Текст книги "Усобица триумвирата (СИ)"
Автор книги: AlmaZa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
– Кстати, сестрица, – Святослав закончил обед, но не спешил встать из-за стола, – ещё просьба у меня к тебе будет, если не напряжёт она тебя, будь ласкова – исполни.
– Слушаю тебя, брат.
– Девочка – Ауле, можно будет оставить её на твоё попечение, когда уеду?
– Конечно! Это совсем простая просьба, не волнуйся, – улыбнулась женщина.
– Благодарю тебя. Не хочу тянуть её в обратную дорогу через степь и по Днепру, не для девиц такие похождения.
– Когда ты собрался отбывать? – не без печали спросила Мстиславова дочь.
– Как поплывут суда вверх по реке, так и отбуду. Не загощусь, если получится.
– Я вовсе не против и не гоню тебя.
– Меня гонит желание оказаться в Чернигове.
– А что на следующую зиму? Опять вернёшься? – в голосе отчётливо звучала надежда.
– Посмотрим. Я бы хотел.
Святослав осознавал, что наведённый порядок требует поддержания. И за лето-то неизвестно, что приключится без его присутствия! Год пропускать никак нельзя. Он посмотрел побежавшему из зала, наевшемуся Глебу в спину. Будь сын постарше! Можно было бы оставить его здесь следить за всем, но пока оставить некого. Алова уже прикрепил к жене, назначить Перенега воеводой Тмутаракани – самому без верного человека под рукой остаться. Разве что Яна Вышатича, если хорошо проявит себя, оставлять впредь при Киликии, а Алова сюда перевести… да нет, у него такая большая семья, не потащит же он их всех с собой! А без семьи перебираться негоже.
Сколько ни решал проблем Святослав, сколькие вопросы ни улаживал – появлялись новые и новые. Вот она – княжеская власть, которую многие так хотели. А ему, по-прежнему, милее были времена на Волыни, где они с Ликой никому не были интересны, жили по-простому, горя не знали. Но от судьбы не увернуться, и что даёт она, то приходится ловить, чтоб оно не обрушилось на голову, раздавливая.
В ожидании весны, Святослав каждый день посматривал на море – когда начнёт светлеть – и задирал лицо к небу, сверяясь с перелётными птицами. Те никак не хотели двинуться на север, забирая его с собой.
Примечания:
[1] Младший класс дворянства в Армении, сыновья и младшие отпрыски в знатных родах, иногда могли быть чем-то вроде рыцарей
[2] Духовное лицо армянской церкви наподобие архимандрита
[3] армянский государственный деятель, поэт, философ, переводчик и популяризатор античной литературы, годы жизни примерно 990 – 1059, т.е. на момент повествования он ещё жив
[4] Древний монастырь в одноимённом селе в Армении
[5] В оригинале летописей, разумеется, с одной «с» – Руськое
[6] Греческое название Чёрного моря – понт Эвксинский (Гостеприимное море)
[7] Князь
[8] Низший слой знати, дословно «свободные», выступали вооружёнными всадниками и наёмниками
[9] С греческого что-то вроде «искусства обогащения», можно сказать, жажда к наживе, предпринимательский дух
Глава двадцать седьмая. «Весна»
– Глеб, держи меч крепче! – напутствовал Святослав, упражняя сына. Его-то самого не отец учил, а дядьки и воеводы, кто придётся. Из-за этого разнообразия менторов, советчиков и тренеров, вероятно, и обрёл он мастерство, с которым редкий противник тягался. – Не так высоко! Ты открываешь свой бок для удара, не стоит этого делать, если не хочешь содержимое своего брюха собирать с земли.
Из дома в сад выглянула служанка. Она увидела сквозь кусты на площадке тренирующихся мужчин и, подойдя к ним, поклонилась:
– Князь, к тебе гость.
– Какой гость? – обернулся Святослав, опуская клинок.
– Ромей, по виду купец.
– Перенег, смени меня, – попросил он друга и, сунув меч в ножны, пошёл за девушкой.
В зале стоял знакомый торговец, с которым ему довелось договориться.
– Анастос? – несколько удивился Ярославич, но любезно приветствовал его: – Доброго дня! Какой удачный случай привёл тебя ко мне?
