: горе в разуме согрешающим[15]15
  Писано есть: горе в разуме согрешающим... – Интерпретация поучения из Евангелия от Иоанна (V, 14).


[Закрыть]
и божественныя заповеди преступающим!
Во веки, аминь;
а бедных от твоего жалованья не отринь.
Вящши того не имам что к тебе писати,
не имам бо и сам добрых дел ни единыя власти.