– Боюсь, что случай как раз не очень удачный, архонт.
Видя по лицу, что намечается что-то серьёзное, Святослав указал ему на скамью:
– Присядешь?
– От таких вестей – невольно! – купец принял приглашение, подождав, чтобы князь всё-таки сел первым.
– Что за вести? И откуда?
– Из Константинополя.
– Как же они пришли? Море ещё неспокойно…
– Сухим путём, через земли абхазов и картвелов.
– Стало быть, новость неотлагательная, раз преодолена такая дорога?
Не оттягивая больше, Анастос произнёс:
– Император скончался.
Святослава сковала секундная растерянность. Как в миг опасности, в бою, бывает, вспоминаешь разом слишком многое, что проносится перед твоим мысленным взором, так и тут поток раздумий, сомнений и опасений сорвался лавиной. Умер Константин, отец Анастасии – их величественная, гарантийная родственная связь с Византией. То, что создавало высокий престиж семье Ярослава в империи. У Константина не осталось более детей, и если не родственники его займут престол, то Анастасия более никто. Всеволод женат на простой девице, ничем не отличной от любой другой гречанки.
– А кто… наследовал ему?
– Феодора, сестра покойной императрицы[1].
– Она собирается замуж? – представить, что править будет женщина, единолично, было невозможным.
– Неизвестно пока, об этом ничего не сказано. Нынче она не замужем.
– Давно случилась эта скорбная потеря?
– Недели через две после Рождества[2].
Подсчитав и прикинув, Святослав озвучил:
– То есть, уже месяц прошёл…
– Да, что-то, вероятно, могло измениться, но об этом мы узнаем так же нескоро.
– Императрица ведь уже не молода?
– Вёсен семьдесят! Стара.
– Не она ли поспособствовала кончине Константина? Он был значительно моложе.
– Кто знает, архонт? Но вряд ли. Император давно мучился со здоровьем, излишки губили его тело, он отекал, едва ходил, а тут, говорят, захворал и слёг. И не поднялся.
Святослав посмотрел на Анастоса. Они были по разные стороны перемены. Русы теряли многое, и понимающие это ромеи могли вновь попытаться выйти из-под их власти. Рискнут ли они развязать конфликт, из-за которого начнётся очередная война? Но купец пришёл известить о смерти Константина, выказывая предусмотрительность и угодливость – страховался на случай любых поворотов. Вдруг Феодора вспомнит о дочери императора и назначит её преемницей? Шанс равен нулю, и всё же.
– Спасибо, что сказал мне об этом, Анастос.
– Я посчитал, что ты должен знать.
Ещё раз поблагодарив мужчину, Святослав пригласил его на обед, но тот отказался, сославшись на дела. Князь посидел некоторое время в тишине, осмысляя и размышляя, потом вернулся к сыну и дружинникам, всё так же машущим клинками кто с большей, кто с меньшей ловкостью. Постояв и посмотрев на них, он чётко и коротко произнёс:
– Император Константин умер.
Движения прекратились и лязг стих.
– Как? Убили, что ли? – наивно и прямо спросил Перенег.
– Да вроде бы нет. Заболел и умер.
– Это отец стрыни[3] Анастасии? – уточнил Глеб, в своих детских заботах пока ещё далёкий от понимания причинно-следственных связей, а потому не интересующийся и не запоминающий без надобности каких-то далёких людей, кем бы они ни были.
– Да, осиротела наша Настасьюшка, – вздохнул Святослав и не стал добавлять, что осиротели без покровительства Константина очень многие.
Улавливая настроение князя, Перенег подошёл к нему и спросил негромко:
– И что теперь будет?
– Вот бы знать!
Дни плавно удлинялись, оставляя позади незаметную зиму. Первые корабли начали преодолевать Понтийское море[4], но сходившие с них не рассказывали ничего нового. Феодора взяла в свои руки власть, опираясь на приближённых евнухов и Льва Параспондила, по чину протосинкелла[5], своего духовного доверенного, взявшегося наводить порядок после разгульной жизни Константина, но никакой речи не шло о существенных переменах в империи. По крайней мере, из прежних дипломатических установлений; мир с русами она не трогала, правда, и о далёкой Анастасии не вспоминала.
– Ты уже словно не здесь, – заметила Татиана, найдя Святослава на террасе за садом. Он смотрел на берег, соприкасающийся с прозрачной водой, как обычно о чём-то рассуждая. – Не терпится уехать?
– Недели две осталось, и тронемся, – улыбнулся князь. – Ты бывала в Чернигове когда-нибудь?
– Полжизни назад, когда умер отец. Уж почти два десятка вёсен отсюда никуда не уезжаю.
– Ты родилась здесь?
– Нет, – покачала она головой, устремляясь взором вдаль, чтобы нарисовать на ней воспоминания, – в Киеве.
– Неужели?!
– Да, ещё при деде нашем, Владимире. Немного помню его… Отец всегда стремился к ратным подвигам, рвался в походы и воевать с кем-нибудь, смотреть белый свет, завоёвывать новые земли. Вот дед и женил его пораньше, надеясь успокоить нрав, но не тут-то было. Когда родился брат, а следом я – отец всё-таки умчался в эти края, собрав отряд таких же охочих до битв, как сам. Он был удачлив в любых схватках, и вскоре возымел тут громкую славу. Нравилось ему жить без надзора кагана, делать, что хочется. Как тебе известно, он разбил тут и хазар, и касогов, и ясов. Всех, кого встретил, повоевал и победил. Поэтому, после смерти матери, не захотел возвращаться, а наоборот нас сюда забрал. Тогда как раз распри за великокняжеский стол начались. Борис и Глеб погибли…
– Ты и их знала? – подивился Святослав.
– Бориса совсем не помню, я была ещё крошечной, когда он отбыл Ростовом владеть. А Глеба видела, он был ласков со мной, видимо, жалея детей, оставленных отцом, увлечённым походами.
– Все, кто их знал, говорят, что они были кроткими и добрейшими юношами.
– Я в это верю. Кто бы ни убил их – совершил страшное злодеяние.
Они переглянулись. В роду все знали эти слухи, что, якобы, на самом деле вовсе не Святополк подослал к ним убийц, а Ярослав, позже оклеветавший потерпевшего поражение Святополка и сваливший всю вину на него. В Киеве не смели озвучивать другие версии, но здесь, в Тмутаракани, узаконенную версию без страха ставили под сомнение. Святослав не стал осаживать Татиану, их отцы были постоянными соперниками, и она в любом случае будет плохого мнения о покойном Ярославе.
– Брат, позволишь ли дать тебе совет? – спросила она.
– Я каждый твой совет принимаю как милостивое даяние и храню, – поклонился князь.
– Борис и Глеб… были лучше и моего отца, и твоего. Именно поэтому они погибли. Понимаешь? Для них братская любовь была важнее власти, – подготовившись и тщательнее подобрав слова, Татиана положила руку на плечо Святослава: – Ты лучше своего отца. И лучше многих из причастных к власти, кого я видела. Но не ставь доброту в борьбе с негодяями выше победы, не пытайся сохранить честь перед теми, кто её не ведает. Если они покусятся на что-то – отвечай и борись.
– Я… понял тебя, сестрица, – похлопал он по руке женщины и, решив позволить себе родственные чувства, взял эту ладонь и пожал. Не такой уж и поверхностной она умела быть, замечала важное и иногда оказывалась прозорливой. Вести себя не всегда умела, давая волю чувствам, слабея перед лестью, желая нравиться, и всё же житейской мудростью Бог не обделил. – Но я сделаю всё возможное, чтобы усобиц на Руси больше не было. Довольно нам и внешних врагов.
– Они часто не так страшны, как враги внутренние.
– К сожалению. Но хотя бы ты, сестрица, я надеюсь, будешь мне верным другом?
– Всем сердцем, брат! Не знаю теперь, как только могла тебя принять сначала так холодно?
Святослав обнял её, надеясь, что отношение к нему не изменится за время его грядущего отсутствия.
И вот весна наступила. В Тмутаракани раньше, чем выше по Днепру, но в путь уже можно было отправляться. Преодолевая степь, подоспеют к схождению с реки льда, если что – пару дней постоят лагерем, переждут.
Глеб в нетерпении метался по дворцу, будто впитывая каждый уголок в память. В нём завелась неутомимая непоседливость, так что он даже не замечал, что подруга его игр – Ауле, угрюмо печалится, предчувствуя разлуку. У девочки кроме них, кто был с нею добр, не осталось близких.
– Как ужаленный! – бросала она ему, скрещивая на груди руки и, не разделяя радостного предвкушения, уходила куда-нибудь.
Один из княжьих дружинников, Харлунд, влюбился в касожскую девушку и, женившись за период зимовья, отпросился остаться в Тмутаракани. Ради того, чтоб родичи невесты позволили свадьбу, норманн принял христианство. Ярославич всегда отмечал ту лёгкость и простоту, с которой многие язычники обращались в новую веру – если это требовалось для улаживания какого-то дела. Христиане же, напротив, своим упрямством (при проповедовании смирения) и несговорчивостью провоцировали немало ссор и склок.
Укладывая вещи, Перенег сетовал:
– Ох уж эти женские чары! Скоро ни одного товарища со мною не останется!
– Не гунди, – засмеялся Святослав, – у мужчины подходит возраст, когда пора бы и обзавестись семьёй. И ты однажды в это угодишь.
– Ни за что! К чему мне этот камень на шею? Семья! Ею заниматься надо, а я не хочу.
– С кем же ты на старости останешься?
– Твоих внуков буду ратному делу учить.
– Ну… что ж, пожалуй, я не против такого исхода.
Татиана вошла к ним попрощаться. На глазах её поблёскивали сентиментальные слёзы. Если раньше она считала, что к лету жизнь в городе оживает, то на этот раз всё было ровно наоборот. Прекратится детская беготня по дворцу, не будет громогласного хохота дружины, выпивающей за ужином. Ни разу, под зорким руководством Святослава, ни один из его воинов не позволил себе лишнего, ни побуйствовать, ни поскандалить, и оттого Татиане делалось спокойно от присутствия в своих стенах этих гостей. А ещё не наступившее отсутствие уже пробуждало тревогу.
Они троекратно расцеловались в щёки. Ярославич повторно попросил быть для Ауле доброй защитницей и покровительницей, не нагружать излишне работой и не отправлять к низшей челяди, после чего, взгромоздив на себя сундук, двинулся с остальными своими спутниками к пристани и кораблям, ждавшим их, чтобы перевести через Сурожское море. Горожане сбежались из разных кварталов, чтобы поглядеть, как отчаливает князь, архонт, ишхан. Вся Тмутаракань успела узнать, кто он такой, но, что важнее, большая её часть сумела признать в нём это. Да, кто-то смотрел на него с неприязнью и затаившимся гневом, кто-то мечтал, чтобы он не вернулся, а кто-то, напротив, надеялся, чтобы этого князя Бог сохранил подольше. Святослав же, наконец, отринул все думы прочь и грезил домом. Нет – дом у него мог быть где угодно, хоть на Волыни, хоть здесь, в Тмутаракани. Была бы Киликия рядом. И именно к ней уже устремились все его мысли.
– Соскучился по братьям, сестре, матери? – поднимаясь на борт следом за княжичем, спросил того Перенег.
– Соскучился! Столько рассказать им хочу!
– Да уж, рассказов хватит до середины лета! А, Ярославич?
Святослав кивнул молча, вдыхая полной грудью, как вырвавшийся из-под воды. Не вслушивался уже ни во что, не приглядывался ни к чему. На стругах ли, на коне, пешком – главное двигаться вперёд! Не откладывать больше. Они ехали на север первыми по размерзающемуся пути, и это грозило дополнительными трудностями: безлюдьем, несущимися по течению льдинами, голодными волками. Не забыв о нападении, подстроенном кем-то, Святослав заместил в дружине потерянных воинов и даже нанял сверх того нескольких колбягов[6].
Преодолев первый отрезок пути по морю, путники сошли на берег и заночевали в поселении, где жили рыбаки и плотники с подмастерьями, тем и занимавшиеся, что строили судна или ремонтировали старые. После многолюдной торговой Тмутаракани сразу будто очутились в другом мире. После захода солнца сделалось тихо. Кроме редкого лая собак и далёкого воя дикого зверя, ничего не мешало сну.
Учтя осенний опыт, Святослав выставлял по два дежурных. Один другого всегда толкнёт и помешает задремать. За рыбацким поселением началась степь, наливающаяся молодой, сочной травой. Преодолев несколько десятков поприщ[7], отряд увидел на горизонте в восточную сторону низкие дымки и тёмную линию – кочевники подступали своими ордами на выпас.
– И чего им не сидится там, откуда они родом? – погрызя травинку, сплюнул Перенег.
– Говорят, они плодятся, как насекомые, так что не хватает всем места, – откликнулся другой дружинник. Парень-печенег, что служил Святославу, не смог оставить это замечание без ответа:
– Отец рассказывал, что иногда бывали засухи там, в сторону Волги. Скоту нечего было есть, и мы вынуждены были сниматься с места.
– Но приходили вы с войной!
– Ну, будет! – заставил их прекратить зарождающуюся ссору Ярославич. – Всякий народ, всякий люд ищет, где ему лучше. И мы не с хлебом-солью на Хазарию и Византию ходили. Андрей, – назвал он печенега по крестильному имени, хотя родным было Адыргул, – Как думаешь, что за племена идут?
– Должно быть торки, они часто паслись по соседству и иногда присоединялись к нашим кочевьям прежде.
О торках дозоры доносили лет пять назад. Они подошли к границам, но не осмелились их пресечь. «Может, первая версия и была верной, – подумал Святослав, – родятся они где-то обильно, раз волнами захлёстывают такие широкие просторы».
По всему движению вдоль Днепра вверх, отряд постоянно видел на востоке дымящиеся костры и сотни голов в табунах, стадах и отарах. А если у них враждебный настрой? Небольшая дружина не сможет совладать с сотнями, пусть даже плохо вооруженными. Налетят, сметут, раздавят, расстреляют из луков, и никто не найдёт потом в бескрайних полях заклёвываемые воронами и терзаемые волками трупы. Святослав никогда не боялся боя, но признавался себе, что ситуация его беспокоит.
И всё же они продвигались, никем не трогаемые. Иногда близость кочевников была совсем нешуточной – слышались голоса, болтающие на чужом языке, и можно было разглядеть лица разложившихся на постой мужчин, женщин и детей. Облегчение охватило сердца, когда завиделись башни и укрепления на том берегу Днепра, по реке Рось. Ярослав Владимирович отодвинул сюда со Стугны охранные дозоры с сигнальными огнями[8], подальше от Киева, поселил пленённых после усобицы со Святополком ляхов, чьи сыновья и внуки почти полностью обрусели, продолжая жить в этих окраинных поселениях.
– Свои! – обрадовано сказал Перенег и припустил коня. Глеб хотел было поскакать с ним рядом, но Святослав окликнул сына, велев ехать в середине отряда. Не потому, что первому положено было ехать князю, а потому, что в центре безопаснее будет при внезапном нападении.
За укреплённым частоколом будто гудел улей. Переплывший на струге и впущенный внутрь деревянной крепости, Святослав со своими людьми увидел значительное усиление постовой башни. Значит, тоже опасались крупного нашествия, предупредили кого-то из князей и получили подкрепление. Старший над ратью поведал:
– На том берегу, поприща на два выше, сам Всеволод Ярославич стоит!
«Брат рядом!» – предчувствуя первую приятную встречу, оживился Святослав. Пообедав, он собрал дружину и перевёз её обратно. Поздним вечером добрались до раскинувшегося лагеря, в котором вовсю шла работа – строительство ещё одной башни и укреплений. Воины указали в сторону, где находился князь, но, не дойдя до него, Святослав столкнулся с Шимоном Офриковичем. Обрадовавшись друг другу и обнявшись, они остановились.
– Что же происходит тут? – кивнул на восток Ярославич.
– Да что и всегда! Тесно им там, в степях, вот и лезут, подобно саранче.
– Пытались напасть?
– Уж попытались бы они у меня! Как заслышали о приближении, я тысячу на тот берег, сам с двумя сюда.
– Испугались?
– Вероятно, – вздохнув и почесав бороду, Шимон добавил: – Торки, правда, говорят не драчливы. Но их давит другое племя, кто куманами их зовёт, кто команами, а кто половцами. Вот этих, рассказывают, так много, что степь становится черна.
– Не утешительное известие.
– А что делать? Лучше знать, чем не знать.
– Твоя правда, – простившись с ним ненадолго, оставив ему Глеба, чтоб посмотрел, как всё устроено, Святослав дошёл до шатра брата, где тот уже укладывался спать. Отведя полог, князь спросился: – Можно?
– Свят! – обернувшись, Всеволод поправил расстёгнутую рубаху. – Вот уж не ждал! Дай поцеловать тебя!
– И я не ожидал видеть тебя здесь, – они расцеловались в щёки, по-христиански, трижды.
– Но ты знаешь, почему всё так?
– Успел понять по увиденному, а потом и поведали.
– За что Господь посылает нам вечно это испытание? Думали, с печенегами разобрались, и заживём спокойно, и вот – опять!
– Это для того, чтоб духом не обратиться в мякину, – посмеялся Святослав, – кто живёт без забот и хлопот, как садовый цветок, тот потом, подобно ему, при дуновении ветра и жарком солнце вянет.
– Ты так рано едешь – не опасен ли был путь? Не пострадал?
– Обошлось. Вот, завидев орды беспокоился, но, к счастью, напрасно, – князь Черниговский понимал, что едет первым с полуденной стороны, и ему придётся быть вестником грустной новости.
– Благодарю тебя за Шимона Офриковича снова, Свят! Думаю, что торки бы могли решиться на нападение, если бы не его вооружённые воины. Не будь его здесь, и я бы не знал, где взять силы для отпора[9]?
– Благодарность ни к чему, лишь бы на благо Руси и нашему спокойствию, – Святослав присел на низкую скамеечку, застланную покрывальцем, – но раз уж тут Шимон, ты зачем Переяславль покинул?
– Во-первых, разве не князь должен войска направлять? Предводительствовать?
– Оно так.
– Во-вторых, дома я докучаю сейчас Настеньке, – смущённо посмеялся Володша, – лучше тут побуду.
– Она не оправилась ещё от потери нерождённого чада?
– Немного. Мы постились по всем правилам, исповедовались и перед Рождественским постом, и после, ни одной службы не пропустили, но она, во искупление грехов, решила продлить аскезу. Вот, надеюсь, когда вернусь – воссоединимся с нею, – князь вновь сконфузился, отводя глаза, – прости, что говорю о таком сокровенном, семейном, но тяготой не с кем было больше поделиться, – Всеволод перекрестился, словно откровенность была очередным грехом.
– Я понимаю тебя, – улыбнулся Святослав, – сам себя монахом чувствую, всю зиму без жены. От Вячи что-нибудь слышно?
– Писал ему, и он мне, но не виделись. В грамотках его всё складно, не жалуется.
– А супруга его?
– Как же я ей напишу? А он о ней не упоминал.
– Попросил бы Анастасию – она бы написала, – собравшись с мыслями, Святослав решился, – весть я везу из Византии, из Царьграда пришедшую. Неутешительную весть.
– Что случилось? – серьёзно взглянул на него брат.
– Настин отец умер, император Константин.
– Господи! – перекрестился Всеволод и, сомкнув веки, быстро прочитал молитву за упокой. – Как невовремя! – сорвалось с его губ следом.
– А что, было бы более подходящее время для его смерти?
– Нет, конечно, нет, – покачал он головой, – это всё мои думы о самом себе, грешном. Сразу как-то помыслилось, что теперь ведь Настенька пост продлит трауром…
– Он умер вскоре после Рождества, уж больше двух месяцев прошло!
– Да, но она-то узнает об этом только сейчас! Она после смерти нашего отца сорок дней постилась, а то её собственный скончался!
– Ну, что сказать? Терпи, Володша, – Святослав поднялся, – ладно, не буду более отрывать ото сна, и сам пойду на покой, завтра продолжать путь.
– В Киев поедешь?
Об этом князь Черниговский заранее успел не раз подумать.
– Нет, потом. Сначала до детей и Лики доберусь. Не хочу больше задерживаться.
Двое суток спустя, наконец, показался Чернигов. Обсушив на причале вёсла, гребцы стали выбираться со струга, но князь спрыгнул первым, не дождавшись сходней. Никаких гонцов вперёд не высылал, даже быстрого Перенега не отправил предупредить о своём приезде, оставил их с Глебом далеко позади, мчась на холм и здороваясь на лету с боярами или дружинниками, которые его узнавали и удивлялись, что за странный князь правит в их городе? Никаких церемоний, почётного въезда, торжественного возвращения! Бежит, как мальчишка, будто и не князь вовсе, а мелкий посыльный. Вот вам и сын стяжателя и любителя роскоши и важности, Ярослава! Яблоко от яблони, оказывается, далеко способно укатиться.
Достигнув теремов, Святослав через ступеньку взмыл на крыльцо и, напугав внезапностью двух челядинок, пронёсся дальше – на женскую половину. Чуть не снёс на повороте Алова, задержался на секунду, пожал тому руку и, не успел воевода и рта раскрыть, как князь уже исчез.
Дверь в светлицу распахнулась. От нерассчитанной силы громыхнула о стену. Женщины и девицы вздрогнули, выпустив из рук шитьё и вышивание. Глаза Святослава сразу же нашли Киликию, сидевшую у окна в окружении детей. Ничего он больше не видел, кроме неё, её ясных голубых глаз, встретившихся с его взглядом.
– Выйдите, – велел князь, и, хотя тон не был грозным, повторять не пришлось. Нарочитые и челядь потянулись ручейком на выход, торопливо и сбиваясь в дверном проёме. Подождав, когда останутся одни, Святослав сделал шаг вперёд, прошептав: – Лика…
– Святослав… – поднялась она и, зарыдав, бросилась ему на грудь. – Сокол мой, князь ты мой любезный, друг мой милый!
Руки обвили его шею, едва дотянувшись, чтобы сомкнуться. Ярославич нагнулся, схватив жену в охапку, закрыв глаза и втягивая её родной аромат. Роман и Давыд прилипли к их ногам, голося «тятя, тятя приехал!». Младшие ещё так не реагировали, за месяцы подзабыв, как выглядит отец. Вышеслава забилась в угол, недоверчиво поглядывая на здоровенного мужчину с красиво подровненной бородой.
– Жизнь моя, ангел мой, – Святослав, поцеловав Лику в уста, схватил её руки и стал покрывать поцелуями. Ах, если бы не дети здесь! Не посмотрел бы на этот раз, что ещё не сходил в баню. – Что ты плачешь? Я же вернулся.
– Прости меня, муж мой, прости! – не в силах вынести его взора, она спрятала лицо в складках мужнего кафтана, орошая тот слезами.
– За что? Ласточка моя, что я могу простить тебе?
– Я… я… – оторвавшись от него, Киликия не могла подобрать слов. Ей невыносимо было произносить «я потеряла нашего ребёнка». Едва язык подступал к первому звуку, как глаза заливались солёной пеленой.
– Что? Господи, Лика, не пугай меня! Что случилось?
Мотая головой, она посмотрела на люльку, в которой сидел младший Олег. Потом на других детей. Княгиня призывала понять самостоятельно, пересчитав по головам их ребятишек. Святослав, однако, как это свойственно бывает людям, не знающим, чего именно от них хотят, не замечал очевидного. Радость от встречи с женой затмила разум, и всё, что он думал сейчас – думал за него неудовлетворённый и жаждущий мужчина, чьи ладони чесались добраться до гладкого и тёплого тела. Лика взяла одну из этих ладоней и сместила её с талии на свой ровный живот. Продолжая глотать слёзы, она вновь вспомнила, как достал её из ледяной воды Скагул, как принесли её, истекающую кровью, в мытню[10]. Бабка Малева не один час пыталась достать пошедшего наружу, но криво развернувшегося недоношенного ребёнка, который задохнулся и умер, до того, как появился на свет. Потом она сумела остановить кровь и кое-как привести в порядок княгиню. Та жутко ослабла, но выжила, и ещё с две недели пролежала без памяти, в горячке, из которой вышла не без помощи всё той же знахарки. Хотя домашние и окружение перепугались, что княгиню они вот-вот потеряют. Пробуждение из лихорадочного бреда вернуло Киликии осознание случившегося, и ещё несколько дней она лежала, горько сокрушаясь о потере, не желая вставать и разговаривать с кем-либо.
– Ребёнок, – понял, наконец, Святослав, и сам завертел головой, ища новорожденного.
– Его… нет, – выговорила Киликия и вся сжалась, словно боль преждевременных схваток вернулась.
– Господи, – выдохнул князь и крепко-крепко обнял жену. – Господи, Лика, я должен был быть рядом. Моя вина, что оставил тебя, я не должен был…
– Я не уберегла его, любимый, это я виновата!
– Нет, нет, прекрати, ты здесь ни при чём.
– Я… поскользнулась, упала, ударилась… – Лика не собиралась рассказывать, что бежала за Ромой. Достаточно было того, что боярыня Мария Старшая раз упрекнула мальчика в том, что тот едва не погубил мать. Княгиня запретила ей произносить такое, отчитала и попросила забыть всех, почему она упала под лёд. Да, она потеряла одного ребёнка, но спасла другого, и Роман стал для неё ещё более ценным, ведь ради него в жертву принесена другая жизнь.
– А где были Скагул, Алов?! – вспыхнул Святослав.
– Я сама виновата! Они зорко берегли меня, но всё случилось по моей вине.
– Ох, Лика, – целуя лицо жены, князь стянул с неё платок и растрепал волосы, привычно любуясь ими, гладя и наслаждаясь ощущением их упругой шелковистости, – как ты сама? Сильно расшиблась?
– Ничего, мелочь, уже всё прошло. Как Глеб? Он с тобой?
– Плетутся где-то сзади с Перенегом, – махнул рукой через плечо Святослав, – всё в порядке.
– Я так переживала за вас!
– Что за нас переживать? Мы за себя постоять умеем.
– Господи, душа моя вернулась на место, – зажмурившись, Лика тесно прильнула к мужу. Он ласково накрыл её своими объятьями:
– Я тебя больше не оставлю. Поеду в Тмутаракань – и ты со мной поедешь. В Киев – и ты со мною.
– Хоть к дьяволу на рога, Святослав, – выдавила она первую с момента выкидыша улыбку. Ей действительно казалось, что будь муж рядом, ничего бы плохого не было. Когда они вместе – всё хорошо. Беды подстерегают разделившихся.
– Как бы дьявол сам к нам не явился – слышали тут о приблизившихся кочевниках?
– Слухи доходили. Всё серьёзно? – успокаиваясь от одного присутствия князя, Лика чувствовала, как возвращаются прежние силы, как бодрость просыпается в теле, и она вновь готова не только думать, планировать, но даже шутить.
– Их очень много.
– Сохрани Господь, – перекрестилась княгиня.
– Бережёного Бог бережёт. Надо укрепляться. Всеволод строит защитные башни по границе. Если кочевников много, то и нас должно быть не меньше, объединить надо силы всех княжеств, и Полоцка, и Ростова. Сейчас никак нельзя ругаться и распадаться, с таким соседством, – помолчав, Святослав вспомнил: – Да, ещё и император Константин умер.
– Так невовремя… – повторила с другим смыслом Лика слова Всеволода, чем вызвала смех Ярославича. – Над чем ты смеёшься?
– Не обращай внимания. Но, надеюсь, мы с тобою по нему траур носить не будем?
– А надо?
– Нет, совершенно ни к чему, – всё так же весело заверил князь, введя супругу в лёгкое недоумение. Прежде он не бывал так легкомысленен со смертями! Что на него нашло? – Ну, а у вас тут какие дела творились? От Иза или Вячи было что?
– Ох, своих забот хватало, – отмахнулась Киликия, – и нет, они не писали. А! Яну Вышатичу от брата недавно пришло письмо. Сестра его – Янка, захворала и скончалась по холодам, под Сретение[11].
– Невеста Ростислава?!
– Да, Ян Вышатич хотел поехать, но передумал. Брат написал ему, что Ростислав не в себе от горя, обвиняет неведомо кого, что её извели, закрывается, никого не хочет видеть.
– Жаль и девицу, и его, – произнёс Святослав, – но это разорвёт его связь с Вышатой окончательно, я надеюсь. Как жестока жизнь, что некоторые трагедии приносят пользу!
